Текст книги "Люблю"

Рита закончила свою многословную речь и, взяв из рук гостей пакеты, понесла их на кухню. Гости, всё это время беспрестанно улыбавшиеся, отдав пакеты, вежливо поздоровались и не разуваясь, прошли в комнату. Анна отправилась к сестре и застала её на кухне в тот момент, когда Рита доставала из пакета бутылку шампанского. Рита была пьяна, глаза её неприятно блестели. Предупредительно закрыв за Анной дверь, старшая сестра зашептала:

– Анька, давай поворачивайся! Знаешь, кто это такие? Это сам Жмуров с братом. Давай, всё доставай и Ольгины харчи из сумок мечи. Ой, ха-ха, стихами заговорила. Видишь, вот оно и шампанское, как и обещала. За приезд твой выпьем. Ну, давай же, не стой. В том пакете киевские котлеты, холодные. Давай масло возьми, разогрей. Помидоры нарежь, огурцы. Ой, музыка! Додумались, шампанское на магнитофон поставили. Давай, с помидоров начни, а я пойду, магнитофон им включу, пускай слушают.

Рита понесла магнитофон и через какое-то мгновение из комнаты донеслась музыка. Помыв руки, Анна стала доставать из пакета котлеты, овощи, завернутые в отдельную бумагу и прежде, чем разогревать котлеты, по совету сестры, стала мыть и резать помидоры, готовя к салату.

В оконное стекло, вдруг застучали редкие, но крупные капли, и вскоре за окном образовалась серая, непроглядная стена проливного дождя. Рита из комнаты вернулась, смеясь, принеся с собой запах сигаретного дыма. Глядя на проливной дождь, бушевавший на улице, сказала:

– Свои все дома, пусть льёт себе хоть до утра.

Столик на кухне был маленький, поэтому приготовленные блюда сразу же относились в комнату и ставились там, на раздвинутый, накрытый белой скатертью, большой овальный стол. Относя нарезанный хлеб, и уже выходя из комнаты, Анна задержалась на мгновение и прислушалась к словам её задевшим.

– Сестра не похожа, что бы из таких, – говорил Игорь, не глядя, кто вошёл и, не задумываясь о том, что его могут слышать.

– Всё будет нормально, увидишь. Ляжем отдельно, хозяйка придёт ко мне, а ты пойдёшь к сестре, – отвечал Олег с улыбкой своему брату, так же не глядя и не задумываясь.

На вопрос Анны, останутся ли гости ночевать, Рита отвела глаза в сторону и сказала:

– А почему бы и нет? Вон льёт какой. Мы с тобой в комнате ляжем, а их сюда на кухню загоним, пусть на диване ворочаются.

Когда же Анна передала сестре разговор гостей, та, оставив свой пьяненький, ласковый тон, совершенно серьёзно заметила:

– Ну, надо же когда-нибудь бабами становиться. А эти, к слову, ещё и деньги хорошие дадут. Тут главное, что бы ты… – не договорив, Рита с силой схватила рванувшуюся сестру за обе руки и с ожесточением продолжала. – Да, да! А ты как думала, лисичка моя? Надо и квартиру, и питание отрабатывать. Двое суток уже живёшь, кормишься, всё денег стоит. А ты и не задумываешься и горя не знаешь. Так вот, запомни, что скажу. Или будешь слушать меня и иметь всё. Будешь царицей, как Пистолет говорит. Или катись отсюда сейчас же, сию минуту!

Отпустив на мгновение и схватив сестру снова, как только та сделала попытку уйти, Рита снова страстно заговорила. – Дура! Куда? Куда пошла? Куда ты сейчас пойдёшь? Ночью в Москву? В город, где первый встречный тебя зарежет? Под дождь, что бы простудиться? Постой, послушай меня, я пошутила. Я всё сейчас объясню.

Рита хотела ещё что-то сказать, извиниться, но в этот момент дверь открылась, и на кухню вошёл Олег. Увидев его, Рита отпустила сестру и, надев на лицо маску веселья, притворно рассмеялась.

– Куда она? – Спросил Олег, глядя на то, как Анна надевает туфли и уходит.

– За газетой пошла, скоро вернётся, – сказала Рита так, чтобы слышала её Анна. – Пойдём Олеженька, шампанское пить.

Но шампанское пить, видимо, Рите расхотелось. Не успела Анна спуститься на два пролёта, как услышала за спиной поспешные шаги. Обернувшись, увидела сестру.

– Ну, что ты, Аннушка, обалдела? – Начала Рита притворным, ласковым тоном. – В какое положение перед людьми ставишь? Пойдём домой, я пошутила. Ну, что молчишь? Не веришь? Хочешь, я их прогоню? Хорошо, стой здесь и жди, если не веришь, я сейчас поднимусь…

Не договорив, она вдруг схватила одной рукой Анну за горло, а другой стала бить её по лицу, хрипя от нахлынувшей злобы и приговаривая:

– Тварь, мерзавка, подохнешь!

Она била не сопротивлявшуюся сестру и схватив, послушную, за волосы, подвела к двери подъезда, за которой начиналась ночь и стояла стена дождя, и с силой вытолкнула её туда.

– Иди, и что б тебя убили! – Кричала Рита с остервенением в спину сестре.

* * *

Заснувший после подслушивания, Фёдор проснулся только тогда, когда пришёл Степан и включил в его комнате свет.

– Постой, – крикнул Фёдор ушедшему в соседнюю комнату и севшему там за рояль Степану. – Мне снился сон или я действительно видел девушку с рыжими волосами в чёрном платье?

– Тебе не снилось, приходила. Черногуз познакомил, а сам спрашивает у неё: «Что, Милена, нравятся тебе такие хлопци, як Стефану?». Да, говорит, нравятся. Слышишь? При мне так сказала. Огорчился мой дядя Корней такому её ответу.

Степан говорил, сидя за роялем и тихо при этом поигрывал.

– Какое красивое на ней было платье. А кто она ему? – Спросил Фёдор, одеваясь.

– Не знаю. Не сказал, а я не поинтересовался. Может, даже и жена, – ответил Степан, ударяя с силой несколько раз по клавишам. Он закрыл крышку и с досадой вывел.– Да, Милена – девица для нас недоступная. Вставай, пойдём ужинать.

– Я домой, ждёт бумага и ручка, – сказал Фёдор, выходя из спальни и оказываясь в комнате с роялем.

– Что ты, ливень какой. Да, и без ужина не отпустят. Дядя сюрприз готовит. Обещал показать такое, чего не видели и никогда не увидим. Как? Не интригует? То-то же. А пока вернись, туда откуда вышел, там, в стене есть узенькая дверь, умойся, причешись, заодно и посмотри.

Фёдор вернулся в спальню, поправил на кровати одеяло, подойдя к узкой двери, открыл её. За дверью была ванная комната, облицованная чёрным кафелем с раковиной цвета шоколада, с зеркальным полом, потолком и батареей, с ванной голубого цвета.

– Что за сюрприз? – Спросил Фёдор, умываясь, у прибежавшего следом и стоящего за спиной, друга.

– Да, какая-нибудь очередная придурь, – отвечал Степан. – В прошлый раз, когда здесь был, чуть в Алтай не улетели. Выпили, и захотелось вдруг Корней Кондратьичу пельменей из тигрятины. А Емельян ему возьми тут в уши и надуй. Чуть на тигров охотиться не повёз. Я один воспротивился, тогда и все, за компанию так сказать, унялись. Что-нибудь вроде того, но только в домашнем варианте. Может, всем раздаст по рогатине и какого-нибудь медведя, в зверинце купленного, всей ватагой давить будем.

Умывшись, Фёдор, в сопровождении Степана, спустился на второй этаж. Пройдясь по коридору, приятели оказались в просторной комнате с хрустальной люстрой и деревянным барельефом во всю стену, с широким длинным столом уставленным снедью. Комната была до того просторна, что, казалось, – убери стол, приглашай оркестр, да закатывай балы. Не комната, а зала императорского дворца, тем более что люстра, свисавшая с потолка, как показалось Фёдору, была именно оттуда. На огромном резном барельефе, закрывавшем собою всю стену, была изображена гигантская волна, запечатлённая художником в своём апогее, уже через мгновение готовая опрокинуться и обратиться в пену. На самом её гребне сиротливо ютился крохотный корабль, неопределённый в своей участи, и всё это сверху было щедро усыпано небесными светилами: луной, кометами и звёздами, а снизу доукомплектовано страшными глубоководными рыбами.

В компании, сидевшей за столом, были всё знакомые лица. Марко, сменивший халат на пиджак. Емельян, поменявший белую ситцевую рубашку с красными райскими птицами на чёрную, шёлковую с золотыми. Тот самый «пират» с блестящим от крема лицом, Богдан и сам Черногуз. К моменту появления Степана и Фёдора Черногуз с Емельяном о чём-то сговаривался. Заметив их, Корней Кондратьич крикнул: «вот они» и, оставив бородача, подбежал к вошедшим.

– Вдовиченка тильки за смертью посылать, – сказал он, смеясь, и поцеловав Степана, что бы тот не обижался, обратился к Фёдору. – Как спали? Ну, и добре. Сидайте. Сидайте, зараз буде то, шо вам и не грезилось. Давай, Амельян, покажи, на шо мы сильны, – продолжал он свою возбуждённую речь и, увидев, что бородач кивком головы дал сигнал, означавший готовность, торжественно объявил. – Увага! Увага! Внимание! Внимание! Зараз усих на виду, Амельян Авдокимыч Хребёткин… Ну, зараз сами побачите…

Начав бодро, Черногуз на последних словах что-то сдал, сел за стол и стал вместе со всеми смотреть на Емельяна.

Емельян достал из-под стола две литровые бутылки водки Московской особой, открыл, поставил рядом. Сходил и принёс специально заготовленное блюдо, стоявшее на подоконнике за занавеской. На блюде лежала обыкновенная селёдка, не очищенная, не выпотрошенная, лежала она на толстой перине нарезанного лука. Как только всё было готово, не говоря ни слова, Емельян взял одну бутылку и засунул её себе в рот, засунул кверху донышком. Убрав руки и закинув голову, он стал ждать, пока водка из бутылки переместится в его утробу. Он так глубоко всунул бутылочное горлышко в свой рот, что казалось, он держит бутылку не зубами, а тем, что её горлышко плотно вошло в его. Водка выпилась почти мгновенно, так же мгновенно Хребёткиным была произведена замена пустой бутылки на целую. Пока водка из второй литровки лилась, Емельян, свободными от поддержки бутылки руками, сумел нащёлкать какую-то немудрёную мелодию, чем просто вызвал восторг у наблюдавших. Хозяин дома хохотал, глядя на удивлённого Степана, и к концу второй бутылки стал кричать:

– Шо, бачишь? Га. То щё не усё, дивись Стефану, дивись!

Закончив пить и поставив вторую пустую бутылку на стол, Емельян взял сельдь и с хрустом, так же быстро как пил, съел её вместе с головой, костями и хвостом. После чего сгрёб с блюда весь лук и подбросил его вверх. Завершением номера было разбивание пустых бутылок о голову.

Черногуз ликовал, задыхался от смеха и показывал пальцем на племянника.

– У-ой, неможу. У-ой, вмираю! Дивитесь. Дивитесь на Вдовиченка! Пейшов, нюхать. Ну, шо? Разнюхал? Да, шо ты лижешь её, как пёс крынку. Це горилка Стефану. Ты ж спытай ву Амельяна, зараз растолкует, шо воды стильки не выпьешь.

Степан действительно, сорвавшись с места, подбежал и нюхал осколки.

– То, щё шо, – говорил слегка успокоившийся Черногуз. – У прошлом годе жарища була сорок градусев. Амельян махнул горячего коньяку, таким же примером. Да, в воронке споймал карася. Да, сырого и съил.

– Ну, не сорок. Градусов двадцать семь тогда было, – сказал Емельян, до этого всё помалкивавший.

– Молчи, Амеля. Молчи! – Любовно закричал на него Черногуз. – Ты же невмеешь ничего красиво рассказать. Вот и горилку зараз ты шо-то не гарно пил, медленно, – шутя, сказал он.

– Устал сегодня, Корней Кондратьич, – стал оправдываться, серьёзно воспринявший упрёк, Емельян. – Ежели б с подготовкой, а не вдруг, то может и того. А то, это…

Вытерев рукавом губы и кинув в рот оставшиеся на пустом блюде два маленьких колечка лука, Емельян предался вдруг воспоминаниям.

– Я что? Я по природе своей малосилен, мне послабление полагается. Вот отец мой, покойник, царство ему небесное, Евдоким Гордеич, тот слабым не был, тот бы вам веселье показал. Он хочь и с деревяшкой ходил вместо ноги, а силу в себе имел. Подковы рвал, как бумагу. За один присест мог четверть выпить.

– Ты значит, до батька не дорос? – Подзадоривал его Черногуз.

– Не дорос, – покорно соглашался Емельян. – Но, он через неё и сгинул. Выпил как-то четверть разом, людям на забаву, и сгорел.

– Как сгорел? – Спросил не на шутку заинтересовавшийся Степан, который хоть и крепился, когда будил Фёдора, но был уже заметно пьян.

– Как? Так! Обнакновенно, – ответил Емельян, подмигивая Черногузу. – Чёрный дым изо рта пошёл.

Черногуз, а следом за ним и все остальные, кроме Фёдора, рассмеялись, глядя на Степана.

– Да, ну, вас, – махнув рукой в сторону Черногуза, добродушно сказал Степан, слегка обиженный смехом.

– Какие шутки, говорю тебе чёрный дым, – не отступал Емельян, упорствуя в своём насмешничании. – Совсем такой же, как из трубы в заводе. Вот те истый крест, – забожился он, размашисто крестясь левой рукой.

– Ну, сгорел так сгорел, – рассерженно сказал Степан и предложил выпить за именинника.

– От за то спасибо, – сказал Черногуз и лукаво поглядывая на Степана, спросил. – А ты з Бодей, стало быть, опять чокаться не станешь?

– Его убить мало, – вырвалось у Степана. – А, что бы мне ещё с ним чокаться. Я лучше… Я… – не зная чем закончить начатую фразу, он, как бы за помощью, повернулся к Черногузу, и, не дождавшись помощи, перестав подыскивать подходящее слово, стал с упрёком смотреть на именинника.

– Точно! – После затянувшейся паузы ответил ему именинник и вдруг, став необыкновенно серьёзным, достал из кармана брюк блестящий револьвер и вложил его Степану в руку.

– Давай. Убей, – спокойно сказал он. – Убей, но только не злись за моим столом.

Лукавая улыбка вновь засветилась в его глазах и пробежав по щекам, разомкнула губы:

– Да, ты ещё пожалуй, промахнёшься! – Добавил он, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться. – Давай-ка вместе!

Черногуз взял Степана за руку, нацелился никелированным дулом в лоб Богдану и стал нажимать своим пальцем на палец Степана, лежащий на курке.

– Я, сам! – Вызывающе сказал Степан, вырвав руку с револьвером из рук дяди. Он так же нацелился в лоб своему обидчику и уже собрался стрелять, когда сидевший с ним рядом Фёдор, всё это время находившийся словно под гипнозом, опомнившись, схватил Степана и поднял руку с револьвером в верх.

– Ты что, с ума сошёл? – Сказал он Степану голосом, срывающимся от волнения. – А, вы? – Обратился он к Черногузу. – На, что вы его толкаете?

– То шутка, простите, – испугался Черногуз и отобрал у племянника револьвер. – А, за Богдана не бойтесь. То жук такой, шо и захочешь, не убьёшь. И как бы в подтверждение своих слов, направил дуло револьвера в голову Богдана и выстрелил. Богдан еле уловимым движением отвёл голову в сторону, а пуля, которая оказалась настоящей, прошла мимо, расщепив плавник у одной из рыб на барельефе. Все снова, как по команде, рассмеялись. Не смеялись только Фёдор и Степан.

– Ну, шо, Стефану, ещё палить будимо? – Протягивая револьвер племяннику, спросил дядя. Степан, онемев от всего с ним случившегося, отрицательно покачал головой и сел. Все опять засмеялись. Настроение у сидевших за столом было весёлое. Емельян гоготал особенно громко, во всё своё лужёное горло, со свистами и сипами в бронхах.

– Ну, Амельян, сегодня смотрю забрала, – сказал Черногуз. – Уймись, дай Марселю слово. Пусть расскажет последние новости.

Марселем оказался «пират». Он не мямля, и специально не готовясь, положил ногу на ногу и надменным голосом, человека, чувствующего своё превосходство над всеми собравшимися, стал говорить:

– Еду в трамвае. Смотрю, сидит со мной рядом молодая, прелестная женщина с обручальным кольцом на пальце правой руки. Едем мы, едем. Остановки три молча проехали. Всё не знаю с чего начать, как подступиться. Никакая мысль в голову не идёт, ничего придумать не умею. Смотрю, она из хозяйственной сумочки, что на коленях у неё, достаёт батон белого хлеба. Достала, осмотрела со всех сторон и снова в сумку спрятала. Я к ней: «Кусочек не отломите?». Она на меня внимательно посмотрела, всё сразу поняла и отвечает: «Нечего кусочничать, сейчас приедем ко мне домой, там и поужинаем». Я ей так же, уже откровенно: «Я понравился вам, как мужчина?». Она глянула на меня и говорит: «Как голодный мужчина».

В этот момент Корней Кондратьевич, оказавшийся не равнодушным к устному творчеству, рассказ его сильно взволновал, поднял руку в верх, давая знак пока не продолжать, налил себе дрожащей рукой полстакана водки, выпил и опустив руку, позволил рассказывать дальше. Марсель в самых грязных подробностях, смакуя отвратительные мелочи, рассказал всю историю, начиная с приезда в квартиру к женщине и заканчивая наступившим утром.

– Утром, – продолжал Марсель, – она поцеловала меня и пошла на работу. Не успел заснуть, слышу возвращается. Свет включать не стала, разделась молча и ко мне под одеяло. Как легла, как прижалась к моей спине, так я сразу и понял, что не она это, а как минимум – он. Вот ситуация! Представьте-ка себя в таком положении. В чужой постели, голый. Да, ещё и незнакомый мужик за спиной.

Все, кроме Степана и Фёдора, у которых рассказ Марселя вызывал омерзение, как только рассказчик дошёл до мужика за спиной, тихо засмеялись, но тут же разом затихли, давая возможность ему повествовать. Но, Марсель не спешил, он выдерживал паузу. Обвёл всех медленным вопросительным взглядом и лишь затем продолжил:

– Лежу, думаю – что делать? Вставать? Узнает, что не жена, убьёт. Страшно. А если не вставать? Тогда, глядишь, через минуту другую он со мной как с женой обойдётся. А, это ещё страшнее. Да, прошу учесть, что пока я лежу и размышляю, он времени зря не теряет. Потихоньку гладит меня по спине, берёт нежно мою руку и кладёт к себе, вот сюда.

Марсель встал и всем показал куда положили его руку. Черногуз тут же плюнул на пол, демонстрируя своё отношение. Но не отвлекаясь долго на свой плевок, он тут же угомонился и с наслаждением настроился слушать рассказчика.

– Думаю, будь что будет! – Усиливая голос и тем самым как бы подготавливая всех к развязке, заговорил Марсель. – Пусть, думаю, убьёт, искалечит, отбивную сделает – встаю! Так решил, вскочил и включил свет.

На этих словах Марсель замолчал и стал смотреть на слушающих, ожидая от них вопросов. Но, слушающие молчали и ждали продолжения, не решаясь спросить. Черногуз не выдержал затянувшейся паузы первым.

– Не тяни, шо было? – Спросил он.

– Ничего, – тут же с готовностью ответил Марсель. – Не убил, не искалечил, отбивной не сделал и сам от разрыва сердца не умер. Но, прощение долго у меня просил и денег дал сорок рублей, все, что были, так как принял меня за её мужа. Оказался таким же, как я, охотником до чужих жён.

После окончания рассказа, Черногуз, потерев от удовольствия руки, всем собственноручно налил. Подняв свой стакан, он сказал:

– Расходиться рано, а выпить самое время. Як воно, Амельян Авдокимыч, не помешает? – Персонально обратился он к Хребёткину.

– Только на пользу пойдёт, – громко сказал бородач, похабно развалившийся на стуле.

– Ох, и пьют! – Шепнул Фёдор Степану, отливая ему большую часть своей водки.

После того, как Емельян выпил тот стакан, что только на пользу должен был пойти, он, наконец, по-настоящему опьянел и ввязался с Марселем в полемику, обсуждая женщин и женскую красоту.

– Да, мне плевать на дорогие наряды, – говорил Емельяну захмелевший Марсель. – Я предпочту разряженной, размалёванной матрёшке девушку просто одетую. Главное – что бы была не неряха и чтобы зубов золотых у неё не было, то есть, я уже пьяный совсем, говорю совершенно не то. Какие зубы? Я говорю – пусть на ней простое платье, но что бы чулков рваных не было.

Емельян влезал, перебивая:

– Тут я согласен. У каждого свой скус. По мне тоже – пусть неряха, пусть простенькое платье, пусть чулки рваные, но только я тогда люблю, что бы обязательно были золотые зубы. Слышишь? Слышишь, что говорю? Не только ты таких любишь, я тоже, даже очень таких люблю!

В половине первого ливень кончился, и под тем предлогом, что пора работать, ждёт бумага и перо, Фёдор пошёл домой. Когда Степан вышел его проводить и они остались одни, Фёдор спросил:

– Ты что, и в самом деле выстрелил бы?

– Да. Наверное. Понимаешь, это какое-то колдовство. Я, как только револьвер в руке почувствовал, так сразу же потянуло стрелять. Это необъяснимо.

– Не оставайся здесь, езжай домой.

– Нет, не могу. Если бы ты знал, чего предлагаешь. Нет. Домой не поеду.

– Пойдём со мной, у меня переночуешь.

– Нет. И к тебе нельзя. Никак нельзя. Э-эх, напился я, Макейчик, хочу говорить глупости. Ты у меня один. Я тебе одному верю, тебя одного люблю и считаю самым лучшим. Ну, ты сам знаешь.

Степан взял и поцеловал Фёдора в голову.

– Молодец, – говорил ему Фёдор в это время. – Уже и лыка не вяжешь. Пошли отсюда, переночуешь у меня.

– Почему так устроено, Федя, что нельзя всем жить в дружбе? Вот я с Бодей подрался, ты говоришь – не оставайся у дядьки, плохой. Почему мы не дружны? Почему не дружим? От этого все беды! Почему, Федя, я тебя редко вижу? А? С тобой мне так хорошо, так спокойно. А без тебя плохо, очень плохо. А иногда, так даже ещё хуже, чем очень плохо.

– Так и пойдём ко мне, слышишь? Не понравился мне твой родственник, не хочу, что бы ты у него оставался.

– Да? Не понравился? Ну, что ты. Ты всё из-за того. Да, он шутил. Ты видел, как он потом перепугался, когда ты его пристыдил? Он славный, ты просто не разглядел. Эх, с Богданом подрался, кричал «убить». И почему не устроено так на земле, что бы жить без ссор, без драк, что бы все друг с другом дружили? А за меня ты, Макейчик, не бойся. Я сейчас лягу спать, и ничего со мною не случится.

Степан обнял друга, поцеловал его троекратно по-русскородительски и ничего более не говоря, пошёл в дом.

Выйдя из терема на улицу через то самое парадное крыльцо, через которое ему так хотелось войти, Фёдор решил, что будет лучше идти домой не по Козловке, где нет ни фонарей ни дороги, а пусть даже и в обход, но по ровному асфальту и при свете.

С неба падала на голову мокрая, еле ощутимая пыль, шагалось весело, хотелось петь. Оказавшись по пути следования свидетелем драки, в которую не полез, он благополучно добрался до своего двора. Но, вот тут-то его дождь и накрыл, словно во дворе и поджидал. Пересекая двор бегом, запыхавшись, он заскочил в беседку, стоящую на полдороги к подъезду.

– Кто здесь? – Спросил Фёдор более от страха и неожиданности, нежели из любопытства. После паузы из темноты раздался напряжённый, но знакомый девичий голос, сказавший: «Я».

– А, это вы, – успокоился Фёдор, вспомнив, что голос принадлежал той девушке, которую он вчера провожал. – А, что вы тут делаете в такой час? Ой, извините, я кажется, глупость сморозил, мне не следовало у Вас об этом спрашивать. Вы только не подумайте, что я пьяница, это просто совпадения такие, что мы с Вами второй раз встречаемся и… Я не такой, поверьте. Я непьющий. Ой, опять какую-то глупость сказал. Вы не обращайте теперь на меня внимания, просто верьте мне. Не знаю, что за причина у Вас стоять ночью в мокрой беседке, но если вы мне доверитесь, то я от всей души буду готов вам помочь.

Фёдор замолчал и стал приглядываться и прислушиваться. Кроме темноты, застилавшей перед глазами всё, ничего не было видно, и кроме шума дождя он ничего не слышал. «Уж не померещилось ли мне?», – подумал он и представил себе всю свою длинную речь в пустой беседке, со стороны. Он уже готов был рассмеяться, как послышался знакомый голосок, уводящий прочь все его сомнения.

– Спасибо, – сказал голосок.

– Что – спасибо? – Переспросил Фёдор, не уловив точного смысла сказанного слова.

Разъяснений не последовало.

– Я понимаю, – грустно начал он, – что невыгодно выгляжу в ваших глазах. Но, сердце? Ваше сердце, оно должно Вам подсказать, что я не скверный человек, не подлец, и ничего худого Вам не желаю. Вам верно, негде ночевать и Вы стесняетесь об этом сказать, так что же в том постыдного? Поверьте, я как раз тот человек, который Вам нужен. Видите, как ярко при входе лампа горит? Вот это мой подъезд. Переночуете, а утром пойдёте куда хотите. И хоть сказано не клянись, я готов Вам дать любую, самую страшную клятву в том, что с Вами ничего не случится. Ну, правда. Матушка в деревне. Ляжете на её кровать в одной комнате с сестрой, или нет, лучше мы с братом пойдём к сестре, а Вы будете спать одна. Утром, песней, разбудит кенар. Пойдёмте, мало ли что. Сыро, простудитесь, заберётся кто-нибудь такой же, как я. Да, и нельзя девушке ночью в беседке.

– Я не боюсь, – ответила девушка.

– Что? А-а. Ну да, вам видней, – обиженно проговорил Фёдор, прощаясь.

Выпрыгнув из беседки, он перебежками, стараясь угадать и не попасть ногой в лужу, побежал к подъезду. Но в подъезд не вошёл, стал стоять под карнизом и смотреть куда-то в сторону.

Девушка в беседке, которой была Анна, только теперь узнала вчерашнего проводника, да и то только потому, что стоял под освещавшей его лампой, до этого же, напуганная угрозами Зинаиды Кононовны и сестриными напутствиями, хоть и не верила до конца, что убедительно говорящий молодой человек тот самый московский разбойник, который непременно зарежет и которого надо опасаться, идти с ним не куда не собиралась. Думала, что произошло недоразумение и её с кем-то путают. А так редко и так сухо отвечала Анна потому, что, во-первых, промокла до нитки, а во-торых, что следовало из первого, все силы тратила на то, что бы удержать скачущие от холода зубы и не показаться жалкой.

А в беседке оказалась так. После того как родная сестра вытолкнула под дождь, она, сбиваемая ветром, под этим самым проливным дождём, направилась туда, куда несли ноги, совершенно не думая о том, куда идёт. Таким образом и пришла к сырой, местами протекающей беседке, в которой всё одно доставали со всех сторон холодные брызги и обдувал не по-летнему прохладный ветер.

Тем временем, проезжая через двор, мимо подъезда, тихо ехала машина с ласково горевшим, в углу лобового стекла, зелёным огоньком. Остановив машину и поговорив с водителем, Фёдор, бегом, не разбирая, где лужа, где нет, вернулся в беседку.

– Где вы тут? Живы? – Не зная как начать, сказал он. – Вы… Вы простите мне моё скотство. Признаться, действительно хотел Вас бросить. Бог спас, не позволив стать подлецом, не позвольте и вы. Слово за Вами. У подъезда такси, водитель согласен, это судьба. Отвезу Вас в центр города к милым, порядочным людям. Не хотите сделать это для себя, сделайте для меня. Только подумайте, как смогу я лечь спать, зная, что вы тут мокнете?

Хотел ещё сказать о том, что ничего не случится, что комнат у друзей много и их не стеснить, но вместо всего этого со свистом выпустил воздух изо рта и сказал:

– Вот.

– Согласна, – еле слышно произнесла Анна.

– Как? – Переспросил он, не веря ушам своим и опасаясь, что услышит другое, торопливо заговорил:

– Вот и поедем. Таксист ждёт. Пойдёмте к машине. Дайте руку. Сами? Хорошо, идите сами, только не споткнитесь. Тут много бугров и скользко.

Ехали в полнейшей тишине, нарушаемой лишь тиканьем счётчика. Анна и Фёдор молчали, и таксист был угрюм, разговоров не заводил. Когда подъехали к дому, Фёдор попросил остановить машину у подъездной двери. Выйдя первым, он открыл входную дверь, а затем, вернувшись, предложил уже и спутнице покинуть машину. Всё это делал не только из вежливости, но ещё и затем, что бы как можно меньше мокнуть. Однако в центре города, там, куда приехали, не то что ливня, но и моросящего дождя не наблюдалось.

Сев в такси, Анна погрузилась в приятное состояние полусна, не заметила она и того, как оставила машину и вошла в открытую дверь подъезда. Только на лестнице, придя в себя, остановилась в нерешительности и вопросительно посмотрела на того, кто был с ней рядом.

– Пойдёмте, – улыбнувшись, сказал Фёдор. – Не бежать же Вам обратно в беседку. Заодно и убедитесь, что я не обманул, говоря о порядочных людях.

Несмотря на позднее время, Леденцовы не спали, были в их квартире ещё и гости, Мазымарь и Случезподпишев. На столе стояла открытая бутылка «Кагора», а вокруг стола бурлило веселье, гул которого был слышен вошедшими с самого порога.

– Ого-го! Смотрите, кто пришёл! – Восторженно закричал Леденцов и кинулся обниматься с Фёдором. Тут же, вслед за ним, подбежали к вошедшим и все остальные. – А мокрые, как с охоты! А где трофеи, где дичь, охотники? Где ваши ружья, порохом пропахшие? Вина им! – Кричал Леденцов, не выпуская Фёдора из своих объятий.

Познакомив девушку со всеми присутствующими и сам впервые услышав её имя, Фёдор обратился к Геннадию с просьбой переодеть свою спутницу, что на самом деле было лишним, ибо Лиля, уже предложила Анне принять горячую ванну и расторопно, как и подобает настоящей хозяйке, увела её из комнаты.

– Мне нужно десять рублей, – сказал Фёдор, сразу же, как только Лиля и Анна ушли. – Таксист стоит у дверей ждёт.

Леденцов достал десятку и протянул Макееву.

Вернувшись с улицы, после того, как расплатился, Фёдор застал такую картину: Случезподпишев сидел на столе и болтал ногами, при этом пожёвывал жвачку и улыбался, а стоявший перед ним Вадим, говорил ему обидные слова. Мазымарь был зол из-за того, что Стасик отказался бесплатно играть в больнице. Мазымарь в этой больнице лечился и в знак благодарности хотел врачам показать свой спектакль, но Случезподпишев этого не понимал.

– Дурак! Они же унижают тебя этими подачками, – говорил Вадим, – другому не посмела бы и предложить, а тебе кинула. Швырнула, как собаке, кость и ты схватил. Да, ещё и доволен. Не лыбься. Они видят тебя насквозь, что ты дешёвка, так к тебе и относятся!

– Чего это ты? – С трудом понимая, о чём идёт речь, спросил Фёдор.

– Да, вот, – стал объяснять Мазымарь. – Этому уроду итальянская звёздочка, за то, что подслуживал ей в кадре, слугу играл, джинсовку подарила. Вот я теперь и объясняю ему, что она его унизила. Унизила, а он этого даже и не заметил.

Фёдор был в курсе, что на Мосфильме снимается совместный русско-итальянский фильм и что Случезподпишев в нём занят.

– Ну-у, Вадим, – стал заступаться за Случезподпишева Фёдор, – может, он по-христиански, из благодарности взял?

– Из благодарности? – Возмутился Вадим. – Да, этот человек и понятий таких не имеет. Если хочешь знать, то он не верит в Иисуса Христа, говорит: это попы его выдумали, для того, что бы за деньги людей обманывать. Случись, подпишет – точно, это он. И на тебя Федя подпишет, и на меня, и на Леденцовых, которые поят его сладким «Кагором». Такой человек.

– Его с твоей лёгкой руки в институте так и зовут «случись – подпишет», – вставил Леденцов.

– И пусть зовут, – продолжал Вадим. – Фамилия человеку не зря даётся. И что можно ожидать от человека, который ничем не оскорбляется, ни на что не обижается, кроме одного. Скажешь: «свинья»…

Вадим не успел закончить свою мысль, как возле него мигом оказался Случезподпишев.

– Что ты сказал? – Шипел он.

– Я для примера, – сбросив с себя пары негодования, дружелюбно сказал Вадим.

– Значит, я не свинья?

– Нет.

– То-то же.

Случезподпишев снова взгромоздился на стол и, улыбаясь, заболтав ногами и зажевав жвачку, достал из кармана деньги и стал их при всех пересчитывать.