Текст книги "Учебка-2, или Кто в армии служил, тот в цирке не смеётся!"

Горелый смотрит озадаченно-восхищенно, сраженный моей эрудицией.

– Ну, наверное, – реагирует он наконец на мое уточнение.

Кожа у головки прихватывалась прищепкой, дабы обезопасить этот важнейший членоэлемент от предстоящей процедуры. На твердую поверхность подкладывалось полотенце, на него собственно реконструируемый орган, вновь натягивалась кожа, приставлялось орудие, верхний конец которого тоже обмотан полотенцем или тряпкой и наносился короткий, несильный удар. Кожа в этом месте двойная и искусство мастера заключалось в том, чтобы, точно рассчитав силу удара, пробить только первый слой, после чего в образовавшееся отверстие пинцетом запихивался шарик. Конец инструмента затачивался так, чтобы рана получалась рваной, так потом быстрее заживало. Количество шаров не регламентировалось, зависело от желания и уровня терпения оперируемого. Кто-то ограничивался одним шариком, а кто-то делал себе кукурузный початок, надеясь в дальнейшем стать сексуально-неподражаемым.

– Короче, оттягивает, приставляет зубило – и хлоп рукой, резко так. Получилась пробоина сантиметровой длины. Крови мало, он туда один шарик зарядил, потом второй, быстро так, и они уже внутри, а аккумуляторщик побелел и завалился на бок, его давай по щекам… Потом вату одеколоном смочил и забинтовал конец, через неделю зажить должно. А у некоторых, говорят, загнивает, если грязь затащат, и я вспомнил про свой палец указательный.

– Себе тоже, что ли, хочешь сделать? – интересуюсь я.

– Нет уж на хер, я сам чуть было не отключился. Вот слышал – усики делают, это, говорят, вещь.

– Как это?

– Уздечку под «шляпой» прокалывают, просовывают леску и концы оплавляют. А как не надо станет, отрезал с одного края, да вытащил. Фикса еще говорил, что у него после первого раза уздечка лопнула.

– Это бывает, когда она в головку врастает, – в очередной раз поражаю я собеседника своими познаниями.

– А Большой рассказывал, как ходил к одной, гандон импортный достал где-то. Когда стал вынимать, она взяла, да зажала, – ну, резина растянулась, а она как отпустит, а ему как щелкнет…

– Да пиздит он все…

Подобные темы нередко муссируются в однородной мужской среде, а информация подается в более примитивно-доступной форме.

Все это время Хусанов с неподдельным интересом прислушивался к нашему разговору и даже что-то тихонько блеял на родном наречии, перемежая свой монолог русскими междометиями и предлогами. А Горелый продолжал тему:

– У нас, на гражданке еще, тюремщик откинулся, так он рассказывал, что у них там один головку как-то хитро надрезал, и, короче, когда встает, она розочкой раскрывается. Для бабы кайф вооще…

– Да ладно!

Хусанов при этом, улыбаясь, одобрительно закивал головой и что-то радостно чирикнул.

– Чего это он? – озадачился в очередной раз Серега.

Служил Хусанов уже второй месяц и по-русски кое-что должен был соображать.

– А может у него розочкой? – попытался я пошутить.

– А хрен его знает… Эй, урюк, сюда иди!

Узбек делает три шага в нашу сторону.

– Трщ сржнт, крст Хусанов по ваш прикзан прибл!

– Ну ладно, ладно… – обрывает Горелый его служебное рвение. – У тебя что, розочкой что ли?

Хусанов радостно кивает.

– Ну не хера себе! Покажи.

Тот начинает мяться и опять что-то булькает на своем синтезированном языке, из которого я с трудом разобрал исковерканное слово «нельзя» и еще что-то в этом роде.

– Чего? Че ты ломаешься, как целка? Показывай давай! – мгновенно утратил терпение Серега и уже более миролюбиво добавил:

– Здесь все свои…

Вздрогнув, Хусанов закатил к потолку глаза, видимо позиционируя таким образом свое отсутствие при данной процедуре, и стал неуверенно расстегивать ширинку. В душе моей на мгновение поселилось сомнение в том, что ему удалось до конца разобраться в теме нашего разговора, но любопытство взяло верх и два крепких сержантских затылка сблизились в томительном ожидании.

Через несколько секунд взору нашему явился небольшого размера пенис, отличающийся от среднестатистического славянского варианта, пожалуй, лишь непривычной смуглостью да традиционным мусульманским обрезанием. Два исследователя, пораженные вирусом рецидивирующего естествознания, склонились перед разверзшимся солдатским гульфиком для более детального изучения редчайшего экспоната. Прошло секунд пять, и Горелый, уже в который раз за сегодняшний вечер, озадаченно констатировал:

– Хер как хер…

А низ моего живота сковал подкативший приступ неудержимого хохота. Хусанов же, опустив руки по швам и предоставив нам полную свободу осмотра своей реликвии, продолжал смотреть в потолок, демонстрируя всем своим видом целомудренную покорность. Интересно, что он думал в этот момент о двух странных русских сержантах, проявивших вдруг неожиданно глубокий интерес к его скромному азиатскому достоинству. Со стороны мы, возможно, напоминали добрых военных урологов, проявляющих трогательную заботу о подчиненном. Прошло несколько мгновений, надежда на чудо улетучивалась, а Серега уже наливался малиновым гневом.

– Ах ты, гнида! Ты что же, гад, наобещал, а теперь нам с сержантом Ереминым своим хреном копченым в лицо тычешь?

И так и не распознав до конца загадочной русской души, Хусанов с тихим стоном стек на пол по наклонной дверце оружейного шкафа. Я же уже заваливался с лавки на пол, не в силах больше сдерживать рвущиеся наружу рыдания, краем слезящегося глаза заметив, как присоединяется ко мне согнувшийся пополам Серега, загоняя приходящего в себя узбека в полную прострацию.

Через два дня в дивизию приехал командующий округом. Казармы надраили, полы натерли, в санчасти выдали новую робу. В столовой на один день заменили посуду новой, невиданной доселе, пластмассовой. Наряд же обрядили в фартуки и колпаки. В первой показательной батарее все выровняли по нитке, отбили кромки и подушки и спали на табуретках и полу на случай внезапного появления высоких гостей. После завтрака личный состав разогнали по окрестным лесам, дабы бедолаги курсанты не шокировали своим видом пекущееся об их счастливой службе начальство. Оставили только подготовленный и соответственно снаряженный минимум.

Генерал заехал днем и пробыл совсем недолго, получив заверения, что личный состав усиленно занимается в поле, согласно плану мероприятий.

А еще через день, около двенадцати ночи, когда я как всегда возился со своим взводом, ко мне подбежал дневальный:

– Товарищ сержант, вас старший лейтенант Круглов требует.

– Где он?

– В ленкомнате сидит.

Захожу в ленкомнату.

– Вызывали, товарищ старший лейтенант?

Круглов вальяжно развалился на табурете, из-под стола торчат надраенные хромачи, фура сдвинута по-дембельски, на затылок.

– Ты журнал по боевой подготовке заполнил?

– Я уже докладывал: больше половины взвода в командировке на сенокосе, шестеро на развертывании, двое в санчасти…

Заполнение журнала требует точных личных данных по каждому бойцу, взятых из документов, которые у них на руках, – то есть номера военных и комсомольских билетов, оружия, противогаза и т. д.

– Слушай, Еремин… – прерывает меня Круглов. – Ты что думаешь, я не вырублю тебя с двух ударов?

Вопрос, конечно, интересный. Честно говоря, я об этом совершенно не думал. На секунду мелькает мысль – почему именно с двух, откуда такая цифра, чего ж не с одного? Круглов довольно ухмыляется, наслаждаясь собственным превосходством. Я же держу паузу, старательно наливая лицо откровенной тупостью, со стороны, наверное, напоминая в этот момент приветливого дегенерата.

– Думаю, что нет, товарищ старший лейтенант, – старательно выговариваю я каждое слово, придавая интонации дебильноватый оттенок. – Согласно приказам министра обороны 025 и 0100, доведенным до нас начальником политотдела дивизии, в стране в настоящее время развернулась бескомпромиссная борьба с неуставными отношениями среди военнослужащих…

Круглов, классический белокожий голубоглазый блондин, начинает розоветь бесформенными, многочисленными пятнами от шеи до ушей.

– Пошел на хуй отсюда… – растягивает он слова, с трудом сдерживая закипающую ярость.

На хуй так на хуй, меня уговаривать не надо. Как с ним дальше служить? Что теперь будет?..

На следующий день неожиданно уехал Малыш. Он отыскал меня в курилке.

– Леха, у тебя деньги есть?

– Тебе зачем?

– В Москву еду.

Кто-то за него конкретно похлопотал, и его забирают служить в спортроту в Лефортово. Будет бороться за ЦСКА. Отдаю ему последний трояк, мы обнимаемся. Жалко, хороший парень, единственный приличный москвич, шпана арбатская. Где мы теперь чай пить будем? Тогда я еще не знал, что с Малышом мне предстоит пересечься еще не раз.

А еще через день меня вызвали к командиру дивизиона. Вернее, командир был в отпуске, и за него сейчас его заместитель, майор Петров. Я спускался по лестнице на первый этаж, где располагался штаб дивизиона и мучительно ломал голову, по кой хрен я ему понадобился? Коротко стучу в дверь.

– Разрешите, товарищ майор?

– Заходи.

Петров сидит за столом и что-то пишет. Ожидать от него можно все что угодно.

– Сержант Еремин по вашему приказанию прибыл.

– Как служба, Еремин?

– Да не жалуюсь…

Петров отрывается от бумаг и строго смотрит своими пронзительными черными глазами. Я невольно съеживаюсь.

– А вот на тебя жалуются. Что у тебя там с Кругловым?

Вот оно что. Взводный, исчерпав все ресурсы, просто тупо настучал.

– Да не понимаем мы друг друга, товарищ майор. Психологическая несовместимость, в общем.

Майор смотрит с интересом и совсем не враждебно.

– А сколько тебе лет, сержант?

К чему это он? Отвечаю настороженно:

– Двадцать три, товарищ майор.

– Ну, так ты уже старый. Тебе уж служить не положено.

Я неуверенно жму плечами, не зная, как комментировать данное умозаключение. В общем-то я не против.

– Слушай, может тебя в тренажеристы перевести?

Совершенно неожиданное предложение. Взвод тренажеристов состоял из восьми человек под командованием прапорщика Шикова, раздолбая и пьяницы. Тренажер – комплекс аппаратуры, имитирующей пульт управления реактивным противотанковым снарядом, который монтировался в КУНГе на базе ЗИЛ-157. Тренажерист – специалист, способный подключить, настроить, развернуть в поле, отремонтировать тренажер, обучить на нем курсантов, и к тому же водитель категории «С». Я не обладал ни одним из этих достоинств, хотя теоретически подходил, имея все-таки высшее техническое образование и реальные водительские права, хоть и категории «В». А вообще, настоящих специалистов во взводе было двое-трое, остальные блатные, оставленные здесь служить по чьей-то высокой просьбе, а также нужные люди, занимающие должности, не предусмотренные батарейным штатом. То есть писарь – делопроизводитель, командирский водила, тот же Большой, как перспективный спортсмен, и другие. Я даже растерялся, так как плохо представлял, что нужно будет делать, и поэтому сомневался, справлюсь ли.

– Ладно, иди, думай, – вполне дружелюбно закончил беседу майор.

Метнув руку к пилотке и крутанувшись на каблуках, я в задумчивости покинул территорию штаба дивизиона. Уже оказавшись в расположении первой батареи, где собственно и базировался штаб, краем уха уловил, как в канцелярии замполит дивизиона майор Мизин лишал очередного молодого сержанта иллюзий по поводу изворотливости его микродембельского ума:

– Я старый, лысый майор, и вы хотите меня наебать?

Поднимаюсь к себе, на третий этаж, меня ждут.

– Ну, чего вызывал? – кидается ко мне Большой.

– Круглов, сука, заложил.

– Во гад!.. И чего?

– Петров предлагает в тренажеристы перевестись.

Я уже упоминал, что Круглова в дивизионе не любили – ни начальство, ни подчиненные. А уж неспособность справиться со своим сержантом или найти с ним общий язык априори не вызывала уважения. Возможно, поэтому Петров так и отреагировал.

– Ну а ты чего? – не унимается Большой.

– Да я даже не знаю…

– Ты че, дурак, что ли? И думать нечего, – вступает в разговор Богдан Наконечный. Богдан, кстати, реальный тренажерист и водила классный. – Да я тебя научу. Ты представь – свобода, личного состава нет, Шикова днем с огнем не найдешь.

Как люто мы ненавидели Наконечного полгода назад. Именно его, больше всех из молодых сержантов. Вот переодеть, напялить кепи с трезубцем на тулье – настоящий боец УПА получится, полицай-оуновец. А какой клевый пацан оказался, из нынешних черпаков самый нормальный.

Но долго думать мне не пришлось. На следующее утро объявили, что с этого дня я продолжу службу во взводе тренажеристов. И в связи с моим новым назначением в батарее произошли некоторые кадровые перестановки.

Мое место занял Саня Молодцов, бывший на тот момент «комодом» в третьем взводе. На его место перевели Горелого, так как в первый взвод вернулся опальный либерал Зотов. А я даже как-то немного растерялся от неожиданно свалившейся на меня бездеятельности. После завтрака со своими новыми коллегами отваливаю в сторону учебного поля, где базируется половина вверенной нам материальной части. Минуя стадион, под началом Богдана мы углубляемся в окрестный сосняк, с нами еще Большой и Вова Макаров.

Вова блатной. Его отец – главный инженер одного из богатейших в области совхозов-миллионеров. Говорят, что он по-братски помогает родной армии, в лице командира полка, стройматериалами. В любой воинской части идет бесконечная стройка. Результатом этих трогательных отношений явилось то, что Вова служит почти на родине и имеет возможность периодически посещать отчий дом. Иногда, по пятницам, в районе КПП прорисовывалась папина «Нива», и Вова исчезал на выходные. Парнем он был застенчивым, закомплексованным и малообщительным. Над ним подсмеивались и по-доброму издевались. Но его уважали за то, что своим привилегированным положением он никогда не кичился и порой даже тяготился и стеснялся, когда его в очередной раз забирали домой. При встречах же с командиром полка, тот персонально жал ему руку.

Однажды, будучи в наряде по столовой, мы стали невольными свидетелями папиного приезда. В большой зал вихрем ворвался командир:

– Макарова ко мне!

Через минуту тот, облаченный в грязную подменку «масел», уже черепешил на полусогнутых в сторону громогласного источника неистребимой походкой неуверенного в себе человека.

– Вол-лодя! – растянул подполковник рупор в радостной улыбке.

И Вова неуверенно сунул вялую ладошку в протянутую навстречу широкую командирскую пятерню, легким движением которой решались сотни сгрудившихся в этом периметре судеб.

– Ну, где же ты ходишь? Давай бегом в батарею, переодевайся и на КПП.

Володя тихо вздыхал, виновато глядя на окружающих товарищей, и понуро плелся в сторону выхода. Мы даже подбадривали его:

– Чего ты? Выломилось, так пользуйся. Любой бы на твоем месте пользовался.

В понедельник его возвращали.

А сейчас мы брели по горячему песку и умирали от желания спать. Я вообще не помнил уже, когда высыпался.

– Богдан, давай уже на массу где-нибудь, хоть сколько… – ныл Большой.

– Ладно, хер с вами.

Мы валимся прямо на раскаленный склон ближайшей сопки и тут же отключаемся. Проходит около часа.

– Подъем! Хорош дрыхнуть, – расталкивает нас Богдан на правах старшего, а то так бы и спали до обеда.

Я сажусь на песке, башка гудит от перегрева, около ее отпечатка на песке традиционная слюнная лужа. Пропитанное потом х/б прилипло к телу, половина лица, как кусок наждачной бумаги, склеено мельчайшим абразивом. Ощущение полного отсутствия воли к каким-либо действиям, но час глубокого сна неплохо восстановил организм.

В боксах на учебном поле стояли две наши машины. Богдан вскрыл КУНГ, и я приступил к освоению новой специальности. Сегодня он ограничился тем, что показал, как тренажер включается, а в дальнейшем я довольно быстро освоил и способы его настройки.

Вечером заступаем в караул, слава богу, иду первым разводящим. В прошлый раз меня, как ЗКВ, поставили помощником, а начкар достался – дурной взводный из первой батареи, отличавшийся от своих собратьев холерическим характером, повышенной крикливостью и шитыми звездами на старлейских погонах, входившими тогда в моду. У офицеров свои примочки, чтобы выделиться. Помначкаром с одной стороны хорошо, посты разводить не надо, но если начальник мудак, целые сутки тяжко находиться с ним в тесном контакте. Поспать толком не даст да еще мозг вынесет. Единственный положительный момент – рассказал он забавный случай, произошедший в соседнем полку.

В офицерской камере на гарнизонной губе сидели майор с капитаном…

Капитан недавно получил майора и решил это дело обмыть. Майор же был на тот момент подполковником. В разгар праздника подполковник вдруг заметил новоиспеченному майору:

– А ты все-таки еще не старший офицер.

– Как это не старший офицер? Извини, два просвета, большая звезда…

– Нет, пока еще не старший… – продолжал гнуть свою линию собеседник.

– Да как не старший? – заводился оппонент.

В общем, слово за слово, алкоголь, повышенная чувствительность, возбужденность… Дело закончилось дракой, после чего оба были понижены в звании. И теперь, сидя на губе, уже другой новоиспеченный майор с чувством непоколебимой правоты вещал вернувшемуся в капитанство товарищу:

– Я же говорил, что ты не старший офицер…

Вот и родная караулка. Меняем третью батарею. Помощник с теми, кто сразу не заступает, принимает помещение, территорию, имущество. В который раз не хватает ножей, которыми никто не пользуется, и в который раз воруем их в столовой, где ими тоже никто никогда не пользуется. Заколдованный круг какой-то.

Я отправляюсь с их первым разводящим менять посты. Подходим к штабу, я еще не знаю, какая неприятность постигнет меня здесь завтра вечером. Ну вот, посты разведены, старый караул свалил, команда ушла за жратвой, можно расслабиться.

Часа в три ночи мирно играем с Горелым в шашки, когда комната начальника караула взрывается тревожным зуммером. Сигнал идет с первого поста.

– Еремин, твой пост, сгоняй, проверь. Опять супостаты знамя ебнули… – традиционно непритязательно шутит старлей Серебров.

– Похоже, часовой завалился, – констатирует Серега.

– Что, теперь полк расформируют, товарищ старший лейтенант? – демонстрирует Серега глубокое знание устава. Старлей лениво хихикает.

Я захожу в здание штаба. Помдеж и дежурный по штабу сержант хитро переглядываются и начинают демонстративно ржать. Поднимаюсь на второй этаж, с «квадрата», натянув как тетиву автоматный ремень (того гляди лопнет), на меня преданно таращится часовой. На лбу багровеет здоровенный рубец, уже начиная трансформироваться в фиолетовую гематому. Все ясно – уснул и, завалившись с «квадрата», шарахнулся лбом об ограждение поста. Все поле вокруг «квадрата» на сигнализации.

– Спал?

– Никак нет.

– А сигнализация почему сработала?

На лице бойца отображается напряженная работа мысли.

– Сама, что ли? – прихожу ему на помощь.

– Так точно! – радостно децибелит часовой.

– Не ори, я не глухой. А шишка на лбу откуда?

– Не могу знать! – необыкновенно удачно выкручивается страж полковой святыни.

Спросонья он не в состоянии придумать ничего правдоподобного. Я в его пору, чтобы не рухнуть, садился на пирамиду, которая имеет небольшой удобный выступ. Ноги при этом оставались на «квадрате», а тело принимало довольно устойчивое положение. Разглядываю бедолагу: это тот, который был со мной в командировке, у которого на левой руке сантиметровый обрубок вместо мизинца. Шустрые «комоды» с его взвода уже нашли применение его недостатку. Таскают бойца в другие подразделения и спорят там с сержантами, что он может мизинец полностью в ноздрю засунуть, или в ухо. Говорят, уже бритвенный станок выиграли. Ладно, ты у меня ночью отработаешь. Сообщаю по переговорнику, что тревога ложная, знамена на месте и расформирование нашей части в очередной раз откладывается.

Днем, в бодрствующей смене, со скуки наблюдаю, как «фишка» у пирамиды с автоматами упорно борется со сном. Вот тело слишком неестественно для сидящего на табуретке вытягивается, потом в разрезе глаз проявляются страшные белки, какое-то время еще сохраняется неглубокий прищур, и, наконец, веки окончательно смежаются. В этот момент сон еще очень чуток, и я выдерживаю необходимую паузу. Затем подхожу и несколько раз окликаю горе-охранника по фамилии. Реакция нулевая, в этот короткий период сон достигает максимальной глубины. Я не торопясь выгребаю из пирамиды автоматы и складываю их под топчан в спальном помещении, после чего занимаю прежнюю позицию. Теперь ждать. Долго в таком натянутом положении дух спать не может. Минут через пять он теряет равновесие и, мотнувшись в сторону, все-таки успевает в последний момент удержаться на табуретке. Глаза резко открываются, через несколько секунд взгляд принимает осмысленное выражение. Он воровато стреляет зрачками по сторонам и, убедившись, что никто ничего не заметил, продолжает нести свою нелегкую службу. Минут через десять я решаю сообщить ему, что данное мероприятие не имеет уже столь глубокого смысла. Отсутствие в пирамиде оружия является для него полным откровением, и из состояния шока его выводит мощный, отрезвляющий «фофан».

Теперь ближайшие полчаса его службы будут посвящены углубленному изучению, совмещенному с чтением вслух статьи УК о мерах наказания за утерю холодного и огнестрельного оружия. Кстати, за огнестрел там до семи лет. После чего я великодушно сообщаю ему о месте нахождения пропажи.

Прошлый выходной на КПП приходил Олег, мой друг детства, у которого мне уже довелось бывать здесь в гостях. Он приехал в очередной отпуск, собирался жениться и хотел видеть меня в роли свидетеля на празднике жизни. Сказал, что свадьба должна состояться через неделю, подробности он сообщит. Решаю подойти к комбату, чтобы, сославшись на родственные связи, отпроситься на такое желанное для любого солдата мероприятие.

Я разводил последнюю смену. Мы вышли из здания штаба и привычно свернули за угол, когда меня окликнули. Это был прапорщик Соловьев, тоже одноклассник, комсомольский секретарь нашего дивизиона. В нескольких метрах на скамейке сидели три офицера, чему я не придал особого значения. Чтобы не светиться толпой, я отправил своих караульных вперед, а сам задержался с прапорщиком. Он сообщил день и время свадьбы. В этот момент в нашу сторону обернулся сидящий с краю капитан Лебедев, начальник секретной части. Это он прошлой осенью забирал нас с пересыльного пункта.

– Сержант, ко мне!!! – неприятно резануло слух.

По сути, он прав. Перемещение караульных по территории без сопровождения разводящего является грубым нарушением устава. Я получаю по полной программе, а заодно и прапорщик, и вдогонку слышу до боли родное: «Опять вторая».

Перспектива свадебной гулянки начинает выглядеть весьма туманно. На следующее утро я все же подхожу к комбату со своей просьбой, понимая, что вероятность положительного ответа даже не нулевая, а практически отрицательная, если такая бывает. Ему уже доложили и продули дымоход, и поэтому взгляд, которым он меня одарил, не оставил сомнений, что с этого дня я больше не принадлежу к славной когорте гомо сапиенс. Попытка Соловьева объяснить ситуацию и взять вину на себя тоже не увенчалась успехом. Погоны представителей героической профессии катят против капитанских лишь в том случае, если прапорщик занимает материально-ценностную должность типа заведующий продовольственным, вещевым, ГСМ складом, начальник столовой и т. п. Идеологический сектор не тянет в силу малоуважаемости профессии и маломерности в данном случае самой должности.

Я уже окончательно распростился с надеждой, и мне искренне сочувствовали близкие сослуживцы. Однако накануне свадьбы, в пятницу, я увидел на территории полка гражданского, который направлялся к зданию штаба. Это был отец Олега, директор местной школы, уважаемый в гарнизоне человек, бывший фронтовик, через руки которого проходили все офицерские дети. Пришел просить за меня. Я вспомнил, как в детстве, бывая у Олега в гостях, страшно завидовал ему, когда, вставая у отца за спиной, он нащупывал у того под ребром оставшийся с войны осколок. Иногда он доставал отцовские награды: орден Славы, тяжелую, огромную медаль «За отвагу» с силуэтом танка Т-28, «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина». Он каждый день мог играть ими.

Вопрос по поводу моего присутствия на свадьбе решился в итоге положительно. Меня вызвал комбат и, не скрывая досады, сообщил:

– Завтра идешь на свадьбу. Но попробуй там хоть рюмку выпить. Сгною…

«Как же», – подумал я про себя, но вслух произнес:

– Так точно!

Теперь уже капитанские погоны не тянули против подполковничьих.

Мы подобрали парадку по размеру, и в субботу, после завтрака, я отчалил. Свидетелем на свадьбе я был впервые. Свидетельницей же была одноклассница Олега, Светлана, которую я, правда, не помнил. Очень даже интересная девушка, новоиспеченный доктор, и я, по долгу свидетеля, а также из личного интереса, начал оказывать ей знаки внимания. Наверное, очень неуклюже, так как за последний год совершенно отвык от женского общества. И вообще, окунулся в совершенно непривычную для меня атмосферу гражданского праздника.

Сначала ездили в соседний поселок, в ЗАГС, где мы со Светланой засвидетельствовали своими подписями состоявшийся брак. Затем в ближайший райцентр погулять и, как тогда было принято, возложить цветы великому кормчему и погибшим солдатам. Затем вернулись в гарнизон, где свадьба продолжилась в местной школе. За столом я даже произнес короткую пламенную речь, хотя в ту пору испытывал некоторые трудности с длинными монологами, но уже принятый допинг помог мне справиться с непростой задачей. Памятуя о наказе командира батареи, крепкими напитками я не увлекался, но особо себя и не ограничивал.

Но праздник закончился. Света вызвалась меня проводить. Мы не торопясь шли по городку, и я узнавал знакомые с детства места. Детская память хваткая, под ногами до боли знакомые выбоины на асфальте, переходящие в посыпанные шлаком дорожки. Все только как-то уменьшилось и сузилось. А вот горка, срываясь с вершины которой мы неслись сломя голову на первых велосипедах-трансформерах, которые переделывались из трехколесных на двух. Литые узкие шины, полное отсутствие тормозов и никакой амортизации. Выпученные глаза, бешено вращающиеся педали и жесткая отдача каждой выбоины в незакаленный жизнью организм делали этот спуск умопомрачительно опасным и захватывающим. Теперь она сгладилась так, что и горкой-то не назовешь. А вот местная достопримечательность – памятник великому Ильичу, выкрашенный серебрянкой. В легкой поступи он указывает рукой в сторону стадиона, как бы приглашая прохожих вести здоровый образ жизни. В памятном 67-м мы как-то шли мимо него гомонящей гурьбой. Кто-то нашел в песке юбилейный рубль с его изображением, и остальные пухли от зависти до самого вечера. Напротив небольшой сосняк, теперь уже изрядно подросший, а тринадцать лет назад был пушистый метровый подлесок среди зарослей дикой вишни, которую в незрелом виде мы использовали в качестве боеприпасов для плевательной трубки. А в спелом – потребляли в огромных количествах, несмотря на ее мелкий, непрезентабельный вид. И не было ничего вкуснее. В сосняк же мы по-партизански заползали, когда темнело, подслушивали разговоры проходящих мимо взрослых и шпионили за целующимися парочками. А иногда, не выдержав, смеялись или что-то выкрикивали, пугая прохожих.

Мы шли, окутанные теплом летнего вечера и разговаривали обо всем – дружбе, любви, детстве, жизни. Она нравилась мне – умная, красивая, милая. К тому же почти год зазаборной жизни будоражил молодой организм. Но настоящий солдат не должен показывать своего состояния, так мне почему-то тогда казалось. С Валентиной, которую я какое-то время считал своей девушкой, мы почти не переписывались. Света держала мою пятерню в своих маленьких ладошках, нежно массируя осторожными докторскими движениями покалеченный палец, рассказывая о каких-то приспособлениях, резиновых колечках, позволяющих разработать негнущуюся фалангу. Я не очень понимал, как можно заставить гнуться то, чего практически нет, но слушал с удовольствием. Порой, задерживая в своей огрубевшей лапе ее легкие пальчики немного дольше, чем требовала ситуация, я испытывал уже забытое удовольствие, с радостью отмечая, что в голове моей совершенно не возникает крамольно-похотливых мыслей.

Мы расстались у местного ДО, и хоть вольная у меня до двенадцати ночи, я не пошел по трассе к КПП, а тайными проулками пробрался к пролому в заборе со стороны автопарка. Проломом пользовались все, это был самый короткий путь, прямо от ДОСов, дабы не обходить бесконечный забор. Просочившись мимо крайнего дома, подсветившего мой путь окошками потусторонней жизни, я на минуту остановился у чернеющего проема, чутко вслушиваясь в темноту. Ничего не выдавало чужого присутствия. Я, конечно, не думаю, что Пургин такой идиот, чтобы торчать в казарме до ночи с целью уличить меня, но береженого бог бережет.

Достаю из кармана предложенное Светланой ноу-хау. Маленькая, плоская, круглая баночка красного цвета, с золотой звездой на крышке. Меновазин, или попросту «вьетнамская звездочка». Отковыряв крышку, черпаю мизинцем, густо намазываю в глубине носа и несколько раз глубоко вдыхаю. Теперь наличие алкоголя в организме может определить только медэкспертиза, легкие впитывают резкий аромат бальзама и на выходе невозможно понять происхождение запаха. Стою еще пару минут, наслаждаюсь свободой, не отрывая взгляда от мерцающего огнями ближайшего ДОСа. Наконец решительно проваливаюсь в черную дыру, мгновенно растворяясь во мраке полковой территории.

Судьба моей неожиданной знакомой сложилась трагически. Она вышла замуж за офицера, у которого после афганской контузии развилась серьезная эпилепсия, а сама через несколько лет неожиданно умерла от острого лейкоза после рождения второго ребенка.

Я без труда проник в казарму, дневальный на тумбочке подтвердил предположение об отсутствии комбата. Горелый с Большим не спали, ждали меня. Я высыпал из кармана несколько шоколадных конфет.

– Пил? – спросил Серега, с любопытством наблюдая за моими неуверенными движениями.

– Вообще ни грамма, – честно соврал я.

– Да ладно, мотаешься как шланг, и глаза… – вступил в диалог Большой. – А ну, дыхни!

Я с готовностью дунул в каждое лицо загадочным выхлопом.

– Слушай, ни хрена не пойму, чем пахнет, – констатировал Горелый.

Ноу-хау работало.

Наступило утро. Под гомон пробуждающейся казармы я продрал опухшие глаза. Мимо, по центральному проходу, с полотенцем на шее шел Шура Молодцов.

– Леха, день минус! – радостно сообщил он, отбросив в прошлое еще одни сутки нашей постылой службы.