Текст книги "Китайская империя. От Сына Неба до Мао Цзэдуна"

Другие школы китайской мысли

Оригинальным мыслителем был Мо Ди, или Мо-цзы – «учитель Мо» (479–400 гг. до н. э.). Он, как и Конфуций, стремился к конкретным делам, но карьеры не сделал. Однако создал свою школу, одно время довольно авторитетную. В ХХ в. удостоился от некоторых исследователей звания «китайского Ленина».

Судя по многим высказываниям мыслителя, он любил людей как мало кто до него – но в этой любви, как мы увидим, действительно было что-то большевистское: еще больше, чем живых людей (которым он искренне желал счастья), Мо-ди любил людей идеальными – такими, какими они должны быть, – для чего их надо заключить в благодетельные для них рамки.

По образованию Мо Ди был конфуцианцем, но он резко разошелся с учителями по одному из коренных вопросов: он не был приверженцем традиций. Нерушимые семейно-клановые связи, дорогостоящие погребальные обряды и длительный траур, даже деление людей на богатых и бедных, «своих» и «не своих» (в индивидуальной психологии) – все это было не по нему. Чем тратиться на погребальный обряд – не лучше ли устроить скромные похороны, а вырученные деньги отдать живым беднякам? Если редкостные произведения искусства, изысканные блюда, мастерское исполнение музыкальных произведений недоступны каждому – зачем они? Мо Ди приходил к левацки-коммунистическому нивелированию человека.

У него был и свой взгляд на историю. Люди добры по природе, стремятся любить друг друга – но в стародавние времена они ничего не умели, жили порознь и плохо, а потому враждовали и были не лучше зверей. Наконец, договорившись между собой (каким образом – не разъяснялось), они избрали правителя, сделали его объектом нереализованной до той поры потребности во всеобщей любви – и благодаря этому стали создавать цивилизацию, плоды которой позволили всем жить в равном достатке и во взаимной любви.

Это было что-то вроде описания «золотого века», который существовал во времена мифических царей древности, в первую очередь при усмирителе потопа Юе. Но к этому и надо вернуться. Простая одежда, простая здоровая пища, небольшие одинаковые дома, забота друг о друге – что еще нужно человеку? А если кому-то этого мало – это люди опасные, к ним надо приглядываться, а в случае чего – незамедлительно доносить властям.

Власти же должны обращать особое внимание на тех из младших по званию, кто выказывает особые способности (в том числе в отношении бдительности) – чтобы сделать из них своих соратников по борьбе за всеобщее счастье. В конце концов, само Небо с нами: оно поровну расточает всем свой свет и благодатную влагу, а по установленным им законам мировой гармонии кара неизбежно постигнет тех, кто не признает «всеобщей любви».

Так Мо-цзы гениально проницательным оком узрел некоторые грядущие социально-политические реалии, в том числе те, что установятся при человеке, чье имя звучит очень похоже на его.

Но в его время «утилитарный расчет на то, что взаимная выгода (все любят всех, что ж здесь плохого?!) подвигнет людей принять его схему жизни, натолкнулся на упорное неприятие тех, кто привык больше любить своих, чем чужих, и тем более тех, кто любил хорошо поесть и развлечься, если это оказывалось возможным» (Л. С. Васильев). Последователи Мо Ди организовали замкнутые секты, спаянные строжайшей, имеющей религиозную основу дисциплиной. Они, подобно учителю, были принципиальными противниками войны – но, как и он, отлично владели искусством кулачного боя, и в той обстановке постоянно вспыхивающих конфликтов частенько отправлялись отстаивать чье-то правое дело.

Великий даос Чжуан-цзы пришел к заключению, что «Мо-цзы не любил людей». Но думается, он ошибся – просто это была любовь с некоторыми «идеологическими извращениями».

Философы-легисты, или, более доходчиво, «законники», отрицали присутствие доброго начала в человеке даже в потенциальном зародыше, – разве что за редкими исключениями, – а потому исходили из того, что любить человека не за что: от него надо лишь добиваться, чтобы он служил интересам власть предержащих – когда поощрениями, но чаще суровыми карами. «Слабый народ, сильное государство» – вот наиболее говорящий их лозунг.

Это были не отвлеченные теоретики, а в первую очередь деятельные практики. А законниками («фа-цзя») их прозвали несправедливо. «Делай, что приказано, и не рассуждай» – таким еще образом можно сформулировать их основную общественную позицию. Позицию, в общем-то, перекликающуюся с особенностями китайской юстиции – на которых, по случаю, давайте остановимся.

Писаные законы в старом Китае не были в чести. Когда в 536 г. до н. э. один князь свел таковые в кодекс и приказал поместить их текст на специально отлитых бронзовых табличках, один из вельмож стал смело протестовать. Доводы его были весомы: прежние достойные подражания повелители полагались не на иероглифы закона, а на свое чувство справедливости, на честность и беспристрастность своих приближенных. А «когда люди знают законы, они перестают испытывать трепет перед властями. В них просыпается мятежный дух, и они начинают прибегать к словесным уловкам».

Большинство дел старались решить «среди своих», например, внутри клана. Если уж тяжба выносилась на суд, то судья обычно знал участников процесса лично, знал их общественный вес, и выносил приговор и по справедливости, и с учетом всего прочего (в том числе полученных подношений).

На высших аристократов управу найти было трудно. Хроники повествуют, как один князь, когда гонец устно передал ему сообщение, которое он желал сохранить в тайне, приказал перерезать горло семи случайным свидетелям. Некий вельможа, взобравшись на башню, стал развлекаться, стреляя из лука по прохожим; другой приказал умертвить не угодившего повара. И эти преступления остались безнаказанными. Правда, тот факт, что они попали в исторические хроники, говорит о том, что и для своего времени эти случаи были вопиющими.

Наверное, представления о жестокости китайских пыток и казней несколько преувеличены. В древнейшие времена действительно людей иногда лишали жизни изощренно, и тот, кого сварили живьем, испытал еще не самые страшные мучения. Впоследствии при вынесении смертного приговора для большинства случаев стали ограничиваться удушением шелковым шнурком, отсечением головы или разрубанием тела пополам на уровне талии (для чего использовалось некое подобие гильотины – закрепленное на шарнирах острое лезвие) – хотя имелись и региональные особенности. Самым жестоким образом каралась государственная измена, в том числе умысел против особы государя: предателя медленно разрубали на части, причем палачи гордились своим искусством, когда частей было уже много, а человек все еще не испускал дух.

Менее тяжкие преступления карались нанесением увечий: отрубались конечности, отрезались уши, нос, совершалось оскопление (этой каре подвергся великий историк Сыма Цянь). Наиболее же распространенным наказанием были удары бамбуковой палкой с градацией: сколько ударов, легкой или тяжелой палкой они наносятся, по какой части тела – пяткам, бедрам или заду. Тюремного заключения как такового не было, в узилище люди обычно пребывали только в ожидании суда. Конечно, повелитель мог заточить кого-то в башню – но это уже «хозяин-барин». Часто применялись каторжные работы, ссылка.

Вот в таком правовом поле и стали разрабатывать свои концепции государственного управления «законники»-легисты – стараясь незамедлительно применить их на практике.

Шэнь Бухай (400–337 гг. до н. э.), министр царства Хань, в своих трактатах много внимания уделял личности правителя, тому, какими качествами он предпочтительно должен обладать, какими принципами руководствоваться. Повелитель никогда не должен проявлять торопливость, ему следует точно и весомо излагать свои мысли, не выказывать своих чувств. Лучшая позиция: держаться любезно, но при этом трезво и бесстрастно обдумывать свое решение – вслед за которым должны следовать решительные действия. Не надо без надобности демонстрировать ни ума, ни власти – но пользоваться тем и другим надо в полной мере. Своим подчиненным надо предоставлять свободу действий – но в то же время зорко их контролировать. Простой народ оставался как бы вообще вне поля зрения мыслителя.

Современный памятник Шан Яну

Всесильный министр недавно полуварварского царства Цинь (сам уроженец Вэй, дальний потомок тамошнего царского рода), знаменитый Шан Ян (390–338 гг. до н. э.) отличался более широким кругозором. Он думал не только о совершенствовании аппарата управления – многие его размышления посвящены тому, что же собой представляет народ и до какого состояния его необходимо довести. Шан Ян говорил даже о «победе над народом».

Похоже, он был хорошо знаком с идеями Мо Ди – люди предстают у него некоторой бесцветной усредненной массой. Человек по сути своей порочен и глуп, и глупость – ценнейшее из его качеств, потому что скудоумными проще управлять. Людей надо опутать строго регламентирующими все их существование установлениями – это сузит пространство принятия самостоятельных решений, ослабит их волю, разобщит. Взаимное доносительство, коллективная (семейная, соседская) ответственность за проступок одного – необходимые условия для успешного управления.

Вот образчик шаняновского законотворчества: «Каждый, кто не донесет на преступника, будет разрублен на две части; каждый, кто донесет на преступника, получит такую же награду, как и обезглавивший врага, каждый, кто укроет преступника, получит такое же наказание, как и тот, кто сдался врагу».

Главные сферы деятельности, благодаря которым существует государство, это земледелие и война. Им и надо уделять особое внимание. А такое неизбежное зло, как нувориши-торговцы, землевладельцы-«приватизаторы», думающие только о своем интересе, никчемные заучившиеся искатели истины – «странствующие ученые», охарактеризованные как «паразиты общества» – вся эта публика должна быть объектом самого пристального и настороженного внимания.

Однако именно Шан Ян во время своего министерства узаконил частную собственность на землю. Но сделал он это для того, чтобы подорвать семейно-клановые связи и этим еще больше подчинить крестьян государственному интересу.

Шан Ян существенно усовершенствовал административный аппарат. Его главная новаторская заслуга, сказавшаяся на всей истории Китая, и не только Китая – это введение «табели о рангах», четкой иерархии ступеней служебной лестницы. Младший ранг – первый. Старший – восемнадцатый. В Российской империи счет был обратный – от четырнадцатого до первого. При этом чем выше продвинулся чиновник, тем больше ему полагалось дополнительных льгот – не только материальных, но и престижных (к таковым относились, например, цвет парадного шелкового халата и число лап у вышитого на нем дракона). В результате нововведения усиливалось служебное рвение и росло чинопочитание. Шан Ян сделал еще один остроумный ход: богатые «частники» могли покупать себе довольно высокие ранги за очень большую плату. От этого и пополнялась казна, и втягивались в государственную орбиту эти опасные корыстолюбивые элементы (ранг – это не только почести и льготы, ранг еще и обязывает). Еще Шан Ян лишил аристократию права наследования высших административных постов – за что (в том числе), как увидим, жестоко поплатился.

Деятельность Шан Яна немало способствовала тому, что Цинь стало сильнейшим царством в Поднебесной. Правда, в этом немалая заслуга и его повелителей, которым хватило ума и гибкости, чтобы успешно сочетать жесткие легистские установки с гуманными конфуцианскими, взывавшими в первую очередь к сердцу человека, к доброму началу в нем.

Но и в конфуцианстве происходили подвижки в сторону легизма. Примечательны в этом отношении труды конфуцианца Сюнь-цзы (313–238 гг. до н. э.), младшего современника Мэн-цзы. Побывав в Цинь, он пришел в восторг от реформ Шан Яна, и привнес в конфуцианство момент трезвого практического расчета. Он не смог отказаться от фундаментального конфуцианского постулата о доброй природе человека, но под влиянием легизма стал делать упор на то, что человека надо «правильно воспитать – а для этого допустимы и весьма жесткие методы.

Сюнь-цзы даже внес свои уточнения в устоявшийся образ Конфуция, воспользовавшись для этого недостоверными слухами, которые сопутствуют памяти о всяком великом человеке. Будто Учитель, во время своего недолгого пребывания на высоком посту в Лу, приказал казнить «странствующего ученого» Мао не за какое-то преступление, а только за то, что тот своими речами «смущал умы».

Вероятно, под влиянием легизма Конфуцию стали приписывать и такую чудовищную жестокость. Будто бы увидев во время инспекционной поездки выступление акробатов, он приказал… отрубить им руки и ноги. Оказывается, это был день, когда следовало совершить жертвоприношения, и всякие развлечения были недопустимы. Но установление это было настолько древним, что все о нем давно забыли – помнил только такой мудрец, как Конфуций. Но он не счел незнание оправданием – воля Неба священна, и нарушивший ее виновен в любом случае. Бесспорно, это не что иное, как бессовестное использование имени Учителя для пропаганды чуждых ему идей.

На примере даосов мы могли убедиться, что наряду с «державной», этатистской общественной установкой существовала и противоположная – некоторые люди предпочитали уходить от общества куда подальше («странствующие ученые» в виду не имеются – они были, с оговорками, преимущественно конфуцианцами).

Аскеты-отшельники существовали в Поднебесной с древнейших времен (возможно, под индийским влиянием). Первые известные нам имена – Бои и Шуци относятся еще к поздним шанским временам.

Но были и мыслители, понимавшие бегство от общества несколько иначе. Многим покажется очень симпатичным такое течение, как янчжуизм. Его основоположник Ян Чжу (440–360 гг. до н. э.), происходивший из бедной крестьянской семьи, много странствовал, и в какой-то момент озарился открытием, что умирают и умные, и глупые, и богатые, и бедные – а потому зачем напрягаться, множа знания и добродетели? Зачем уподобляться Конфуцию – которого Ян Чжу назвал «самым бестолковым и суетливым из всех людей»? Живи, пока живется, тем более, что, как рассудил мыслитель, никакого бессмертия тоже нет – «после смерти ничего не будет, кроме гниющего тела». Даже благо Поднебесной не стоит того, чтобы ради него отказываться от немудреных наслаждений и утех. Отметим, что грек Эпикур жил столетием позже.

Интереснейшим явлением в культурной жизни Китая стала образованная во 2-й половине IV в. до н. э. в царстве Ци «академия Цзися», куда просвещенные повелители приглашали виднейших мыслителей самых разных направлений со всей Поднебесной. Все они получали высокое придворное звание и щедрое содержание.

Особенно желанными гостями были даосы и представители близких к ним течений. Путь их лежал преимущественно из южного царства Чу – именно там, на юге, были наиболее сильны индийские ведические веяния.

Одним из них был ученый Цзоу Янь (305–240 гг. до н. э.) – фигура загадочная, собственно ему принадлежавших текстов до нас не дошло, но, судя по тому, что писали о его трудах другие авторы, вклад его в китайскую философию и различные области знания огромен. Ему принадлежит глубокая философская разработка учения о силах инь и ян и о пяти первоэлементах у-син (это вода, огонь, дерево, металл и земля). Берущее от него начало направление получило название «школа Иньянцзя», т. е. школа, основанная на учении о силах инь и ян.

В учении об у-син Цзоу Янь осмыслил их как силы и элементы, участвующие в образовании материального мира, установил между ними сложную диалектическую связь «жизни-смерти», а потом распространил их влияние и на человеческое общество (в работе «Круговорот моральных качеств пяти движущих начал»). Дерево рождает огонь, огонь рождает землю (пепел), земля рождает металл, металл рождает воду (о чем свидетельствуют капли росы, появляющиеся на металлической поверхности), вода рождает дерево – этим замыкается круг жизни. Что же касается смерти и уничтожения, то дерево побеждает землю, земля побеждает воду, вода побеждает огонь, огонь побеждает (плавит) металл, металл рубит дерево.

Установив символическую связь между первоэлементами и сменявшими друг друга правившими династиями, Цзоу Янь соотнес круговорот у-син с ходом исторического процесса: династия Ся (дерево) была свергнута династией Шан (металл), а ту ниспровергла династия Чжоу (огонь). Будущее предоставило достаточно поводов для продления этой цепочки – а мудрецы проявили немало изворотливости, чтобы подогнать практику под теорию.

Видно, немало постранствовав по свету, многое повидав и услышав, Цзоу Янь выступил со смелым космополитическим утверждением: Поднебесная – это лишь девятая часть одного из девяти континентов. Где уж он насчитал их так много, неизвестно, но если принять эту посылку как в принципе верную – выводы можно было сделать довольно неприятные, если не сказать опасные. Китайцы всегда считали, что их страна «находится в средоточии того, что освещает солнце и луна, и посему все живое взращивается здесь в полноте своих свойств. Люди здесь по натуре уравновешены и добры, почвы плодородны, растительность разнообразна. Земли же варваров расположены по краям, и жизненные свойства вещей там ущербны. А потому в их землях не рождаются мудрые мужи» (Бань Лу, историк I в. н. э.).

Борющиеся царства – кто создаст империю?

В Поднебесной вновь назревали перемены. Консолидировав свои внутренние силы, наиболее мощные царства поглотили практически все слабые. И домен чжоуского вана, и родина Конфуция Лу превратились в небольшие анклавы, да и те существовали только благодаря тому, что фавориты отдавали дань исторической памяти. Дело шло к тому, что локальные противоборства, сдерживаемые какими-то общепризнанными установлениями (пусть и постоянно нарушаемыми – но все же имеющими под собой священную чжоускую основу), должны были перерасти в битву гигантов. А когда в игре стократ возрастают ставки, кто помнит о правилах?

Китай в эпоху борющихся царств

Характер войн изменился. Как следствие демографического взрыва и наступления железного (а потом и стального) века, основную ударную силу армий составляли массы пехоты, поставляемые в качестве кровавой дани крестьянскими общинами. На вооружении у пеших воинов были арбалеты, мечи и пики. Сказочно прекрасные колесницы ускакали в предания – их сменила конница. Новый род войск, перенятый у кочевников, в большинстве армий не был многочисленным – но окраинные царства, которые поближе к степям, уже научились использовать его весьма эффективно. Появились военные флоты – морские и речные (на Хуанхэ и Янцзы было где развернуться). Битвы становились ожесточеннее. Бывало, что победители учиняли беспощадную расправу над пленниками – и тогда счет шел на десятки, даже на сотни тысяч трупов.

Выяснилось, что культурно неполноценные окраинные царства имеют преимущество над интеллигентными старожилами Чжунго не только за счет кавалерии. Не слишком связанные традициями, они могли смелее проводить реформы, ведущие к усилению центральной власти, – а это было фактором не только экономического подъема, но и роста военной мощи. Один из реформаторов-легистов, насмехаясь над теми ревнителями старины, которые постоянно оглядывались на «золотой век» Шан и Западного Чжоу, поведал следующую притчу. Пахавший в поле крестьянин вдруг увидал такое зрелище: стремительно несущийся заяц налетел на дерево, да с такою силой, что тут же испустил дух. Мужик подобрал нежданную добычу, после чего забросил всю работу и стал ждать другого зайца. Может быть, до сих пор ждет – если с голоду не помер.

Достаточно достоверная история западного царства Цинь, о котором мы не раз уже имели возможность упомянуть, начинается в 897 г. до н. э., когда вождь небольшого полукочевого племени получил от чжоуского вана небольшой удел для того, чтобы разводить лошадей для царского войска. А когда потомок этого вождя в 770 г. до н. э. помог чжоускому царевичу перебраться на восток, в Ло-и, после чего Чжоу стало Восточным, а царевич ваном – в награду за помощь глава удела был объявлен полноправным князем – чжухоу.

Княжество постоянно воевало: на севере и западе с кочевыми хунну, на других направлениях – с соседями по Поднебесной. И хотя уроженцы Чжунго никак не хотели принимать за своих вчерашних полуварваров, даже знати которых неоткуда было набраться настоящего ли – воевали те успешно. С конями, отличным средством быстрого нападения, они управлялись умело, а собственная их территория, испещренная реками и взгорьями, была практически неприступна. Для защиты от Цинь соседнее Вэй возвело даже высокий земляной вал – возможно, использованный впоследствии при строительстве Великой стены, – но это вряд ли существенно помогло.

Мало-помалу циньцы облагораживались. В 394 г. до н. э. были запрещены человеческие жертвоприношения, которыми сопровождались похороны почившего государя. Когда же правитель Сяо-гун в 359 г. до н. э. пригласил Шан Яна – дела пошли в гору (хотя во время первой аудиенции князь натурально уснул, и лишь по итогам нескольких последующих бесед выразил приглашенному полное доверие). Мы уже затрагивали проведенные тогда реформы – рассмотрим еще некоторые их моменты.

Доминантой преобразований была замена в делах управления удельной знати на подчиняющихся центру чиновников. Была отменена система колодезных полей, бывшая основой экономической силы и относительной независимости аристократии. Теперь малая семья, наделенная землей и владевшая ею фактически на правах частного собственника (напомню, была разрешена свободная купля-продажа земли), стала базовой ячейкой крестьянского мира.

Ячейки эти были связаны в пятки и десятки, с некоторыми элементами самоуправления, а в соответствии с легистскими принципами – еще и с круговой порукой и с обязанностью доносить друг на друга. Какова была ответственность за ослушание – мы уже знаем. Если большая семья отказывалась разделиться на отдельные семейные пары с детьми – она должна была или платить повышенные налоги, или переселиться на необжитые земли.

Цинь, как царство окраинное, располагало немалыми пустующими просторами. Шан Ян установил очень льготные условия для переселенцев, и немало запряженных волами повозок со скарбом и детишками потянулось из перенаселенных центральных районов Поднебесной.

Страна была разделена на уезды, в которых управляли всеми делами и собирали налоги чиновники. Чиновный люд тоже был связан круговой порукой и тоже обязан был заниматься доносительством, – как на подопечное население, так и друг на друга, – и слушался своего начальства беспрекословно. Тех, кто выказывал недовольство реформами, или обращали в рабов, или отправляли на целину. В делопроизводстве был заведен строжайший порядок – все отдаваемые распоряжения должны были обязательно письменно фиксироваться. Велся подробнейший учет материальных ценностей – буквально до последнего собранного зернышка.

Подданные были изрядно запуганы. Еще бы – ослушавшись какого-то указа, был строго наказан даже наследник престола: Шан Ян приказал отрезать нос его воспитателю. Педагога постигла кара за дурное исполнение своих обязанностей – воспитание подопечного, а для царевича это было величайшим унижением.

Шан Ян постоянно заботился об укреплении военной мощи царства. Этому служила и введенная им система рангов. Преимущества имели те, кто отличился в сражениях. Указ гласил: «Тот, кто отрубил одну голову, повышается на один ранг» (об обычае отрубать головы убитых врагов уже говорилось – они представлялись для подтверждения заслуги. Но того, кто приносил голову «чужого» трупа, ждала жестокая казнь). Циньская армия славилась и на всю Поднебесную, и среди окрестных варваров. Страну окрестили даже «царством тигров и волков».

Сын Неба, чжоуский ван, отмечая успехи царства, в 343 г. до н. э. наградил Сяо-гуна титулом гегемона – ба. Возможно, отчасти, чтобы напомнить лишний раз, что он все же номинальный повелитель всей Поднебесной, и успешное управление одним из царств – заслуга и перед ним. Позднее в знак своей благосклонности Сын Неба послал преемнику Сяо-гуна жертвенное мясо.

Несмотря на царившие в Цинь драконовские порядки, простой народ, похоже, на жизнь не жаловался. Крестьяне были ограждены от самоуправства аристократов, получили право свободно распоряжаться своей землей – а возможные негативные последствия частнособственнических отношений еще не успели сказаться. Те, кто ходили на войну, могли вернуться с немалой добычей, а то и получить ранг.

Вот кто имели основания чувствовать себя обиженными – это многие аристократы, те, кто не успел перестроиться с положения местного наследственного владетеля на положение подданного.

Когда в 338 г. до н. э. Сяо-гун скончался, Шан Яну припомнили все: наследник – нанесенное ему оскорбление, аристократы – утраченные позиции. Министра обвинили в заговоре, и при попытке скрыться он был убит. Тело его было разорвано колесницами. Но реформы Шан Яна были необратимы, и по-прежнему победоносна была циньская армия.

В 324 г. до н. э. князь Цинь решился на поступок – провозгласил себя ваном, государем, равным по титулу Сыну Неба (правда, до этого то же самое проделали повелители Ци, Вэй и Хань). А его первый министр Чжан И стал заключать союзы для борьбы с могущественным южным царством Чу.

Чу, распространившись далеко за Янцзы, было больше всех по территории, имело немалое население, но жители «срединных» царств относили и его к полуварварским. Населенное с древности этнически близкими к китайским племенами, оно все же не усвоило в полной мере высокую культуру Шан и Чжоу. Правда, сюда часто переселялись целые кланы северной знати, потерпевшие поражения в усобицах – их принимали с почетом.

Здесь были сильны индо-иранские культурные влияния. Наверное, поэтому в Чу больше, чем где-либо, распространение получила даосская мысль (о значении для зарождения даосизма индоарийской ведической традиции мы уже говорили). Но достоянием многих она стать еще не могла, в царстве преобладали шаманистские верования.

Тем не менее именно здесь творил один из первых лирических поэтов Китая Цюй Юань (340–278 гг. до н. э.), автор знаменитых «Чуских строф». Его творчество и его трагическая судьба оставили заметный след в культуре Китая. Оклеветанный недругами, поэт бросился в реку и утонул. Перед этим он написал поэму «Скорбь отлученного», в которой поведал о своей полной невиновности и о своих душевных страданиях. В память о Цюй Юане стали устраиваться ежегодные чрезвычайно красочные лодочные гонки – они до сих пор проводятся на Тайване.

В Чу зарождалась живопись на шелке – одно из прекраснейших достижений китайской культуры. И первый известный по имени цирковой артист Сюн Иляо тоже из Чу. Однажды его мастерство определило исход большого сражения: перед его началом на виду у вражеских воинов он принялся жонглировать сразу девятью шарами, заронил в их души неуверенность в своих силах – и чуская рать одержала славную победу (нечто подобное произошло в 1066 г. при завоевании Англии перед решающей битвой при Гастингсе – там нормандский певец и жонглер Тайфер на полном скаку подбрасывал и ловил три меча).

Военная мощь Чу неуклонно росла. Здесь, как и в Цинь, силовыми легистскими методами проводились широкие реформы. Их дух не мог не сказаться на внешней политике: с соседями Чу вело себя бесцеремонно, его воины не знали пощады. В Чу прославился знаменитый полководец древнего Китая У Ци.

После некоторого спада, сменившего расцвет, связанный с деятельностью Хуань-гуна и Гуань Чжуна, опять на подъеме было восточное царство Ци. Его столица Линьцзы была, возможно, самым процветающим и многолюдным городом Поднебесной того времени. Что касается культурных достижений, мы уже говорили о замечательной «Академии Цзися». Во внешней политике царство умело лавировало между тяжеловесами Цинь и Чу, используя для этого союзы с теми тремя царствами, на которые распалось когда-то северное Цзинь – с ними легко было дружить против полуварваров. Ведь Ци было сильнейшим и наиболее влиятельным царством из числа чжоуских сторожилов – «конфуцианцев», тех, что составляли Чжунго – все остальные лидеры представляли вчерашнюю бескультурную периферию. Только армия Ци могла тягаться с ними на равных на поле боя.

Впрочем, словами «варвары», «полуварвары» бросаться следовало уже осторожней. Культурой Чжунго все глубже проникалось не только население таких царств, как Цинь и Чу. Некоторые кочевники, ранее постоянно фигурировавшие в хрониках как агрессивные чужаки – такие, как северные жуны и ди, и даже южные, совсем не родственные китайцам племена, – с IV–III вв. до н. э. перестают упоминаться. Подвергшись китаизации, они интегрировались в Поднебесную, и если и ощущали еще некоторое время свою чужеродность, то преимущественно на бытовом уровне.

Цинь Шихуанди, первый император объединенного Китая

В течение 130 лет Цинь участвовало более чем в 50 войнах, в которых, по некоторым оценкам, погибло около полутора миллионов человек. В 314 г. до н. э. циньский правитель надолго обезопасил свою страну с запада, нанеся жестокое поражение союзу кочевых племен. Через три года была занята плодородная Сычуаньская котловина (в настоящее время – одна из основных житниц Китая). Царство уже вело войны на империалистический манер: их целью был захват территорий для эксплуатации природных ресурсов, например, рудных месторождений и удобных пастбищ для своих лошадей.

В 256 г. до н. э. Цинь совершило деяние, которое не стоило ему почти никаких усилий, но имело эпохальное историческое значение: был аннексирован домен чжоуского вана, а соответственно ушла в историю великая династия, символом которой был ярчайший из первоэлементов – огонь. Если в начале эпохи Борющихся царств было около двадцати государств, то теперь их оставалось только семь.

Основной символ духовного величия Сыновей Неба, чжоуских ванов, – девять священных бронзовых треножников, перешел к вану циньскому. Теперь он приносил жертвы Небу – Шанди в своей столице Сяньяне.

В 246 г. до н. э. престол Цинь перешел к тринадцатилетнему Ин Чжэну, будущему первому императору Поднебесной Цинь Шихуанди (259–210 гг. до н. э.). С происхождением юного вана не все ясно. К власти его привел главный министр Люй Бувэй: человек одаренный, умелый администратор и в то же время крупный торговец – единственный случай за всю многовековую историю Китая, когда представитель торгующей братии достиг таких высот. Матерью Ин Чжэна была молоденькая наложница, которую его отцу подарил не кто иной, как Люй Бувэй. Поговаривали, что даритель и был настоящим отцом будущего императора.