Текст книги "Крест бессмертных"

– Ну, знавал, – подтвердил Ратибор. – И что?

– Тогда гляди сюда.

Алёша подошёл к телеге, вытащил из-под сена кожаный мешок, развязал, перевернул, тряхнул. Посыпались сморщенные листья крапивы. Вслед за ними из мешка вывалилось что-то круглое, завёрнутое во влажную тряпку. С глухим стуком упало на дорогу. Алёша пихнул свёрток ногой.

Тряпка размоталась и взорам присутствующих явилась отрубленная человеческая голова.

Княжеский конь вскинул голову, всхрапнул, попятился, замер под сильной рукой всадника, кося испуганным глазом.

– Тихо, тихо, – сказал князь, похлопывая коня по шее. – Привыкай, дурачок.

Алёша наклонился, поднял мёртвую голову за волосы так, чтобы хорошо было видно всем и спросил:

– Ну что, дядя Ратибор, признаёшь Тугарина Змея али не он это?

Первые мишени – пять набитых соломой чучел в человеческий рост – были установлены в пятидесяти саженях от черты, на которой стояли лучники.

Стрельбище располагалось недалеко от городских стен, княжьи холопы выехали раньше и успели всё приготовить.

Сам великий князь достал лук, и встал рядом со всеми. Всего в шеренге стрелков оказалось ровно десять человек, включая Алёшу, Милована, Ждана и Акимку.

– Готовы? – спросил распорядитель.

– Готовы! – разом откликнулись стрелки.

Распорядитель поднял и резко опустил руку:

– Бей!

Десять луков поднялось на уровень плеча, десять тетив рывком натянулись, десять стрел ушли в полёт и все десять нашли цели.

Следующая мишень – малый деревянный щит, выкрашенный в три круга один в другом: белый, синий и красный, была укреплена на столбе и отнесена на десять саженей дальше.

– Бей! – махнул распорядитель.

И снова никто не промахнулся.

Две стрелы из десяти вонзились в самый широкий – белый круг. Четыре – в синий. И четыре в центральный красный.

– Ага! – воскликнул князь азартно. – Вот сейчас-то и начнётся настоящее веселье. – Ещё сорок саженей!

Мишень-щит установили в ста саженях от черты. С такого расстояния щит казался совсем маленьким, три круга на нём были едва различимы.

С востока потянуло ветерком. Не сильно, но достаточно, чтобы увести стрелу с прямого полёта.

– Белый круг – не в счёт, – напомнил распорядитель. – Только синий и красный. Готовы?

– Готовы!

– Бей!

Теперь луки поднялись выше и стрелки целились дольше, стараясь учесть не только расстояние, но и силу ветра.

Только не Алёша Попович.

Казалось, он и вовсе не целился, пустил стрелу небрежно, словно играючи, и она первой с коротким стуком вонзилась точно в красный центр щита.

Тух! Тух! Тух!

Ещё три воткнулись рядом.

Остальные четыре поразили синий и белый круги, а две и вовсе пролетели мимо.

– Чёртов ветер, – пробормотал с досадой кто-то из стрелков, снимая тетиву и убирая лук в налучье.

– Негожему плясуну, Стёпа, известно, что мешает! – захохотал князь.

Раздосадованный Стёпа и ещё пятеро участников, среди которых оказался Акимка (белый круг) и Милован (синий круг), ушли с черты, встали в сторонке, превратившись в наблюдателей.

На черте остались четверо: сам князь Юрий Всеволодович, Ратибор, Ждан и Алёша.

Столб со щитом-мишенью отнесли ещё на двадцать саженей дальше.

– Три выстрела на каждого, – объявил распорядитель. – Два из трёх в цель – зачёт. Два мимо – незачёт. Бой по готовности. Начали!

Теперь уже никто не торопился. Алёша так и вовсе стоял, опустив лук, и наблюдая, как бьют остальные.

Первым спустил тетиву князь. По широкой дуге стрела ушла в полёт и закончила его точно в центре щита.

– Есть! – воскликнули лучники, ставшие зрителями. – Слава князю!

Ждан поднял лук, долго целился, щурясь и ловя ветер. Наконец, выстрелил и… промазал. Стрела лишь чиркнула о край щита и воткнулась в землю дальше.

– Мазила! – радостно закричал Степан. – В белый свет, как в яблочко!

Ждан недовольно поморщился, снял тул и принялся тщательно выбирать следующую стрелу.

Ратибор и Алёша выстрелили одновременно и оба попали.

Вторая стрела князя воткнулась в синий круг, почти на границе с белым.

– Не всегда коту масленица, – заметил князь Юрий Всеволодович, доставая третью стрелу.

Бах! Бах!

Стрелы Алёши Поповича и Ратибора снова задрожали рядом в центре щита.

Второй выстрел Ждана пришёлся в синий круг, чуть-чуть не достав до красного.

– Нашего полку прибыло! – громогласно объявил вконец развеселившийся Степан. – Или сюда, криворукий да косоглазый, вместе будем смотреть, как бить из лука надо.

На черте остались трое.

Теперь первым выстрелил Алёша. И неудачно. Его третья стрела ушла в сторону, на ладонь пролетев мимо щита.

– Два из трёх! – объявил распорядитель. – Зачёт.

Князь выстрелил и попал. Не в самый центр, но из пределов красного круга стрела не вышла. Довольная улыбка тронула его губы:

– Ну-ка, Ратиборушка, сделай получше.

– Как скажешь, князь.

Ратибор спустил тетиву, и третья стрела воткнулась на излёте в центр щита рядом с остальными.

– Три из трёх! – воскликнул распорядитель. – Последнее испытание!

Сто пятьдесят саженей и не вершком меньше отмерили холопы от черты и там воткнули в землю девять прямых, очищенных от коры ивовых веток-прутьев. Каждый высотой по плечи взрослому мужчине и толщиной в руку годовалого ребёнка. По три на каждого стрелка.

– Ну что, победитель Тугарина Змея, ударимся об заклад? – подмигнул князь Алёше. – Коли обстреляешь меня и воеводу Ратибора, возьму тебя и товарищей твоих в младшую дружину на службу. Коли нет – не взыщи.

– Кем возьмёшь, князь? – поинтересовался Алёша.

– С конюхов начнёте, – усмехнулся князь. – Как все. Ну, может, кто в ловчие сгодится или даже в сокольники, посмотрим.

– Богатое предложение. А давай так, надёжа-государь. Я срезаю три из трёх. Потом поворачиваюсь спиной к полю, и твои холопы втыкают ещё три ветки дальше. Но не более, чем на двадцать саженей. По слову я поворачиваюсь и срезаю все три прежде чем ты досчитаешь до десяти.

– Ого, – приподнял бровь князь. – И ты не видишь, как далеко воткнут прутья?

– Не вижу.

– До десяти?

– До десяти.

– Как быстро считаю?

– Как сам решишь.

– Хм… Что хочешь за это в случае удачи?

– Младшая дружина. Но не в конюхи и не в ловчие.

– В гриди, что ли, сразу метишь? – прищурился князь.

– Нет, – сказал Алёша. – В лазутчики. С правом перехода в старшую дружину после первого удачного дела, – он чуть подумал и добавил. – Ладно, после второго.

– Много хочешь, парень. Люди годами служат, прежде чем в старшую дружину попасть.

– Твоя воля, надёжа-государь. Ты об заклад биться предложил, не я.

– Ловок, ловок! – засмеялся князь. – А коли не выйдет?

– Тогда, князь, как решишь, так и будет. Хоть в конюхи, хоть домой, в Рязань.

– А в Рязани, небось, в дружину к князю Ярославу проситься станешь?

– А почему бы и нет? Нам землю пахать или сапоги тачать – только время терять. Не к тому на свет народились.

– Боек, ловок, молод и нахален, – заключил князь. – Ну ладно, будь по сему. К бою!

Трое лучников – двое взрослых, опытных и знатных мужей и один безвестный шестнадцатилетний мальчишка встали у черты с луками в руках.

– Бой по готовности! – провозгласил распорядитель. – Начинайте!

Постороннему наблюдателю, никогда не видевшему, как бьют из мощного боевого лука настоящие стрелки, задача показалась бы невыполнимой. На таком расстоянии прутья-мишени едва можно было различить даже острым глазом. Плюс ветер, который ещё усилился.

Первым выстрелил Алеша. Быстро, почти не целясь. Он был явно слабее остальных, а потому не мог долго удерживать натянутую до предела тетиву. Стремительно, с едва слышным шелестом, стрела ушла, миновала высшую точку и устремилась вниз.

Р-раз!

Верхняя часть прута, срезанная бритвенной остроты наконечником, упала в траву.

– Хороший выстрел, – похвалил воевода Ратибор, чья стрела, пущенная через мгновение, тоже нашла цель.

– И твой неплох, дядя Ратибор, – сказал Алёша.

Князь, сильной рукой удерживая натянутую тетиву возле уха, целился дольше обычного, щурился, менял угол подъема. Наконец, выстрелил. Прут, оцарапанный стрелой, качнулся в сторону.

– Зачёт! – объявил распорядитель.

Ратибор выстрелил два раза подряд. Одна стрела прошла мимо, вторая расщепила прут.

– Два из трёх у воеводы Ратибора! – объявил распорядитель.

Князь покосился на Алёшу. Тот стоял молча и спокойно. Лук, с наложенной на тетиву стрелой опущен, глаза полузакрыты. Казалось, он слушает ветер и кожей старается уловить его направление и силу.

Князь выстрелил и промазал. Поморщился и выстрелил снова. На этот раз точно – верхушка прута отлетела в сторону.

– Два из трёх у великого князя Юрий Всеволодовича!

– Хорошо стреляешь, великий князь, – сказал Алёша. – И ты, дядя Ратибор. Трудно мне будет.

Он стащил с головы шапку, отороченную старым полувытертым заячьим мехом, выдрал из неё щепотку пуха, отпустил. Ветер понёс пух в сторону под углом к черте, на которой стояли стрелки. Алеша проводил пух глазами, удовлетворённо кивнул и вскинул лук, одновременно плавным рывком натягивая тетиву. Отпустил. Мгновение, второе, третье…

Расколотый стрелой ивовый прут еще не успел сложиться пополам, а третья стрела почти догнала вторую, и срезала третий прут.

– Три из трёх у Алёши, называемого Поповичем!

– Ура!! – крикнули Акимка и Милован.

Ждан молча вскинул руку, сжатую в кулак.

Ратибор наклонился к уху князя, что-то прошептал.

– Думаешь? – спросил князь?

– Уверен, – ответил Ратибор.

– Слыхал, молодец? – обратился князь к Алёше. – Воевода Ратибор предлагает взять тебя со товарищи в младшую дружину лазутчиками без дальнейших условий. Доказали, что достойны.

– Благодарю, – Алёша поклонился в пояс. – Однако дозволь, князь, всё-таки дострелять до конца. Негоже бросать начатое.

– Стреляй, коли есть охота, – согласился князь. – А мы поглядим.

Алёша снял с плеч тул, проверил оставшиеся стрелы, уложил их так, чтобы можно было удобно и быстро достать нужные. Снова надел тул, вытащил стрелу, наложил на тетиву, повернулся спиной к стрельбищу:

– Готов!

Князь за его спиной выкинул распорядителю дважды по десять пальцев и один – пять. Распорядитель понимающе кивнул головой, сделал знак помощнику. Тот подхватил три свежих прута и помчался на край стрельбища. Отсчитал ещё двадцать пять саженей, воткнул прутья, отбежал в сторону, крикнул:

– Можно!

– Бей! – поднял и опустил руку распорядитель.

– Один, два… – начал счёт князь.

Алёша повернулся и выстрелил. Он увидел, что прутья отнесли дальше положенного на целых пять саженей, но ничего не сказал и только чуть выше поднял лук.

– … семь, восемь…

Первые две стрелы были ещё в воздухе, снижаясь по дуге, когда третья отправилась вслед за ними.

Князь замолчал, приложил ко лбу ладонь, следя за их полётом.

Раз!

Упал первый прут.

Два!

Наклонился, почти разрезанный надвое, второй.

Три!

Стрела расщепила третий, самый толстый, и застряла в нём.

– Три из трёх! – крикнул распорядитель и повторил, – Три из трёх!

– Господь свидетель, – князь перекрестился. – Ты сумел меня удивить, Алёша Попович. Никогда я не встречал столь умелого стрелка. Надеюсь, и лазутчики из тебя с товарищами твоими окажутся, что надо.

– Испытай нас, надёжа-государь, и ты не пожалеешь, – поклонился Алёша.

Солнце почти добралось до полуденной высоты, когда кавалькада всадников во главе с великим князем Юрием Всеволодовичем достигла Золотых ворот и скрылась за стенами Владимира. Замыкали её четверо новых младших дружинников. Никто из них не знал своей дальнейшей судьбы, но в сердце каждого трепетала великая радость: первая и важнейшая цель была достигнута.

Глава четвёртая

Октябрь одна тысяча двести первого года от Рождества Христова радовал Палермо ясными днями и долгим теплом. Как всегда, впрочем. Жители Сицилии привыкли, что лето у них длится вплоть до декабря, а холода наступают не ранее февраля, когда на неделю-другую достаются из кладовок зимние шерстяные куртки и шерстяные же чулки, а наиболее чувствительные даже натягивают перчатки. Особенно при северном ветре. Да что там говорить! Старики рассказывают, что в былые времена случались в январе-феврале особо холодные ночи, когда с неба падала замерзшая вода – снег, который покрывал улицы Палермо к утру ровным белым искристым покрывалом. К полудню снег обычно таял, но старики, которые были тогда мальчишками, по их словам, успевали затеять игру в снежки.

Кто-то даже хвастался, что катался по снегу с окрестных склонов на старых овечьих шкурах или привязав к башмакам особым образом оструганные клёпки из-под винных бочек. Но этим уже не верили. Сочиняют деды, понятное дело. Снежки, шкуры – ещё куда ни шло. Но клёпки на башмаки! Дураком нужно быть, чтобы в такое поверить.

Особенно сейчас, в октябре, когда тёплый воздух кристально ясен, и только солнце, значительно укоротившее свой дневной путь по небу, да убранные вокруг города поля, напоминают о том, что уже осень.

Самое время для войны.

С трёх сторон Палермо был окружён солдатами Маркварда фон Аннвайлера, немецкого рыцаря и герцога Равенны.

С моря город стерегли боевые галеры герцога. Было их всего три. Но каждая обладала сифонами для метания греческого огня, что и демонстрировала время от времени.

Вот и сейчас с носа головного корабля, стоящего на якоре ближе остальных, словно из пасти сказочного дракона, вырвался длинный огненный язык и угас, поглощённый морем.

– Ух ты, – сказал Фридрих. – Красиво. Зачем они это делают, учитель, если на них никто не нападает, и никто не пытается проскользнуть мимо? Тратят дорогой огневой ресурс.

Последние слова прозвучали рассудительно, совсем по-взрослому, так, что его спутник с интересом покосился на мальчика.

Фридрих Штауфен, сын Генриха VI и внук Фридриха I Барбароссы, вместе со своим учителем, magister regis Вильгельмом Французиусом, стоял на вершине главной башни крепости Кастелло-а-Маре и смотрел вниз, на акваторию порта Палермо. Отсюда открывался красивый вид на море, порт, город и его окрестности. Фридрих, которому через два месяца должно было исполниться семь лет, часто забирался сюда, чтобы полюбоваться своими формальными владениями и помечтать о настоящей власти.

Уж что-что, а мечтать королю Сицилии и законному наследнику Священной Римской империи никто запретить не мог.

Даже любимый учитель Вильгельм и сам папа Иннокентий Третий, которого мальчик никогда не видел, но уважал и боялся.

Или не боялся?

Однажды Фридрих поделился своими сомнениями по данному вопросу с учителем, и тот объяснил ему, что бояться главу всесильной римской католической Церкви – это нормально. Но и взращивать в себе это чувство не стоит.

– Как это – взращивать?

– Питать его, поддерживать и всячески усиливать.

– Почему? – на самом деле Фридрих всё понял, но ему было интересно, что ответит учитель.

– Потому что страх перед Папой сродни страху божьему, – назидательно поднял палец Вильгельм. – Почему мы боимся Бога?

– Потому что Он велик и всемогущ, и человек полностью находится в его власти, – без запинки ответил мальчик.

– То есть, ключевое слово – власть. Так?

Фридрих задумался. Учитель ждал.

– Пожалуй, так и есть, – наконец ответил юный король Сицилии. – Но есть ещё любовь. Мы не только боимся Бога, но и любим его. Или хотя бы стараемся любить.

– Верно. Но и папу мы стараемся любить. Как всякий христианин всякого христианина. Однако папа при всем своем могуществе и непогрешимости – человек. Следовательно – что?

– Что? – спросил Фридрих. Ему показалось, что любимый учитель слегка запутался в своих рассуждениях.

– Всегда следует помнить, Ваше величество, что власть Папы, как и власть императора или короля – от Бога, – как ни в чем ни бывало продолжил Вильгельм. – А значит, они, как минимум, равнозначны. Но только я вам этого не говорил.

– Почему?

– Потому что, вы – король, а папа – ваш опекун и его опека заключается не только в вашей защите, воспитании и образовании, но и в сохранении ему вашей безусловной верности. Если папа узнает о нашем разговоре, вы можете лишиться своего учителя. Ни одна власть на свете не любит, когда ей противопоставляют другую. Но ни одна власть на свете, не должна слишком сильно бояться другую, такую же по силе. Если, конечно, она хочет остаться властью.

– Хорошо, – серьёзно ответил Фридрих. – Я запомню и никому об этом не скажу.

Мальчик сдержал слово, но понял для себя многое. Он вообще был сообразителен не по годам.

Вот и сейчас, не дожидаясь ответа учителя, он сделал верный вывод сам:

– Я знаю. Чтобы нас напугать. Всё тот же страх, как всегда. Страх, который правит миром.

– Да, мой король, – ответил Вильгельм. – Именно так, миром правит страх, вы быстро учитесь. Но мы не боимся, верно?

– Если не боишься ты, не боюсь и я, – ответил Фридрих.

Послышался стук сапог, и на крышу, тяжело дыша, выбрался граф Джентиле Манупелло. Изрядный лишний вес графа, кольчуга, шлем и длинный меч в ножнах, висящий на боку, мешали ему двигаться так же легко и непринуждённо, как ещё какой-то десяток лет назад.

– Прошу спуститься вниз, мой король, – преклонил он колено. – Чёртов Марквард фон Аннвайлер пошёл на приступ, и я боюсь, как бы шальной арбалетный болт или стрела… Не приведи Господь, – граф мелко перекрестился и поднялся, упираясь руками в колено.

– Благодарю за заботу, граф, – сказал Фридрих. – Пожалуй, вы правы. Делать мне здесь совершенно нечего, поскольку руководить обороной крепости я всё равно не могу.

– Разрешите напомнить, мой король, что крепостной ров вокруг Кастелло-а-Маре был вырыт по вашему приказу, а ведь вам тогда едва минуло четыре года! – склонил голову Манупелло.

– Напомнил, – сказал Фридрих. – Хвалю.

С этими словами, высоко подняв голову и не оборачиваясь, он направился к выходу с крыши. Учитель и граф молча последовали за ним.

…Когда к вечеру первого ноября передовые отряды Маркварда фон Аннвайлера ворвались в крепость, сопротивление фактически угасло. Гарнизон, дававший клятву верности противникам герцога – папе и канцлеру Вальтеру Палеарийскому, сложил оружие. Да и с чего бы ему сражаться и гибнуть, неизвестно за что? Солдаты гарнизона, в особенности ветераны, отлично знали расклад. Сегодня Его Святейшество Папа Иннокентий Третий призывает гнев Божий на голову Маркварда фон Аннвайлера и даже отлучает его от церкви, а завтра? Никто не даст гарантии, что эти двое – папа и Марквард не споются, если это будет выгодно обоим, и объединятся против того же канцлера Вальтера Палеарийского. В том бардаке, который творится в славном королевстве Сицилия уже не первый год, всякое может быть.

Что до малолетнего короля Фридриха, то за его жизнь можно не опасаться. Последнему нищему бродяге в Палермо известно, что и для Папы, и для канцлера, и для герцога, и для всех остальных, кто ловит свою вкусную рыбку в мутной воде столкновений властных интересов, Фридрих нужен живым и здоровым.

Как символ, без которого любая власть будет считаться нелегитимной.

Что делать, так устроен мир, нужно подчиняться определённым правилам, если хочешь быть первым. Одной военной силы недостаточно.

К тому же граф Джентиле Манупелло, поставленный своим братом, канцлером Вальтером Палеарийским, защищать Палермо, крепость Кастелло-а-Маре и малолетнего короля Фридриха II, ещё вчера покинул крепость и город.

Якобы отправился в Мессину за недостающим провиантом.

Солдаты гарнизона не знали, плакать им или смеяться. За каким ещё, порка мадонна, к дьяволу и во имя всех святых, провиантом?! Провианта в крепости достаточно, чтобы ни в чем себе не отказывать, минимум, две недели, а если слегка затянуть пояса, то и месяц.

Струсил граф.

Забздел, говоря по-солдатски.

Наложил в свои шикарные цветные штаны из китайского шёлка и решил свалить, прикрывшись сказкой о недостающем провианте. Маленькому королю напел в уши, что проскользнёт ночью мимо боевых галер врага в маленькой лодчонке, на вёслах, обмотанных тряпками для бесшумности, а сам вышел из неприметной калитки в стене, предварительно через нужных людей отсыпав золота лично герцогу Маркварду фон Аннвайлеру.

И кто после этого предатель и клятвопреступник?

Так что нет дураков умирать, решил гарнизон и благоразумно сложил оружие.

– Будете жить, – милостиво кивнул герцог, шедший впереди ударного штурмового отряда. В отличие от графа Манупелло, пятидесятилетний Марквард фон Аннвайлер был опытным и смелым воякой, всегда готовым рискнуть жизнью ради стоящего дела. Например, для захвата власти над королевством Сицилия. – Где король?

– В своих покоях, – угрюмо ответил старый сержант с шрамом через всю правую щёку. Он знал, что жизни Фридриха ничего не угрожает, но ему всё равно было стыдно. Как себя ни уговаривай, а слова клятвы были произнесены. – Он не будет сопротивляться, мой господин. Пожалуйста, пощади его.

– Да уж тебя не спрошу! – захохотал герцог, подбоченившись. – Не ссы, сержант, всё будет нормально с мальчишкой, я не враг самому себе. Стража там есть?

– Никого, – помотал головой сержант. – С королём только его учитель.

– Это Вильгельм, что ли? – прищурился герцог. – Французиус?

– Он.

– Десять человек со мной, – скомандовал герцог. – Остальным собрать оружие, запереть пленных, занять позиции на стенах, – он махнул рукой в латной перчатке. – Пошли!

Они вошли в королевские покои без стука, как хозяева и победители.

Правда, на этот раз Марквард фон Аннвайлер рисковать и лезть вперёд не стал, кивнул десятнику. Тот кивнул в ответ, взял на изготовку взведённый арбалет и скомандовал ближайшему солдату:

– Дверь!

Дюжий широкоплечий солдат прикрылся щитом и с размаха врезал по двери сапогом. Дверь распахнулась, и солдат, всё так же прикрываясь щитом, с обнажённым мечом в правой руке шагнул внутрь. За ним, с арбалетом у плеча, скользнул десятник. Быстро оглядел помещение поверх прицела, опустил арбалет, повернулся к дверям.

– Чисто, мой господин. Здесь только мальчишка и его учитель.

– Я тебе не мальчишка, смерд! – вскочил на ноги Фридрих, сидевший до этого за книгой рядом с Вильгельмом. – Обращайся, как положено к своему королю! Иначе…

– Что – иначе? – засмеялся десятник. – Вы сделаете мне больно, Ваше величество?

– Сделаю! – крикнул Фридрих и бросился на обидчика.

Всё произошло так быстро, что никто ничего не успел понять.

Только десятник в последнее мгновение вскинул руку, защищаясь от скрюченных пальцев короля, которыми тот целил ему в глаза.

Фридрих повис на этой руке, словно пёс на медведе.

И тут же, подобно псу, вцепился в неё зубами.

– А-аа!! – заорал десятник. – Сука!!

Как назло, перед этим десятник снял кожаную защитную перчатку, в которой ему было жарко и которая, как он думал, ему уже не понадобится.

Ошибочно думал.

Марквард фон Аннвайлер захохотал.

– Так его, Ваше величество! – воскликнул он. – Так его, мой мальчик! Будет знать, как нужно разговаривать с особами королевской крови.

– Этот щенок мне до крови руку прокусил! – продолжал орать десятник. Он бросил арбалет и ухватил Фридриха за шиворот, стараясь оторвать от себя.

Арбалет упал на пол и выстрелил.

Тяжёлый стальной болт свистнул в воздухе и вонзился в полку на стене, рядом с головой Вильгельма, который продолжал неподвижно сидеть на своём месте. Учитель короля покосился на болт и перевёл глаза на Фридриха, который продолжая висеть на руке десятника, принялся изо-всех сил пинать его ногами, обутыми в кожаные остроносые туфли.

Марквард фон Аннвайлер пересёк комнату, пододвинул к себе тяжёлый дубовый стул, убрал меч в ножны, уселся и посоветовал:

– По яйцам, по яйцам, Ваше величество, чуть ниже… Вот так!

Пинок достиг цели.

– Твою… – выдохнул десятник и свалился на пол вместе с юным королём.

– Есть! – вскинул сжатый кулак герцог. – Браво, мой король!

Мальчик вскочил на ноги. Его рот был испачкан в крови десятника, глаза бешено сверкали.

– Не подходи! – крикнул он, сжимая кулаки.

Десятник на четвереньках отполз в сторону и, кряхтя, поднялся.

Солдаты сочувственно отводили глаза.

Марквард фон Аннвайлер поднялся со стула.

– Не подходи! – опять крикнул Фридрих, содрал с себя куртку и рванул на груди белую шёлковую рубаху.

– Тихо, тихо, – насмешливо произнёс герцог. – Умерьте пыл, Ваше величество, всё уже закончилось.

– Всё закончится, когда я решу! – выпрямился юный король. После чего медленно, с усилием, провёл ногтями по груди. Сначала левой рукой, затем правой.

Шесть кровоточащих царапин крест-накрест прочертили королевскую грудь.

– Впечатляет, – сказал герцог уважительно. – Надеюсь, теперь всё?

Тяжело дыша, юный король не сводил с герцога яростного взгляда.

«Ух, змеёныш, – подумал Марквард фон Аннвайлер, – прямо насквозь прожигает…»

– А вы похожи на своего деда, Ваше величество, – сказал он добродушно. – Великий был человек!

– У меня было два деда, – буркнул Фридрих, остывая.

– Я имею в виду императора, конечно. Фридриха Первого, Барбароссу, – продолжил герцог – Глаза у вас те же. Пророчу вам великое будущее и надеюсь послужить вам так же верно, как служил вашему деду и отцу, – от склонил голову. – Во славу Божью.

– Те, кто хочет служить, просят об этом, а не приходят с обнажённым мечом, – сказал Фридрих. Мальчик стоял, подбоченясь, перед герцогом, словно гордая смелая мышь перед старым опытным котом. Рубашка разодрана, грудь расцарапана, губа закушена, непокорная прядь волос упала на глаза.

– Ваше величество, позвольте я позову врача, – подал голос учитель Вильгельм. – Ваша грудь…

– Пустяки, – нетерпеливо дернул головой Фридрих. – Потом. Лучше дай мне новую рубашку и помоги одеться.

– Вы ещё слишком юны, Ваше величество, – сказал Марквард фон Аннвайлер. – И не всегда можете отличить, кто вам друг, а кто враг. Мой обнажённый меч – это меч друга. Ваш опекун, Джентиле Манупелло, трусливо сбежал, бросив вас и своих солдат. Вы знали об этом?

– Он мне сообщил, что отправляется в Мессину, за провиантом…

– И вы, конечно, поверили.

Фридрих вопросительно посмотрел на Вильгельма.

– Увы, Ваше величество, это правда, – отвёл глаза учитель. – Провианта у нас достаточно. Я не хотел вас огорчать.

– Вот золото, которым он заплатил за то, чтобы я его выпустил из крепости и города, – герцог полез под кольчугу и бросил на стол кожаный мешочек. Мешочек солидно звякнул. – Это ваше золото, Ваше величество, заберите. Мне чужого не надо.

Король секунду раздумывал. Наконец, кивнул Вильгельму:

– Возьми. Будешь выдавать мне по первому требованию. Смешно, наконец-то у меня появились собственные деньги, – он закинул голову и неожиданно звонко, по-мальчишески, рассмеялся.

– Вам стоит лишь приказать, Ваше величество, и у вас будут деньги на всё необходимое, – сказал Марквард фон Аннвайлер уверенно. – Отныне, с вашего позволения, я буду вашим опекуном и не позволю, чтобы вы испытывали недостатка хоть в чём-то.

– И ты расскажешь мне, как служил моему деду и отцу? – спросил Фридрих, чьи глаза снова загорелись. Но уже другим, не злым огнём. – Про сражения и походы?

– Обязательно! Чёрт возьми, мне есть, что рассказать Вашему величеству, уж поверьте!

– Позвольте заметить, Ваше величество… – снова подал голос учитель.

– Не позволю. Где моя новая рубашка, Вильгельм? И позови уже врача, так и быть. Заодно можешь распорядиться насчёт ужина, я хочу есть, – Фридрих по-взрослому, с тенью горечи, усмехнулся. – Благо, продовольствия у нас достаточно. Предлагаю вам отужинать со мной, герцог, – обратился он к Маркварду фон Аннвайлеру. – Мне не терпится услышать ваши истории.

– Почту за честь, Ваше величество, – опять склонил голову герцог и подумал, что на этот раз завоевание Сицилии проходит для него, кажется, более успешно, чем когда бы то ни было.

«…фигуру короля ты можешь представить себе соответственно его возрасту, не меньше и не больше. Но природа наделила его выносливыми, сильными членами и крепким телом. Никогда не сидит на месте, весь день в движении. Чтобы проверить свою силу упражнениями, он тренируется и умеет обращаться уже со всеми видами оружия. Вот оружие в его руке, вот он взмахивает мечом, которым владеет лучше всего… Натягивать лук и попадать в цель копьем он выучился благодаря долгим тренировкам. Отборные, быстрые скакуны – его друзья. Никто не сравнится с королем во владении уздой и шпорами. Весь день до наступления ночи он упражняется то с одним, то с другим оружием, а также посвящает еще несколько часов чтению и трудам по истории».

Вильгельм Французиус отложил перо, встал и подошёл к окну, за которым царила ночь и бесновался холодный февральский ветер. Неровное, грубой выделки стекло, вставленное в частый свинцовый переплёт, отразило огонь свечей и постаревшее лицо magister regis с тёмными кругами под глазами, дряблыми щеками и лбом, перерезанным глубокими морщинами. Ещё и зубы, чтоб им. Так не видно, но он точно знал, что их осталось всего четырнадцать. Шесть сверху и восемь снизу. Два из которых уже начинают болеть и, значит, недалёк тот час, когда с ними придётся расстаться.

Вильгельм зябко повёл плечами. Старость близко. Старость. И ничего с этим не поделаешь. Еще каких-то пять лет назад, когда ныне покойный Марквард фон Аннвайлер практически без боя взял Палермо и на короткое время стал фактическим правителем Сицилии, королевский учитель был вполне способен соблазнить не слишком привередливую молодую вдову-горожанку из тех, кто потерял мужа в одной из бесконечных вооружённых стычек, которые прокатывались по острову и всей южной Италии так часто, что люди давно потеряли им счёт.

Соблазнить на одном кураже и провести с ней одну-две, а то и больше приятных ночей.

А теперь?

Только за деньги, и то не всякая соглашается. Да и он потерял былую охоту и прыть. Ужин посытнее, вино послаще, огонь в камине пожарче – вот и все страсти. Даже любимые книги уже не столь желанны. Старые читаны-перечитаны, а новые кажутся в лучшем случае скучными, а в худшем просто глупыми. Эх, ладно. Как бы то ни было, а король скоро достигнет совершеннолетия, получит настоящую власть и тогда не забудет своего учителя. То есть, Вильгельм очень надеется, что не забудет. Во всяком случае, Фридрих не раз обещал ему достойную пенсию, когда придёт время. А свои обещания король старается выполнять, следует отдать ему должное. Хоть и не всегда у него это получается. Уж больно пылок. Ничего, повзрослеет – войдёт в холодный разум, иного пути для него нет.

Вильгельм вернулся к столу, долил в серебряный бокал подслащённой мятной воды, сделал большой глоток, уселся, обмакнул перо в чернильницу и продолжил письмо старому другу.

«Его поведение выдает королевское происхождение, а выражение лица и властная величественность явно принадлежат повелителю. Его высокий лоб и добрые блестящие глаза притягивают взоры гостей, люди ищут его взгляда. Пламенный, остроумный и понятливый, он ведет себя несколько неблагопристойно, но это исходит не из его натуры, а скорее является следствием общения с грубыми людьми. Меж тем его королевские манеры и благая склонность к доброте постепенно избавят его от всего дурного. Во всяком случае, он не переносит указаний и во всем полагается на собственную голову. Насколько можно видеть, ему кажется позором то, что он обязан подчиняться опекуну и быть мальчишкой, а не королем. Поэтому он всячески избегает любого надзора со стороны опекуна и часто переходит границы того, что подобает королю (отчего, конечно, весьма страдает его репутация).