Текст книги "Словесник"

Глава седьмая
Думы. Боева опередили. Волшебник

Ключами я не стал пользовался, из вредности позвонил. Дверь открыла жена. Войдя, я попробовал с ней поговорить, но она и слушать меня не стала, ушла спать.

«Смешно», – сказал я в сердцах, – «пришёл и стал умолять Галину, которую не люблю, о том, чтобы она со мной помирилась. Спрашивается: „зачем?“. Ведь с того момента, как родилась дочь, все мечты только о том, чтобы с ней поскорее расстаться. А теперь, когда она сама меня гонит и грозит разводом, вместо того, чтобы поклониться до самой земли, унижаюсь, извиняюсь, лезу в петлю. Ну, что я за дрянь человек. Ну почему мы совершаем такие необъяснимо глупые поступки? „Привычка свыше нам дана, замена счастию она“».

Я, конечно, тоже не подарок, но Гордеева с самого начала нашей совместной жизни утратила чуткость, если таковая и была, эмоционально огрубела и не подпускала меня к себе, как супруга, опасаясь «подцепить заразу». Хорошего же мнения она обо мне была. Вскоре выяснилось, что у неё есть любовник. Тогда же я поймал себя на мысли, что ничуть не огорчился этому факту. «Да, я обманываю Сергея и не считаю нужным это скрывать», – говорила Галина, подвыпив за семейными торжествами. Но к её откровениям никто в моей семье серьёзно не относился. А если быть до конца откровенным, то серьёзно не относились к ней самой, считая недалёкой, повёрнутой на идеологии. Галя была у нас в семье единственным членом КПСС и вплоть до роспуска партийной организации работала в райкоме комсомольским функционером, заведовала отделом учащейся молодёжи и студентов. В её ведении были все школы, техникумы и институты, находящиеся на территории нашего района. Она проводила парады, слёты, семинары и прочие мероприятия. После роспуска КПСС и закрытия райкома перешла на работу в туристическую фирму «Спутник». Чем она там занималась, что возглавляла, – этим я не интересовался. Мы с Галиной жили автономно, практически с того момента, как родилась дочь. У Гордеевой была своя компания, свои друзья, у меня – свои.

Женился я рано, больше по просьбе Галины. Учась в педагогическом институте, она тогда уже задумывалась о партийной карьере и нуждалась в наборе необходимых вещей для правильной характеристики, где бы отражалась её безупречная комсомольская работа в школе и в вузе, замужество и наличие здорового ребёнка.

На жену за время совместного проживания у меня накопилось много обид. Не прошло без занозы в сердце и то, что при регистрации брака демонстративно, без предварительного обсуждения, она отказалась брать мою фамилию, оставив свою. Но были две главные, гвоздями сидевшие в мозгу и ни на секунду не дававшие покоя.

До появления ребёнка в нашей семье царило равноправие. А родив дочку, жена почувствовала себя, что называется «старшей по званию». В самых что ни на есть мелочах, стало сквозить: «Помни, сопляк, ты в жизни ничего ещё не сделал, а я уже совершила геройский поступок». Появление на свет Полины Гордеева записала исключительно на свой счёт. Такое положение вещей не могло меня не раздражать.

После родов от своей значимости и величия у Галины настолько закружилась голова, что с нами чуть не случилась беда. Дочке было три месяца, мы всей семьёй отправились на рынок. Сделали покупки, стали возвращаться домой. Я нёс в обеих руках сумки, жена шла, толкая перед собой коляску с ребёнком. Подошли к пешеходному переходу через дорогу. На светофоре – красный свет. Вместе со всеми стоим, ждём зелёного цвета светофора. По проезжей части на всех парах несётся грузовая машина, огромный самосвал, с верхом гружёный щебнем. И вдруг Галина, заметив включившийся зелёный свет, молниеносно выкатывает коляску с ребёнком на «зебру» перехода. Мне даже показалось, что она сделала это чуть раньше, когда ещё горел красный свет, и просто просияла, когда зажёгся вдруг зелёный. В таких случаях говорят: «бес подтолкнул». Хорошо, водитель был внимателен и реакция его не подвела. Да тормоза у МАЗа оказались исправными. Все, видевшие это, так в голос и ахнули, не сомневаясь, что являются невольными свидетелями неминуемой страшной трагедии. Ахнули, да так и замерли, оставаясь стоять на тротуаре даже тогда, когда вовсю горел зелёный свет. Кроме меня никто не решился вместе с ней пересекать дорогу. Все постарались дистанцироваться от столь безответственного, если не сказать, безумного человека. Всё это можно было прочитать на их лицах. Даже после того, как грузовик остановился, никто из случайных свидетелей не сомневался в том, что вот сейчас что-нибудь нехорошее с этой странной женщиной и её ребёнком случится. В этой звенящей тишине Галина визгливо крикнула: «А что? Зелёный свет горел, имею право!».

Но не на это я осерчал. Жена потом ещё целый год рассказывала, как грузовик чуть не сбил её с ребёнком, мчась на зелёный свет светофора и требовала от меня подтверждения этой лжи. То есть, все были виноваты, но только не она. Тогда уже в наших взаимоотношениях наметилась трещина, очень скоро превратившаяся в пропасть. Там, на дороге, я понял, что случись непоправимое, – Галина обвинила бы в этом всех, но только не себя.

И тогда же в голове впервые промелькнула мысль, что она не любит нашу дочь, следовательно, не любит и меня. Как-то разом глаза на всё открылись.

Ребёнок нужен был Галине как предмет, повышающий её статус в среде подруг и коллег по работе, как непременное условие для успешной карьеры. А подвиг материнства она использовала исключительно как ступеньку, возвышающую её надо мной.

А вторая обида была такая. Как-то Галина при Вале Королёвой, стала беспричинно кричать на меня. Бедная соседка, от стыда за подругу вся красными пятнами пошла и, чтобы как-то урезонить Гордееву, заметила:

– Зачем ты так беснуешься? Не боишься, что Сергей тебя бросит?

– С ребёнком-то? – самонадеянно рассмеявшись, спросила Галина. – Это каким же подлецом надо быть? Сермягин, он, конечно, подлец, но я думаю, ещё не конченый.

Говорилось всё это при мне, на трезвую голову. И вся эта самонадеянность, командный тон, – то есть в любом случае, она будет не виновата, виноват буду я.

Тогда же при Королёвой жена мне заявила, что не хочет иметь со мной близости по той причине, что от половых сношений происходит передача вирусов, а что того хуже, может появиться на свет нежеланный ребёнок.

В ответ на смех соседки, которая глядя на Галину, повертела пальцем у своего виска, Гордеева ляпнула:

– А почём я знаю, может, он на работе с кем-то «возится», а мне потом лечись всю оставшуюся жизнь.

Беря во внимание всё вышеизложенное, я не мог определенно ответить себе на вопрос: «Любил ли я когда-то Галю?». Но на данный момент твердо знал, что она стала для меня не просто чужим, но даже вредным человеком. Вредным в прямом смысле слова. В её присутствии меня начинали оставлять силы. Она, как сказочный вампир, забирала мои жизненные соки. И сама же, выпив таким образом меня до донышка, принималась распекать:

– Если нет сил даже тарелку за собой помыть, то хоть в раковину её отнеси.

У неё при этом румянец горел на щеках, была счастлива, радовалась тому, что она – молодец, а муж у неё – ничтожество.

И так подчас делалось горько, что не раз в сердцах говорил себе: «Было бы куда уйти, ушёл бы, не оглядываясь».

Видимо, Галину я никогда не любил, вот в чём ответ и разгадка. Любил бы, прощал всё то, о чём с такой горечью рассказал.

«Да, что ж это такое? – Размышлял я. – «Жену терпеть не могу, но прикладываю все силы, чтобы снискать её милость и продолжать жить с ней. Таню люблю, но вместо того, чтобы прямо признаться ей в этом, начинаю рассказывать всякие глупости о дрессуре и поступлении в Университет, которое было сто лет назад. Кому это интересно?».

Позвонил Боев.

— Чем я сегодня занимался? – спросил Родион Борисович и сам же, не давая подумать, ответил, – Занимался потенциальным поиском. То есть поиском патентной чистоты. Суть заключается вот в чём. Десятого декабря тысяча девятьсот девяносто первого года была подана заявка на изобретение: «Устройство для создания подъёмной силы летательных аппаратов легче воздуха» и её зарегистрировали в Государственном реестре изобретений. Патентообладатель – Малышкин Александр Иванович.

– Получается, опередил? Обидно.

– Откровенно говоря, если бы я был экспертом, то свидетельство бы ему не выдал.

– Почему?

– Потому что я стал копать дальше, вспомнив, так сказать, свою забытую специальность, – и нашёл. Оказывается, первыми были придуманы не монгольфьеры, не на тёплом воздухе шары. В тысяча шестьсот семидесятом году, один иезуит разработал концепцию вакуумного судна и опубликовал свои труды на эту тему. Написал целую книгу. И позже именовался отцом аэронавтики за его первопроходческий вклад, превративший воздухоплавание в науку. То есть то, что я тебе рассказал, он уже в те времена изложил на бумаге. Только на основании этого я бы Малышкину отказал. Почему? Потому что то, что он предлагает – это общеизвестная вещь. Патентуются только новые вещи, несущие новизну, а не четырёхсотлетней давности. Соответственно потом был американец, в тысяча восемьсот девяносто третьем году. Он предложил вакуумный аэроплан. У него были лишь расчеты, изготовленной модели не было, но за него поручились видные математики и инженеры-строители. И патентное ведомство США закрыло глаза на умозрительный характер заявки и выдало патент. А конгресс ему выделил сто пятьдесят тысяч долларов, при условии, что правительство США получит привилегии в использовании чудо-машины. Это уже второй патент. То есть первый – иезуит, второй – американец с французской фамилией. Но и это ещё не всё! В тысяча девятьсот семьдесят четвёртом году патентное бюро в Лондоне опубликовало заявку на «Усовершенствование воздушных кораблей, обеспечиваемое вакуумными шарами или другой формы выкаченными сосудами». То бишь, уже в Лондоне неправомерно выдали.

– Почему до сих пор не сделали? Не той дорогой идут?

– Атмосферное давление настолько сильное, что раздавливает любые современные материалы. Но успокаивает то, что постоянно появляются новые материалы с новыми свойствами. Сначала стали не знали, была медь. Так что «Вакуумный дирижабль» обязательно взлетит, пусть не сегодня, так завтра. Да, я был не прав, говоря: «Не догадались». Догадались. И причём, мгновенно. Сразу же после того, как Торричелли открыл вакуум.

– То есть вернулась вера в человечество?

– Вернулась.

– Уже хорошо.

Боев положил трубку, а я вспомнил, что так и не оставил Тане номер своего телефона.

Телефонный аппарат стоял у нас на кухне. Я плотно закрыл кухонную дверь, чтобы никому не мешать и чтобы меня никто не мог слышать, и набрав заветные семь цифр домашнего номера Ерофея Владимировича, услышал голос Тани.

– Мне пришла в голову великолепная мысль, – смеясь, говорила Таньшина. – Я придумала для вас рассказ. Представьте, вы – фокусник, и к вам приходит директор кроличьей фермы. Он жалуется, плачет, говорит: «У меня несчастье. Нечем кормить кроликов. Если до завтрашнего дня не раздобуду им корма, они начнут дохнуть. А дохлятину не продать. И забить их я тоже не могу, – нет времени, нет забойщиков, нет холодильников. Я бы их списал, как мёртвых, но надо их куда-то отвозить. Мне срочно надо утилизировать пятьсот кроликов». Вы, фокусник, делаете директору кроличьей фермы встречное предложение: «Решим твои проблемы. Сегодня директор школы попросил меня выступить на детском празднике. А там будет триста, а то и четыреста детей с родителями, дедушками и бабушками. Поэтому заготовь пять-шесть мешочков».

– С кроликами? – подключаясь, стал интересоваться я.

– Да, с кроликами. Вы директору фермы говорите: «Пока я хожу, развесь мешочки с кроликами у стенда, у президиума». То есть там праздник, люди, Дед Мороз со Снегурочкой, а вы ходите со шляпой, вынимаете из шляпы кроликов и дарите детям. В подарок! Представляете? Человек ходит со шляпой, из шляпы вынимает кроликов и дарит, дарит, дарит, дарит. Я похожий фокус показывала в МИИТе, но только не с кроликами, а с теннисными шариками. Там ещё проще. У меня был кулёк, и у всех на глазах из воздуха я доставала шарики. Доставала и бросала их в кулёк. Немножко другой фокус.

– Мячики теннисные?

– Нет, обыкновенные, пластиковые, для игры в пинг-понг. Они маленькие, удобные, лёгкие. Я одновременно и закидывала и доставала. А всем казалось, что я только закидываю. Наверное, штук тридцать в кулёк бросила, если не больше. Все думали, он уже полный, а потом я развернула и показала, что он у меня пустой. Реакция была потрясающая.

– Ты не свою профессию выбрала. Ты, даже рассказывая о фокусах, испытываешь радость и вдохновение.

– А я всё это вижу, я это чувствую, я просто руками всё это ощущаю.

– Надо будет дать тебе возможность проявить свои таланты. Я сегодня перед сном об этом подумаю.

– Возвращаясь к тому представлению. Представляете, к вам, фокуснику, бегут дети с криками: «И я хочу кролика! И мне!» – «На, кролика. На!». А мне время от времени надо будет «заряжать»…

– Проще будет поставить перевёрнутую шляпу на стол, как в фильме Чаплина, а ты из-под стола, через отверстие, будешь кроликов мне подавать.

– Сначала фокус надо показать в зале, затем сделать вид, что стоящая на столе шляпа это та же самая, а первую незаметно убрать.

– И подобрать десять подставных детей, а остальные встанут за кроликами в очередь.

– Не надо подставных. Подходишь к первому попавшемуся ребёнку и даришь ему кролика. Представляете, какой успех! Дети счастливы, директор фермы доволен, кролики спасены. И какая слава! Ну, кто ещё из одной шляпы способен пятьсот кроликов вытащить.

– Ну, да, пятьсот кроликов, – подумав, подтвердил я. – Весь вечер будет посвящён одному фокусу, который длился долго, но все остались вознаграждены.

– Да, и президиуму тоже по кролику. Всем-всем-всем. А в конце: «А, ладно!». Стенку ящика открываем и выпускаем из-под скатерти двести кроликов разом. Триста роздали поштучно, а двести – одним махом, для пущего веселья.

– А какова дальше их судьба, этих кроликов? Все встанут в очередь к повару?

– А дальше – кто как распорядится. Родители, возможно, и встанут в очередь к повару, а дети с кроликами станут играть, возьмут их в питомцы. Тут уж вы сами придумайте.

– А с директором кроличьей фермы как рассчитываться?

– Он же в рассказе – ваш друг, он сам к вам за помощью обратился. Ему куда-то нужно было девать этих кроликов. Он их уже списал, они по бумагам не существуют. А когда фокусника будут спрашивать: «Откуда кролики?» – «Ну, как же, из шляпы. Я и сам, откровенно говоря, не знаю. Волшебство». – «Покажите шляпу». – « Пожалуйста. Сами рассудите, если бы я заготавливал для фокуса, я заготовил бы одного, ну, двух, ну, десять, в конце концов. А тут – сотни, а может, и вся тысяча. Никто не считал. Это чистое волшебство».

Таня смеялась, её несло, она продолжала сочинять:

– А после этого следователь, занимавшийся этим делом, задумался: «А ведь фокусник прав. Что ж, он пятьсот кроликов для фокуса принесёт? Чушь какая-то!». И всю ночь глаз не сомкнул следователь. Жена спрашивала его: «В чём дело?» – «Да мне бы такую шляпу. Я бы бросил постылую работу и крольчатиной на рынке торговал. Шубу бы тебе справил, себе – полушубок, на рыбалку ездить».

– Ты хорошую тему для рассказа придумала, можно развить и озаглавить: «как всем сделать праздник».

– Представляете, дети будут влюблены в фокусника. Ведь родители не позволяют им держать животных, а тут им подарили. И кто подарил? Волшебник!

– Так рассказ и будет заканчиваться фразой фокусника: «И теперь меня на улице все узнают и называют не иначе, как волшебник».

– Ой, здорово! Напишите.

– Писатель – это отдельная профессия. Нельзя днем кем-то работать, а по ночам писать рассказы или романы. По меньшей мере, я так не могу. Но ты отгадала мечту всей моей жизни. Хочется бросить всё и писать книги.

– Вы к этому придёте, – пообещала Татьяна, и на этом мы с ней закончили разговор.

Глава восьмая
Врачи тоже люди

Терапевт Антонов Марк Игоревич пришёл в свой рабочий кабинет, снял шляпу, плащ и поднял трубку зазвеневшего телефона. Звонила медсестра, помогавшая Марку Игоревичу принимать пациентов. У неё, как всегда, нашлась уважительная причина для невыхода на работу. Антонов даже объясняться с ней не стал. Позвонил заведующему терапевтическим отделением, старичку Анисимову Александру Ильичу и попросил прислать кого-нибудь на замену. В ответ услышал знакомую отговорку: «Сегодня же понедельник, никого нет. Как-нибудь, голубчик, обойдитесь своими силами».

Сев за стол, Марк Игоревич раскрыл принесённый из дома военно-литературный журнал «Разведчик» за тринадцатое марта тысяча девятьсот первого года. Антонов увлекался прочтением газет и журналов столетней давности. На обложке увидел фотографию генерала в чёрной рамке. Это был командир двадцатого армейского корпуса генерал-лейтенант Ричард Троянович фон Мевес, скончавшийся двадцать второго февраля тысяча девятьсот первого года. В статье М. Драгомирова, написанной на смерть генерала, было много несостыковок. Драгомиров поминальную речь начал со слов: «Мало я тебя знал», но уже через два абзаца вывел: « И был ты человек большой и полезной силы, хотя и ловкач».

Так судить о малознакомом человеке мог позволить себе только старик, его высокий начальник, не отличающийся тактом, или же безусый мальчишка, военный корреспондент, не замеченный в проявлении ума и порядочности.

«Кем бы мог быть этот М. Драгомиров?», – размышлял врач. – «Скорее всего, это уроженец Конотопа, генерал от инфантерии Михаил Иванович Драгомиров, которого через два года, в тысяча девятьсот третьем году назначат членом Государственного совета».

В дверь постучали.

«Нет ни сил, ни желания работать», – думал Антонов. – «Но я нужен больным, без меня они не справятся со своими недугами. Врач должен указать больному правильную дорогу, как это делает лесник, повстречавшийся в дремучем лесу с заблудившимся грибником». Эти мысли согревали самолюбие Марка Игоревича.

Дверь приоткрылась, и в кабинет вошёл молодой человек, представившийся Ричардом Трояновым.

«Как забавно», – подумал врач. – «Только прочитаешь что-то, сразу же всё это материализуется». За долгие годы практики он привык ничему не удивляться.

Молодой человек был выше среднего роста, атлетического телосложения, в широких чёрных брюках и синем свитере, в блестящих чёрных ботинках.

«К уставшему, больному врачу приходят за помощью загорелые, отдохнувшие, пышущие здоровьем пациенты», – мысленно прокомментировал Антонов.

– Вам что-нибудь для матушки? – спросил врач. – Или направление на диспансеризацию?

– Я к вам по важному вопросу. Так сказать, вопросу жизни и смерти. Это касается меня лично.

Антонов решил, что визитёр – явный симулянт, решивший выпросить больничный лист.

– Слушаю вас, – приглашая объясниться, сказал врач, склонив при этом голову набок и делая вид, что он что-то записывает в медицинскую карточку.

– Понимаете, доктор, – начал Ричард Троянов, – у меня постоянно плохое настроение. Жизнь кажется мне бессмысленной. Во всём я умудряюсь отыскивать только мрачные стороны. Картина мира для меня как будто покрыта траурным бархатом. Родные и близкие смеются надо мной, обзывая пессимистом. Но смешного тут мало. Всякое радостное событие, – день рождения или Новый год, – сейчас же отравляется для меня мыслью о непрочности радости, о том, что это не навсегда и скоро закончится, пройдёт. Снова наступят мрачные будни с мелочной суетой, заботой о хлебе насущном. От будущего я не жду ничего, кроме неприятностей и трудностей. Прожитые же годы, если оглядываться и вспоминать, вызывают одни лишь угрызения совести из-за сделанных ошибок.

– И несделанных, – попробовал шуткой взбодрить пациента доктор.

– Да, – бездумно согласился Ричард и продолжал. – Моя беда в том, что я очень восприимчив к неприятностям. Очень остро реагирую на них. А кроме того, меня ни на минуту не оставляет какое-то неопределенное чувство тяжести, лежащее на сердце. Постоянно нахожусь в тревоге, в ожидании несчастья. Вы улыбаетесь, но я говорю правду. Я до сих пор не могу отделаться от уверенности в своей виновности за самые обычные проступки, совершённые мною в юности.

– Сейчас-то в чём проблема? На что в данный момент жалуетесь? – пододвигая пациента ближе к сути дела, поинтересовался Антонов.

– Мне кажется, что окружающие относятся ко мне с презрением, смотрят на меня свысока. Это заставляет меня сторониться людей, замыкаться в себе. Иной раз настолько погружаешься в самобичевание, что совершенно перестаёшь интересоваться окружающей действительностью.

– Меня уже тошнит, – вырвалось у Антонова.

– Что вы сказали? – не расслышал Троянов.

– Не обращайте внимания. Продолжайте, я слушаю.

– Я быстро утомляюсь, всякая деятельность мне неприятна. К тому же в любой, даже самой примитивной работе я делаю уйму ошибок и неточностей. Всякий самый ничтожный труд требует от меня немыслимого волевого напряжения. Сами понимаете, бесконечно это продолжаться не может, и я впадаю в отчаяние.

– Как же ты спасаешься от этих бед? – развязно спросил Марк Игоревич, будучи уже не в силах слушать нытьё пышущего здоровьем молодого красавца.

– Учусь, работаю, – насторожившись, продолжал Ричард. – Живу в стороне от наслаждений века сего. Спасаюсь, как вы выражаетесь, воображением. В своих мечтах затаскиваю красивую незнакомку в ближайший подъезд срываю с неё плащ.

– А вы никогда не пробовали подойти к понравившейся вам женщине и поздоровавшись, сказать: «Глядя на вас, сударыня, у меня возникают нескромные желания. Хочется затащить вас в ближайшее парадное, стащить с вас одежду…». Возможно, понравившаяся вам прелестница сама пойдёт в подъезд.

– Вы шутите?

– Почему? Такие, как вы, молодые, здоровые мужчины нравятся женщинам. Особенно красивым и смелым. Они бы оценили ваш порыв. А я ничем вам не смогу помочь. Вам нужен психотерапевт.

– Но у меня постоянные боли внизу живота. Я думал…

– Я дам вам направление к урологу. Он сделает общий первичный осмотр, возможно, отправит на ультразвуковое исследование, сдадите анализы. Тогда с результатами придёте ко мне, больному и уставшему. Я прослушаю вашу широкую грудную клетку и дам своё заключение. Повторяю, вам нужен другой специалист. Возможно, сексопатолог, не знаю. Пока вот вам направление, ступайте к урологу.

Не успел Марк Игоревич выпроводить Троянова, как в кабинет вошла женщина, поражающая своей физической красотой, одетая в бежевый вельветовый жакет, салатовую шёлковую блузку и зелёную жаккардовую юбку. Сапожки фисташкового цвета плотно облегали тонкие щиколотки её красивых ног. Непринуждённо откинув назад пряди вьющихся рыжих волос, она представилась Варварой Буденброковой.

– Кадыкастых не люблю, – сказала красавица, присаживаясь на стул, предназначенный для пациентов.

– Это, какие же? – испуганно поинтересовался Антонов.

– Те, у которых большой кадык. Хрящ на глотке. Эдакая некрасивая острая выпуклость на шее спереди, – пояснила Варвара, помогая словесному объяснению жестикуляцией рук и мимикой лица, выражавшей отвращение.

– А у меня есть кадык? – хорохорясь и не зная, как вести себя, поинтересовался Марк Игоревич.

– У женщин кадыков не бывает, только у мужчин, – ошарашила его Варвара. – Сбила ты меня с мысли. Уж и не вспомню, что хотела сказать.

– У вас, должно быть, какие-то жалобы, – предположил Антонов, огорчённый, что его приняли за женщину.

– Да, – вспомнила не услышавшая его пациентка. – Ухаживал за мной один кадровик, Аскольд Буденброков.

– Военный?

– Работник отдела кадров. С лысиной, животиком. Брюки носил коротковатые, но хорошо выглаженные. Обувь была начищена до блеска. Рубашка на все пуговицы застёгнута. Аккуратистом был. Что ж ты думаешь? Выходил меня. Целый год от дома до проходной и обратно до дома провожал. Согласилась я в воскресенье пойти с ним в кафе. И надо же такому случиться, он там сорвался. Показал своё истинное лицо. Напился и подрался.

– И вы с ним расстались?

– Зачем? Я в него по уши втрескалась, вскоре после этого расписались. За пьяный дебош полюбила сильнее, чем за фальшивый положительный образ и показное желание произвести хорошее впечатление. Бабе ведь живой мужик нужен, а не картинка с агитплаката.

– Фамилия интересная, – продолжая находиться в замешательстве, сказал доктор.

– Аскольд был детдомовский. Фамилию ему дал директор приюта, читавший на тот момент Томаса Манна. Фамилия и мне показалась странной, но я её при регистрации брака взяла, а теперь привыкла к ней и не жалею. Жалко, что пожили мы с мужем мало. Хороший он был человек, вот только печёнка у него барахлила. Аскольд ездил на воды в Трускавец, но… С тех пор у меня все мужики с кадыками. Как пеликаны, честное слово. Пьют ли, едят, – кадыки шевелятся.

– А вы бы на кадык не обращали внимания, – придя, наконец в себя, строго заметил Марк Игоревич. – Забавно. Вы приняли меня за женщину. Да, я круглолицый, полный, крашу волосы хной, но я мужчина и прежде всего врач. Раздевайтесь.

Зачем Антонов попросил Буденброкову раздеться, он и сам не знал.

Женщина, не смущаясь замечанием, сбросила с себя одежду с той же лёгкостью, с которой подросший цыпленок освобождается от яичной скорлупы, мешающей ему входить в новую жизнь.

В кабинете терапевта происходило что-то невообразимое. Пациентка, стоя в нижнем белье на прохладном линолеуме, так и пылала неугасимым огнем похотливого вожделения, сопротивляться которому был не в силах даже списанный со счетов по мужской части Марк Игоревич.

– Возьми меня, – с жаром предложила себя Варвара, после того, как врач произвёл пальпацию её груди.

Только после этих слов Антонов опомнился и нашёл в себе силы взять эмоции под контроль. Он отошёл от пациентки и скрестил руки за спиной.

– У меня, деточка, – выдавил он после громкого вздоха, – нет для этого никакой возможности. К сожалению, я уже не способен на то, чтобы такую, как вы, уложить на кушетку.

– Тогда помогите мне медикаментозно! – взмолилась Буденброкова. – У меня гормональный взрыв! Или срыв? У меня боли в груди и внизу живота, я схожу с ума.

– Я дам вам талончик к гинекологу и направление на анализы. Одевайтесь ради бога, сюда каждую минуту может кто-то войти.

Не успела наскоро одевшаяся Буденброкова, взяв талончик к гинекологу, закрыть за собой дверь, как Антонов вышел к очереди, толпящейся у его кабинета и объявил пятнадцатиминутный перерыв.

Он еле сдержался, чтобы не крикнуть больным: «Как я от всех вас устал!».

Марк Игоревич выпил валерьянки, успокоился. Вскипятил себе чай, бросил в стакан ломтик лимона, но тут опять пришёл Ричард Троянов. По-хозяйски усевшись на стул, молодой человек похвастался, что встретил в поликлинике девушку своей мечты и по совету врача затащил её в процедурный кабинет, оказавшийся свободным.

– Доктор, прямо на полу, не доходя двух шагов до кушетки, при полном её содействии, – сияя от счастья, делился подробностями Ричард. – Но должен перед вами повиниться. К урологу, куда вы меня направили, я опоздал.

– Я думаю, он вам не понадобится, – горько усмехаясь, не в состоянии скрыть зависти, пробурчал Антонов.

Раздался телефонный звонок. Марк Игоревич проснулся и схватился за трубку телефона, стоящего на рабочем столе. Звонил заведующий терапевтическим отделением Александр Ильич Анисимов.

– Ты что, бастовать решил? Скоро день рабочий закончится. Открывай кабинет и принимай больных. Дам я тебе на сегодня свою медсестру, – говорил слабым голосом старик-заведующий и добавил в сердцах. – Как я от всех вас устал!