Текст книги "Крест бессмертных"

Благодаря своему усердию он развит не по годам и обладает такой мудростью, которая приобретается зрелым мужчиной в течение многих лет. Не стоит считать годы его жизни и ждать дня его совершеннолетия, потому как он есть владыка по величию и муж по разумению…»[9]9
  Из книги Бруно Глогера «Император, бог и дьявол: Фридрих II Гогенштауфен в истории и сказаниях».


[Закрыть]

– Вы не можете этого делать, Ваше величество. Мне очень жаль, поверьте, но не можете.

Его Святейшество Папа Иннокентий Третий протянул руку, взял со стола золотой кубок, отпил вина и поставил кубок на место. Солнечный луч упал на массивный золотой перстень с рубином, украшавший безымянный палец правой руки Его Святейшества, и Фридриху на мгновение показалось, что палец вспыхнул алым недобрым огнём.

– Но Беневентский договор даёт мне на это право, – упрямо произнёс он.

Их было двое в комнате. Четырнадцатилетний король Сицилии Фридрих Второй и могущественный глава католической Церкви сорокавосьмилетний папа Иннокентий Третий.

«Как быстро бежит время», – думал папа, исподволь разглядывая Фридриха.

Тот сидел напротив, выпрямившись и положив руки на подлокотники деревянного кресла с высокой спинкой – точно такого же, в котором устроился папа. Только папа сидел расслабленно, поигрывая пальцами правой руки на столе (упрямый солнечный луч, то вспыхивал, то гас в рубине перстня) и даже позволил себе забросить ногу за ногу, а Фридрих был напряжён и готов к бою.

«Кажется, только вчера мы с его матерью обсуждали будущее этого мальчика, стараясь учесть все интересы, и вот, пожалуйста, мальчик вырос и предъявляет свои права на королевскую власть. Ничего плохого в этом нет, на то он и король, было бы хуже вырасти он безвольной игрушкой в чужих руках. Пусть даже и моих. Но границы следует соблюдать. Даже королю. Вернее, в особенности королю».

– Известно ли вам, Ваше величество, правило, согласно которому юридическую силу имеет лишь последний по времени документ, если он отменяет или дополняет предыдущий, на ту же тему? – Его Святейшество знал, что Фридрих великолепно образован для своих лет, но всё-таки делал скидку на возраст собеседника и старался говорить проще.

– Разумеется, – кивнул Фридрих. – Это логично.

– Вот именно, – сказал папа. – Логично! Отличная характеристика. Будь иначе, в делах наступил бы полнейший хаос. Отсюда следующий вопрос. Вы знаете, когда был заключён Беневентский договор?

– Не зная этого, не стал бы его упоминать, – сказал Фридрих. – В одна тысяча сто пятьдесят шестом году. Восемнадцатого июня, если быть совсем точным.

– Совершенно верно! – воскликнул папа. – И согласно этому договору, король Сицилии действительно получал право назначать епископов на освободившиеся места. Так что, на первый взгляд, ваша попытка воспользоваться данным правом и повлиять на выборы архиепископа Палермо имеет под собой все основания. Но! – он поднял указательный палец. – Вы забыли или не знали, что в одна тысяча сто девяносто восьмом году ваша матушка, Констанция Сицилийская, императрица Священной Римской империи, подписала конкордат, согласно которому, в числе прочего, право утверждения епископов и архиепископов возвращается главе нашей Святой Римско-католической Церкви, – Его Святейшество перекрестился. – В данном случае вашему покорному слуге.

– Я знал про конкордат, – нахмурился Фридрих. – В нём матушка назначила вас моим опекуном и покровителем до моего совершеннолетия. Но… – он нахмурился ещё больше, покосился на точно такой же как у Папы золой кубок, стоящий рядом с ним на столе, и отвёл глаза.

С одной стороны, ему хотелось небрежно отпить вина, чтобы продемонстрировать опекуну свою независимость. С другой, что-то мешало. Нет, не возраст и тем более не скромность. Плевал он и на первое, и на второе. А вот мысль о том, что папа легко догадается, зачем он это сделал – да, мешало. При его-то проницательности! Выглядеть малолетним глупцом не хотелось. Ни выглядеть, ни, тем более, быть таковым. Так что обойдёмся без демонстративных жестов. Сдержанность, терпение, внимание. Побеждает тот, кто умеет выжидать. Столько, сколько нужно. Так учил его покойный герцог Марквард фон Аннвайлер, и был прав.

– Но не знали, что в нём есть и такой пункт, – мягко закончил Его Святейшество. – Подозреваю даже, что вы не читали конкордат, вам о нём только рассказывали.

– Так и есть, – глухо произнёс Фридрих. От взора Папы не укрылось, как пальцы юного короля на мгновение сжались в кулаки и снова разжались.

– В будущем вам следует тщательнее выбирать советников и советчиков, – заметил Иннокентий. – Не стоит держать при себе тех, чьим словам нельзя полностью доверять. Разумеется, моим словам, вы можете доверять всегда. Но я и не ваш приближённый, – папа позволил себе улыбнуться.

– Я запомню этот совет, – кивнул Фридрих. – Прошу прощения, Ваше Святейшество, я был не прав.

– Пустяки! – махнул рукой Иннокентий. – Я отношусь к вам по-отечески, как к собственному сыну, а у сына всегда есть право на ошибку. Давайте лучше обсудим ваше ближайшее будущее.

– Например? – совсем по-взрослому приподнял брови Фридрих. Вот теперь он позволил себе взять кубок и сделать небрежный глоток вина.

– Что вы скажете насчёт женитьбы, Ваше величество? – папа тоже взял кубок и сделал глоток.

Фридрих чуть не поперхнулся. Но справился с собой и медленно поставил кубок на место.

– Женитьбы?!

– Да, женитьбы. У меня есть для вас замечательная невеста. Красивая и, главное, весьма опытная во всех смыслах женщина. Она станет вам отличной женой. Принцесса Констанция Арагонская. Слышали о ней?

– Подождите… Вдова венгерского короля Имре?

– Она самая, – наклонил голову папа.

– Но…

– Да, она старше вас на пятнадцать лет, была замужем, уже рожала, потеряла и мужа, и сына. Но именно это гарантирует вам ее абсолютную преданность и, не побоюсь сказать, море любовных удовольствий, чего с трудом можно ожидать от ровесницы.

Фридрих почувствовал, что краснеет.

– К-как это? – выдавил он из себя.

– Очень просто. Вы молоды и неопытны в постели, а она научит вас всему, что должен знать и уметь мужчина в отношениях с женщиной, да еще, уверен, родит вам прекрасного наследника. Принцесса Констанция находится в расцвете красоты, здорова, у неё хорошие зубы и волосы, высокая грудь и широкие бёдра. Отличная нежная кожа. Поверьте, вы не пожалеете. И это я ещё не сообщил главного.

Фридрих молча ждал. Он уже представил себе эту взрослую красивую женщину с высокой грудью и широкими бёдрами в постели рядом с собой, и теперь беспокоился только о том, чтобы папа не услышал, как бешено грохочет его сердце.

– Пятьсот отборных немецких рыцарей, – веско сказал папа. – Полтысячи лучших в мире воинов, отлично вооружённых, прошедших не одно сражение и готовых повиноваться любому вашему приказу. Как вам? Это, не считая богатого приданого.

Греховные образы немедленно испарились из головы юного короля (они вернутся, они обязательно вернутся, но не сейчас – ночью, когда он ляжет спать и останется совершенно один).

Их место заняли стройные железные ряды воинов.

Пятьсот рыцарей!

Это была сила. С ними он, пожалуй, смог бы…

– С такой воинской силой, – словно прочитав его мысли произнёс папа, – вы сможете навести порядок в своём королевстве и достойно наказать тех, кто ныне чувствует себя безнаказанным, – он принялся загибать пальцы. – Мятежные бароны – раз, горные сарацины – два, всякий сброд, сбившийся в разбойничьи шайки – три… Я могу продолжать, но, думаю, достаточно. Они даже мне, духовному лицу, надоели, а уж, вам… А?

– Да, – глухо подтвердил Фридрих. – Надоели.

– Что ж, вот и возможность избавиться от них! Заодно и научитесь воевать и побеждать. Королю это необходимо. Ну так что, Ваше величество, согласны? Напоминаю ещё раз, что моим словам и советам вы можете доверять полностью.

Фридрих задумался. На самом деле он уже всё решил, но соглашаться так быстро было неприлично. Во всяком случае, он считал, что это неприлично.

Папа ждал. На его губах играла лёгкая приятная улыбка. Улыбка человека, который всё понимает.

– Я согласен, – наконец, сказал король. – Передайте моей невесте, что я согласен и жду её вместе с пятью сотнями рыцарей как можно скорее.

– Отлично! – воскликнул папа. – Просто отлично, Ваше величество! Обещаю, вы не пожалеете. Давайте за это выпьем.

Он поднял кубок и отсалютовал Фридриху. Фридрих сделал то же самое. Папа и король отпили вина, глядя друг другу в глаза. Каждый думал, что день удался.

Глава пятая

Великому князю не спалось. В открытое окно опочивальни вливался ночной летний воздух, полный луговых и лесных запахов. К ним примешивалась едва заметная струя от выгребной ямы, расположенной на заднем дворе.

Так вот ты какая, ложка дёгтя в бочке мёда, подумал князь. Надо бы утром не забыть вставить дворне, чтобы мух ловить перестали, а говно вовремя вычерпывали, как положено. Кому расскажи, что на заднем дворе великого князя воняет, – засмеют. Интересно, у Константина тоже дворня нерадивая?

При мысли о старшем брате настроение привычно испортилось. Константин был учёней Юрия, свободно владел многими языками, и Юрий знал, что кое-кто считает первенца Всеволода Большое Гнездо умнее его. Умнее и достойнее быть великим князем.

А я и не напрашивался, сердито подумал Юрий. Отец так решил. Кто мы такие, чтобы противиться его воле? Так что хрен тебе, брат Костян, а не стол во Владимире. Любишь свой Ростов и сиди там.

Он пошевелился, меняя позу.

– Да пошли ты к нему соглядатаев и успокойся, – сонно пробормотала жена Агафья, сладко посапывавшая до этого на груди князя.

Они обвенчались год назад. Здесь, во Владимире, в Успенском соборе. Дочь Всеволода Святославича Чермного, князя черниговского и великого князя киевского стала Юрию Всеволодовичу хорошей женой. Иногда ему казалось, что жена читает его мысли. Даже шутил по этому поводу, уж не ведьма ли она.

– У нас в Киеве все бабы ведьмы, – отвечала Агафья неизменно. – Али не знал? А уж коли они наполовину польки, как я, то, считай, пропал муженёк с головой и всем прочим.

– Разве польки ведьмы?

– Нет, просто мы красивые, – смеялась жена. – Это ещё хуже. Или лучше. Как сказать.

Вот и сейчас. Она же спала!

– Каких соглядатаев? – промолвил он. – К кому?

– Ой, а то не знаешь, – Агафья открыла глаза, погладила его по щеке. – К брату твоему, Константину, в Ростов. Пусть разведают, о чём думает и чего замышляет.

– Кого ж я пошлю? – совет был хорош, но уж больно внезапен. Как ошалевший заяц в лесу из-за куста.

– Да вот мальчишек этих и пошли, которые к тебе намедни явились в дружину проситься, в лазутчики. Соглядатай – тот же лазутчик. Только умнее и хитрее. Видела я этого Алёшку, вожака их. Ловок, ловок. Глаз яр, язык востёр, смекалист, быстр, на ходу подмётки рвёт. Должен справиться. А не справится – туда и дорога, другие найдутся, на княжью службу всяк рвётся устроиться… – речь Агафьи замедлилась и в следующую секунду она уже спала. Сладко посапывая.

С толком жениться – большая удача, подумал князь. Эх, во всём бы так.

Он обнял жену, смежил веки и очень скоро уплыл в сон вслед за Агафьей.

– Кто? – Князь Константин недовольно оторвался от рукописи.

Всем иным занятиям старший сын Всеволода Большое Гнездо предпочитал занятия книжные, черпая в них знания, мудрость и удовольствие. Слава о библиотеке, которая имелась у князя, шла по всей Руси. Среди тех, кто понимал в этом толк, знамо дело. Баяли, что одних греческих книг Константин Всеволодович собрал целую тысячу. Привирали. Всего-то девять сотен без малого. Но зато какие! Были среди них даже труды самого Платона и его великого ученика Аристотеля. Не говоря уже о бесценных сочинениях древних византийцев: Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Богослова, преподобных Максима Исповедника, Иоанна Дамаскина и других.

Вот и сейчас перед ним лежал труд Иоанна Златоуста «Против иудеев», открытый на Слове третьем.

«Что, кажется, могущественнее государства, у которого есть и денежные доходы, и оружие, и стены, и крепости, и огромное войско, и конница, и бесчисленное множество других средств, увеличивающих его силу? Однако же, если в нем возникнет междоусобие, вся эта сила сокрушается: ибо ничто так не ослабляет, как ссоры и распри, и напротив, ничто столько не усиливает и не укрепляет, как любовь и согласие. Сознавая это, и Соломон говорил: «Брат от брата вспомоществуемый – как город крепкий и высокий, и силен, как прочное царство» – прочитал князь по-гречески и уставился невидящим взглядом в книгу.

Ах, как верно. Верно! Как будто оттуда, из восьмисотлетней глубины, заглянул святитель на теперешнюю Русь и написал эти слова. Да не просто на Русь, а прямо в сердца каждому из князей русских. А в его, Константина сердце, в особенности.

Он и брат Юрий. Брат Юрий на великокняжеском столе во Владимире. И он, Константин, на столе в Ростове. Просто княжеском. «Брат от брата вспомоществуемый», как же. Видит Бог, он не желает войны с братом, но тот не уступает Владимир, который по праву принадлежит ему, Константину! Ладно, уступает, был разговор. Но хочет взамен Ростов. Его любимый Ростов! Обойдётся. Предлагал же ему Суздаль – отличный город. Торговый, богатый. В конце концов, старший сын – он, Константин и право имеет на всё великое княжество. Отец же, когда звал его к себе перед смертью, а он не поехал…

В дверь библиотеки постучали. Не очень громко, но уверенно и даже настойчиво.

– Это я, Игнат! – отозвался из-за дверей густой хриплый голос.

– Входи, – Константин закрыл книгу. Знал по опыту – воевода впустую беспокоить не станет. Раз пришёл, значит, вернуться к Иоанну Златоусту скоро не получится.

В библиотеку вошёл Игнат Горбатый – воевода князя. Мужчина лет сорока пяти с густой сединой в чёрных волосах, усах и бороде. Его можно было назвать привлекательным, если бы не горб, из-за которого фигура воеводы казалась уродливой. Но князь хорошо знал своего воеводу. Голова у него была – дай Бог каждому, а сила такая, что однажды, рассказывают, он в одиночку поднял на плечи завязшего в грязи быка и перетащил на сухое место.

– Что тебе, Игнат?

Воевода поклонился.

– Там, во дворе, четверо юнцов. Говорят, к тебе. От князя Юрия.

– Послы, что ли? – нахмурился Константин.

– Не послы. Темнят. Говорят, дело к тебе важное.

– Сам не мог решить? Что мне с юнцами какими-то говорить?

Воевода почесал бороду.

– Что-то есть в них, князь. Не пойму. Показалось, могут быть полезны. Однако… Вожак их больно уверенно держится, хоть и молод, – воевода скосил глаза в сторону. – Подумал, лучше тебе самому с ним поговорить.

– Стареешь, Игнат, – недовольно сказал князь. – Простейшего дела решить не можешь. Мальчишки какие-то, да ещё от Юрия… – он поднялся из-за стола. – Ладно, пошли.

Они миновали несколько клетей, спустились вниз на открытую галерею. Оттуда, скрываясь за резной деревянной колонной, князь рассмотрел тех, о ком говорил Игнат.

Четверо хорошо вооружённых (луки в налучьях через плечо, тулы со стрелами на правом боку, сабли в ножнах – на левом) стояли посреди теремного двора в свободных позах людей, ни в чём не виноватых и никому ничем не обязанных. Отсюда, с высоты галереи, трудно было сказать, сколько им лет, но Игнат был прав – молоды. Очень молоды.

Вот среднего роста паренёк с тонким красивым лицом и яркими серыми глазами, стоящий чуть впереди, оглянулся и что-то сказал. Остальные засмеялись. Паренёк блеснул белозубой улыбкой, неожиданно поднял глаза и увидел князя. В ту же секунду понял, кого видит, приложил десницу к сердцу, повёл вниз, поклонился поясным поклоном.

Князь кивнул едва заметно, обратился к Игнату:

– Этот, что ли, вожак их?

– Он самый. Алёшкой звать. Прозвище – Попович.

– Смекалист, – сказал князь.

– Вот и я говорю. Непрост парень.

Они спустились во двор с главного крыльца.

– Ну, здравствуйте, добры молодцы! – произнёс князь, остановившись в четырёх шагах. – С чем пожаловали?

– Будь здрав великий князь Константин свет Всеволодович, – снова поклонился Алёшка и вслед за ним – молча – его товарищи. – Ты сам, вся твоя семья и дружина смелая! Рязанские мы. Меня Алёшкой кличут, по прозвищу Попович. Отец был попом. Это, – он повёл рукой, – товарищи мои верные. – Ждан, Милован и Акимка по прозвищу Тороп. Ты не гляди, что мы молоды. Обучены бить из лука точно, сабельному и копейному бою. Шли, врать не буду, к брату твоему, князю Юрию, во Владимир, в дружину его наниматься. По дороге встретился нам отряд половцев во главе с Тугарином Змеем…

Коротко, но не слишком, Алёша рассказал о том, как убил Тугарина Змея, принёс его голову Юрию Всеволодовичу и в лучном состязании победил его дружинников и самого князя.

Рассказал, замолчал, смело глядя на князя.

Князь ждал. Рассказ явно не был окончен.

– Обманул нас князь Юрий Всеволодович, – промолвил, наконец, Попович. – Не взял в дружину лазутчиками, как обещал.

– А кем взял? – спросил князь Константин.

– Сказал, помощниками конюхов пойдём. Или на кухню – воду и дрова таскать, котлы чистить. А там, говорит, поглядим. Молоды, говорит, вы ещё для княжьих дружинников. Нос, мол, не дорос и молоко на губах не обсохло. Ну, мы и ушли. Не было такого уговора, обманул князь.

Константин думал. Рассказ Поповича подтверждал его недавние мысли о коварстве брата. Коварстве и зависти. Если и правда он проиграл мальчишке лучное состязание…. Как специально Бог послал этого Алёшку со товарищи. И как раз в ту минуту, когда он размышлял о Юрии и о трудных с ним отношениях. Знак свыше, не иначе. Но проверить всё равно стоит. Мало ли.

– Князь Юрий меткий лучник, – сказал Константин. – И ты победил его в состязании?

– Победил. И его дружинников тоже.

– Кого именно?

– Одного Ратибором звали, выглядит старше остальных годами, седина в бороде мелькает. Князь его воеводой называл.

– Воевода Ратибор? – левая бровь князя удивлённо поползла вверх.

– Он.

Константин поглядел на Игната. Тот едва заметно развёл руками – мол, ничего не могу сказать.

– Что ж, – сказал князь. – Покажи своё умение.

– Прямо здесь?

– Прямо здесь. Цель сам выбери.

– Только не нас, – буркнул воевода и, словно невзначай, обнял пальцами рукоять меча.

Алёша коротко хохотнул, показывая, что оценил шутку. Поднял голову, оглядел крышу терема и вдруг оглушительно свистнул.

Несколько голубей, ворковавших на крыше, захлопали крыльями, сорвались с места, закружили над теремом.

Раз.

В руках Алёши оказался лук.

Два.

Наброшена тетива.

Три.

Стрела легла на тетиву, лук взметнулся над головой Алёши.

Че…

Выстрел!

…тыре.

Прошитый стрелой голубь свалился к ногам присутствующих. Под тельцем птицы расплылась алая лужица крови.

Пять.

Лук отправлен на место. Перед князем стоит всё тот же тонконосый русоволосый мальчишка с яркими серыми глазами.

– Неплохо, неплохо, – произнёс Константин. – Значит, обидел вас Юрий?

– Обидел, великий князь.

– Почему так меня называешь?

– Ты – старший сын великого князя Всеволода Большое Гнездо. Значит, по праву должен быть великим князем. То всем ведомо. Прости, что сразу к тебе не направились. Молоды, не сообразили. Наперёд умнее будем, – Алёшка снова поклонился.

Не дурак, подумал князь. Точно не дурак. И стреляет метко.

– Умнее, значит, – повторил князь. – Что ж, ладно. Проверим, насколько ты умён. А заодно и храбр.

Озеро Неро переплыли на рассвете.

Накануне местный рыбак, заросший чёрной бородой по самые глаза, согласился доставить их на другой берег:

– В куну обойдётся, – сообщил.

– Однако, – покачал головой Алёша. – Ты, дядя, не понял. Нам не в Ярославль и не в Москву. На тот берег. Две векши.

– Ну, сходи поищи, кто вас к Ворже за две векши отвезёт, а я погляжу, – рыбак присел и принялся копаться на корме своей лодки, что-то укладывая и перекладывая. Поднял голову и добавил:

– А в Москву али Ярославль на лодке не доплыть. Только посуху. Полторы куны.

– Да что такое в этой Ворже! – в сердцах воскликнул Алёшка. – Кого не спросим… – он осёкся. – Ладно, уговорил, три векши.

– Пять, – подумав, сказал рыбак.

– Совесть есть у тебя? Работы на час, а ты три шкуры дерёшь.

Рыбак вздохнул:

– Не местные, что ли? – оглядел повнимательнее Алёшу со товарищи. – Точно, не местные. Откуда?

– Рязанские, – неохотно признался Алёша.

– А, бунтовщики. Понятно.

– Да что ж такое…

– Четыре.

– Что – четыре?

– Четыре векши, – рыбак показал четыре пальца. – По векше с брата. И то лишь потому, что у меня свояк рязанский. Считай, повезло вам, другие и вовсе к Ворже не повезут. А я не боюсь.

– Что так? – прищурился Алёша. – Смелый?

– Крещёный. Грех крещёному русскому человеку погань языческую бояться.

– Так все крещёные?

– Все крещены, да не все веруют. Короче, парень. Четыре векши, это последнее слово.

– По рукам, – согласился Алёша.

Утро выдалось тихое, ясное. Лодка шла под парусом, взрезывая носом зеркальную озёрную гладь. Солнце вставало, окрашивая в нежный розовый цвет высокие, похожие на перья, облака.

– Лепота какая, – громко прошептал Акимка, сидя на носу. – Эх, с удой бы сейчас посидеть, рыбку потягать… Куда лучше!

– Всё лучше, чем к мере в Воржу соваться, – согласился рыбак. – Что там делать добрым людям, не разумею. Товары свои на ярмарку в Ростов они и сами привозят… Разве что за девками? Так наши краше, а там за девку, неровен час, и ножом пырнуть могут. Не любят они чужаков.

Рыбака явно распирало любопытство, которое за ночь только усилилось. Вот он и старается вызвать приезжих на разговор

Самое время, подумал Алёша.

– Тебя как звать-величать, дядя? – спросил он. – А то вчера не познакомились. Меня Алёшкой Поповичем. Это товарищи мои – Ждан, Милован и Акимка, самый младший из нас.

– Аким свет Демидович, – важно сказал Акимка и протянул руку. – Будем знакомы.

– Савелий я, – хмыкнул рыбак и, помедлив мгновение, пожал Акимке руку. – Фокич, ежели по отчеству звать желаете.

– Там поглядим, – сказал Алёша. – Оно ведь как говорят? Фоку приставляй с боку, а Демид прямо глядит.

– Так то Фоку, – усмехнулся рыбак. – А я Савелий.

– Да и Акимка не Демид, – быстро улыбнулся Алёша. – Так что там у нас с Воржей, Савелий Фокич? Вчера не договорили.

– Плохое место, – поморщился Савелий. – Не наше, не христианское.

– Не христианских мест у нас много, – заметил Алёша. – Не все племена, что под Русью, крещены. Что ж теперь, стороной их обходить?

– Обходить не обходить, а зря соваться в некоторые я бы не советовал, – промолвил Савелий. – Оно ведь как. Кто-то из нехристей нормально с нами соседствует, никакого вреда русскому человеку от него нет. Даже наоборот – польза сплошная. Живёт в своём лесу, молится колесу – и ладно. Хотя, конечно, и противно. А кто-то – нет, спокойно жить не может. Для них крещёная душа, что червонная тряпка для дурного быка… Про колдунов мерянских слыхал?

– Да как сказать…

– Не слыхал, значит.

– Так поведай.

– Сам не видел, врать не стану, однако бают, что они… – Савелий оглянулся, понизил голос. – Детишек христианских крадут по деревням и даже в самом Ростове случается. Вроде как детки в лес пошли или на озеро, да и пропали. Их искать – а нету. То ли зверь дикий задрал, то ли утонули. Прошлым летом три таких случая было и этим тоже уже три, а лето не кончилось ещё. А какой зверь, коли ни следов, ни крови, ни косточек? И трупов утопленных тоже нет. Ну, кроме тех, конечно, кто и впрямь утоп. Вот и думай.

– Что думать-то?

– Думай, кому и зачем детишки нужны. Колдуны это мерянские, точно. Детки им для кровавой жертвы нужны. Злых духов ублажить, дабы те потом христианские души губили.

Алёша глянул на товарищей. Ждан усиленно напускал на себя равнодушный вид. На губах Милована застыла недоверчивая кривая усмешка. И только Акимка смотрел на рыбака, широко распахнутыми глазами. Даже рот чуть приоткрыл.

– Брехня, – небрежно бросил Алёша. – Бабьи сказки.

– Может, и сказки, – не стал спорить Савелий. – Да только народ верит. И, попомните моё слово, – он окинул Алёшу с товарищами внимательным взглядом, – ежели князь наш, Константин Всеволодвич, мер не примет, быть большой крови. Народ готов уже за вилы взяться. Те, у кого мечи да сабли не припрятаны. А народ наш русский, что рязанский что ростовский, – сами знаете. Коли начнёт, не остановишь. Ни княжьей дружиной, ни поповским крестом, ни божьим перстом.

– О как, – сказал Алёша.

– Вот так.

«Догадался, что мы не сами по себе и наш интерес особый, – подумал Алёша. – Может, оно и неплохо».

– Так что же делать? – спросил он. – Дай совет, Савелий Фокич. Ты, по всему видать, человек умный, бывалый. Такого и послушать не грех. Всем польза выйдет.

Савелий хмыкнул. Подумал. Огладил бороду.

– В саму Воржу не суйтесь, – сказал. – Ни с кем не разговаривайте и даже на глаза никому не показывайтесь, а лучше идите сразу к капищу мерянскому. Оно от Воржи с полуденной стороны где-то в двух с половиной поприщах, может чуток поболе…

Сидеть в секрете – дело трудное. А главное, скучное.

Во-первых, никогда не знаешь, сколько времени притворяться, что тебя здесь нет. Во-вторых, куда себя деть, если никуда девать нельзя? Сиди тихо или лежи, укрытый от чужого глаза, и старайся шуметь потише. А лучше совсем не шуметь. Шевелиться и дышать можно, но, опять же, так, чтобы птиц соседних не спугнуть.

Птицы – главное. Они первые видят и слышат человека и начинают беспокоиться, если им покажется, что тот представляет для них угрозу. Опытный лазутчик или охотник по птичьему гомону и суете легко определит, что ждёт его впереди – мир или тревога.

Поэтому сливайся с местностью и жди.

И не вздумай уснуть! Сон в секрете хуже трусости. Трус и вовсе в секрет не пойдёт, а значит не сможет подвести ни себя, ни товарищей. А соня подведёт.

Мерянское капище они нашли там, где указал Савелий – с полуденной стороны Воржи, на треугольной поляне среди векового леса. На одной стороне поляны живёт ручей, на другой – опять ручей, впадающий в первый. Третья сторона открыта, тропинка к ней протоптана от Воржи. Хорошая тропинка, широкая, даже конный спокойно проедет, будь на то нужда.

– Значит, часто люди тут бывают… – Алёша присел у тропинки, коснулся пальцами земли. Поднёс щепоть к носу, понюхал.

– Ты ещё лизни, – посоветовал Милован.

– Надо будет, лизну, – сказал Алёша серьёзно. Поднялся, вгляделся в центр поляны. – Ну-ка, что там… Акимка!

– Здесь я, – Акимка стряхнул с ладони божью коровку, которую перед этим безуспешно уговаривал улететь на небо за краюху хлеба, машинально вытер ладонь о штаны, преданно уставился на старшего друга и вожака. – Отойди по тропке шагов на семьдесят. Если кто появится со стороны Воржи, свистни птичкой.

– Дроздом или сойкой? – деловито осведомился Акимка.

– А подумать?

– Сойкой. Она всегда первой шум поднимает, когда что не так. А дроздам и вовсе поздно уже петь.

– Можешь, когда захочешь, – кивнул Алёша. – Дуй.

Акимка повернулся через плечо и через мгновение пропал среди мельтешения солнечных пятен и теней.

– Я тоже могу сойкой крикнуть, – сказал Милован.

– Можешь, – согласился Алёша. – Только Акимка росту малого, а ты длинный, спрятаться труднее. Опять же, ты мне для другого нужен.

– Это для чего?

– Камни лизать. Вон те, – Алёша показал рукой на центр поляны. – Язык у тебя в самый раз для такого дела.

Ждан тихо засмеялся. Милован насупился.

– Да ну тебя, – буркнул. – Уже пошутить нельзя.

– Можно. Ты пошутил, я тоже посмеялся. Всем весело.

Тем временем Ждан отошёл к центру поляны, где в землю вросли несколько камней. Один, побольше, в центре, остальные вокруг. Тот, что в центре, явственно отливал синим.

Ждан склонился над синим камнем, махнул рукой – сюда, мол.

Алёша и Милован подошли. Синий камень, будто гигантский наконечник стрелы, острым концом показывал точно на полночь. В длину он был не менее четырёх шагов и два с половиной в самой широкой части. На чуть выпуклой шероховатой поверхности там и сям виднелись полусмытые дождями рыжеватые пятна.

– Это не краска, – сообщил Ждан.

– Кровь, – сказал Алёша.

– Думаю, она, – подтвердил Ждан. – Но чья – не скажу.

– Вот же гады мерянские, – сплюнул Милован. – Чёртовы язычники. Так что, прав был Савелий? Пора князю докладывать?

– О чём? – пожал плечами Алёша. – Были, мол, в лесу, видели синий камень в пятнах крови, неизвестно чьей?

– Не только. Плохое место тут, чую. Вон, глянь на те вязы по углам. Будто охраняют.

Алёша посмотрел. Три раскидистых вяза росли по углам поляны, шумели листвой под ветерком. Мощные вязы, пожившие, в полтора, а то и в два обхвата каждый.

– Ты уже совсем, Милован. Вязов мы ещё не пугались. Что до места… Конечно, плохое. Чай не церковь – капище поганое, языческое. Всё, хватит разговоров, ближе к вечеру садимся в секрет и ждём.

– А сейчас? – осведомился Ждан.

– А сейчас идёмте-ка отсюда. Только Акимку сначала заберём.

На днёвку встали за капищем – там, где кусты лещины образовали непроницаемое для чужого взгляда укрытие. Солнце всё ближе подбиралось к полуденной точке на небе, роса давно высохла, комары уснули.

– И мы поспим, – сказал Алёша. – До ночи. А пока… – он снял с плеча тул, вытащил стрелы, разложил их на траве. – Теперь вы свои давайте.

– Зачем? – удивился Ждан. Но просьбу выполнил. Акимка и Милован последовали его примеру.

– Вы вчера вечером в церковь со мной не пошли, – сказал Алёша, – а зря. Я там не только молился… Ну-ка, Акимка, сооруди мне скоренько метёлку травяную.

Акимка вытащил нож, в три взмаха нарезал травы, скрутил посередине гибкой веточкой:

– Держи.

– Ага, спасибо.

Алёша снял с пояса баклажку, вытащил пробку, щедро полил метёлку водой, перекрестился и нараспев произнёс:

– Создателю и Содетелю человеческаго рода, Дателю благодати духовныя, Подателю вечнаго спасения, Сам, Господи, посли Духа Твоего Святаго с вышним благословением на стрелы сии, яко да вооружены силою небеснаго заступления хотящим их употребляти, помощны будут к телесному спасению и заступлению и помощи, о Христе Иисусе Господе нашем. Аминь.

После чего принялся окроплять стрелы, время от времени смачивая метёлку и приговаривая: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь».

Во взглядах товарищей читалось изумление пополам с уважением. Никто из них не додумался до того, что стрелы можно освятить, предварительно запасшись в церкви святой водой.

Вот только, зачем? Получается, их предводитель, зная, что они отправляются на разведку к язычникам, заранее предположил, что такие стрелы могут понадобиться. Если и не понадобятся, то лишними не будут. Потому что против обычного врага и простая и освящённая стрела одинаково сгодятся. А вот против врага рода человеческого…

Поэтому он главный, подумал Милован. А мы – нет, и его слушаемся. И так было всегда, с детства. Обидно мне? Иногда – да, обидно. Кажется, я ничем не хуже. Но потом случается вот такое, как сейчас, и разумеешь – хуже. Потому что он сообразил, а ты – нет.