Текст книги "Небо цвета влюбленного кота"

Небо цвета влюбленного кота
Алексей Егоров

© Алексей Егоров, 2017

ISBN 978-5-4485-9580-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Небо цвета влюбленного кота

Кто-то не совсем умный разделил этот мир на два фронта. Черное и белое, плохое и хорошее, ночь и день. Мужчина и женщина. Да и нет.

Удивительно рассуждать об этом, особенно зная, что у души женское начало. Черного и белого цветов в природе не существует. Что для одного хорошо, для другого – плохо. Во многих Балканских странах да – это нет, и наоборот.

А что же остается?

А остается… любовь.

Вот уж что точно не разделить. Если есть, то есть. Если нет…

В глазах женщин, которых я знал, отразилась вся моя правда. Отразилась так честно и непосредственно, что даже стало страшно. Захотелось на крышу, выпить залпом бутылку красного вина и спеть старинную французскую песенку о коте, влюбленном в радугу. Кот был глуп и не понимал, что радуга – это всего-навсего свет, преломленный в дожде. Так просто: немного воды и света, немного любви и цвета. Говорят, что влюбленные коты видят только один цвет. Синий.

Для любви котам нужно так мало. Любить. Синий цвет. Крыша.

Однажды я ей сказал:

– Когда ты смотришь на меня, я счастлив.

– Что это такое? – спросила она.

– Это когда ты точно знаешь, что чистое синее небо где-то высоко над головой, но вдруг оно обрушивается на тебя всем своим великолепием. Поглощает и окутывает все твое сознание. И ты понимаешь, что небо – это то, что внутри тебя. От этого немного щекотно в области груди, но довольно терпимо. Только страшно.

Страшно потому, что твое небо в данный момент над головами миллионов людей. Для одних оно безоблачное и синее, такое же синее, как вода в океане. Для других – черное, как черничный кекс, пригоревший на противне в духовом шкафу. Для тебя – голубое с проседью перьевых облаков, как мазки на картинах Моне. Для меня… Стоит только усомниться – затянет черными тучами и прольется дождем. Или упадет, не удержится. И с треском, и вдребезги, на мелкие кусочки.

И нет в этом небе ничего святого или волшебного, покуда не окажется оно внутри и не защекочет. А потом и нас с тобой не станет, а оно переселится в другое сердце и там будет жить. Вечное, свободное, наше. И кот, прищурив глаза от ярко-синего, прочитает наивные детские стихи:

Немного воды и света,

Немного любви и цвета,

Немного, еще немного…

И нас поведет дорога

По небу, где высоко

Разлитое молоко.

Котам-то виднее, как устроен этот мир. И они, в отличие от тебя, точно знают, что такое счастье.

Любимая иллюзия

Оуш выдохнул тяжело и сказал:

– Сколько можно просидеть в тишине, наблюдая за каплей воды, испаряющейся с твоей лапки? Наверняка целую вечность, если сказать тебе, что жить ты будешь, покуда сидишь и наблюдаешь. А когда надоест, сразу же умрешь. Наверняка это был бы очень занимательный эксперимент. Ведущий к очередному бессмертию или скорейшей гибели от потери времени после отсутствия смысла жизни. Но мы с вами у пруда не сидим и за каплей не наблюдаем. Тем не менее смысла в том, что так удивительно проходит мимо нас, мы не видим. Или нам просто его не показывают в том виде, в каком оно и поддается пониманию. Это как растворенное в теплом молоке печенье. Раз – и оно есть, раз – и его нет.

Или…

Смысла во всем этом просто нет!

Но цепочка выводов потянет за собой много противоречий и потребует излишней доказательной базы. Если нет смысла, значит, и нет бога, счастья, веры, надежды… любви?

Зачем тогда люди все это придумали так, как придумали?

Именно «зачем», а не «почему». Потому что, по совету одного мудреца, который утвердился в мнении, что ответа на вопрос «почему» не существует в природе, мы с вами таких вопросов задавать не станем.

Предположим, что вас воспитывали в некой системе координат. Вас научили, что такое белое и черное, добро и зло, ночь и день. Вот кислое, а вот соленое, вот острое, а вот тупое. И вдруг вы сталкиваетесь с миром, где все наоборот. Точнее, все не так, как в вашем мире. И первое, что у вас происходит – это полное и безоговорочное отторжение данного мировоззрения. Но, в сущности, если просто остановиться и понаблюдать за противоположной точкой зрения, то начинаешь понимать, что жизнь здесь течет в том же самом русле, только не так, как думали вы. Но течет!

Вот пример. Вы жили и работали только днем – перешли в организацию, где только ночные смены. Здесь точно так же работают, только в темное время суток.

Вы ходили в лютеранский приход – потом ваши родители переехали по работе в Бомбей, и вы узнали о существовании Ганеша. Здесь тоже верят в бога, только он со слоновой головой.

Вы животное, а он человек. Вы с долгом, а он со счастьем. Тоже живое, но с каким-то смыслом жизни.

Если вы реально видите загвоздку в этих сравнениях, то есть вам очень существенны именно детали, а не суть, значит, вы вряд ли поймете смысл жизни непосредственно там, где его особенно-то и нет. И тем более там, где он есть. А если наша жизнь такова, то акт созерцания испаряющейся капли с вашей лапки на берегу озера имеет столько же смысла, как если бы он вообще никакого смысла не имел. Как сказал мудрец: «Осмысление мира – это доказательство его бессмысленности».

Я стоял и смотрел на него с вылупленными глазами. Никогда не думал, что мы, крысы, можем быть подобными! Говорят, он стал таким после того, как выбрался из железной бочки с отравленным зерном. И еще говорят, что он – легенда. Правда, об этом я стеснялся спросить его. Он был просто необыкновенным. Пожилой, с седой прожилиной вдоль спины, очень длинным хвостом и огромными серыми проникновенными глазами.

– Меня воспитали как и всех, – сказал я, – идти за лидером. Лидер всегда прав, ведь у крыс лидер всегда прав не потому, что он так решил, а потому, что все так решили. Но крысы из лаборатории, те, что белые с красными глазами, сказали мне, что у людей есть какой-то смысл жизни. Лидер посоветовал мне обратиться с этим вопросом к тебе, Оуш, вот я и пришел. Но ничего из того, что ты сказал, я не понял. Может, ты проще объяснишь мне, что это у людей за штука такая в головах? И еще ты про какое-то счастье говорил и еще много непонятных мне слов и понятий.

– Ты же хорошо воспитан для крысы – сказал Оуш, – а если так, то ты прекрасно должен понимать устройство твоего мира. Крысу воспитывают так, чтобы она знала, что такое долг. Долг – это именно коллективное решение стаи. Но ответственность в исполнении долга у каждой крысы индивидуальна. От каждого из нас зависит осуществление всего нашего предназначения. И вот когда цель стаи будет достигнута, долг считается выплаченным, это и называется счастье.

– Значит, счастье, именно мое счастье, – это когда у всех все хорошо. И я к этому причастен, да?

– У крыс это именно так, малыш, – Оуш тяжело выдохнул, – у людей немного по-другому. У людей абсолютное счастье называется эгоизм, и счастливым себя ощущает человек только когда он, это называется Я, и у него все хорошо. Человеческая природа не терпит жертвенности. Она скорее терпит ее присутствие, именно терпит… скрипя от злобы зубами и сверкая глазами. У людей признаком несчастья является полное несоответствие происходящего извне с тем шаблоном, что тщательно прорисован в сознании. «Все не так, как я хочу», – говорят люди и страдают. Что тебя еще заботит?

– Вы сказали «бог». Что это значит для людей? Что значит «вера»?!

– Про веру ничего не скажу. Кайфую с тех пор, как понял, что бог всегда здесь и сейчас.

Верить в бога глупо, наверное. Мы же, например, не верим в кофе или сахар. Мы просто знаем, что они есть.

Для меня здесь вообще ничего нет, кроме бога. И не важно, что нужно делать, чтобы его найти, – читать молитвы, петь «Говиндам ади пурушам» или ругаться матом. Каждый человек хочет, чтобы его любили таким, какой он есть, со всеми его закидонами и тараканами. И бог хочет.

Мы всегда думаем, что любим кого-то. Пока он молод и прекрасен. И никому в голову не приходит полюбить бомжа под лавочкой. Он для нас деградант и «фу, ну и вонь!». А бомж – всего-навсего один из тараканов бога. Не думал об этом?

Мечты сбываются. Чаще всего да. Но как-то не так и не тогда, когда хотелось бы. В моей жизни все сбывалось, но мне это было уже не нужно. А потом я понял, что мне вообще ничего не нужно, кроме того, что дает каждый новый день. У людей же все немного иначе. Он наказывает, он дает испытания. Крысы бы уже давно сошли с ума, если бы так думали. Крысы знают, что все происходит по формуле. Тебя же учили в школе сынок?

– О да, – отозвался я, – все во Вселенной записано математическим языком. И каждая душа в проекции очень длинной формулы постоянно совершает какие-то действия. Умножает, прибавляет или делит. И то, как и где ты сейчас живешь, зависит от твоих алгебраических действий в прошлом. Если, как говорится, ты в свое время умножил все на ноль, то через какое-то время неумолимо получи решение. И все, что тебя окружает, зависит только от этого. Бог тут ни причем, учитель, ведь так?

– У крыс так, у людей, опять же, все наоборот.

– Странные эти люди, – сказал я. – Если у них нет коллективного долга с вытекающей индивидуальной ответственностью, ведущей к общему счастью, зачем они тогда вообще живут? Бога не знают, счастья не ведают, зачем живут?

Я закрыл брошюру и выдохнул. Чтиво, что дала мне Оля, действительно было увлекательным. Я любил подобные головоломки и всегда обращал на них внимание в книжных лавках. А тут она:

– Возьми, почитай, потом в чате поделишься своим мнением. У нас это называется новая религия.

– У кого это «у нас»? – строго спросил я, но брошюру взял.

– Мы, – и она аккуратно наклонилась к моему уху и нежно прошептала, еле дотрагиваясь губами до мочки: – Новая религия.

Я поежился.

Но любопытство пересилило, и вечером после насущных дел я все же зашел на ее страницу. Она была очень красочной. В заголовке была кроваво-красная надпись: «У бога нужно просить только то, что он реально желает для нас. У него на нас свои планы. Вот только с нами они немного не согласованы».

Я улыбнулся, это было забавно.

Далее шел сам чат общения. Я кликнул на окно с именем «Оля» и начал читать:

«Что вообще веселит твою душу? Ведь что-то должно радовать и огорчать тебя? Бесить?! Балет, влажные салфетки, когда водят пенопластом по стеклу. Или аромат ландышей в душном, затхлом и спертом помещении. Такой зловонный и проникающий в любую дырочку аромат ландышей.

Или, возможно, что-то придает твоей жизни значимость. Лично для меня особая значимость появляется при простом, самом незатейливом. Например, зерна граната на детской ладони в лучах заходящего солнца. Это неповторимое зрелище. Или губы жирафа, ты когда-нибудь трогал губы жирафа? Это невозможно как приятно, черт побери. Секс по сравнению с этим – фарс. Поверь мне, малыш!».

Я не знаю, для кого она написала это послание, но, кликнув ниже на сноску «ответить», я набрал следующий текст:

«То, что ты дала мне про крыс, это, конечно, очень оригинально. По-твоему, крысы – это венец творения? Жирафа за губы я не трогал, да я, если честно, вообще никого за губы не трогал».

Я рассмеялся, но написал чистую правду. Встал, прошелся по комнате и немного размялся. Как вдруг от нее пришел ответ. Мой компьютер весело тренькнул в одинокой пустоте комнаты, и я, к своему удивлению, сломя голову понесся к нему.

«Сегодня очень захотелось надеть красное платье. Знаешь, когда осень, всегда хочется соответствовать. Как еще по-другому, я просто не знаю. Знаю, что, если выряжусь в это дурацкое платье и напьюсь красного вина до одури, выползу босиком на улицу и пойду по лужам. Возможно, я даже простыну и умру в эту осень. Но я так хочу этого.

Я не знаю, как это у всех. Я знаю, как это у меня. А у меня в голове поет Лана Дель Рей. И мы вместе с ней в этих дурацких красных платьях. А ты с кем?».

Я прочел и огляделся, в комнате я был явно один. Хотя мне на секунду показалось, что кто-то за мной подсматривает. Тем временем от нее пришло второе сообщение:

«Отвечаю на вопросы, – писала она, – если тебе интересно мое мнение, то я его, конечно, выскажу. Но я почему-то думала, что тебя заинтересует истина))).

Мое мнение таково: на земле нет венца творения. На земле все одинаковое. Дерево, цветок, крыса или человек – все одно и то же. Даже кучка дерьма из-под собачки и ты – одно и то же. Как тебе моя концепция?».

«Тогда зачем эта ваша брошюра», – быстро набрал я и поморщился. Мне было немного неприятно читать о том, что меня сравнивают с этим…».

«А теперь истина, – появился новый текст, – и она заключается в том, что ты, как и я, как и все вокруг, просто хочешь быть счастливым. А счастье – это… Вот для тебя, к примеру…

Хотя нет, я сейчас попробую объяснить, что это для меня, чтобы ты понял, что я имею в виду. Вот, предположим, ты есть у меня. И неужели ты не понимаешь, что счастье для меня – чтобы ты был рядом, когда ты нужен. А когда не нужен, чтобы тебя не было. Все очень просто. Это то же самое, если бы ты научился понимать все, что происходит вокруг. Ты бы понял, что самые болтливые существа на земле – это деревья. Самые влюбленные – собаки. И самые чувственные – блохи. А люди? Вот тебе и вопросик, так вопросик».

«И какое же место по твоей классификации занимаем мы с тобой? – набрал я.

«Ты дурак, что ли, – ответила Оля, – я же писала тебе, что мы все одинаковые, ну! Просто мы с тобой понимать мир должны начинать, учиться у них. У тех, кто этот мир и создал. У крыс».

«Хочешь сказать, что крысы создали нас с тобой?».

«Нет, ты точно придурочный, – появился текст, – я же тебе только что написала об этом, или у тебя комп глючит)))) Малыш, переустанови винду)))) Ты спишьььь…».

– Сама ты спишь, чучундра, – зло выругался я, но писать не стал. Тем временем от нее пришло новое сообщение:

«Учиться, да, нужно, но для этого мало только читать брошюры. Важно все. Никогда не знаешь, где «торкнет». Это может быть все, что угодно: музыка весны или осени или неправильно услышанный обрывок диалога на улице…))

Здесь нужно прежде всего научиться слышать себя… Там, внутри тебя, есть и твой слог, и твой звук, все есть, но вытащить это на поверхность – это уже искусство. И это всегда происходит вне нашего желания. Одного желания научиться чему-то мало.

Этому нужно позволить БЫТЬ.

Вот здесь, хоть тресни, но пока не созреешь – не сможешь))

Если из кожи вон лезть и искать то самое слово, уходит легкость. Без нее уходишь и ты сам. Если напишешь «тяжело», тебе не будут верить. Наверное, так, я не настаиваю на правильности сказанного, но помнишь фразу Высоцкого: «Я сказал – Горбатый!». Уверенно и мощно… Вот так же и своему внутреннему художнику ты должен скомандовать.

Хорошие преподаватели вокала буквально вытаскивают на поверхность голос своих учеников. Они его каким-то чудесным образом слышат задолго до пробивания им собственной скорлупы…

Вот теперь представь, что я – это тот самый преподаватель)) И кстати, дочитай брошюру до конца и последуй ее наставлениям, может, твоя жизнь и изменится. Это такая моя любимая иллюзия. Ладно, родной, мне пора мыть лапки и укладываться в норку… Чююююююс!».

Я выключил компьютер. Настроение было препоганеньким. Сильно захотелось выпить и закурить. Чего я не делал уже больше года. Я пошарил по карманам и вынул эту чертову брошюру. И действительно, я немного не дочитал ее до конца.

…Бога не знают, счастья не ведают, зачем живут?

– Как же все это понять, Оуш? – спросил его я.

Он принял очень величественный вид и посмотрел в пустоту дверного проема:

– Созидая все, нужно нести ответственность, – сказал он тихо и размеренно, а потом еще добавил: – А давая созданному право выбора, ответственность возрастает в сотню раз. Счастье человека – это бог рядом, когда он нужен, а когда не нужен, чтобы его не было.

– А на самом деле? – испуганно спросил я.

– А нет никакого «на самом деле», – улыбнулся Оуш, – есть просто те, кто это понимают, и есть те, кому это еще стоит понять. Передвигаясь на двух ногах, сложно понять смысл жизни. Еще сложнее тем, кто при этом много говорит, думает и рассуждает. Уж так мы с тобой это придумали. Уж так все вышло, сынок.

Я отшвырнул ее в сторону и направился к бару. Налил полный стакан виски и залпом засадил. Потом повторил еще раз. Я накинул ветровку и выбежал на улицу. Лил дождь, и ветер гонял по тротуару жухлую листву. Я подошел к мусорным контейнерам и яростно заорал:

– Эй вы, создатели гребаной реальности, выходите-ка сюда.

Помойка отозвалась молчанием. Потом что-то зашуршало, выглянула небольшая серая мордочка.

– Что, скотина, – ликовал я, – давай, зови своего Оуша, – пусть объяснит мне все по понятиям…

Я ткнулся в бак и начал руками ловить крысу. Она испуганно пискнула и, совершив немыслимый прыжок, рванула наутек. Ее длинный лысый хвост еще долго мелькал в темноте.

– Сука! – закричал я истошно и отрывисто. – Расскажи мне про смысл в моей дерьмовой жизни!

Я принюхался. А ведь действительно: судя по запаху, я не сильно-то отличался от того, с чем меня сравнивала Оля.

Лаванда у горного озера

«Я глаза твои с тихой грустинкой обмануть никогда не смогу», – это было первое, что я как-то сказал ей наедине. А зачем сказал? Для чего? Зачем люди вообще находят друг друга и говорят подобные слова? Ведь слова не умрут больше никогда, в отличие от людей. И, кружась над землей, слова эти, как снежинки, как сладкая вата, попадут на язык молодому поэту или поэтессе. И пиши пропало…

Потом и станут говорить, как толочь из воды в глиняной ступе розовое масло.

Для одних – просто слова.

Для других – смысл жизни.

Для третьих – сериал о несбывшихся надеждах.

Для меня…

Моя жизнь упорядочена до невозможности. Через минуту я начну обнимать тебя и нюхать твои волосы, через две в голову полезут философские причуды, через три ты развернешься и уйдешь из моей жизни.

* * *

Она так с нежностью посмотрела мне в глаза, что я сразу понял, что больше мы не увидимся никогда. Это произойдет очень обычно: сначала она будет ярко и увлеченно отвечать на мои длинные письма, перечитывая под матовым зеленым ночником мои стихи. Затем все меньше и меньше звонить, пока совсем не скинет вызов, а в коротком сообщении отпишется о невероятной занятости. Потом она исчезнет навсегда.

– Южная ночь – как черничный пирог: вся сладость внутри, – говоришь ты на прощание, провожая меня домой, в Новороссийск.

– Как же точно ты можешь подмечать все то, что так нелепо нас объединяет. Только толку от этой твоей точности нет совсем. Какой прок от пустой чашки, если весь кофе в кофейнике. Аромат есть, а желудок пустой.

– Не нужно так говорить и тем более думать, – говоришь ты, – особенно в дорогу. Я где-то читала, что катастрофы в пути вызывает душевная тяжесть.

– Это что-то новенькое, – обнимаю ее и пытаюсь запомнить запах ее волос. Лаванда у горного озера. Потом она будет сниться мне, погружая и перенося калейдоскопом иллюзий в наши с ней воспоминания, эта ее лаванда у горного озера. Эта моя лаванда у горного озера.

Моя жизнь упорядочена до невозможности. Через две минуты я буду сидеть в кресле и молча пялиться в иллюминатор, через двадцать самолет вырулит на взлетную полосу, через двадцать пять оторвется от земли.

Интересно, как выглядит этот чудак, изобретатель шампуня. Вернее, того ингредиента, который заставляет пахнуть скользкое мыльное варево как нежный цветок. Если бы все люди мылись простой теплой водой и каждый пах тем, чем пах, что бы осталось мне на память от нее? Аромат женщины, немного нежности, немного любви, чуть-чуть обольщения, зелень глаз, умопомрачительная улыбка, легкий оттенок нигилизма и перемешать все длинными стройными ножками. Шампунь с ароматом женщины – надо запатентовать.

И где я вообще ее нашел?

Удивителен вообще факт нахождения мужчиной женщины. Одни прямо-таки ходят по улицам и ищут, ссылаясь на определенные приметы. Рост, цвет или длина волос, наличие других не менее важных органов. Другие постоянно смотрят под ноги, боясь пропустить туфлю нужного размера.

Я ее встретил на улице, просто так встретил, и вот теперь просто так она уходит из моей жизни. Хотя что же я такое говорю?! Конечно, она не просто так стояла на остановке. Она была божественно необыкновенна, и ее челка сопротивляясь ветру, эротично подпрыгивала в унисон Шестой симфонии Шостаковича. Ведь такие вещи для мужчин не проходят просто так.

Но в жизни всегда и все происходит очень просто. Это только нам свойственно всему придавать необычный пафосный оттенок. Бытие не имеет объективного смысла, причины, истины или ценности. И это по большей части известно им, женщинам. А мы, как некий пласт конструктивного гумуса, продолжаем верить в сказки. Ведь самыми знаменитыми сказочниками всегда были мужчины.

Моя жизнь упорядочена до невозможности. Через десять минут мы наберем высоту, через пятнадцать по салону забегают встревоженные, но с очень красивыми прическами стюардессы. Через двадцать минут самолет упадет.

Интересно, что-нибудь в ее сердце екнуло? А у меня? Где она теперь, эта моя лаванда у горного озера? В воздухе невидимой ноткой повис шампунь с ароматом разбитого самолета.

Говорят, что душа после смерти тела якобы покидает его. Я не знаю, что такое душа. Я ее не видел. Не измерял линейкой и не взвешивал на весах. По телевизору ее тоже не показывали. Но я точно знаю, что произошло со мной после вышеописанных событий.

А произошло следующее.