Текст книги "Шалопут"

– Ужасы рассказываешь, – улыбнулся режиссёр, – получается, что смерть генерала твоему Мартышкину с рук сошла?

– Ни в коем разе. Судили. Но Тин Тиныч и в суде всех рассмешил. Что судья не спросит, после ответа Валентина все вповалку лежат. И судья, и прокурор, и адвокат, и конвоиры. Оправдали. Судья сказал: «Посади такого в тюрьму, всех рассмешит до того, что стены от резонанса разрушатся». О себе Мартышкин так и говорит: «Для самообороны мне ни нож, ни пистолет не нужны. Я вооружён умением смешить». Напали на него как-то грабители – отдали собственные деньги и еле убежали, хлюпая ботинками.

– Был дождь?

– Обмочились от смеха.

– Ты, Василий, похлеще Мартышкина будешь. Из кожи вон вылезу, но как-нибудь запишу и опубликую твои басни. А сейчас, чтобы и у меня не захлюпало в ботинках, отлучусь кое-куда в целях профилактики.

Когда Трипостопулос вернулся за столик, Грешнов стал ему рассказывать о себе.

– В детстве я был музыкальным ребёнком, фанатиком рояля. Сутками не вставал из-за инструмента. Был уже большой мальчуган, восемь лет, но не смог оторвать рук от клавиш и обделался. О чём-нибудь это да говорит?

– Обо всём, – подтвердил Костас.

– Рояль был для меня всем. Я был победителем конкурсов, обладателем серебряных и золотых венков. Но и педагога своего не забывал. Свою учительницу из Гнесинки Светлану Джековну Недобобикову. Меня привели к ней в пять лет, и она провела меня всю школу, консерваторию и музыкальную академию. На её юбилей я подарил Светлане Джековне дорогое шёлковое нижнее бельё вишнёвого цвета: трусики, бюстгальтер и комбинацию. Она тотчас всё это надела и похвасталась обновкой не только перед мужем и гостями, но и передо мной. Ножки, доложу я тебе, у неё были стройнее, чем у примы-балерины из Большого театра. Хотя была уже в возрасте. Вот только забыл, как мужа её звали. Не то Рудольф, не то Альберт. Может, даже Роберт. На иностранные имена что-то память плохая стала.

Приятели выпили, закусили, и Грешнов стал рассказывать новую историю:

– В прошлом году пытался снять квартиру. Хотел отдохнуть от тёщи, от своих. Нашёл неплохую однушку, на Фрунзенской набережной. Хозяин квартиры говорит: «Давайте знакомиться. Зиновий Зарываевич Засуня. А это мой старшенький – Замоздря. В честь деда назвал. Очень уж любил я старика, решил дать его имя первенцу». Спрашиваю: «Дед до революции родился?». «С двадцатого. До революции так назвать не разрешили бы». «В школе не дразнят?». «Если оглядываться на такие пустяки, то и жить не стоит. Надо поступать, как тебе удобно. Если совсем начистоту, то деда звали Заминздра, в честь заместителя министра здравоохранения. Но в ЗАГСе безграмотная тётка сидела, ругалась с нами, записала Замоздрей. Хотели правду искать, исправлять, а потом привыкли. А это младший, Захаром назвал». «В честь прадеда?». «Нет. Прадеда не помню. Взял первое попавшееся имя. Главное, чтобы было на букву „Зе“. Я эту букву очень люблю. Учёные доказали, что в ней зашифрована вечная молодость. Энергию жизни она даёт. Я и с женой своей записался только потому, что её мать зовут Зиной, а саму Зоей и фамилия Змейкины-Зелёных».

Трипостопулос хохотал изо всех сил, говорил сквозь слезы:

– Знаю, Вася, что всё врёшь. Но откуда у тебя такой талант?

– А у меня два брата писатели. Родной и двоюродный, – сказал Грешнов, чем вконец прикончил собутыльника, заставив Костаса от смеха свалиться под стол.

Глава шестая. Он нашёл и я нашла

1

Официант Олег Шептунков был не только одноклассником Нины Начинкиной, но и добровольным её шпионом. Именно он, позвонив ни свет ни заря, сообщил ей неприятную новость. А именно, что Василий пил в ресторане с кинорежиссёром. Целовался на мойке с бабой Пашей, после чего запирался с ней в туалете. А затем они втроем: Василий, режиссёр и баба Паша, взяв такси, поехали на Мосфильм. «Вроде как на пробы, – говорил официант. – Будут бабу Пашу гримировать и пробовать на роль Елизаветы Второй Английской».

Нина поблагодарила одноклассника, положила трубку и тихо пропела:

– Он нашёл и я нашла,

Борьба за качество пошла.

Скверно на душе в то прохладное утро третьего сентября было не только у Начинкиной. Михаилу Каракозову не спалось на новом диване «клик-кляк», и он вышел подышать свежим воздухом. Встретил Игната Огонькова, известного по прозвищу «могильщик», оставившего свой пост ночного сторожа и шагавшего к дядьке за деньгами.

Игнат не стал сообщать Каракозову, кто умер накануне, а видя плачевное состояние собеседника, предложил ему зайти к Нине. В том смысле, что она жизнерадостная, хлебосольная, всем всегда рада.

– Нина – женщина-праздник, – говорил Игнат, – все мы себя подавляем. Это и барьеры придуманные и запреты. То не так, это не эдак. Неловко, неудобно, что люди подумают, как в глаза им потом смотреть? Согласись, каждый в себе что-то подавляет. Потом ещё эти бесконечные неприятности. Думаешь, пройдет, а оно не проходит, накапливается. А приходишь к Нине, и вся темнота остается за дверью. Какая бы беспросветная жизнь была, если бы не такие люди. А я ведь по природе из робкого десятка. Привык к сдержанности, а это – несвобода. А с Ниной я орёл. Мне не надо притворяться. С ней всё ясно и просто. Для этого надо иметь женскую мудрость, понимание высших взаимных связей всего сущего. Это я для тебя по-ученому загнул. Чтобы ты понял. Она мне так и сказала: «Игнаша, мне не важно, какую справку тебе выдали врачи. Работай ночным сторожем и ничего не бойся». И я ничего не боюсь, а раньше боялся.

Огоньков подумал, что бы ещё сказать и добавил:

– По натуре я человек консервативный и не хочу педалировать устоявшуюся жизнь. Не желаю учиться новому. А если по совести, боюсь стать жертвой собственного упрямства и собственной же органичности.

– Ограниченности, – машинально поправил Миша.

– Намерения-то у меня благие, – продолжал Огоньков, не обращая внимания на поправку. – Но сам я далёк от благости, и всё равно, придёшь рано или поздно к сознанию того, что необходимо радоваться каждому прожитому дню.

– Что ты говоришь? – очнулся от тяжких дум Каракозов.

– А что я говорю? – испугался Игнат, – я ничего не говорю. Я не могу проиграть. На моей стороне закон исторического развития. Надо всем перебираться в картонные дома, потому что механизм революции вновь запущен. А ты к Нине ступай, не мерзни.

Огоньков не столько убедил Каракозова, сколько направил. Профессор как сомнамбула поплёлся к Начинкиной.

Нина, как никогда, обрадовалась раннему гостю. И быстро сориентировалась. Зная Мишину историю, извещённая о Васькиной измене, она аккуратно, можно сказать, деликатно, гостя раздела, в постель уложила и обласкала. Всю работу за него сделала, а он лишь на мгновения выходя из забытья, бормотал ей обрывочные фразы, мало что говорящие хозяйке дома.

– Подлинней, потолще, – вырвалось у Профессора в то самое время, когда Начинкина, сидя на нём, скакала в страну наслаждений. – И первому встречному: «Мало пёр». Все ждут от меня чего-то особенного, а я такой же, как все. Думают, я прилетел с Сириуса и у меня два сердца. Но сердце у меня одно, и оно болит.

Глядя на Мишу отсутствующими, погруженными в процесс наслаждения глазами, Нина вдруг, в экстазе громко, страстно зашептала:

– Подожди, подожди, подожди, тихо, тихо, тихо. Еще чуть-чуть.

И вмиг ослабевшим, лишенным не только страсти, но и жизненной силы голосом, сказала: «Умираю». После этого потеряла сознание.

Миша сколько мог, уперевшись руками ей в подмышки, держал бесчувственное Нинкино тело, а затем положил его на свою грудь. Ему всё это понравилось. С женой никогда такого не было.

Через полчаса, сидя за столом, Миша Профессор уже и думать забыл о жене и связанных с ней неприятностях.

По средам у Нины был банный день. Сначала в ванной плескался её сын, а затем Начинкина мылась сама.

Доминик провёл в ванной около часа, затем стала принимать ванну хозяйка дома, а её сын в махровом халате с капюшоном, закрывавшем лицо, ходил по квартире и вслух сочинял стихи. Появление в квартире Каракозова не нарушило распорядок, который не менялся годами.

Нина накрыла для Миши царский стол с водкой, вином и закусками, включила легкую музыку, а сама скрылась в ванной.

Мылась Начинкина долго и со вкусом. Доминик, устав сочинять стихи, подошёл к закрытой двери в ванную комнату и заговорил:

– Патрикеевна, выходи. Я начинаю считать.

Отца Нины звали Патрикеем Петровичем, был он начальником смены на табачной фабрике. Не курил, но умер от рака лёгких, когда дочке было десять лет. Кроме громкого отчества, известного больше по сказкам с хитрой лисицей, ничего не оставил.

Доминик Дереза свой счёт начал с двадцати одного. После двадцати девяти, выдержав паузу, сказал число «Сорок». Каракозов машинально поправил: «Тридцать». Но, Доминик это и сам знал. Это был не простой счёт. Это была игра сына с матерью.

Услышав грубое вмешательство от персонажа, внезапно появившегося в их доме, Дереза посмотрел на профессора через плечо и не по-детски грубо заметил:

– Не твоё дело.

Обращаясь снова к матери, Доминик продолжил счёт.

После «сорока восьми» вышло утраченное «тридцать» и сразу следом пошло «сорок», «сорок девять», «пятьдесят».

После небольшой паузы из уст мальчика прозвучала странная, на Мишин взгляд, фраза:

– Патрикеевна, слышала? Тебе стукнуло пятьдесят. Твоё время истекло.

Говорил Доминик предельно серьёзно, что, видимо, и вывело тридцатилетнюю Начинкину из себя.

– Я сейчас выйду и покажу тебе! – заорала из ванной Нина, – тогда узнаешь, чьё время истекло!

Миша, услышав этот неистовый вопль, понял, что и на новом месте спокойной жизни не будет.

2

После посещения бандитами Нинкиного магазина, ночной сторож Степан Локотков, мужчина сорока девяти лет, отказался в нём работать. Испугался, о чём без стеснения заявил Начинкиной. Та рассказала об этом Каракозову, пожаловалась на предательство, попросила помощи и поддержки.

Тем же вечером пошли в магазин, там их уже ждал Локотков, сдававший рабочее место.

Вместе с ключами от магазина Каракозов машинально взял из рук Локоткова и книгу, которую тот читал. Профессор раскрыл её, пробежался глазами по строчкам и сказал, негодуя:

– Какая глупость! Нина, ты только послушай, какую чушь пишут эти неучи: «Ведьма, снедаемая жаром страсти, поцеловала несчастного в похолодевшие губы и забрала из него последнюю крупицу тепла». Это же чепуха! Нарушение второго начала термодинамики, гласящего, что невозможен самопроизвольный переход тепла от тела, менее нагретого к телу более нагретому. Это же всем известный постулат Клазиуса: «Невозможен процесс, единственным результатом которого являлась бы передача тепла от более холодного тела к более горячему».

– Не сердись, Мишенька, – ласково сказала Нина, – мало ли что дураки пишут. Одни напишут, другие читают.

Локотков смеялся. Не вникая в причины его смеха, Начинкина закричала:

– Собирай свои манатки и проваливай. Через пять минут чтобы и духу твоего здесь не было!

– А чего собирать? У меня всё собрано. Если что, телефон мой знаешь, звони, – сказал Локотков и, подхватив клеёнчатую клетчатую сумку, направился на выход из магазина.

– Знала – забуду. Трусливые предатели мне не нужны, – резюмировала Начинкина.

Она показала новому сторожу, где находится плитка, постель. Забила едой холодильник и сказала, что дежурят по две ночи кряду. Объяснила, что главное – быть в состоянии открыть утром магазин продавцам и на этом дежурство заканчивается.

Обязанности сторожа оказались несложными. Миша остался на свою первую рабочую смену.

Глава седьмая. Любимая женщина

Утром четвертого сентября Василий в форме полковника милиции подходил к районной поликлинике. Что, собственно, проделывал каждое утро, навещая супругу на работе. Заметив Мартышкина, тушившего сигарету и собирающегося идти в свой медцентр, он жестом дал ему понять, чтобы тот задержался.

– К вам прямо с Мосфильма, – смеясь, стал рассказывать Грешнов. – С этим Трипостопулосом я три дня назад закорешился, в день знаний. Он тогда уже о фильме своём мне все уши прожужжал.

– Кто такой Трипостопулос? Что за фильм? – спрашивал Валентин Валентинович больше из вежливости.

– Я же говорю, режиссёр-грек про убийство принцессы Дианы хочет фильм снять. Ищет актёров на роли. Повёл его вчера на мойку, в ресторане «Корабль». Костас, так его зовут, как увидел бабу Пашу, так аж весь затрясся. Среди ночи помчались на студию. Нарядили Павлину в костюм королевы, сделали фотопробы. И весь вчерашний день на Мосфильме угробили. Но я не жалею. Понимаешь, полное фотографическое сходство. Её даже гримировать не надо. Даже физиогномика, сокращение мышц лица одинаковое у бабы Паши и Елизаветы Второй. Не подумай, что хвастаюсь, но я сбился со счёта, по-моему, четыре раза на неё лазил. Полное ощущение, что саму Елизавету Вторую.

– Она же старуха, – не выдержал Мартышкин.

– Кошки и женщины возраста не имеют. Особенно королевы.

– Но, ты же не королеву, а бабу Пашу в наряде королевы.

– Попробуй найди хоть одно отличие. И потом Павлина Якубовна, в интимном смысле, всем королевам и всем соплячкам сто очков вперёд даст. Она…

– Как в последний раз? – предположил руководитель медцентра.

– Вот именно, – подтвердил Василий, – Наталье ни гу-гу.

– А чего ты в мундире полковника? – поинтересовался Валентин Валентинович.

– Три дня уже в нём хожу, а ты только заметил. Мундир тоже со студии. Хотел вернуть, Костас говорит, нет в этом необходимости. Если Мосфильму форма не нужна, буду в ней ходить.

– Тебе идёт. Только подполковнику Познякову, боюсь, эта самодеятельность не понравится. Ему же придётся честь погонам отдавать.

– Не переломится, – пошутил Василий и спросил, – Наталья на месте?

В кабинете он стал было рассказывать жене о том, как Майя Мише наставила рога. Но эта новость, как вскоре выяснилось, была не самой последней.

– Думаю, он не сильно об этом жалеет, раз уже на следующий день сошёлся с Начинкиной, – не без удовольствия сообщила Наталья.

– Вот как? А ты всё меня подозревала. Ревновала к Нинке, – отшутился Грешнов и решил безотлагательно воспользоваться уборной, настолько подействовало на него услышанное.

В это не верилось, но жена сообщила о Нине и Мише так, что в искренности сказанного сомневаться не приходилось. И всё же последняя новость не укладывалась в голове, и обстоятельства случившегося требовали немедленного прояснения.

Василий помыл руки, поплескал в раковине воду себе на лицо и побежал к Начинкиной.

С Ниной произошёл нелицеприятный разговор.

– Это правда? – с порога спросил он.

– Да.

– Брось его! Прогони! – настаивал Василий.

– Что значит «прогони»? Я тебе кто?

– Любимая женщина.

– Вот именно. А Наталья тебе жена, и ты не станешь с ней разводиться, чтобы жениться на любимой женщине. А Михаил Андреевич станет.

– Понятное дело. Если из дома прогнали, надо же где-то харчеваться.

– Так и знала, что тебя только это беспокоит, харчеваться станет негде.

Вернулся Миша с ночного дежурства и нисколько не удивился присутствию Василия в квартире Начинкиной.

Позавтракали втроём и пошли прогуляться в лесопарковую зону.

Подошли к спортивной площадке, предназначенной для игры в бадминтон. Нина оставила своих спутников играть, а сама отправилась по делам. Хотела забежать в парикмахерскую, а затем в фотостудию, сделать фото на память. Она всякий раз, сделав причёску, фотографировалась.

Вечером Каракозов рассказывал Начинкиной, как он играл с Грешновым в бадминтон.

– Я Васе говорю: «ты постоянно открываешь рот в момент удара. А потом забываешь закрыть. Давай, я буду воланчик тебе в рот забивать? Иначе мне скучно с тобой играть».

– Неужели согласился? – спросила Нина.

– Да. Согласился. И стал я ему забивать воланчик в рот. Я очень недурно играю в бадминтон. Между прочим, чемпион Москвы. Играли в паре с Лёвой Ласкиным.

– Где? – поинтересовалась Начинкина, привыкшая к тому, что все вокруг лгут.

– Это был открытый чемпионат Москвы в Серебряном бору.

– Вы так хорошо владеете ракеткой?

– Не я один. Любой мало-мальски умеющий играть бадминтонист может этим похвастаться. Я, например, могу послать волан в любое место на пространстве площадки. Поэтому со слабыми соперниками я в прямом смысле играл левой рукой.

– Где же вы с ними играли?

– На работе в обеденный перерыв. Была у нас оборудованная площадка во дворе. А научил игре отец в раннем возрасте.

– В детстве все в бадминтон играют.

– Да, но для всех это было развлечение. А я устроен так, что ко всему подхожу серьёзно. Я довёл умение играть до совершенства.

Нина одарила Каракозова многообещающим взглядом.

Глава восьмая. Игра с известными и неизвестными

Вечером в квартире Начинкиной собралось много гостей. Чувствуя себя хозяином, Миша принялся учить их игре в шахматы. Все, воспринимая это обучение как развлечение перед закуской и выпивкой, повиновались.

– Вертикали, – менторским тоном пояснял Каракозов, – обозначаются латинскими буквами а, бэ, цэ, дэ, е, эф, же, аш. При определении клетки сначала произносится буква, а затем цифра. Особое значение в шахматной партии имеют клетки, они же поля, «е-четыре», «дэ-четыре», «е-пять», «дэ-пять». Они образуют центр.

– Почему? – спросил Василий.

– Потому что, попадая на центральные поля, фигуры получают наибольшую свободу действий.

– С какой стороны смотреть. С тем же успехом они подвергаются нападению со всех сторон.

– Оставим, Василь Данилыч, демагогию, – грубо осадил Профессор, – терпеть не могу беспредметной болтовни. Хотите научиться играть – слушайте. Неинтересно, идите на кухню, не мешайте другим. Тем, кто не только молча слушает, но и конспектирует.

Начинкина, чтобы угодить Мише, перед его «уроком» всем раздала блокноты и ручки, что особенно уязвило Грешнова.

– Конспектируют? Как же, – стал ворчать Василий, – чертей рисуют, да сердца, стрелою пронзённые.

– В шахматы играют два партнера, – продолжал наставлять Каракозов, не обращая внимания на бормотания Грешнова, поочередно передвигая по доске свои фигуры. – Один играет белыми, другой чёрными. Партию всегда начинают белые. В расположении каждого игрока имеются шестнадцать фигур.

– Это все знают, – нервно выкрикнул Василий, – говори, чего не знаем.

– Знаете? Тем лучше. А известно ли вам, что пешки различаются по тем фигурам, впереди которых стоят в первоначальном положении?

– Это как?

– А вот так. Пешки на вертикалях «а» и «аш» – называются линейными. На вертикалях «бэ» и «жэ» – коневыми. На вертикалях «дэ» и «е» – ферзевыми и королевскими.

– Королевская сильнее остальных? Всё одно, что козырная?

– Не путайте с картами. Это шахматы, в этой игре козырей нет. Функции у всех пешек равные, будь то королевская, либо какая другая.

– Тогда зачем, скажи на милость, её нужно было королевской называть?

– Грешнов, вы хотите научиться играть или ваша задача мешать учиться другим?

– Ты же сам заострил на этом внимание, сказал: «Пешка не простая, королевская». А оказывается, всё одно, что королевская, что простая. Ты скажи мне главное, какая цель у этой игры?

– Цель одна – победить. Уничтожить неприятельского короля, объявив ему шах и мат.

– Игра-то, оказывается, немилосердная. Бессердечная. А погоны проигравшему можно навешивать?

– Я, кажется, объяснил. Это не подкидной дурачок.

– А в плен фигуры брать можно? Например, королеву? И пусть выкупают за ладью слона и пешку.

– Невозможно. Хотя цена её примерно такая.

– Не стану больше перебивать. Учи. Объясняй основные принципы.

– Для начинающего игрока важно усвоить следующее, – стал твёрдо, как по написанному, говорить Каракозов. – Первое. Надо развивать своё наступление и тормозить развитие сил противника. Второе. Стремиться к захвату и удержанию центра. Третье. В первую очередь вводить в игру коней и слонов, и лишь потом ладью и ферзя.

– Ты мне одно скажи, – не выдержал такой надменности Грешнов, – как гарантированно провести пешку в ферзя?

– Мы дебют разбираем, Василь Данилыч, – окончательно войдя в роль наставника, поучал Миша Профессор, – а пешку в ферзя можно провести только в эндшпиле, когда на доске останется мало фигур.

– Когда мало фигур, то и дурак проведёт. Дебюты-эндшпили. А что такое гамбит?

– Гамбиты, это дебюты, в которых белые на первых ходах жертвуют пешки, а иногда и фигуры, чтобы опередить соперника и создать атаку.

– Другое дело. Напомни, пожалуйста, названия гамбитов.

– Гамбит Эванса. Королевский.

– Ну назови побольше. Чего из тебя каждое слово приходится клещами тянуть. Назови ещё какие-нибудь шахматные термины. Я, например, знаю только защиту Каро-Канн.

– Защита Уфимцева, защита Немцовича, Сицилийская, Алёхина. Ферзевый гамбит. Новоиндийская защита. Французская. Защита Грюнвальда. Английское начало.

– Это то, что нужно, – засмеялся Василий, записывая термины в блокнот, – играть, честно говоря, я умею. Извиняюсь за то, что кровь портил. Но игра-то и в самом деле серьёзная, уважения к себе требует и неудобно без предисловия взять и спросить. Одно слово – шахматы! Теперь удаляюсь на кухню, блистать полученными знаниями.

На кухне Василий выпил рюмку, заметил хозяйку дома без сопровождения и кинулся к ней.

– Мне надо с тобой поговорить, – начал Грешнов.

– Не надо, – остановила его Начинкина, – ты женатый человек, у тебя законная супруга, дочь, собака, тёща. Наконец, баба Паша как запасной вариант. Или основной? Не важно. Может, Миша – мой шанс? А вдруг у нас с ним всё сложится? Сыну нужен отец. Полноценная семья, а не мать-потаскуха, к которой мужики табунами шастают.

Сообразив, что о последних его похождениях с бабой Пашей всё Нинке известно, услышав в её голосе неподдельную устремлённость на выбранную цель, Василий дал задний ход. Он настолько привык к сложившимся за последний год отношениям, что совсем ни о чём не задумывался, не спрашивал себя: «А так ли подобный ход вещей, где он – захожий молодец, приятен хозяйке? Оказалось – неприятен. Получалось, всё это время она принимала его, ожидая настоящего суженого. Ждала и, как видно, дождалась». И сразу стало ясно, что никаких особых прав у него на Нину нет и ему надо сказать спасибо, что она его не гонит, жалеет.

Василию сделалось больно, так как именно сейчас осознал он, насколько она была ему дорога. Захотелось уйти, но он пересилил в себе этот порыв и остался, смешавшись с другими гостями, прибежавшими на кухню за аперитивчиком.

Вскоре появился на кухне и Каракозов. Стал со своей заумной речью выступать перед теми, кто слушать в комнате его не пожелал.

– Взгляните и вы на шахматную доску, – говорил Михаил, – это целая философия. Макет нашей жизни. Миллионы, миллиарды людей даже пешками не стали во всемирной игре. Почему? Потому, что пешка – это уже фигура. И она – в игре! Да. Самая незначительная. Но в отличие от значительных, способная при благоприятных стечениях обстоятельств достичь наиболее значимых, заоблачных высот. И даже оставаясь пешкой, она способна сместить любую фигуру и создать угрозу королю, объявив мат.

– Ты о них, как о живых рассуждаешь, – сказал Вася и, уводя Мишу Профессора в сторону, предложил выпить.

Выпили и Каракозов заговорил:

– Нина – хорошая мать, настоящая женщина. Жаль, что ей не повезло. Сын родился неполноценным. Природа над ним надругалась.

– Что тебе на это сказать? – промямлил Василий. – Поговори с ним. Попробуй сыграть партию в шашки или в те же твои шахматы. Может, мнение своё о нём переменишь.

– Доминик! – крикнул Профессор в сторону детской комнаты, – Да что он, ещё и глухой?

– Я здесь, – тихо сказал Дереза, всё это время находившийся рядом. Он держал в руках шахматную доску, разумеется, всё слышал.

Каракозов покраснел, хотел извиниться. Но Доминик излучал спокойствие и профессор решил, что мальчишка совершенно не вник в суть того, что о нём говорилось. Рассудив таким образом, Миша успокоился и раздумал просить прощения.

Партию в шашки Профессор Доминику сходу проиграл. Это не стало для Каракозова новостью. Он знал, что во Дворце культуры «Знамя Октября» Дереза занимается в кружке и добился больших результатов. Всем было известно, что «дурак в шашки играть мастак». Несмотря на это знание, он попробовал счастья ещё раз. И так же быстро был повержен. Эти два поражения не разубедили Мишу в его высокомерном отношении к умственным способностям Доминика. «Известное дело, – думал Профессор, – в цирке и курица клювом шашки передвигает. Всё дело в сноровке».

Не желая больше рисковать, Каракозов предложил Доминику сыграть партию в шахматы.

В шахматах Михаил Андреевич был силён. Об этом ему сказал сам Василий Васильевич Спасский, седьмой чемпион мира, когда на сеансе одновременной игры похвалил его после ничьей. К тому же имелось заслуженное звание кандидата в мастера спорта по этой дисциплине. В своей победе над мальчишкой кандидат в мастера спорта не сомневался.

Расставили фигуры. Доминику, как «слабоумному», Каракозов без розыгрыша уступил белые фигуры. Но Дереза, на столь щедрый жест соперника никак не отреагировал. Весь его внешний вид говорил: «Белыми, так белыми. Какая разница, какими играть». «Дурак с рождения, – с сожалением думал Миша, – что с такого возьмешь?».

Время шло. Доминик, уставившись на шахматную доску, внимательно рассматривал фигуры противника. А затем, словно очнувшись от сна, не попросил, а приказал Василию:

– Чай. Горячий. Сладкий. В мельхиоровом подстаканнике.

Профессор готов был разразиться громким смехом, глянул на Грешнова, рассчитывая на то, что Василий уже снисходительно улыбается перед тем, как дать отповедь, достойную взрослого, гордого человека. Но тот и в мыслях не имел сердиться. Потеряв всякое человеческое достоинство, подобно лакею, Василий пулей понёсся на кухню.

Пока Грешнов готовил чай, Доминик сидел молча и сосредоточенно рассматривал свои фигуры. Мише показалось, что он мысленно с ними разговаривает.

И вдруг всему происходящему в голове у Каракозова нашлось простое объяснение: «Доминик не умеет играть в шахматы и боится в этом признаться. Тянет время, ломает комедию. А они, взрослые люди, как простачки, попавшиеся на его природный магнетизм, ждут от него первого хода».

Миша собирался уже разоблачить соперника, но тут за его спиной, как группа поддержки, стали усаживаться люди. Все они ожидали чего-то значительного. Напряжение нарастало с каждой секундой.

«Сейчас не выдержит, заплачет и признается, – думал Миша, опасаясь теперь только того, что матч-реванш сорвётся. – Захнычет и скажет, что в шахматы играть не умеет. Я его, конечно, прощу, но смеху-то будет. Сколько ожиданий, какая интрига. Ну, как же. Выиграл две партии в шашки у кандидата в мастера спорта по шахматам».

Шаркая тапками со стоптанными задниками, с кухни пришёл Грешнов. Принес стакан с чаем и услужливо поставил на столик рядом с Домиником.

Дереза, не глядя, поднял стакан, сделал три громких глотка, чмокнул губами воздух и начал игру.

После трех первых ходов стало ясно, что играть Доминик умеет и делает это легко, со знанием дела. Что это было? Мастерство? Удача? Или всё вместе. Миша так и не успел понять. Увлечённый игрой, он втянулся в тот ритм, который навязал ему Дереза.

Раза два Каракозов пытался задуматься, оценить обстановку, но следящие за игрой болельщики тотчас принимались смеяться. И, что особенно досадно, смеялись даже болевшие за него. Любое его раздумье, промедление, воспринималось как слабость. Дескать, малыш давит гроссмейстера. Поэтому ответные решения Михаил Андреевич старался принимать как можно скорее.

Игра была быстрая, открытая, разменивались равноценными фигурами, а затем случилось для Миши ожидаемое – Доминик прозевал ферзя. Бегло осмотревшись, нет ли подвоха и, забрав «королеву», Каракозов решил, что пришло время передохнуть. Он облегчённо выдохнул и с наслаждением вздохнул. Бросил на Нину хозяйский взгляд, по Василию прошёлся насмешливым, а Доминику по-отечески нежно, но всё же свысока, сказал:

– Это был неверный ход. Королева оказалась бессмысленной жертвой.

И сразу принялся поучать, говорить, почему нельзя было так ходить.

А Доминик, не меняя сосредоточенного выражения лица, его слушал, а затем взял офицера и пронеся через всё шахматное поле, поставил прямо к чёрному королю. А за спиной у офицера, чуть правее, белая пешечка. Та, о которой так много говорил Каракозов в своей предварительной речи. И чёрному королю не съесть офицера, не закрыться, не отойти.

– Шах и мат, – уверенно сказал Доминик, в звенящей тишине.

– Погоди! – взмолился Миша, отказываясь верить очевидному. – Этого не может быть. Я не могу проиграть. Это фокус какой-то!

И, словно призывая соперника к порядку, мысленно говоря: «Это вам не карты, а шахматы», он строго посмотрел на Доминика.

Но мальчишка не испугался строгого взгляда, не отвёл глаза в сторону, как шулер, уличённый в махинациях. «Дурак с рождения» снисходительно улыбнулся и сказал:

– Это называется «сыграть красиво».

– Или же гамбит Дерезы, – подсказал Василий свою версию и захохотал смехом победителя.

Грешнов сразу воспрял духом, словно не Нинкин сын, а он лично выиграл эту партию у Профессора. А на кону стояла если и не сама жизнь, то уж точно Начинкина.

И Каракозов сообразил, что проиграл он не только партию в шахматы, но и наладившуюся было новую жизнь. Не контролируя себя, Профессор смахнул фигуры с шахматной доски, запрыгнул с ногами на подоконник и по-волчьи завыл.

Столь безумному его поступку никто не удивился. Все вели себя так, словно в подобной ситуации он и не мог поступить иначе. Гости даже и не заметили, как и когда Каракозов слез с подоконника, помог Василию и Доминику собрать разлетевшиеся по всему полу фигуры и ушёл.

Все уселись за стол и пьянка-гулянка началась.

В ту же ночь место в Нинкиной постели занял Василий. Но и после возвращения на своё, как Грешнов считал, законное место, он не мог успокоиться и вспоминал игру:

– За надменность наказан. А твой пожертвовал ферзя и – бац! Шах и мат. Мишаня, по-моему, от неожиданности…

– Да ну тебя! Успокойся.

– Точно, точно. Он-то Доминика за олигофрена держал. А тот ему: «Это называется – сыграть красиво». Умница! Король!

– Ты над всеми только смеёшься.

– Над кем я смеюсь?

– Например, над Залесьевым. А над ним смеяться нельзя. У нас же не было в стране сексуального образования. Это сейчас твоя десятилетняя дочь объяснит тебе, кто голубой, кто розовая. Мы-то жили в неведении. Помню, поцеловали меня в первый раз с язычком. Так я думала, – забеременела.

– Сколько лет тебе было?

– Пятнадцать.

– А меня в пятнадцать лет твой брат-уголовник в общежитие швейной фабрики к бабам возил.

– Какой брат?

– Толя—Начина. Ага. В туалет там пошёл, слышу, бабы на общей кухне смеются и той, к которой он меня определил, говорят: «Мальчишка-то вкусный, а мы голодные. Придётся делиться». И гогочут, как вороны в осеннем лесу. Главное, цинковый бак стоял на четырёх конфорках, всю плиту занимал. Вода в нём кипела. Я решил, что они меня сварят. За людоедок их принял, убежал.