Текст книги "Человек сидящий"

Крепкий хозяйственник

Пространства камеры Петру Моисеевичу безумно не хватало. Доброго нрава, в свои шестьдесят он был подвижен, бодр, смотрел прямо в глаза, хотя почти всегда для этого ему приходилось привставать на носочки.

– Петр, мастер спорта СССР, – твердо проговаривал он, представляясь, и подтверждал статус хрустким сжиманием кисти нового знакомого.

В юности он занимался вольной борьбой, состоялся в легком весе и был известен некогда в узких кругах, явно тесных его широкой натуре.

В милиции Петр Моисеевич послужил участковым в небольшом околотке, а потом решил пойти в политику, для чего сначала осмотрительно стал крепким хозяйственником, тогда были модны именно такие. Скупив бросовые земли запустелого колхоза, он поначалу окунулся в фермерство, но рутину скоро оставил брату, не такому энергичному, но по-хорошему скопидомному. Брат его подкармливал в годы разных сортов местного депутатства, выгод не приносившего, но «подожди, наше время придет». Кормил и в тюрьме, брат как-никак.

– Я корнями из земли, – гордо говорил Моисеич.

– Наш человек, – гордился Василий, пожарный полковник, Моисеич ему нравился.

– Да, в навозе вы сейчас оба по пояс, – подытоживал Евгений, подполковник ФСБ.

В какой-то момент Петр Моисеевич, поблуждав по партийным спискам, возглавил захолустный район и с наслаждением бросился уничтожать миргородские лужи. Он был Фигаро и Зевс, казалось, не спал, женился, разводился и был щедр к внезапно возникшим поклонницам, плодил долги и детей.

Кое-кто из поклонниц и экс-жен теперь приходил на свидания, и к организации этих встреч Петр Моисеевич подходил с кропотливостью и тщанием. Женщин он ценил. Каждая была единственной.

Внезапно выяснилось, что у главы района должны быть деньги. Выборы, встречи и прочие «мероприятия» оказались делом хлопотным и затратным, некоторых тонкостей бюджет попросту не предусматривал.

Выкручивался Петр как мог, но «один из» неизбежно оказался казачком. Конечно, Моисеич был неглуп и все предусмотрел, за «благотворительной помощью» к «заинтересованному инвестору» поехал его близкий друг, бывший адвокат и проверенный человек.

Проверенный человек тоже был малый смышленый и, когда его повязали при получении, в минуту согласился на сотрудничество и деньги передал Петру Моисеевичу – уже под контролем. Сумма не ахти какая, но аккурат на шестую часть статьи 290-й, взятка в особо крупном размере.

Ходил проверенный человек под подпиской о невыезде все следствие и долгое судебное разбирательство.

Моисеич его терпеливо ждал.

Вечером, в день вынесения приговора – когда Моисеичу отмерили одиннадцать лет и 280 млн штрафа, а бывшему адвокату вероломно отвалили три года реального срока, хотя он ждал обещанного условного, – централ сотрясался от рыка.

– Ведите его сюда, дайте его мне в хату, я буду его опускать, я жду, – изнемогал маленький, но страшно могучий в этот момент Петр Моисеевич.

– Моисеич нерв словил, – спокойно высказались блатные и порешили препятствий не чинить.

Хоть и был Петр бээсником[7]7
  Бээсники – бывшие сотрудники силовых органов.


[Закрыть], но из-за его доброго нрава и готовности помочь ему, как и некоторым другим из этой когорты, даже выказывали некое подобие осмотрительного уважения.

Но привели адвоката Сергея не в хату к Моисеичу, что понятно, но даже и не в смежную, на что тот надеялся, а в соседний блок, через продол – тюремный коридор.

Когда за ним захлопнулись тормоза, как люди в тюрьме называют дверь камеры, Сергей прислонился к стене.

Стоять и держать матрас у него не было сил. Брюки без ремня предательски падали. Вопли Моисеича долетали приглушенными, но оттого становились похожи на завывания вурдалака, именно так он звучит, никаких сомнений.

Страх был помножен на крушение веры в условный срок, на прямой обман оперов, Сергей даже на приговор пришел в галстуке, убежденный, что вечером отметит окончание беды в ресторане. Отстучав зубами по кружке с чаем, Сергей не заснул. Ожидание страшной мести не давало ему спать еще много дней.

Вертухаи веселились пуще некуда, и прогулка на следующий день у Сергея была устроена в соседнем с хатой Моисеича дворике. Кричать тот уже не мог, только хрипел, но Сергей все равно не был способен к коммуникации.

В жизни, если ожидаешь чего-то ужасного, ничего подобного не происходит. Ужас или внезапен, или его нет. Гнев Моисеича угасал с каждым днем, угасал – и угас. Опера заскучали, и Петр с Сергеем таки оказались в смежных камерах.

Набравшись духу, ночью Сергей залез на унитаз, дотянулся пухлыми губами до вентиляционного окошка и зашептал:

– Моисеич, Моисеич, ты там? Моисеич, ты это, не обессудь, меня заставили, прости меня, обстоятельства, сам понимаешь, – льстиво вытягивал шею Сергей, одновременно и уворачиваясь, и в страхе закрывая глаза, будто видел в воздуховоде ползущего к нему Петра Моисеевича и не мог убежать.

– Иди сюда, падла, убивать буду, – устало ответил Моисеич и, помолчав, добавил: – Жалобу пиши апелляционную.

Уехали они на этап вместе в одну колонию строгого режима. Жили, с заточками друг за другом не гонялись.

Сергей оперился и снова стал вертким и острым на язык, потом отбыл положенное и вышел.

Моисеичу еще вечность.

Часть жен его ждет.

Умение решать вопросы

Если Борис Иванович был в чем-то убежден, то фундаментально.

– Я здесь ненадолго, – увесисто ронял он, глядя в стену за спиной собеседника, если ему случаем спрашивали о его деле.

Так он отвечал на вопросы – за что и как давно здесь, этой же фразой оценивал свои перспективы.

Был он шестидесяти без малого лет, как сам отмечал – «лицом материально ответственным», проработал на крупном предприятии, от роду советском, а затем поначалу абы чьем, но через пару уголовных дел – квазигосударственном. Был завскладом, жизнь знал, людей видел насквозь: «все воруют». На пенсию накопил, дом имел. Жена, сын, дочь, рыбалка – в ожидании его скорого выхода. Здоровье железное, кулаки под пуд.

На дикие доходы и золотые парашюты «эффективных менеджеров» не раздражался: «Надо уметь решать вопросы», – равно не удивлялся и их арестам: «Надо уметь решать вопросы».

Желание удалиться от суеты сбылось, да не совсем. Зять – с бегающими глазками, широкой сверкающей улыбкой и успокаивающим «Да ладно, чё ты?» – пригласил поработать директором строительной организации. Дал кабинет, даже почти два («ну там, комнатка чаю попить») и бухгалтера, девушку сметливую, пожившую и понимающую.

Компания зятя строила здания, а фирма Бориса Ивановича из двух человек прогоняла через себя субподряды. Первые пару лет было немного некомфортно и даже, что уж лукавить, страшно, но все происходило просто и обычно, и прокуроры приезжали по пятницам в баню, и судьи, и разные другие – все пили, обнимались и говорили зятю «брат». Страх прошел. Все так живут. Надо уметь решать вопросы.

Но вот у зятя случился бюджетный подряд, построил чего-то для города. И тот подряд обмывали со всеми друзьями-погонами: «Новая ступень, брат».

Субподряд от этого подряда был не то чтобы большой, видали поболее, но через год страх вернулся с обоснованием в виде обысков и уголовного дела. А затем ареста.

Зять исчез, и розыск его результатов не дал, но следователь как-то не переживал.

Исчезли и друзья.

Зато зять успел нанять адвоката. Тот был хорош. Сразу после обыска нашел все «выходы». Должны были дело прекратить, обещали.

– Понимаешь, силы вмешались серьезные, надо подождать, пока ажиотаж пройдет, пару недель, дело-то на слуху, – обволок его мягким шепотком адвокат на первом свидании, еще в ИВС[8]8
  ИВС – изолятор временного содержания.


[Закрыть], после задержания.

Как не поверить. Серьезный человек.

– Но надо расходы некоторые покрыть: сам понимаешь, уровень серьезный.

Как не понять. Покрыли.

Потом еще покрыли. Потом еще.

На четвертом месяце ареста, в уверенном предвкушении скорого прекращения дела, Борис Иванович узнал, что еще внучка вот-вот тоже должна появиться и присоединиться к его недолгому ожиданию.

Родилась она, когда он с той же уверенностью знакомился с окончательным вариантом обвинения, следователь с адвокатом сидели в маленьком кабинете СИЗО свежие, бодрые, внушающие оптимизм. Поздравляли.

Новый член семьи не был Борисом Ивановичем лично осмотрен и учтен, и это обстоятельство стало разрушать стройность мироздания. Что-то ощутимо шло не так.

Но адвокат был хорош. Просто и понятно он объяснил, что дело можно «решить» только в суде и там оно без вариантов умрет и что оправдательный его ждет и потом – реабилитация.

– Не, ну красавец, – говорил Борис Иванович в камере вору-бедолаге[9]9
  Бедолага – отбывающий срок арестант, у которого нет «грева»: ему никто не помогает с воли, он живет «на хозяйском»: ест баланду, одевается в то, что выдают, работает на производстве или занимается уборкой барака (кроме отхожих мест, которые могут убирать только опущенные и отделенные). – Прим. авт.


[Закрыть] Сереге, которому симпатизировал.

– Красавец, – отвечал с готовностью Серега, и какая-то улыбка мелькала у него странная, но тут же становилась обычной – Иваныч помогал с куревом и пропитанием.

Снова стало тревожно, когда выяснилось, что пожившая и понимающая девушка-бухгалтер заключила досудебное соглашение и наговорила всякого (правду, конечно, но зачем?) и дело в отношении ее ушло в суд и ее как-то быстро осудили, пусть условно, но осудили. Приговор принес ему адвокат и все опять грамотно объяснил.

– Ну осудили, ну мошенничество, ну особо крупный, так это же особый порядок, на тебя не влияет, но вот она, дура, будет теперь судимой, – вздыхал он, и, действительно, все становилось понятно.

В камере делился с Серегой.

– Дура, – соглашался Серега и тянулся за сигареткой.

Иваныч смотрел на него с благодарностью.

Когда дело у Бориса Ивановича подошло к приговору, Серега получил свою трешку и уехал на общий режим.

В камере остались какие-то злые. Говорили нехорошее об адвокатах. Им с адвокатами не везло.

– Надо уметь решать вопросы, – сурово говорил Борис Иванович.

С ним не спорили. Передачи ему заносили регулярно, жадным он не был. К чему споры в таком раскладе?

На приговор адвокат прийти не смог, был очень занят. Семь лет и шесть месяцев. Иск, штраф.

Парни в камере не шептались и не смеялись, не принято. Напоили чаем, у самого как-то не получалось в этот вечер.

Адвокат пришел через два дня.

– Непросто, ох как непросто по твоему делу, Иваныч, – говорил он, не моргая. – Теперь только апелляция.

Без Сереги в камере поговорить было не с кем.

Апелляция прошла через три месяца – буднично и быстро. Бориса Ивановича слушать не стали, люди судейские были очень заняты, но к этому он начал привыкать. Все вокруг, кто при власти, очень заняты.

– Да они и не вникали, команда такая им спустилась, понимаешь, – адвокат вновь был безупречен, – но в кассации такое не проходит. Решим в кассации. От тебя больше ничего не надо.

А ничего уже и не было.

Момент, когда надо было злиться и что-то делать, Борис Иванович незаметно для себя пропустил.

– Иди отсюда, – тихо сказал он адвокату. Ругаться не любил.

В этот день Борис Иванович, придя в камеру, впервые достал копии своего десятитомного дела, которые он, как материально ответственное лицо, аккуратно сшил и держал в специальном бауле. И начал читать.

Закончил он чтение в колонии. Там его ждал Серега-крадун[10]10
  Крадун – вор, человек, сидящий за кражу.


[Закрыть].

Скоро у Сереги конец срока.

А Борис Иванович первый раз попытается выйти условно-досрочно.

Ищет адвоката. Чтобы умел решать вопросы.

Телефон

Сергей грустно смотрел на свой смартфон. Совсем недавно тот был новым и долгожданным, сиял, от него необычно для этих мест пахло чистотой. Сейчас на нем появилась трещина, идущая диагональной волной через весь экран, а сам телефон пропах централом, пожелтел и стал обычным тюремным «шумом».

Недавно – это три месяца назад. Вечером Сергей выходил из магазина и собирался домой, но сначала его положили в сугроб, чтобы он почувствовал свой новый статус, а потом привезли к следователю. Обвинение уже было готово и лежало в нескольких листах на столе. Следователь сообщил, что это мошенничество, часть четыре статьи 159, и лениво спросил, есть ли у Сергея адвокат, услышал, что нет, сказал, что пригласит «независимого адвоката по назначению».

Сергей согласился, почему-то ему очень захотелось подружиться со следователем и сделать что-то, что тому понравится. И еще было очень страшно. По-настоящему. Вину он признал, от дачи показаний отказался. Допрос занял полчаса. Ощущение, что все идет по чьему-то плану, появилось и стало давить. Адвокат пожал ему руку и поехал по своим адвокатским делам, а Сергей поехал в ИВС.

Через два дня он оказался в камере СИЗО. Нужно было научиться жить по-новому.

Статья и шестизначный размер ущерба в обвинении оказались прекрасным магнитом. Смотрящий по хате выделил ему хорошее место и после отбоя начал беседу. Он никуда не торопился, был молод, но опытен, добр, понимал Сергея и обстоятельно описал, куда тот попал.

За объяснение и советы Сергей был благодарен, но ими дело не ограничилось. Прозвучала и просьба «уделить на общее», что было понятно, Сергей не возражал, и возможность у него имелась. Еще ему предложили «взять шум», то есть купить телефон. Цена впечатлила. Но и обоснование было серьезное – «менты же сами заносят, братан, их же за это безопасники крепят».

Сергей в силу прагматизма поинтересовался арендой, собственность – значит ответственность, кому, как не обвиняемому в мошенничестве коммерсанту, это знать. Смотрящий убедил, серьезному человеку нужны свои «цифры», постоянно просить – напряги. Дал Сергею свой, позвонить жене.

Сергей позвонил.

Следующая неделя была познавательной. Жена удивилась сумме, но стала ждать звонка от «человека». Выяснилось, что цены на телефоны в СИЗО и способы их передачи – темы, несомненно, секретные, но обсуждаются на форумах открыто, можно купить дорого и не очень, посредники могут быть «реальными», а могут и «швырнуть». Через три дня, когда Сергей стал склоняться к последнему, жене позвонили. Встречу ей назначили в рабочем поселке, почти ночью, и ехала она туда с опаской. Но вариантов не было, деньги просили именно наличные. Из черного БМВ вышел бритый наголо мужчина, понять, кто это, в темноте было невозможно. Ну лысый, ну говорит с оттяжечкой, так это нынче и блатные, и фсиновцы так говорят. Охотятся они в одном лесу, и лоха, на централ залетевшего, поделят и съедят с одной тарелки, не поперхнутся. Бритый взял деньги, пересчитывать не стал, сказал, что все будет нормально, и уехал.

Через пару дней смотрящий отдал Сергею телефон. Как он попал к нему, Сергей не уследил, не понимал еще тонкостей тюремных дорог. Это был недорогой корейский аппарат. На задней панели Сергей сделал отметку, едва заметную букву S – и первая буква имени, и легкий намек на цену. Позвонил. И сразу встал вопрос хранения. Это запрет, и запрет строжайший, карцер всегда в ожидании. Смотрящий помог и тут, убрали элегантно, в место, о котором Сергей никогда бы не догадался, слишком оно заметное и простое. Оттого надежное. Шмон[11]11
  Шмон – обыск.


[Закрыть] проходил за шмоном, отлетали из хаты разные ништяки[12]12
  Ништяк – что-то полезное и желанное, не обязательно запретное. Конфеты, чай, телевизор, холодильник – это все ништяки. – Прим. авт.


[Закрыть], но телефон Сергея оставался незамеченным.

Спустя месяц с небольшим смотрящего перевели в другую камеру. И тут же грянул шмон, но это уже был настоящий обыск, по всем правилам, таких Сергей еще не видел. Хату воспитывали. Телефон обнаружили, хозяин среди двух десятков арестантов не назвался, что было ожидаемо. Непонятно было Сергею другое: никто не проверял звонки с телефона, ведь установить звонившего было делом простым. Почти месяц Сергей жил в ожидании вызова к операм, готовился к карцеру и просчитывал варианты. Ничего не происходило.

Как на грех, контингент вокруг поменялся, хату наполнили бедолагами, а те не могли себе позволить ничего. Сергей остался без связи. Это было плохо. А когда человеку с деньгами плохо, кто-то спешит к нему на помощь. Новый смотрящий оказался человеком бывалым. Он видел все и ждал, когда Сергей подойдет сам. Тот подошел. Цена была чуть выше прошлой. Цены в тюрьме вообще всегда растут. Смотрящий дал ему телефон, и Сергей снова позвонил жене. Она слишком волновалась, чтобы возмущаться, и снова встретилась с кем-то бритым. Отдала деньги.

В этот раз Сергей сам принял пересланный по дороге телефон. Экран разрезан по диагонали трещиной. Буква S на задней поверхности хоть и затерта, но, несомненно, есть, и именно та, что он когда-то прочертил.

Сергей улыбнулся, вставил сим-карту, переданную тем же путем, и позвонил домой.

Дом и близкие – вот что по-настоящему важно, и Сергей уже не переживал из-за обмана, из-за того, что он и такие, как он, – всего лишь дойные коровы. Сильные быстро учатся принимать удары тюрьмы и жить, не обращая внимания на то, что не можешь изменить.

Такова жизнь в тюрьме. Стареют, желтеют, тускнеют изнутри вещи, то же происходит с людьми. Телефоны переходят из рук в руки, их изымают, они недолго пылятся в сейфах надзирателей, потом их снова покупают и они возвращаются в круговорот. Потом опять шмон, сейф и новые руки. Иногда новые руки – это те же руки, что и были.

Но это не меняет ничего. Это неважно.

Важно выжить.

Отец и сын

Старик напротив Евгения не признает мутного стекла, что отделяет его от сына: трубка телефона, через который говорят на свидании, в руке инородна – зачем она, когда Женя – вот он, рядом, брось трубку и протяни руку.

– Отец, – произносит Евгений, трубка дрожит, и подбородок, к которому она прижата, тоже подрагивает.

Арестант быстро собирается с силами.

Он хочет сказать, что вернется, что это случится скоро, он хочет быть веселым и сильным, как любит отец, но тот все видит, и обмануть его нельзя.

Взгляд старика рассеян, в нем решетки и грязные стены, он скользит по сидящей рядом молодой женщине, жене Евгения.

Смотрит на женщину. Дождется?

Уходит в себя. Дождусь? Вопросы немы и гнетущи, но все их слышат, это сон, и нужно ущипнуть себя.

Женщина рядом очень красива, она намного младше его сына, она родила Евгению троих детей, это произошло еще до того, как все стало плохо.

Неожиданно и очень плохо.

Евгению пятьдесят четыре года, он кажется моложе своих лет, спина широкая, движения мягкие и точные, короткие волосы не поредели, не поседели и упрямо торчат. Отца он видит впервые после ареста – прошло восемь месяцев.

Старику – восемьдесят, и выглядит он на восемьдесят, и это удручает Евгения: еще год назад он был уверен, что не стареть – у них в генетике.

Женщина знает – она была здесь не раз, – а старик еще нет, что по-настоящему тяжкое начнется через полчаса, когда свидание завершится и они выйдут на улицу: это старый волжский городок, здесь такие прекрасные влажные колючие метели в декабре, которые сейчас снятся Евгению, они будут идти и дышать этой метелью, а Женю отведут в прогулочный дворик, узенький бетонный застенок, где уже гуляют его сокамерники, его хата, и никто ему ничего не скажет, все знают, каково это, он просто постоит, покурит и придет в себя.

Расскажет анекдот.

Подполковник ФСБ, он вышел на пенсию по выслуге полный сил и «контактов», еще допелевинский фээсбэшник, не из тех, что ездят на стрелки, а из тех, к кому приезжают. И был бизнес, и сеть магазинов, и друзья «сделали» ему ООО с оборотами, а банкиры давали кредиты, и он все инвестировал в ООО друзей, а те открывали и открывали огромные магазины, а потом пришли большие сети, и друзья продали им магазины, а долги оставили ему.

И стали не друзья. Но пять лет были хорошие, веселые.

Последние деньги отданы адвокатам. Жена ищет работу, а она красивая и ничего не умеет. А ему суд выписал шесть лет общего режима. Мошенничество, «Где посадки?» – а как же.

Он бросает окурок, аккуратно бросает, в вырезанную из пластиковой бутылки пепельницу, он вообще очень аккуратный.

Есть два пути – Тагил и Киров, а выбора нет. Это шутка последних дней, она придумала себя сама и возникает вдруг в голове. Странно, но становится спокойней.

Восприятие обострено опытом и бедой.

– Как так получилось? – спрашивает он себя. И отвечает, он всегда отвечает на вопросы.

– Мы стали дровами для печи, которую раньше топили сами.

– Я не был таким. Я не уничтожал людей ни за что.

– Уничтожал.

Сложно спорить с памятью.

В этот вечер он молчит. Отец и жена – они ждут, и оба могут не дождаться, и причин для этого много: старость одного и молодость другой не сулят надежды, ничто не сулит надежды, надо еще прожить и пережить все, прожевать и выплюнуть годы, смириться с неизвестностью и ждать, ждать ему и им.

Неизвестность…

Ему плохо этой ночью, он не спит, встает и курит, много, смущенно улыбается, когда видит, что разбудил кого-то. А впереди – сотни таких ночей, и каждая ночь темная, по-настоящему темная. И в темноте спят или не спят отец, жена, два сына и дочь, и до них недалеко, все в мире недалеко, если нет стен.

Через два месяца он уедет на этап, ему выпал Киров.

Жена Евгения найдет работу, и окажется, что она умеет многое и что она – юрист – все умеет сама, нравится мужчинам и теперь ему надо будет думать, как удержать ее.

Карма, раньше это была ее забота – как удержать его.

Он выйдет условно-досрочно через три с половиной года.

Отец дождется.