Текст книги "Словесник"

– Бегом домой, – скомандовала Галина и, не оглядываясь, направилась к подъездной двери, за которой вскоре скрылась.

Делать нечего, как нашкодивший школьник, я поплёлся за женой следом. Но злоключения мои на этом не кончились, а можно сказать, только начались.

После пощёчины, прилюдно полученной от Гордеевой, домой меня не пустили. Причём, моя матушка, которая с Галиной всегда была в «контрах», на этот раз её поддержала.

Я поднялся на четвёртый этаж, позвонил в свою запертую дверь. Ключей у меня всё ещё не было. Из-за двери услышал голос матери:

– Иди к своей вертихвостке, у неё ночуй. Галя сказала, что жить с тобой не будет. Разведётся.

Делать нечего, я вышел на улицу, решил подождать, пока эмоции в доме улягутся.

Тем временем наступил поздний вечер, соседи, свидетели оплеухи, разошлись по домам. Я присел на освободившуюся скамейку у своего подъезда. Открылось кухонное окно пятнадцатой квартиры, что на первом этаже, и в нём показался Ерофей Владимирович.

– Заходи, без вины виноватый, – пригласил Ермаков, – я чайку со зверобоем заварил. Открыл банку с земляничным вареньем.

– Благодарю, только это и остаётся, – отшутился я.

– Давай-давай, я тебя жду, составь старику компанию, – настаивал Ерофей Владимирович.

Я подумал, что хуже уже не будет и решил подчиниться законам гостеприимства.

На кухне за чаем я всё не мог успокоиться, не оставляли мысли о случившемся. И, чтобы как-то развлечь меня, Татьяна принесла из комнаты колоду карт и стала показывать фокусы.

– Вы знаете, как делается фокус «вынимание кролика из шляпы»? – поинтересовалась девушка после того, как Ерофей Владимирович оставил нас, отпросившись прилечь на минутку. – Знаете, почему его так обожают фокусники? Потому что это самый простой фокус из всех существующих.

– Расскажи, – предложил я, поощряя желание девушки меня приободрить.

– Для этого фокуса нужна только шляпа. Можно даже у зрителя взять.

– Даже так?

– Даже так.

– Я думал, необходима шляпа с двойным дном.

– В том-то и вся прелесть, что фокус простой, но очень эффектный. И подготовиться к нему очень легко. Конечно, его может делать и один фокусник, но лучше, когда у него есть ассистенты.

– Один играет на аккордеоне в качестве музыкального сопровождения, – стал подсказывать я, – а второй, подсадка в шляпе, сидит в первом ряду.

– Нет-нет-нет-нет, – отказалась от моего предложения Таня.

– Ну, хорошо, не буду перебивать.

– Я вам расскажу, как можно сделать фокус без всяких помощников. Более того, я могу обойтись, без сцены. В парке его показать, будучи окружённой толпой.

– Ты так легко всё это обещаешь. Брат у меня по профессии актер, летом будет выступать в нашем парке с эстрады. Сможешь показать этот фокус?

– Я могу много фокусов показать, но тут одна вещь.

– Нужен кролик?

– Ну, во-первых, кролик. А во-вторых, к этому нужно ещё подготовиться.

– Кролика в зоомагазине можно взять напрокат.

– А можно и не кролика, а например, кошку. Вон, их сколько у нашего подъезда. Любое животное, которое может смирно, тихо сидеть.

– Да, кролики тихо сидят, в отличие от кошки.

– Поэтому фокусники предпочитают работать с кроликами. Повторяю, этот фокус примитивный, легко исполняется, ничего не требует. Ты даёшь на проверку шляпу, её смотрят, щупают. Говорят, иллюзионист кроликов где-то за пазухой прячет, в рукаве. Так вот фокусник может быть в одних плавках.

– Это такая красивая девушка, как ты, может выйти в одних плавках, а над фокусником в трусах смеяться станут. Ты прямо какие-то чудеса рассказываешь. Форма одежды будоражит воображение сильнее предстоящего иллюзиона. Хочешь сказать, что фокус может проделать и голая артистка, наряженная лишь в туфли на высоком каблуке и бабочку?

– Да. Можно и в таком виде, – смеясь, подтвердила Таня. – Так вот. Есть одна маленькая тонкость. К фокусу надо подготовиться. А именно – цилиндр должен быть чёрным.

– А кролик?

– Любого цвета. Хоть светящийся, мигающий всеми огнями и всполохами. Это неважно.

– Ты заинтриговала. Я, как говорят, весь – внимание.

– Как только расскажу, сразу поймёте, насколько просто этот фокус делается. Суть заключается вот в чём. Шьётся чёрный мешочек, в который сажается кролик. У мешочка есть металлический крючочек. И когда фокусник выходит в плавках, показывает пустую шляпу и разговаривает с публикой…

– В это время мешочек с кроликом у него за спиной?

– Нет. Он же в плавках. Либо он его заранее заготовил, – подвесил где-то, либо если он ходит среди толпы, то там должен быть его человек, его помощник с мешочком.

– В котором сидит кролик, – уточнил я.

– Да, – согласившись, продолжала Таня. – Например, у фокусника столик. Обычный столик, открытый. Но он должен быть слегка украшен. Например, взяли и салфетку на него положили. Маленькую салфеточку на открытый столик. За край столика подвешен мешочек, он висит и на него никто не обращает внимания. Мимо ходят люди.

– Но тебе ассистент всё-таки понадобится, чтобы отвлечь публику на мгновение.

– Ничего подобного. Например, ты можешь выйти на эстраду в плаще, в одежде, с кроликом в кармане. И раздеваясь, снимая с себя всё, заодно повесить на край стола мешочек с кроликом. И вот, как вы мечтаете, артистка цирка разделась и полуголенькая в шляпе ходит, представляется. Снимает шляпу, кланяется, делает реверанс. Один взмах рукой, очень изящный, и она поддевает шляпой этот мешочек. Кролик оказывается внутри шляпы.

– Хорошо бы ещё задник чёрный был, – включаясь в игру, подсказал я.

– Необязательно. Главное, – кланяться и рукой махать. Один взмах, другой, третий. А в какой взмах она подцепила мешочек, будут знать только кролик и фокусница.

Услышав, о чём мы говорим, на кухню вернулся Ерофей Владимирович и подключился к нашей беседе.

– Вы, наверное, слышали про братьев-близнецов, которые показывают иллюзию, выдавая себя за одного человека? В моей семье в иллюзионе принимало участие аж четыре поколения. Прадедушка, дедушка, папа и я, – все мы выдавали себя за одного человека.

– Это какой-то новый жанр? – не понял я. – Как вы могли выдавать себя за одного человека? Вы же не близнецы и потом, разного возраста.

– Именно, – обрадовался моему недоумению Ермаков. – Совершенно верно. Наше представление называлось «Эликсир молодости».

– Дедушка, расскажи Сергею подробно, как герой вашего спектакля у всех на глазах молодел, – попросила Таня.

– Такой вопрос, – зная набожность Ермакова, перебил вдруг я, – вера в Бога и демонстрация фокусов – вещи совместимые?

– А почему нет? – удивился Ерофей Владимирович. – Это же не жульничество, не мошенничество, а обычное представление. В цирке все артисты глубоко верующие люди. И всегда такими были, что бы там кто ни говорил.

– Ну, расскажи, – настаивала Таня.

– Охотно, – согласился Ермаков. – Во-первых, молодой человек должен знать, что я из прославленной цирковой династии. Не стану забивать вам голову своей родословной. Поверьте, все предки мои были известными и даже знаменитыми в цирковом мире людьми. Во-вторых, возвращаясь к нашему знаменитому номеру, все мужчины в нашем роду были фенотипически очень похожи друг на друга. Практически близнецы с маленьким нюансом – разного возраста. Что, собственно, и привело к мысли о спектакле, слава о котором прогремела на весь мир. Ещё прадедушка начал работать его со своим сыном. Ну а когда в арсенале прадедушки появился внук и правнук, тут, как говорится, сам бог велел сделать иллюзию под названием «Эликсир молодости». Когда на свете меня ещё не было, они втроём работали номер под рабочим названием «Дориан Грей». Тогда очень популярно было произведение Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея». И они делали нечто подобное, только на сцене не портрет, а человек на глазах у всех старился, а порезанный ножом портрет молодел. То есть на сцену выходил мой отец, будучи совсем ещё молодым человеком, и начиналось действие, в процессе которого на глазах у восхищённых зрителей он старел. Разыгрывалась целая мистерия. Вокруг героя в неверном свете под музыку ходили его приятели, женщины, недоброжелатели, мигал стробоскоп, а затем на героя направлялась так называемая «театральная пушка», яркий слепящий свет, и публика ахала. Не исчезая из вида, так сказать, не выходя из поля зрения, человек превращался в старика, а портрет молодел.

– С людьми-то понятно, менялись незаметно для глаз публики. Сына подменял отец, отца – дед, а как же с портретом? Как сделали, что портрет молодел?

– Какой он у тебя наивный, – засмеялся Ерофей Владимирович. – Это совсем просто. Заготавливались несколько картин, в том числе и запасных, на всякий случай, которые также незаметно подменялись.

– Чем представление заканчивалось? Старик на согнутых ногах шагал, неся перед собой портрет с изображением молодого Дориана Грея?

– Всё это присутствовало, но на этом точку ставить было нельзя, аплодисментов не заработаешь. Мы же были как боги в глазах людей. Вспышки, музыка, трах-тарабах, и на сцене, не сходя с места – снова молодой герой с целым портретом, на котором он тоже молодой. Вот тут публика начинала неистовствовать. Ведь у неё же на глазах происходило чудо. Да, с большим успехом они играли своё представление. «Как это всё происходит?» – никто понять не мог. Даже люди, посвящённые в тайну, и те наблюдали за работой моей семьи, раскрыв рот. Предки любили гастролировать. Все приготовления держались в секрете, и принимающая сторона, как правило, ничего не знала. Это для всех был сюрприз.

– А когда вы работали в их номере «Эликсир молодости», сколько лет было вашему прадеду?

– Восемьдесят. Но перед омоложением он называл другую цифру. Всем говорил, что ему – сто двадцать.

– Правильно, чем он хуже сегодняшних жуликов, издающих книги о здоровье, которые пишут, что в свои шестьдесят им сто тридцать. И размещают на обложке свою пропитую физиономию.

– Прадед не жульничал, это же – сценический образ. Мы вчетвером играли и ещё один спектакль, кроме «Эликсира молодости». Показывали представление на Новый год. Выходил Старый год в наряде Деда Мороза, но только, разумеется, без всякого грима. И под звон курантов, так же под музыку, в окружении зайчишек, лисичек и белочек у всех на глазах молодел, превращаясь в Новый год. У него постепенно укорачивалась борода, а затем и вовсе исчезала.

– А как это делалось технологически? Как вы бороду укорачивали?

– Да не укорачивали, это уже были другие люди.

– А как подмену осуществляли? Заходя за елку?

– Да самое простое. На сцене имелся столбик, и за ним «заряженным», то есть готовым к выходу, стоял один из участников представления. Старый год шагал и якобы проходил сквозь столбик. Заходил за столбик, а «заряженный», выходя, как будто продолжал его движение.

– Знаете, – заявил я самонадеянно, – а я ведь тоже ваш. Хотите, расскажу, как я соприкоснулся с цирковой жизнью?

– Всенепременно, – поддержал меня Ерофея Владимирович.

– Началось всё с того, – стал хвастаться я, – что подобрал я на улице котёнка. Маленького, беспомощного. Кузе, так я его назвал, был всего месяц. Принёс я его домой, накормил, приучил к лотку и стал заниматься его пристраиванием. Звонил друзьям, соседям, никто не изъявлял желания забрать котёночка. Небезызвестная вам Зинаида Медякова предложила мне: «А ты его надрессируй и отдай Куклачёву». Все, услышавшие её совет, включая вашего покорного слугу, над ней посмеялись. Легко сказать, «надрессируй». Дрессура – штука тяжёлая. Но всё же в голове моей эта мысль застряла, и я стал пробовать, принялся проводить с Кузей занятия. Котёнок был игручий, контактный, и вскоре мы добились с ним первых результатов. Я соорудил невысокую круглую тумбу, обитую плюшем. С неё наше представление и начиналось. Я научил Кузю делать стойку. Он замирал, сидя на задних лапах, спина у него при этом держалась прямо, лапки – на груди, а подбородок приподнят. Затем, по моей команде, он прыгал на мою подставленную ногу, забирался по мне на плечи и дважды обходил вокруг моей головы. Первый круг – по плечам, спине и груди, второй круг – по кольцу из моих сомкнутых рук, которые я держал перед собой. Затем Кузя спрыгивал на стул, стоящий рядом, а с него через препятствие – подставленную руку, – он перепрыгивал на тумбу. И по моей команде: «Ап!», – делал стойку. Предполагаемые зрители в этот момент должны были устроить ему овацию. Разумеется, после каждого выступления, удачного и не слишком, я Кузьму вкусно кормил.

Таня и Ерофей Владимирович, не сговариваясь, одновременно громко захлопали в ладоши.

– Правда-правда, – смущаясь и краснея, стал уверять я.

– Верю каждому вашему слову, – успокоил меня Ермаков. – Но вынужден извиниться, я ещё не вполне здоров, пойду, прилягу.

– А что с вами? Что тревожит?

– Да видишь ли… Тут такое дело. Три года назад четырёхлетнего ребёнка заперли в комнате, он включил приёмник и слушал радио, религиозную передачу. Взрослые Новый год отмечали, уединились, чтобы дитё им не мешало. А затем смотрят, ребёнок не спит, привели в комнату, где ёлка и накрытый яствами стол. Поставили Толика на табурет и попросили почитать что-то из любимого наизусть. Повеселить, так сказать, пьяненьких сытых гостей. А тот возьми да и прочитай им псалом сто тридцать восьмой, который слышал только что по приёмнику. Да слова сказанные священником о суете, как то: «С самого детства окружаем мы человека мелочностью, ложью. Внушаем ему не искать, не жаждать глубины, а желать мелкого, призрачного счастья и маленького призрачного успеха. Потому что приковываем его внимание к суете и тщетному. И вот зарастает в нём тайный орган света и любви. И наполняется его мир липкими потёмками неверия, скепсиса, эгоизма, ненависти и злобы. Но и в этих потёмках, в этом страшном падении и измене, – не оставил нас Бог». Элеонора Васильевна решила, что это я Толика всей этой «религиозной мути» научил и пригрозила, что не станет больше просить меня сидеть с младшим сыном.

– Если не вы научили, откуда знаете про псалом и так точно цитируете то, что мальчик вещал в новый год с табурета?

– У Анатолия феноменальная память, – запоминает наизусть всё, что слышит. Он мне сам потом всё это в подробностях и рассказал. Одно дело грозиться, что не оставит, а другое дело, когда оставить мальчишку не на кого, – с болью в голосе закончил Ермаков.

– А большой он, сто тридцать восьмой псалом? – поинтересовался я.

– Хочешь послушать?

– Хочу.

– Господи! – стал декламировать Ерофей Владимирович по памяти, – Ты испытал меня и знаешь. Ты знаешь, когда я сажусь и когда встаю. Ты разумеешь помышления мои издали. Иду ли я, отдыхаю ли, – Ты окружаешь меня, и все пути мои известны тебе. Ещё нет слова на языке моём, – Ты, Господи, уже знаешь его совершенно. Сзади и спереди Ты объемлешь меня, и полагаешь на меня руку Твою. Дивно для меня ведение Твоё, – высоко, не могу постигнуть его! Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу? Взойду ли на небо – Ты там; сойду ли в преисподнюю – и там Ты. Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря, – и там рука Твоя поведёт меня и удержит меня десница Твоя. Скажу ли: «Может быть, тьма скроет меня, и свет вокруг меня сделается ночью», – но и тьма не затмит от Тебя, и ночь светла, как день: как тьма, так и свет. Ибо ты устроил внутренности мои и соткал меня во чреве матери моей. Славлю Тебя, потому что я дивно устроен. Дивны дела Твои, и душа моя вполне сознаёт это. Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них ещё не было. Как возвышены для меня помышления Твои, Боже, и как велико число их! Стану ли исчислять их, но они многочисленнее песка; когда я пробуждаюсь, я всё ещё с Тобою. Испытай меня, Боже, и узнай сердце моё; испытай меня и узнай помышления мои; и зри, не на опасном ли я пути, и направь меня на путь вечный.

– Честно говоря, думал в псалме всего две строчки, – признался я.

– Ты же сам, Сергей, знаешь, что у Толика феноменальная память. Его бы в школу для вундеркиндов, а Элеонора определила сына в школу для дураков, так как она рядом с домом. Сама об этом хвасталась: «Пришла к директору, плакала, говорю: „Пожалейте меня, чёрную вдову, запишите младшенького к себе“. Записали. Удобно. Школа рядом, дорогу не переходить». А то, что он всё там растеряет и ничего не найдёт, – это её не волнует. Все мы, родители, впрочем, такие, – прикрываемся заботой о ребёнке, а на деле делаем так, как нам самим удобно.

Ерофей Владимирович ушёл, оставив меня с Таней наедине. Повисла неловкая пауза.

– А кто такая эта Элеонора? – шепотом спросила Таньшина.

– Это Элеонора Васильевна Вискуль, матушка Толика.

– Это я поняла. Мне Марк Игоревич Антонов рассказывал, что у неё было несколько мужей и много детей.

– Да. Первенца Элеоноры Васильевны звали Ираклием Королёвым, назвала в честь мастера художественного рассказа Ираклия Андроникова. Он с шестидесятого года. Ираклий был здоров, красив, музыкален. Во дворе его все звали Королём. В соседнем подъезде жила семья цыган, в этой цыганской семье был знаменитый на весь наш двор пожилой певец Коля. Этот Коля-цыган отдавался исполняемой песне полностью, «горел». Сам радовался и светился, исполняя песню, и эта радость и свет передавались слушателям. Этому-то и научился у него Ираклий. Цыгане, вместе с Колей, уехали, а Ираклий к тому времени вошёл в силу. Собственно, Колю-цыгана я и слышал всего раза три, а Ираклия имел возможность слушать постоянно. Он внёс в знакомую манеру исполнения себя, свою молодость, свою энергию. Он пел, не уставая, на всех свадьбах, всех праздниках и даже в будни. Бывало, идёт по улице с компанией и поёт. Из окон высовываются зеваки и приглашают зайти. А Ираклий спрашивает: «Выпить найдётся?». И у кого горячительное находилось, к тем заходил.

Элеонора Васильевна как-то легкомысленно относилась к тому, что её первенец постоянно был пьян. Он, конечно, не валялся в грязи под забором, но даже мне тогда было ясно, что жить так не стоит.

Женился Ираклий на моей соседке из двадцать третьей квартиры Вале Соловьёвой и, когда хоронили мужа Медяковой, то напился так, что остался у них ночевать, спал на полу без подушки и подавился своей отрыжкой.

Его гроб на табуретах стоял во дворе. Элеонора Васильевна убивалась, плакала в голос. Хоронили Ираклия не только друзья и товарищи, но и все поклонники его таланта. Народа было уйма!

Думаю, мой старший брат Андрей, многое по исполнительской части у Ираклия взял. Я имею в виду не только манеру игры на гитаре, но и открытость, артистизм. Именно Ираклий подтолкнул его к мысли стать актёром. Андрей поёт песни из репертуара Ираклия и с точки зрения исполнительского мастерства делает это даже лучше, профессиональнее. Придраться не к чему. Вот только того света и того горения, что были у Короля в Королевиче нет. Ираклий, во время исполнения, словно отрывался от земли и парил над всеми нами в воздухе, Андрей крепко держится за землю и даже где-то старается зарыться в неё. Впрочем, это только мои ощущения. Брат поёт профессионально, но не тратится, можно сказать, делает это экономно. Ему, конечно, тоже аплодировали и аплодируют, не зря с юных лет ему дали прозвище «артист». И девочки всегда смотрели на него восхищёнными глазами, когда он пел. Но до Ираклия или даже до Коли-цыгана ему далеко. Впрочем, я, наверное, ему завидую и отвлёкся.

Второй сын Элеоноры Васильевны Герман Гавриков, мой сверстник с шестьдесят третьего года, назван так в честь второго космонавта планеты Германа Титова. Мы с ним вместе ходили в детский сад, были в одной группе. Я даже пострадал из-за его длинного языка. Герман похвастался, что у него дома в клетке живёт волнистый попугай. Меня это сильно задело, и я солгал, сказав, что у меня дома, в клетке живут сразу два попугая, самец и самка. Гавриков поделился новостями с мамой, а Элеонора Васильевна была в нашей семье частым гостем и достоверно знала, что пернатых у нас не водится. Пожаловалась моим родителям. Дома был целый скандал. Мама меня стыдила так, словно я сделал что-то страшное. Ощущение было такое, что я самый плохой человек на свете. «Заставил мать краснеть! Я была готова сквозь землю провалиться!». То есть с самого детства спрашивали с меня, как со взрослого, не разрешали ребёнком побыть. А к Андрею у родителей такого серьёзного отношения не было. Он вытворял всё, что хотел, и на его проделки они смотрели сквозь пальцы. Так, словно это был соседский мальчик, а не их родной сын. Почему это так было, не могу сказать.

Герман читал уже в пять лет, рисовал пионеров, строем идущих к светлому завтра, в детском саду я ему завидовал. Но школа давалась ему тяжело. Закончил ПТУ, служил в армии, работал в милиции около года. Сейчас – охранник в автобусном парке. Сутки работает, трое дома. В свои выходные помогает братьям и отчиму металлолом собирать.

Третий сын Элеоноры Васильевны Всеволод Брянцев был с шестьдесят пятого года. Увлекался, как и его мать, эзотерикой, прыгал с высоких этажей на землю. Сделал это смыслом жизни и добился в этом определённых успехов, можно сказать, прославился. Приезжали люди с телевидения, брали у него интервью. Снимали на телекамеру его прыжки. Поощряли словесно, направляя его к новым достижениям, к новым высотам. Сева, бедный, послушался их, прыгнул и разбился.

После его смерти Элеонора Васильевна надела чёрное платье и с тех пор ходит постоянно в трауре.

Четвёртый её сын – Вадим Сердюк с восемьдесят первого года. Сызмальства занимается гимнастикой, делает сальто-мортале и бегает по стене. Так же, как покойный Всеволод, пробует штурмовать высоту. Надеясь, что у него получится то, что не получилось у старшего брата. А именно – преодолеть притяжение земли и взлететь.

Вадим – сверстник и друг моего племянника Максима, сына брата Андрея.

Пятый сын Элеоноры Васильевны – Толик, с восемьдесят шестого года. Вискуль родила его в пятьдесят три года, не обращая внимания на пересуды и насмешки.

Анатолий имеет, как ты слышала, феноменальную память. Мать посчитала это отклонением от нормы и записала его в школу для дураков.

У Элеоноры Васильевны новый муж, усыновивший Толика. Она всегда жила с мужчинами. По её словам, Аскольд Дмитриевич – опустившийся учёный из Новосибирского Академгородка. Ну как? Исчерпывающе?

– Да. Ты лучше, чем Антонов, – многозначительно подтвердила Татьяна и, смущённо улыбнувшись, вдруг спросила, – А как ваши родители друг с другом познакомились?

– Хороший вопрос, – стал вспоминать я. – Мне рассказывали, но я забыл. Честно говоря, сие мне не известно. Самого мучает этот вопрос, надо будет узнать. Мама родилась в Смоленске, отец – рязанский. Но он рано со всей семьей переехал в Москву, где-то в начале тридцатых годов. Сидор Степанович фактически, здесь, в столице, и вырос. Года в два сюда переехал. Он с тридцать второго, а мама – с тридцать четвертого. Отец всю жизнь на заводе работал, как я уже говорил, а мама – в детском саду.

– В школе она не работала?

– Был короткий период, когда она преподавала в школе. Она, действительно, закончила педагогический, но вот вышла замуж, устроилась в детский сад и до сих пор работает там воспитателем.

– А вас сразу направили в люди?

– В смысле?

– Настояли, чтобы вы в Университет поступали.

– Ну, да. Не только настояли, готовили. Мама по пять рублей платила за каждый час занятий. Английский язык, история.

– На экзаменах что надо было сдавать?

– Сочинение по литературе, устный русский язык, история и английский.

– На что сдали?

– Сочинение написал на «четвёрку». Тема раскрыта, две ошибки дурацкие сделал. Написал: «будующий», – что-то такое.

– А разве не верно? – посмеялась Таньшина. – Ну, дальше. Слушаю.

– Устный русский на «пять», историю на «четыре» и английский на «пять».

– Что ж с историей споткнулись?

– На экзамене очень сильно разволновался. До того сильно, что можно сказать, дар речи потерял. Хотя всё знал.

– В комиссии свои люди были?

– И свои люди. То есть тот, кто готовил…

– Тот сидел в приемной комиссии?

– Ну, не все. Их друзья, допустим, сидели. Эта практика всегда существовала. Видишь, по истории, хоть и готовился, но невнятно ответил. Но было ясно, что проходного балла хватит. У меня в школьном аттестате было «четыре с половиной» или «четыре-семьдесят пять», сейчас уже не помню.

Рассказывая про отметки в аттестате, я обратил внимание на связку ключей, лежащих на подоконнике. Ключи мне показались знакомыми. Встав из-за стола, я приблизился к драгоценной пропаже и взял связку в руки.

– Ваши. – Догадалась Татьяна. – У почтовых ящиков нашла.

– Значит, время гостевать закончилось, – смеясь, резюмировал я.

Поблагодарив за чай, я попрощался с Таньшиной и пошёл домой.