Текст книги "Грешники"

4

Через несколько дней Шажкова вызвал к себе профессор Климов. В кабинете у шефа сидели трое студентов-пятикурсников. Судя по всему, он уговаривал их поступать в аспирантуру. Увидев Валентина, Климов махнул рукой и скомандовал:

– Марш отсюда, молодёжь. Два дня даю на раздумье. А то сразу по окончанию – в военкомат. Заинтересовал я их, как ты думаешь? – обратился он к Шажкову, протягивая ему руку, когда за студентами закрылась дверь.

– По лицам не похоже.

– Плохо вы работаете с людьми. Даже девицы – и те не торопятся. Глядите, план по аспирантам не выполним.

– Так всегда сначала бывает. Потом очухаются и придут. А от девчонок ещё придётся отбиваться.

– Н-да. Оптимист! Девчонки! Придут в аспирантуру – и сразу в декрет. Кандидатские экзамены, что ли, возбуждают? Ну ладно, ты понял, зачем я тебя пригласил?

– Не из-за студентов же?

– Не из-за студентов. Вчера звонил Чубаренко из Тюмени. Прилетает за три дня до защиты. Останавливается в «Астории». Хочет подготовиться, и чтобы мы его послушали. Так что давай, вот телефон – звони, встречай, договаривайся. Надо его потренировать.

– Арсений Ильич, я его сам должен послушать?

– Не послушать, а потренировать. Вместе сходим. Прямо в гостиницу пойдем. Ты только время с ним согласуй. Ну, а если одного раза не хватит, тогда уж ты сам.

Профессор Климов, потирая руки, подошёл к окну: «Не один приезжает, а с „группой поддержки“».

– Жена?

– Жена и ещё профессор какой-то, друг его. Волнуется бизнесмен. Ну ничего, это к лучшему. Чтобы не показалось, что это халява. С аспирантурой держи связь, чтобы все документы к защите были. Понял?

– Понял.

Климов подошёл вплотную к Валентину: «Вино-то с банкета всё уговорили?»

– Не знаю. Наверное.

– Наверное! Люди тут вот обсуждают…

– Рассказали уже?

– А то! Мне первому.

– Маркова? Я так и думал.

– А что ты хотел? Сектант! Не убедил атеистов? То-то.

– Убедишь их! Циники!

– Тогда не берись! – громко, в сердцах сказал Климов, и тут же, понизив голос: «Нет, Валентин, ты, правда, давай повнимательнее. Всё-таки у нас учебное заведение».

– Вы так это сказали, как будто я секрет ядерной бомбы раскрываю.

– Бомба, не бомба… Для тебя это увлечение, а кто-то может ведь и всерьёз принять.

– Кто? Охлобыстин? Маркова?

– Студенты, например, аспиранты. Даже скорее аспирантки.

– Арсений Ильич! Вы что считаете, что я студентам это преподаю?

– Не считаю. Просто предупреждаю о том, что кроме нас с тобой и наших коллег есть ещё люди, которые могут это понять превратно. Помнишь дело мусульманской диаспоры? Когда студенты и преподаватели мусульманский кружок организовали.

– Да это совсем другое. Вы делаете из мухи слона, Арсений Ильич. Не знаю, что уж там Маркова вам наговорила…

– Маркова, кстати, ничего особенного не сказала. Она к тебе очень хорошо относится. Это я сам тебя хорошо знаю. Что ты человек увлекающийся. Но тебе ещё рано прослывать на факультете чудаком. Тебе ещё докторскую защищать. А там займёшь моё место – тогда чуди себе, хоть и тоже с оглядкой.

– Я на ваше место не претендую, – брякнул Шажков.

– А я и не отдам, – неожиданно сверкнул глазами профессор Климов.

– Прошу прощения, если что не так сказал.

– Прощаю, – махнул рукой Климов, – но ты всё-таки скажи, аспирантке Окладниковой задурил голову?

– В каком смысле?

– Религией твоей.

– А-а, – у Шажкова отлегло от сердца, – ну, ей голову не задуришь! Она крепкий орешек.

– То-то. Ладно. Считаю, что воспитательную работу я с тобой провёл.

– Разрешите идти, Арсений Ильич? – по-военному отчеканил Шажков.

– Следуйте по установленному маршруту, как говаривал проректор Клопов. Был у нас такой генерал в отставке, – ухмыльнулся Климов, – давай, иди, занимайся Чубаренко. И если за дверью студенты ещё стоят, зови.

Соискатель Чубаренко Виктор Павлович, который прилетел из Тюмени защищать кандидатскую диссертацию, написанную для него Шажковым, оказался невысокого роста, полным белобрысым дядькой с пшеничного цвета усами и глазами слегка на выкате, ненамного старше Валентина. По месту работы он был заместителем генерального директора какого-то нефтегазового проектного (а может, исследовательского) института, но основной бизнес, как уточнил Климов, у него был в торговле нефтепродуктами. Кроме того (и естественно) он был депутатом местного законодательного органа и, видимо, в дальнейшем собирался делать политическую карьеру, иначе зачем же ему нужна была учёная степень по политическим наукам. С ним прилетела высокая, очень красивая женщина по имени Карина, жена, и пожилой интеллигентный мужчина, в противоположность, скромный, маленький, согнутый как вопросительный знак, но с острыми и живыми глазами – профессор одного из местных вузов Марк Наумович Крейн.

Шажков поехал в аэропорт встречать, хотя по телефону Виктор Павлович Чубаренко просил этого не делать. Но профессор Климов настоял, имея ввиду дальнейшее развитие контактов с целью, может быть, получить пару заказов на НИР для кафедры.

Чубаренко вышел в зал прилета первым, повернулся всем телом сначала вправо, потом влево, увидел Валентина, стоявшего с табличкой «ЧУБАРЕНКО», и в лёгкую развалку с улыбкой направился к нему. Сопровождающие отстали, тактично ожидая, когда закончатся первые рукопожатия и будут сказаны все положенные комплиментарные фразы. Рука Валентина на мгновение утонула в мягкой, но сильной руке Чубаренко, Шажков увидел близко его расслабленное полное лицо, оценил открытую улыбку, почувствовал запах дорогого коньяка и одеколона, заметил крупную цепочку белого металла в распахнутом вороте рубашки и почему-то сразу почувствовал себя комфортно. Чем-то этот человек располагал к себе.

Потом подошла красивая жена и подала неожиданно холодную и влажную руку (волнуется, подумал Валентин), а затем маленький профессор с крепким рукопожатием и коротким острым взглядом, в котором сквозило любопытство и одновременно пряталась доброжелательная ухмылка, насмешка – над ситуацией и над собой: вот, мол, яку гарну пару мне выдалось сопровождать.

В машине Чубаренко с интересом пощупал жесткий пластик «торпеды».

«Он, наверное, в такой машине и не сидел. Только в „мерседесе“», – подумал Шажков.

– Был у меня «фордик», два года, между прочим, не ломался, – как бы услышав его, произнёс Чубаренко. – Потом сдал я его и сразу перешёл на «порш». Дрянь оказался: жёсткий и не для наших дорог. Помнишь «порш», Кариша?

– Помню, я тебя уговорила его продать.

– Да. Ну а потом стал пробовать разные машины, одну за другой. В конце концов пришлось остановиться всё-таки на «мерсе» («Как в воду глядел», – подумал Шажков), стандарт есть стандарт, никуда от него не деться. Ну и джип для охоты, естественно.

Они миновали памятник защитникам города и въехали на Московский проспект. Чубаренко с интересом смотрел в окно и комментировал: «Да, Питер изменился, изменился. Вот что значит питерская команда. Эх, если бы Путина тюменские сменили! Представляешь, Кариша, какую кашу мы б тогда сварили?»

– Не надейся, Витя, – подал голос профессор Крейн с заднего сидения, – питерских сменят питерские. Даю им ещё двенадцать лет у власти. Так что переезжай в Петербург.

– Не в обиду Валентину Ивановичу: я в Питере сдохну, в этом гнилом климате. Так что – без меня.

– Насчёт климата и спорить нечего, – ответил Шажков, – Пётр что-то напутал с местоположением. Но в остальном получилось неплохо.

– Узнаю питерских. Правильно, не давай родину в обиду. Тюменские тоже такие, правда, Кариш? Хоть ты и из Сургута, но будем считать, что наша.

– А я, между прочим, первый раз в Петербурге, – сказала Карина.

– Да, Валентин Иванович, – Чубаренко, насколько смог, всем телом повернулся к Шажкову, – пока я тренируюсь, у Карины будет, так сказать, культурная программа. Только больше не хлопочите: я сам всё сделаю. Привык на самообеспечении. Я из дома в семнадцать лет ушёл, чтобы ни от кого не зависеть.

Так, слово за слово, проехали Московский и выехали по узкому Гривцову переулку на Мойку. Шажков специально поехал медленно – сам любовался открывшимся видом на Исаакий и других приглашал.

– А, Кариша? – восхищённо двинул головой Чубаренко, – красота, кто понимает! Этот бы собор да на годик-другой в аренду взять!

Прощались в прохладном холле гостиницы «Астория».

– Мы очень польщены, что Арсений Ильич сам лично нас навестит, – говорил Чубаренко.

– Профессор Климов – это авторитет, – подтверждал Крейн, – он стоял у истоков отечественной политологии. Наконец-то появилась возможность познакомиться.

– Только уж, пожалуйста, завтра без машины, – улыбаясь и протягивая руку, сказал Чубаренко, – поработаем и отдохнем, как положено.

Встретиться договорились в 10 часов утра.

День занимался тёплый, солнечный. Валентин, ожидая профессора Климова перед входом в гостиницу, рассеянно наблюдал за тем, как рассаживались в высокие автобусы группы иностранных туристов, и думал о Лене Окладниковой. Она уже два дня как уехала к себе домой в Боровичи помочь матери по саду-огороду. На расстоянии страсть в Вале притихла, и теперь ощущалась только нежность и крепло новое чувство спокойной и светлой уверенности в будущем. Шажков не форсировал развитие отношений с Леной. Что-то подсказывало ему, что он не всё ещё завершил в этой до-лениной грешной жизни. Он рассчитывался с прошлым и одновременно собирал силы, чтобы разорвать свой холостяцкий кокон и выйти наружу новым, очистившимся, готовым встать у руля семейного корабля.

Иногда его, впрочем, посещало беспокойство, не химера ли всё это. Что связывает его с этой тоненькой, но очень твердой в чём-то своём девчонкой с бесстрастным лицом, блуждающей, сводящей с ума улыбкой, и неповторимым, зовущим голосом? Куда зовёт? Античные сирены нежнейшими голосами заманивали мореплавателей на скалы, и те погибали, усеивая берег костями. Но Одиссей, как известно, не поддался искушению, проплыл мимо. И что же? Сирены бросились в море и превратились в утёсы.

– Этого ты хочешь? – спрашивал он себя, – чтобы она «превратилась в утёс»? Не хочешь. А что ж тогда? А вот что: ты боишься не справиться. Боишься, что она своей цельностью перешибёт твою мелкотравчатость, разворошит как кучу опавших листьев… И не будет тебя.

– Не получится, – отвечал он сам себе, – я сохранюсь, я буду бороться.

– Ну так сломаешь её, как игрушку, борец!

– Есть ещё вариант: слиться, стать единым существом.

– С твоим-то эгоизмом?

– Ну, если дело только в эгоизме, то уже лучше, – думал Валентин с облегчением. – Есть цель, найдём и средства.

Профессор Климов появился неожиданно и словами: «Привет, чего стоишь? Пошли, пошли!» вывел Шажкова из глубокого раздумья. Они поднялись в роскошном, украшенном в стиле арт-нуво лифте и постучали в дверь номера. Какое-то время за дверью шуршали и звякали, потом на пороге появился соискатель Чубаренко в белоснежной футболке и голубых спортивных штанах, спущенных под живот.

– Здравствуйте, проходите, располагайтесь, – улыбаясь, произнёс он, попятившись назад. – Сейчас я Марку Наумовичу позвоню.

Климов и Шажков прошли в изящную гостиную с высоким окном, выходившим на площадь и Мариинской дворец. Климов немного помедлил, но, видя, что Чубаренко звонит по мобильному телефону, дал Шажкову знак садиться и сам сел в кресло у окна.

– Сейчас, сейчас, Марк Наумович придёт, – меряя шагами комнату, повторял Чубаренко, – а вот и он.

Вошёл профессор Крейн в костюме и при галстуке.

– Разрешите представить (Климов и Шажков встали): профессор Марк Наумович Крейн, мой друг и коллега. А я – ваш покорный слуга Виктор Павлович Чубаренко.

Выдыхая лёгкий запах алкоголя, он протянул полную руку сначала Климову, потом Шажкову. Крейн стоял поодаль и выжидал, когда ему подать руку Климову. Наконец рукопожатие состоялось и все расселись вокруг журнального стола.

– Как провели вчерашний вечер? – с интересом спросил Климов.

– Отлично провели, – живо отреагировал Чубаренко, – погуляли у Невы, а потом, как и положено, отметили приезд в ресторане «Гоголь», здесь недалеко.

– Знаю, недавно открылся. Хороший ресторан.

– Отличный. Мы там, кроме всего, корюшки отведали.

– Корюшки? В ресторане?

– А что, по специальному рецепту. Мне и Карине понравилось. Под водочку как идёт! Что же, в Питер приехать и корюшки не попробовать?

– С лотков-то уже не продают, – умно поблёскивая глазами, вставил профессор Крейн.

– А, тогда всё правильно, – одобрил Климов, откинувшись на спинку кресла. – Ну-с, приступим к делу?

– Да, да, конечно, – подобрался в своём кресле Чубаренко, – вот, я принёс бумаги распечатанные, которые вы мне по электронной почте присылали.

– Хорошо, к бумагам мы ещё вернёмся, – профессор Климов на глазах превращался из добродушного дядюшки в уверенного в своей силе и в своём авторитете руководителя. Шажкова всегда восхищали такие превращения шефа. Сильное впечатление это произвело и на присутствующих. Чубаренко напрягся и замер. Крейн наклонил голову в полуулыбке и не скрывал восхищённого взгляда. Шажков знал, что шеф всё видит и контролирует. Он никогда не переигрывал.

– Хорошо, – повторил Климов, – сначала я хочу спросить вас вот что: привезли ли вы костюм?

– Конечно, – облегчённо выдохнул Чубаренко, – в шкафу в спальне висит.

– Надо сейчас надеть.

– Иди, Витя, надевай, – укоризненно посмотрев на соискателя, сказал профессор Крейн.

– Айн момент, – Чубаренко одним мощным движением вытолкнул себя из низкого кресла и быстро удалился в соседнюю комнату.

– У него все, что нужно, есть, и готовился он, – обратился Крейн к Климову и Шажкову, – Просто волнуется, знаете, как это бывает.

– Знаем, – уверенно подтвердил Климов, – сами волновались, да, Валентин Иванович?

Через некоторое время Чубаренко солидно вышел из спальни в добротной серой двойке, заслужив поощрительную улыбку Климова.

– А галстук? – покачал головой профессор Крейн.

– А что, нужен?

– Я ведь тебе говорил.

– Не вопрос, купим.

– Не суетись, я тебе свой дам, – сказал Крейн.

– Не надо. Купим галстук. Если с галстуком, то нормальный будет вид? – обратился Чубаренко к Шажкову.

– Отличный, – ответил Шажков.

– Погоди, отличный-то отличный, но не совсем, – задумчиво произнес профессор Климов. – Так, часы «Ролекс» – снять, запонки с бриллиантами – снять. Там на рукавах ещё пуговки должны быть, на них застегнуть можно.

Он встал и подошёл вплотную к Чубаренко: «Ещё цепь. Белое золото или платина?»

– Золото, – растерянно произнёс соискатель.

– Ладно, цепь можно оставить, под галстуком не видно.

– Снимем, снимем, – быстро проговорил профессор Крейн.

– Марк Наумович подтвердит, что профессура у нас бедная, – примирительным тоном произнёс Климов, – богатых не любит, так что не будем выпендриваться. Наша задача сейчас защититься.

Крейн закивал головой.

– А что, может не получиться? – спросил Чубаренко.

– Не волнуйтесь, всё будет хорошо. Мы-то на что? – вступил в разговор Шажков, поймав одобрительный взгляд шефа.

– Всё у тебя получится, Витя, – заверил Крейн. Скрипнула дверь, ведущая в спальню, и вышла Карина, прибранная, накрашенная, в джинсах и черной блузке.

– Кариша, закажи, пожалуйста, нам кофе с пирожными, – обратился к жене Чубаренко.

– Хорошо, я иду гулять и снизу закажу.

– Мне чай, – успел вставить Крейн.

– Ладно, – и женщина вышла из номера, прикрыв за собой дверь.

– Виктор Павлович, – обратился к Чубаренко профессор Климов, – я сейчас ухожу и оставляю вас с Валентином Ивановичем Шажковым. Он с вами будет работать столько, сколько потребуется, – Климов повернулся и подмигнул Валентину.

– Арсений Ильич, а чай? И я хотел вас с Валентином Ивановичем на обед сегодня пригласить.

– Спасибо, Виктор Павлович. Отобедаем ещё. Защититесь вот, и отобедаем.

– Понял.

– Вы меня не проводите?

– Сейчас, одну минутку Я вас догоню, – Чубаренко исчез в спальне.

– До свидания, Марк Наумович, – с симпатией обратился Климов к профессору Крейну.

– Очень рад был познакомиться, – быстро пожимая протянутую руку, скороговоркой произнёс Крейн.

Из спальни появился Чубаренко с большим бумажным пакетом, и они с Климовым вышли из номера. Климов успел махнуть на прощание рукой.

Когда закрылась дверь, профессор Крейн, как бы разминаясь, прошёлся по комнате, потом подошёл к стереосистеме, стоявшей на тумбочке у окна, и включил радио. Группа «Queen» исполняла песню «We will rock you».

– Люблю я Фредди Меркьюри, – Крейн ностальгически улыбнулся, – вы знаете, Валентин Иванович, я ведь был на его концерте.

– Вы? На концерте Фредди Меркьюри? – не поверил Валентин.

– Да. В самом начале перестройки мы с группой профессоров из разных вузов поехали в командировку в Лондон, знакомиться с чуждой нам наукой политологией. Поездку финансировал какой-то зарубежный фонд, не помню уже сейчас. Так вот, я единственный из всей группы решился пойти на концерт Фредди Меркьюри. Самое забавное, что я там встретил особиста, который нас в поездке сопровождал. Мы с ним после концерта напились на Пиккадили. Я угощал. Ко всему был потом готов, мешок с сухарями только что под кроватью не держал. Время ещё то было. Но КГБ-шник не настучал.

Крейн засмеялся. Шажков тоже.

– Марк Наумович, – как вы считаете, Виктор Павлович готов к защите? – отсмеявшись, уже серьёзно спросил Валентин.

Крейн тоже сделался серьёзным.

– Готовился. Я помогал. Его проблема в том, что не научный он человек. Практическая хватка завидная, и мужик добрый, хороший, а вот аналитической жилки не хватает. Но собраться с мыслями он может. Так что, думаю, справится.

– Ну, слава богу.

Вскоре вернулся Чубаренко, и тренировка началась. Шажков с Крейном разыгрывали сцены из драмы под названием «Защита кандидатской диссертации по политологии»: заслушивали доклад, задавали каверзные вопросы. Чубаренко пыхтел и страдал, но боролся.

– Ладно, – наконец сказал Шажков, – будем считать, что отбился.

– Правда, Валентин Иванович?

– Пожалуй, – согласился профессор Крейн, – но мы ещё завтра поработаем.

Утром в день защиты Шажкову на мобильник позвонил профессор Климов: «Валя, ты придёшь на защиту?»

– Не хотелось бы, Арсений Ильич, – признался Шажков.

– А что так?

– Дёргаться буду.

– А я?

– Без комментариев, Арсений Ильич.

– Ладно, тогда приходи на банкет.

– На банкет тем более не могу. Я же формально не имею отношения к защите.

– Отбрехался. Так у нас теперь: профессор просит, а доцент капризничает. Ну а за вознаграждением-то придёшь? То-то.

Вознаграждение в виде толстой пачки купюр в конверте Шажков получил от шефа на следующий день.

– Боролся Чубаренко неплохо, – рассказывал Климов, передавая деньги, – да его и не заваливали. Так, пара каверзных вопросов и всё. Банкет он организовал отличный. Можно сказать, образцовый банкет. Карина, жена его, весь вечер твердила, что гордится блестящей защитой мужа. Смешные они!

– А мы? – спросил Шажков.

– Что мы? Ты заработал? Вот и молодец, – похлопал его по плечу Климов, – кафедра, глядишь, тоже заработает. Если всё удастся, то мы к нему в консультанты запишемся. Кстати, у меня ещё один заказ на диссертацию лежит. Понял?

Шажков нёс домой деньги, торжествуя: это первый взнос в копилку его будущей жизни. Но присутствовало в нём и ощущение сродни брезгливости в связи с собственным участием в «плясках с бубнами» вокруг богатенького туповатого дядьки, пусть симпатичного и «доброго», говоря словами профессора Крейна. Шажкова волновала даже не этическая или правовая сторона вопроса. Ему за науку было обидно.

– Да чёрт с ними со всеми, – сказал себе вслух Валентин, открывая дома подаренную Чубаренко бутылку коньяка, – мой грех, сам и понесу.

– Чистоплюй! – «прикрикнул» он на себя ещё раз перед сном, чувствуя, что коньяк не снял неприятного внутреннего ощущения. – Страдалец чёртов. Ильфа с Петровым на тебя нет.

5

Солнечный квадратик отпечатался на стене у спинки стула. Значит, десять часов. Лежавший на письменном столе мобильник выдал длинный и тревожный сигнал, потом ещё один. Шажков вскочил с дивана, схватил телефон и назад. Звонила Совушка.

– Ты ещё спишь?

– Уже нет. Репетирую.

– Правда? Прямо в постели? – в голосе Софьи зазвучали бархатистые нотки.

– Как ты догадалась? Мы вдвоём с «Фендером».

– Поосторожней с ним, – Совушка замолчала, и некоторое время из трубки слышалось только её дыхание.

– Сова! – позвал Валентин.

– Да, Валюша… Я чего звоню. Даже не знаю, чего я звоню. Как у тебя настроение? Готов к выступлению?

– Конечно. А ты что, волнуешься?

– Немножко почему-то.

– Всё будет отлично.

– Да? Ты меня почти успокоил.

– Встретимся в шесть в клубе. Посидим с ребятами, пока публики нет. Только приходи одна, без Птахи, ладно? Пусть её Павел приведёт.

– Хорошо. Ну, готовься. Целую, до встречи.

– Бай.

Шажков окончательно проснулся. Он принял душ, заварил кофе, потом, как был, в трусах, включил комбик и взял в руки электрогитару. Проиграл Пташкины гитарные рифы с разными примочками.

– Ничего, ничего. А ну-ка так, – Валентин включил синтезатор и повторил их на клавишах в тембре «Хаммонда». Ему понравилось.

– Ай да Пташка, – пропел он, – ну, мы с ней сегодня сбацаем!

Шажков почувствовал себя семнадцатилетним пацаном, который, проснувшись поутру, верит в то, что его ждёт хороший день. Есть шанс побыть кумиром, половить восхищённые взгляды девчонок и услышать одобрительные слова «знатоков», выпить с друзьями и, наконец, просто поиграть хороший рок-н-ролл в хорошей компании.

Адреналин смешается с тестостероном, и получится гремучая смесь, позволяющая воздействовать на публику, заставляя её внимать и подчиняться. Публика подключится к тебе и начнёт высасывать энергию, как из батарейки, при этом генерируя свой мощный энергетический поток, который воздаст всё потерянное сторицей. Этот великий обмен энергиями в музыкальном искусстве сродни тому, что происходит во время любовного акта и имеет ту же природу. Хороший концерт, не важно, какая музыка – классическая, рок или джаз – это любовный акт между зрителями и артистом со своей прелюдией, любовной провокацией и оргазмом, а то и не одним. Артист, который это пережил, остается пленником зрительного зала на всю жизнь. Он будет искать встречи со своим зрителем всегда и везде – на сценических площадках, если Бог даст, а если нет – то в случайных компаниях, в поезде, в семье, наконец.

Так благодушно размышлял Шажков, шагая с зачехлённой гитарой в руке и с сумкой через плечо по Благовещенскому мосту в сторону Сенной площади. Там ждали друзья, ждала любящая его женщина, там была сцена, где скоро соберётся его публика.

Справа от моста, возвышаясь над особняками Английской набережной, стоял у причальной стенки большой круизный теплоход, белый, как кусок сахара. Стальные фермы моста подрагивали в такт движению автомобильного потока. Гул автомобилей не раздражал Шажкова (то ли ещё сегодня будет в клубе), да и бензиновые пары не били в нос: свежий ветер уносил их в сторону залива. Шажков чувствовал себя сейчас в гармонии с самим собой, с окружающими его людьми – знакомыми и незнакомыми – и со своим городом. Впрочем, с последним он был в гармонии всегда.

У входа в арку обшарпанного доходного дома к Шажкову присоединились несколько молодых людей и девушка, судя по обычной студенческой внешности не принадлежавшие ни к каким неформальным группам. Они поздоровались с Валентином и пошли рядом с ним вглубь питерских дворов. Один из них – высокий длинноволосый парень в джинсовом костюме (как вышедший из 70-х годов прошлого столетия) тактично предложил свою помощь, и Шажков отдал ему сумку, где лежали педали и шнуры для гитары, а также бутылка водки и закуска. Валентин видел этих ребят в первый раз, но он знал, что это его почитатели, и доверял им.

Впервые он столкнулся с такой своеобразной формой поддержки в студенческие годы, когда активно выступал с Фелинским и Никифоровым на разных площадках и друзьям приходилось самим организовывать доставку аппаратуры, в том числе таскать колонки и усилители. После нескольких выступлений в разных концах города Шажков заметил, что по приезде к месту очередного концерта их встречает группа парней и девчонок, которые, ни слова ни говоря, начинают помогать им носить аппаратуру, как правило, хватаясь за самое тяжёлое. Шажков с друзьями грешным делом подозревали плохое и сначала отгоняли непрошенных помощников. Те не обижались, но и не уходили, и если им давали что-нибудь сделать в порядке оказания помощи, делали это споро и быстро. То же повторялось и после окончания концертов. Люди в этих группах поддержки могли быть разные, но поведение их было всегда одинаковым. Они ничего не просили и часто вообще не разговаривали. Единственное желание – быть рядом и, если удастся, помочь чем-нибудь. Один раз, правда, они по собственной инициативе выступили в роли телохранителей, но это так, в порядке исключения. Валентин и его друзья постепенно прониклись доверием и уважением к этой категории поклонников – самых вменяемых из всех их фанов.

У двери клуба парень отдал Шажкову сумку. Сопровождавшая Валю компания, отойдя в сторонку, встала кружком и окуталась сизым сигаретным дымом. Во дворе тусовались ещё группки молодёжи из совсем ранних. Видно, Пташкины.

Тяжёлая дверь отворилась. Из заманчивой аквамариновой глубины коридора как из океана выплыла фигура Брика.

– Приветствую, маэстро, милости просим.

– Здравствуйте, босс.

Приятели спустились в подсвеченный синим цветом холл, прошли по узкому коридору на кухню и оттуда через незаметную дверь – в камерный VIP-зальчик, весь в дереве и коже. В центре зальчика стоял стол с разложенной закуской и бутылками со спиртным. Во главе стола сидела Софья Олейник в клетчатой ковбойской рубахе (какой Шажков на ней не видел), а по бокам – Фелинский с Никифоровым, оба в чёрных футболках с надписью «Primavera» и с любезными лицами, как два заказных соблазнителя, всем видом показывая, что их оторвали от светской беседы. Совушка поприветствовала Валентина рукой и указала на стул напротив. Фелинский продолжил прерванный анекдот.

У Шажкова и без того хорошее настроение стало зашкаливать, и он вместо приветствия радостно засмеялся.

– Прошу попробовать вот этот виски, – Брик благоговейно указал Шажкову на квадратную бутылку тёмного стекла, – восемнадцать лет выдержки.

– У меня в сумке ещё водка есть и закуска.

– Оставь на опохмелку. Здесь вчера бандюки гуляли отставные. Старые, в наколках все, сентиментальные. Не пили почти ничего. Так что угощайся.

На той стороне стола раздался взрыв смеха. К Валентину потянулись наполненные бокалы, он поднял свой, увидел Совушкину ободряющую улыбку и выпил всё до дна.

Третий бокал ячменного напитка ввёл Валентина в состояние транса. Он увидел окружающее как бы сверху и сквозь флер, и звуки стали доходить до него отдалёнными и приглушёнными. Вот Совушка благосклонно слушает эмоционально жестикулирующего Никифорова. Брик тянется через стол за бутылкой шампанского. Фелинский, надев очки, просматривает программу выступления.

Софья в ковбойской рубашке очень нравилась Шажкову. Но в тот вечер она демонстрировала некоторую отстранённость. Валентин знал, что, стоит ему подать сигнал, отстранённость исчезнет и Совушка может оказаться близко, очень близко. Настолько близко, насколько они этого захотят. Валя, однако, сигнала не подавал, и она понимала: сейчас нельзя. Всё – после.

Из воздуха родился мягкий звук, похожий на фортепианный аккорд. Алексей Брик быстро осушил свою рюмку.

– К нам пришли, – сказал он, приняв озабоченный вид, – я вас на время покину, господа. Не забудьте, что ещё надо выступать. Полагаю, через час начнём, – и исчез за дверью.

Слова Брика вернули Шажкова на землю: звуки снова стали четкими, туман спал с глаз. Открылась дверь, и вошли Пташка с Павлом, а через некоторое время вернулся и Алексей Брик.

– Публика собирается, – бодро отрапортовал он, – я организовал сортировку на входе. Нашёл волонтёров.

– Парень в джинсовом костюме среди них есть, с длинными волосами? – спросил Валентин.

– Так он и предложил помощь.

– Ну, это мои. Они не подведут.

– Посмотрим-посмотрим.

– Галя, – позвала Пташку Софья, – иди к нам. Валюша, позаботься о девушке.

– Ей можно налить? – тихо спросил Валя Павла.

– Только шампанское, – также тихо ответил продюсер-телохранитель.

Через некоторое время пришёл Коля Бен Ладен, выпил водки и надел принесённый с собой зелёный хирургический халат.

– Это сценический образ, – объяснил он.

Последним появился Николай Петрович Разгуляев в вельветовом пиджаке с бабочкой. Отказался от выпивки, объяснив, что «уже принял» и критически оглядел компанию.

– Сейчас пока надо приостановиться, ребята, – сказал он добродушно, – лучше потом после каждого номера по рюмочке.

– Да, мужики, кончаем, – строго произнёс Брик, – я пойду посмотрю, как там публика, а ты, Саша (обращаясь к Никифорову), будь другом, сходи с моим технарём, посмотрите аппаратуру. Свет ещё не забудьте проверить.

– Вот, начинается, – подумал Шажков, чувствуя приятное тепло в животе и лёгкий озноб в спине, – наконец-то!

В зале царило беспорядочное движение. Ровные ряды стульев, столь любезные взору Лёши Брика, были нарушены. Группы молодёжи ставили стулья кружками, часть отодвинули к стенам, несколько стульев валялись на полу и потом были подняты дежурным с красной повязкой на руке. У барной стойки народ толпился за пивом, выдававшимся в больших картонных стаканах.

Валентин с друзьями сумели незамеченными пройти к сцене. Общий свет притушили, и ансамбль «Примавера» вышел на боевую позицию. Одинокий узкий луч на мгновение высветил синтезатор и худую фигуру Фелинского, потом вскользь ударную установку и наконец сфокусировался на Алексее Брике с микрофоном в руке. Шажков в полутьме передвинул ползунок на своём микрофоне и тронул ногой педаль.

– Дамы и господа, – Брик сделал паузу, – с нами легендарная группа «Примавера»!

Всё вокруг на мгновенье окрасилось в красный, потом в синий цвет, по стенами и потолку завертелся вихрь снежинок. Отбивка, первый мощный аккорд всеми инструментами – и понеслось!

Дамы и господа дружно засвистели, заулюлюкали и рванули к сцене.

Давно Шажков не пел с такой страстью. Оторопевший сначала зал к третьей песне стал раскачиваться, и Валентин почувствовал, что это серьёзно. Перед объявлением очередной композиции он сделал паузу, взял несколько аккордов и цокнул языком в микрофон. Всегда так проверял готовность публики. Звук раскатился по залу тысячами шариков. Народ охнул и метнул в ответ электрический разряд такой силы, что Шажков понял: «Всё. Это началось».

Сорок минут пролетели, как один миг. Валентин был готов петь ещё и ещё, но отвечавший за сценарий Фелинский махнул рукой: перерыв.

Шажков, Фелинский, Никифоров и барабанщик Саша спустились со сцены и пошли вдоль барной стойки, отвечая на приветствия, пожимая руки, моргая от фотовспышек. Кто-то протянул Вале картонный стакан с пивом, и Шажков осушил его не отрываясь.