Текст книги "Небо цвета влюбленного кота"

* * *

– Зачем? Все для него? – глупо спрашивали ее.

– А как же? – оторопев, отвечала женщина. – Он же…

– Да вырастет – и видали его.

А он вышел рано утром и больше не вернулся. Она спросила у старых людей, где искать. И пошла…

Она прошла очень много. Шла так долго, что, казалось, пролетела целая жизнь. Любые встречные мерно кивали ей головами, поили холодной водой, давали краюшку хлеба. Она ласково заворачивала его в платочек, благодарила и обещала съесть ближе к вечеру, обязательно съесть. Позже скармливала его у околицы голодным придорожным птицам. Мелко раскрашивала, молилась и кормила.

Обувь совсем износилась и была выброшена ею за ненадобностью. Так и шла босиком. Волосы, уже порядком поседевшие от времени, спутались. Фигура осунулась, кожа потемнела и от ветра и дождей стала грубой и невосприимчивой к трудностям нелегкого пути. Иногда ей казалось, что она больше и шагу ступить не сможет. Такая на нее снисходила усталость смертельная. И, смешиваясь с тоской и отчаянием, убивало самое главное – то, что еще давало ей сил, чтобы вставать и идти.

Идти зимой, когда она замерзала в степи, беспощадной к одинокому случайному путнику, ночному гостю, легко одетому и голодному. Леденящий холод мягко убаюкивал ее разум. Просил остановиться, успокоиться, уснуть. Прилечь у пушистого сугроба и впустить в себя смерть. Единственную подругу, идущую позади и не отстающую ни на секунду.

Идти весной, когда природа оживает, каждая букашка радуется жизни. И нет никому дела до спокойно и мерно бредущей женщины. В старых одеждах, с серостью и пустотой в глазах. И все ожившее в этом мире весело рассмеялось бы в эти глаза и разом рухнуло в бездну, если бы узнали ее путь. И так хотелось присесть на траву эту зеленую, посмотреть на небо это голубое. На людей этих смеющихся. И остановиться. Но она опять шла.

Шла летом. Когда пыль клубилась вдоль ее пути, когда ливень хлестал ее по щекам, когда жгучее любящее солнце выжигало из нее последнюю веру. В то, что она когда-нибудь да дойдет. Никто не доходил, а она дойдет.

Шла осенью, собирая на ночную подстилку опавших листьев, закутываясь в них, как в теплое стеганое одеяло, пошитое когда-то мамой. И уходила так глубоко в себя, что даже сон не решался потревожить ее усталый разум. Так и спала, без снов.

Так она прошла очень много. И наконец дошла до великой реки. Плавала она плохо, но выбора не было. Помолилась и, аккуратно войдя в студеную воду, поплыла. Сильная она была, плыла долго, почти так же долго, как и шла. И вот, когда казалось, что уже все и силы начали оставлять ее, она нащупала ногами илистое дно. Выползла на глинистый берег и, изнемогая, упала без сил.

– Помогай мне, господи, – тихонько шептала она самой же себе. А затем собрала последний свой запас воли и поднялась. Поднялась и пошла. Но, сделав несколько шагов, поняла, что идти больше не нужно. То, к чему она так долго стремилась, было перед ней.

Он сидел тихо, с закрытыми глазами, будто спал. Или дремал после ночного покоса. Весь в белом, такой, каким она и запомнила его. Она подошла поближе и присела у его ног. Морщинистыми усталыми руками погладила их, и он сразу открыл глаза.

– Мама, – испуганно вскрикнул он, – что ты тут делаешь?

– Что же ты, сынок, – спокойно произнесла она, – не бойся меня, я же мама твоя. Мамочка.

– Тебя не должно быть здесь, – противился мальчик, – мне сказали, что не должно!

– Что же ты ушел, сынок, не попрощался. Разве так делается? Не вырос, матушке своей в поле не помог. Невесту в дом не привел.

– Мне нечем любить, мама, – тихо прошептал мальчик и заплакал, – у меня сердце не бьется.

– Я знаю, сыночек, – проговорила женщина, и впервые за долгие годы слезы потекли по ее сухим и обветренным щекам.

– Мне сказали, мама, что такие, как я, в рай не попадают. Это что, правда? Я правда не увижу…

– Мальчик мой, – перебила его мама, – я пришла за тобой, я отведу тебя домой. Там хорошо, там изба протоплена, подушечка твоя взбита, молочко подогреем и будем, как прежде… Только вот ты уже на войну не бегай. Туда… где…

– Хорошо, мама, только вряд ли я смогу с тобой пойти.

– Отчего же нет, сыночек? Мама же пришла за тобой, пойдем, сынок, домой, пойдем! Пойдем домой, сыночек. Кровиночка моя, белобрысенький постреленок, а мама покормит тебя. А потом на рынок поедем, как раньше, отрезов новых купим, рубашек пошьем. Цветастых, пестрых, атласных. Петушков купим, сладеньких…

– Я не могу, мама. Я умер. Разве ты забыла про это? Я умер, мама…

И слова эти эхом взвизгнули по всей округе.

Но она поднялась на ноги, взяла своего мальчика на руки и пошла. И идти ей надо было очень долго. И она знала это. Помнила каждый свой пройденный шаг. Каждый глоток воды. Каждое новое утро. Каждое слово в молитве. Сил уже не было. Совсем не осталось сил. Но она шла. Улыбалась и шла. А он все твердил и твердил:

– Я умер, мама, я умер…

– Я знаю, – шептала женщина, – знаю, сыночек.

И шла. Теперь уже все равно куда. Потому что дошла, потому что смогла. Туда, где никто раньше не был и откуда никто не возвращался. А если и возвращался, то молчал. Шла, скромно улыбаясь, зная, что дойти можно. Что иначе и жить незачем.

Если не за ним.

Если не для него.

Мир снова развернулся, как улитка, и Морт увидел ее, безмятежную и спокойную. Она грациозно плелась, неся весть о его жизни как о чем-то свершившемся, о чем-то светлом, надежном и стойком, как сам мир. Ее не пугала война, она не страшилась взрывов, бомб и пуль. Она – вестник жизни, маленькая улитка. Она – гонец, знающий правильные ответы на нужные вопросы.

Невероятно необыкновенные бутерброды

Щенка он забрал с улицы. Захотелось о ком-то заботиться. Человеку вообще свойственна система противоположностей. От добра на земле добра не ищут, скорее наоборот. Может, оттого он и захотел так, что о нем никто и никогда не заботился. Не гладил его по голове, не верил, не ждал, не любил.

Тяжело было ходить: левая нога почти не сгибалась в колене и очень сильно болела. Болели пальцы, ногти, кости, кожа. Казалось, что ногу легче отрезать и выбросить в придорожную канаву.

Когда-то в прошлой жизни, когда он еще был нужен, молод, по-детски беспечен, его нога попала в жернова сенокосилки. Тогда врачи сказали, что и на самом деле лучше отрезать и выкинуть в канаву. Эти слова так укоренились в детской памяти, что остались звучать на всю жизнь Слова даже сильнее ранили, чем уродливая и болящая нога. Все тогда поставили на нем крест, все, кроме бабки. Она ночами брала большой и плохо пахнувший кусок дегтярного мыла и что-то шептала себе под нос. Мылом она водила вдоль ноги. Зажигая при этом свечи у икон и постоянно крестясь и кланяясь.

Бабка тогда отмолила его ногу, но забыла про душу. Или бог про него забыл, оставил подыхать на улице. Или кто-то не совсем умный, кто придумал все то, что каждый день окружало. А окружали: вокзал, бомжи, воры, привокзальные проститутки и малолетняя шпана. Проезжающие с укором смотрели, некоторые цыкали языками, как змеи, и брезгливо плевали. Некоторые совсем не стеснялись в выражениях:

– Развелось вас тварей! Сталина на вас нет!

Детство кончилось в тот самый день, когда ногу перемололо в этой чертовой машине. И всё, как будто красной линией очертили одну жизнь от другой. Вот она, беззаботность и беспечность: купание на зорьке, рыбалка с пацанами, школа и девочка Маша, что так красуется в своем клетчатом сарафане, чуть скрывающем острые коленочки. И вот боль, и уродство, и ненужность, и бремя, и ненависть.

Все в деревне дразнили хромой ножкой.

Вот он в город и подался, друг позвал к себе. Друг не встретил, то ли забыл, то ли не было у него друга. Остался на вокзале, здесь приютили местные бомжи. Накормили серым хлебом и ливерной колбасой с душком, дали папироску.

Тогда он впервые и закурил. Ту ночь он запомнил на всю жизнь. Впервые он встретил людей, которым он был нужен. Они совсем не спрашивали его о его уродстве, ему даже казалось, что они носят какие-то волшебные фильтры на глазах, с помощью которых не видят в людях плохого, некондиционного. Они делились с ним последним, всем, что было. Утром уходили на «охоту», а вечерами пировали добытым.

Если удавалось напопрошайничать живых денег, покупали дешевого порошкового вина и устраивали пир на весь мир. Но настоящий праздник случался, когда кто-нибудь приносил настоящих бутербродов. Особенно он любил с сыром или рыбой.

«Видимо, судьба», – подумал он и остался. Так и жил, вот только щенка он забрал с улицы. Захотелось о ком-то заботиться. С собакой можно было и поговорить, она понимала все, только молчала, смотря преданными глазами и виляя хвостом. Честно виляла, без притворства и лжи. И любила честно.

С утра удалось раздобыть салат оливье в целлофановом пакете. Видимо, остался после новогодних торжеств. Собака очень аппетитно чавкала майонезным блюдом. Он сидел и наблюдал.

Потом пошел пройтись, ковыляя потихонечку по привокзальному поселку. Собаку вел на короткой веревочке.

Эти две девчонки выскочили из-за угла как умалишенные. О чем-то оживленно споря, они вдруг остановились как вкопанные. «На вид лет двенадцать», – подумал он и поковылял дальше.

Вдруг одна из девочек толкнула его и, схватив веревочку, поволокла собаку за собой. Они стали быстро и безнадежно удалятся, весело галдя.

– Ты зачем собаку забираешь? – крикнул он, пытаясь встать из канавы, в которую упал. Отряхиваясь, он попробовал догнать похитительниц, но чертова нога… Оставить бы ее в этой проклятой канаве.

– Стой, стой, стервь, – орал он сквозь слезы. – Зачем она тебе, зачем собаку забираешь?

Девочки перешли на бег и, смеясь, скрылись за углом.

Слезы текли сами собой, не прекращаясь. За долгие месяцы дружбы он сильно привязался к псу. Он так теперь был зол и раздосадован этим поступком девчонок, что от обиды сводило скулы. Весь вечер он плутал по окрестностям поселка, постоянно зазывая своего дружка или пытаясь встретить похитительниц. Все было тщетно. Уже ночью, придя в свое убежище, выпил дешевого вина и поделился горем с друзьями. Те посочувствовали.

Потом аккуратно укутался в тряпки и попробовал уснуть. Сны в последнее время снились дурацкие.

А после случившегося еще дурнее стали сниться…

* * *

– Вводная ясна, – устало произнес Марк и потянулся за очередным бутербродом. Придуманный и набранный им текст торчал в пишущей машинке.

– Скучно выйдет, предсказуемо, – попытался поспорить Петр, но тут же сделал непосредственный взгляд для смягчения произносимых слов.

– Много ты вообще понимаешь в играх, – раздосадованно прошипел Марк и заглотил бутерброд одним махом. Медленно пережевывая, он пристально смотрел на своего коллегу, сидевшего напротив в уютном кожаном кресле, пившего уже порядком остывший кофе. Руки он по привычке держал так, как будто обнимает кружку и пытается сохранить тепло подольше. И еще он постоянно молчал и что-то про всех думал плохое. Так теперь казалось Марку. Наверняка только казалось.

– А какие условия? Может, превратим эту игру в фарс? Ну, добавим дурацкие предметы, интересное месторасположение, – Петр оживился и тоже потянулся к блюду с лакомством, предпочитая с сыром, зеленью или рыбой. С рыбой готовили чаще всего: заведующая столовой при лаборатории вообще, была бы ее воля, все готовила бы из рыбы.

– Предлагаю сарай и вилы. Вилы – это такой земной инструмент, с помощью которого…

– Что? Ты мне будешь объяснять, что такое вилы? – Марк нагло посмотрел ему в глаза и усмехнулся. – Когда я программы для игр писал, ты еще под стол пешком топал, сынок.

– Сам ты сынок, – обиженно пробубнил Петр, тихо пережевывая сыр с хлебом. – Тоже мне, гений иллюзорного пространства!

– Через десять минут он уже на свет вылупится, а у нас с тобой еще его вводная в машинке. Опять по твоей милости ерунда какая выйдет. Давай-ка напрягай мозг. Это же судьба человека. Ее нужно быстренько написать и скинуть в плановый отдел – и на корпоратив. Сегодня Артемида Герасимовна проставляется. Ее Зевс назначил управляющей отделом прикладных искусств.

Петр поморщился. «Интересно, кто первым в институте стал называть Владимира Владимировича Зевсом?» – подумалось ему. Лично Петруэту эта мысль претила. Он вообще еще со школы негативно относился к всякого рода кличкам. Непосредственного начальника обзывать ему хотелось менее всего.

– Ладно, ближе к делу, – Марк отставил тарелку и подсел к нему поближе. – Суть заключается в следующем. В этот раз у нас с тобой интересненький случай. В путешествие отправляется первый зам самого Зевса. Земля (отчасти, правда) – и его придумка. Аттракцион не для слабонервных. Я лично один раз рождался на Земле, правда, проплатить пришлось порядочную сумму. Но ощущение, я тебе скажу, просто улет. Мы тут с тобой сидим и пишем программы для путешественников, а они там потом рождаются в кожаных мешках с костями. Кажется, это называется тело?! Так вот, иллюзия настолько закрывает память при переходе в ту реальность, что напрочь перестаешь помнить что-то из этой жизни. Я раньше действительно считал, что это одна из уловок наших программистов-вундеркиндов. Но когда переродился сам, сразу включился в земную жизнь.

– И что, совсем ничегошеньки и не помнишь? – удивленно проговорил Петр и перестал жевать. – Совсем-совсем?

– Я сейчас тебе это не для того говорю, чтобы ты стебался надо мной, – ответил Марк, – я говорю это для того, чтобы ты зашевелил мозгом и помог дописать план его путешествия в земную жизнь. И времени у нас с тобой осталось считанные минуты.

Петр сосредоточился и закрыл глаза.

– Предлагаю такую концепцию, – смело начал он, – вся жизнь крутится вокруг фразы: «Легче отрезать и выбросить в придорожную канаву». Эта фраза вполне концептуальна для одной жизни. Можно поделить на отрезки по годам и к каждому подобрать поведенческий маркер с оттиском данной фразы. К примеру…

– К примеру, – перебил его Марк, – в детстве он попадает в сенокосилку, потом к бомжам, а потом?

– Не перебивай меня, разве не видишь, что я в творческом облаке пребываю. Детство у нашего путешественника – лучше бы отрезать и выбросить в канаву, юность не лучше, да и зрелость на помойке не слаще. Так вот, далее мы привяжем к этому концепту твою подобранную собаку, ну и для пафоса и форса – вилы и сарай. Как тебе моя версия?

– Гений, – Марк встал и демонстративно захлопал в ладоши, – просто отец-кормилец, куда бы мы без тебя-то? Я же сказал, что отдыхать едет сам заместитель, сам! И жизнь его должна нести максимальные страдания. Трэш, угар и содомия. Понял?

Петр покраснел от стыда и замолчал.

– Опять все самому приходится творить, – раздосадованно прошипел Марк и уселся за печатную машинку. – Если бы ты хотя бы раз прописал настоящее унижение или разочарование в людях. Беду в человеческих отношениях, удобрение в судьбе. По-честному прописал на бумаге. Так, чтобы можно было прожить, пережить, а не в лужу пернуть. Верить должны не мы, верить должен он, тот, кто будет в нашем с тобою придуманном дерьме вариться. Так что учись, сынок, пока папа в силе!

* * *

Он проснулся. Сон и правда сегодня был чудной. Причем эти два невозможных индивида снились ему в последнее время довольно часто. Они постоянно спорили и обсуждали чьи-то жизни. Травили анекдоты, планировали чьи-то жизни и ели очень красивые и наверняка вкусные бутерброды. Невероятно необыкновенные бутерброды.

Чем-то подкрепился на скорую руку и снова пошел искать собаку. Ковыляя, забрел на самую окраину поселка, туда, где уже совсем заканчивались дома и начинались приусадебные участки. Возле одного из ветхих строений, как ему послышалось, он как будто почувствовал дружка. Чувство его не подвело. В одном из сараев он действительно нашел его привязанным к столбику. Возле него стояла миска с водой.

Пес кинулся облизывать его, и казалось, хвост от радости просто оторвется. Но вдруг в сарай вошли они.

Одна из девочек держала в руках пакет с косточками.

– Я заберу его и уйду, – спокойно сказал он и начал отвязывать пса от столба.

– Убирайся, бомжара, – зло выкрикнула та, что держала кости. – Я сейчас отцу позвоню, и знаешь, что с тобой будет?

– Я заберу и сразу уйду, я уйду, – почти шепотом повторял он как молитву эти слова.

Как вдруг и получил этот удар по голове. Кровь струйкой потекла по лицу. Он даже не понял, что произошло. Просто обернулся и увидел одну из девочек с вилами в руках. Вероятнее всего, она ударила его черенком.

В голове зашумело. Он покачнулся, но на ногах устоял, улыбнулся и пошел с псом к выходу. Девочки преградили ему путь, одна из них схватила какую-то сучковатую палку.

– Я заберу и сразу уйду, – все повторял он. Одна из них бросила в него вилы, он увернулся и быстро подобрал их с пола. Направив остриями в ее сторону, он угрожающе прошипел:

– По-хорошему отойди, зашибу, – руки затряслись от страха и нахлынувшей обиды. Но девчонки уходить не собирались.

Та, что кидала вилы в него, быстро выбежала на улицу и притащила палку не меньше, чем у подруги.

Он смело начал движение к выходу. Девочка ринулась к нему с палкой наперевес. Он чуть приподнял вилы и аккуратно попробовал отмахнуться от нападавшей. Острые шипы аккуратно вошли в ее шею и вышли с противоположной стороны. Глаза у нее застыли в немом исступлении, зрачки расширились, руки разжались, и палка упала на пол.

– Мамочка, – тихо проговорила вторая девочка и стремглав вылетела из сарая.

Дханг

Бутон цветка, высушенный до определенного уровня, предварительно побывавший в руках очень влюбленной женщины, может являться сносным ингредиентом для составления любовных снадобий. Впитав в себя всю прелесть и очарование того нужного момента, он при определенных обстоятельствах будет с радостью передавать накопленное в общий букет переживаний.

Любая ведьма всегда тщательно охотится за подобными артефактами. Ее явно интересуют цветы со свадеб и похорон, где беззащитные бутоны пропитываются энергией происходящего. Порошки из таких цветов стоят очень дорого. Также ведьму интересуют последы от рожденных детей, особенно тех, что рождаются с четырех до пяти часов утра. Волосы и ногти упокоенных с декабря по февраль месяц и слюна девочек.

Правда это или вымысел, лучше спросить у самих ведьм напрямую.

Но все это ненужные подробности, потому что для посетителя подобного заведения главное не рецептура, а результат.

В вполне уютном жилище любой среднестатистической ведьмы вы наверняка найдете множество полок со склянками из толстого стекла с подписанными табличками. Бутыли слез, сундуки мышиных хвостов и пачки старых истрепанных колод карт. Все это само собой. Профессия обязывает. Кот, метла, ступа, паутина в углу, черные книги и котел с варевом по центру уютного бревенчатого дома на куриных ногах. Образ, некий стиль, что тут поделаешь? Или стереотипы.

Так что вряд ли вы встретите ведьму в современном платье с модной собачкой и в широкополой шляпе. Обитающую в современном мегаполисе, в центре, и путешествующую на маршрутном такси. Да и дом у нее не на куриных ногах и совсем без склянок и пробирок. Разве что одна большая бутыль в гостиной. Хотя…

Наталья Александровна выглядела и вела себя именно так. Объявлений в газеты не давала, ерундой не занималась, а занималась вышивкой и подрабатывала в институте машиностроения: двор мела да уборные выскребала. Вот такое волшебство на пенсии.

Но слава о ее колдовской натуре все равно шлейфом тянулась, как тень в полуденный час. Шли к ней люди и просили, и она всегда только спрашивала, а потом многие и просто так уходили. То ли понимали что-то, то ли еще что. Говорят, некоторые пропадали совсем. Но это только говорят так.

В это воскресное утро пришел Витя. Парень двадцати одного года, рыжий, в старом свитере и затертых джинсах. Когда Наталья Александровна оглядела его своим рентгеновским зрением, сразу увидела четыре дырочки. Две в носках и две в ауре, в районе головы. Ветер насквозь носился через эти технологические отверстия, а это означало для ведьмы, что Витя был пустым, никчемным человечишкой. И пришел по какой-нибудь ерунде или праздному любопытству. Тем не менее она была вежлива и проводила гостя в комнату.

Как ни силился паренек увидеть здесь хоть какие-то атрибуты ведьмовского ремесла, ничего он не обнаружил. Даже колоды карт не лежало.

– А вот мне сказали… – начал Витя, почесывая от волнения затылок.

– Сказали, значит, сказали, – тихо парировала колдунья и предложила чаю, причем, вопреки ожиданию Виктора, обыкновенного: зеленого с жасмином, а не из зубов мертвеца или крыльев летучей мыши.

– Какой тебя интересует вопрос? – перешла к делу Наталья Александровна и ласково улыбнулась.

– Что, прямо сразу про самое главное?

«Ну, – подумала ведьма, – расскажи для начала про что хочется». Но вслух того не сказала, а лишь проинсталлировала данную мысль посетителю в голову.

Витя заерзал, но быстро абстрагировался от пришедшей мысли и начал так:

– Мне иногда кажется, что никакого счастья нет.

– Это как же так? – даже удивилась колдунья.

– Я вот смотрю по сторонам и не вижу его. Вообще не вижу.

– Вот представь себе, что ты идешь домой, – неспешно проговорила ведьма и закрыла свои большие зеленые глаза. Вместе с ней свои глаза закрыл и Витя.

– Представил, – загадочно прошептал он и даже приоткрыл рот от удовольствия.

– Вот ты идешь себе по улице, а навстречу тебе идут люди, самые разные. Опиши мне их, пожалуйста.

Витя сосредоточился и начал опись населения со всей серьезностью:

– Вот идет девушка с молодым человеком. Они держатся за руки и мило беседуют. Окружающего мира будто не существует для них, они пристально смотрят друг другу в глаза. Они живут друг в друге.

– Еще…

– Еще ковыляет пенсионер, он живет на пятом этаже, и ему очень тяжело спускаться и тем более подниматься наверх: больные колени. Но он очень любит вечерние прогулки со своей старой таксой. И преодолевает этот путь со слезами на глазах, болью и… А вот девочка бежит с уроков. Она получила пятерку и очень горда этим, ей хочется рассказать о том своей бабушке и написать маме, которая очень далеко (так говорит бабушка), так далеко, что и на ста самолетах не долететь. В волшебной стране под названием Рай. Когда девочка вырастет, он обязательно найдет возможность полететь в этот самый Рай и тогда уже никто не помешает ей говорить с мамой часы напролет.

– А вот это кто идет? – лукаво спросила ведьма.

– А это идет мальчик Витя, – ответил посетитель, – он хочет обмануть старую женщину и дать ей ложное понимание текущего вопроса. Вообще он сам плохо что понимает, зачем живет и зачем пришел сюда, к примеру.

– Открой глаза, – приказала Наталья Александровна и властно встала. – Неужели ты думаешь, что все эти люди хотят быть несчастными? Все, кто проходит мимо тебя каждый день? И от чего ты бежишь? И где твое место?

– Я не знаю, – робко ответил Витя, – я вообще просто так, из интереса, так сказать. Да и кому из них конкретно и что нужно делать, не разорваться же мне между всеми ними? Да и какое такое место? Вот я сижу перед вами на стуле, вот оно и есть мое место, разве нет?

– Хорошо, – подытожила колдунья, – предлагаю тебе нырнуть в Дханг, познать там себя и найти свое подлинное место.

– А что это такое?

– Пошли покажу, – сказала ведьма и повела парнишку за собой по длинному, постоянно уходящему куда-то вправо коридору.

– Бить будете, бабушка?

Наталья Александровна как будто не слушала его шуток и обстоятельно рассказывала о предстоящем испытании:

– Сам по себе Дханг не представляет из себя ничего особенного. Обыкновенная бутыль из очень толстого, закаленного, вероятнее всего, мутного стекла. Широкий у своего основания, неправильной прямоугольной формы, со сглаженными углами и вытянутой прямой горловиной. Размер прямоугольного дна сто восемьдесят на восемьдесят сантиметров. Входное отверстие круглой формы располагается на незначительной высоте (около полутора метров от земли) и настолько маленькое, что определенно кажется, что в него вряд ли пройдет взрослый человек.

Но это обманчивое представление о входе в Дханг. Из проверенных источников ясно, что достаточно приблизить к отверстию лицо, и ты начинаешь осознавать, что отверстие как будто изготавливалось под тебя. Затем в него аккуратно протискивается голова, плечи, туловище и ноги. Упав на дно бутыли, можно приятно удивиться, увидев то, через что вы только что сумели протиснуться с такой легкостью.

Дханг на одну треть заполняется теплой водой, причем, что удивительно, и это подтверждают многие путешественники, температура воды внутри совершенно не понижается со временем. И сразу, и на следующий день, впрочем, как и через более отдаленный срок. Вода внутри остается неизменной. По объему это примерно около двухсот литров. Затем в воду досыпается соль.

О том, в каких пропорциях в теплую воду добавляется соль, ходят всевозможные домыслы и небылицы. Одни утверждают, что это как минимум сто грамм на килограмм живого веса путешественника. Другие с данной позицией совершенно не согласны и утвердительно заявляют о шестидесяти граммах на килограмм, или литр, или сантиметр кубический. Одно ясно точно: ни те, ни другие не имеют честного представления о соли в Дханге вообще. Или же эти познания несут поверхностный характер и серьезно нами восприниматься не должны.

Истинный знаток Дханга и его почитатель точно скажет вам, что соли нужно сыпать ровно семьдесят шесть граммов на килограмм путешественника и ни граммом меньше или больше. Причем перед погружением следует основательно опорожнить содержимое желудка и толстого кишечника, дабы увеличить точность иллюзии и избежать погрешности в восприятии.

Также не менее интересен факт так называемого выныривания из Дханга. Чтобы проверить данный эффект на себе, говорят и даже советуют, сильно оттолкнувшись, набрать достаточное количество кислорода в легкие и погрузиться к дну с ускорением. Эффект же заключается в том, что вы, ныряя ко дну бутыли, вдруг оказываетесь на поверхности и с легкостью вылетаете из Дханга как пробка. Именно подобным основательным способом пользуются все путешественники для возвращения из бутыли. Подобный способ описан в записках святого Варфоломея как «парадокс карточного короля», или «зеркальность ситуативности». Дханг – зеркало человеческой души, он показывает всю истинность натуры, открывая путь к неизбежности. Создает ситуацию для путешественника, нужную только ему.

– Зачем, бабуся, вы все это мне рассказываете? – нервно озираясь, произнес Витя испуганным голосом.

– Затем, что ты сейчас будешь путешествовать, – совершенно серьезно произнесла ведьма и открыла маленькую красную дверцу, к которой и подвела Виктора.

За ней оказалась довольно просторная комната с описанной ранее бутылью. Дханг находился по центру комнаты. С трех сторон он немного подсвечивался маленькими желтыми светильниками, что придавало ему загадочность и торжественность. В углу в мешках стояла соль, а на полу у лесенки, ведущей к горловине, стояли напольные весы.

Витя затрясся, как осинка на ветру.

– Бабушка, отпустите меня, пожалуйста, я пошутил и больше так не буду…

– Раздевайся и лезь на весы, – спокойно сказала Наталья Александровна и, взяв ведро, приготовилась отмерять нужное количество соли.

Витя покорно разделся до трусов, но ведьма одним только взглядом дала понять, что снять нужно абсолютно все. Витя так и сделал. Встав покорно на весы, он горько выдохнул. Пройдя взвешивание, он удрученно отошел в сторону. И пока ведьма отмеряла соль и досыпала ее в Дханг, мысленно клял себя за любопытство, проявленное ко всему темному и неизведанному.

– Готово, – улыбнувшись, сказала ведьма и ласково шлепнула Витю по плечу, – счастливого пути.

Молодой человек неспешно поднялся по лесенке и приблизился к горловине. Она действительно была невелика. Спорить с бабкой он уже не хотел, да и не мог. Какая-то неведомая сила теперь тянула его внутрь этого сооружения. Он зажмурился и поднес лицо к отверстию. К его удивлению, голова легко прошла в него, а затем и плечи.

Водный соленый водоворот встретил Витю, стремглав поглотив его, как акула проглатывает маленького беззащитного тюленя. В теле появилась необычайная легкость и умиротворение. В воде Дханга было тепло и уютно, как во чреве матери. Но вдруг Витя понял, что он не плавает а бежит…

Он бежал, бежал что есть сил. Хотя силы уже оставляли его. Мгновение назад он еще был уверен, но теперь правая нога еле волочилась, мешая и принося невыносимую боль.

«Кажется, я ее сломал», – мелькнуло в голове, и он попытался прибавить ходу, но тут же взвыл от боли, пронизывающей его истерзанное тело. Каждое деревце было на пути преградой, каждый ров – испытанием. Ночь сгущалась. И ему казалось, что он чувствует их запах повсюду. А что если он не успеет? Что если они уже отрезали путь к переправе?

«К воде, – пронеслось мыслью, – нужно подобраться к воде. Если пойду по ручью, они собьются со следа». Но до ручья было предательски далеко. Да еще нога. Надо же было так вляпаться.

Где-то в сырой, пропахшей мхом и болотиной чаще ему послышался шорох.

– Это они, – панически прошептал он.

Прижавшись к сырой земле, он затаился. Он даже постарался не дышать. Но стук сердца, так отдававшийся в его висках, казалось, барабанит на всю округу.

– Господи, – тихо взмолился он, спаси меня и сохрани.

Шорох стих.

Сначала они постояли, внюхиваясь в воздух, ища пленительный след своего преследования. Но ветер дул от них. И лежащего молодого человека, прикрытого разве только мокрыми еловыми ветками и покровом ночи, они не учуяли.

Тогда он понял, что пока ветер не переменится, у него еще остаются шансы. На жизнь, на побег. Он быстро достал из походного рюкзака бельевой жгут и торопливо примотал к сломанной ноге две толстые еловые палки. Одобрительно кивнув своей находчивости, он тихонечко привстал. И, стараясь как можно тише, поковылял к ручью. В правую руку он взял длинное лезвие ножа.

– На всякий случай, – прошептал он, – на всякий случай.

Через минуту он почувствовал запах ночной фиалки. Это был верный знак. Он двигается в правильном направлении. Скоро они поймут, что на переправе его нет, и тогда… Но тут ветер резко сменил направление. И он понял. Превозмогая боль, он побежал с удвоенной силой. И они тоже это поняли. Его запах в сотую доли секунды впитался в их обоняние. И они стремглав развернули погоню.

Он уже не видел, куда несется сквозь ночь и лес. Он ориентировался на аромат фиалки. Именно она росла по берегу ручья. И чутье его не подвело. Сделав два прыжка, он буквально влетел в ледяную воду. Луна, немного выглянув из-за тучи, осветила ночной пейзаж. Он улыбнулся. Как ему казалось, выйти к ручью он должен был по меньшей мере в районе Куриной балки. Но увиденное обрадовало его и поразило одновременно. Это было самое устье ручья. Случайный подарок судьбы. Он ликовал. Именно здесь он впадал в протоку, отделяющую остров от большой земли.