Текст книги "Тэмуджин. Книга 2"

Бэлгутэй внимательно слушал, глядя ему в рот, запоминая.

– Запомнил? – спросил Тэмуджин, закончив.

– Запомнил, – подтвердил Бэлгутэй.

– Ни слова не забудешь?

– Нет.

– Ну, поезжай поскорее. Вечером будь здесь с ответом.

Тот встал и, перед тем как выйти, поклонился ему как нойону, прижав правую руку к груди. Тэмуджин ответно склонил голову. «Хороший парень и рад принести пользу, – с теплом на сердце думал он, глядя на опустившийся за ним полог. – Только Бэктэр мутит ему голову…»

День прошел в тоскливом ожидании. Оэлун варила изюбриные кости и, глядя, как томится Тэмуджин, налила ему чашку подогретого архи, но ни к питью, ни к еде он не притронулся.

Перед сумерками вернулся Бэлгутэй. Едва заслышался топот копыт с западной стороны, Тэмуджин вышел к нему навстречу. Лицо у Бэлгутэя сияло.

– Ну, что? – Тэмуджин взял его коня за поводья.

– Я привел их, брат, – торжествующим голосом негромко сказал Бэлгутэй и спустился с коня. – Всех пятерых.

– Уже? – тая радость и облегчение на сердце, расспрашивал его Тэмуджин. – А как же они поспели за тобой, ведь у них нет лошадей.

– Они знают прямую дорогу. Я ехал берегом реки, а они через горы, встретились мы у белой скалы. Да они по тайге идут как косули, и даже быстрее чем верхом.

– И где же они сейчас? – Тэмуджин недоуменно оглядел поляну.

– Они остались в лесу. Старший их мне сказал: мы пока не будем показываться, а то, может, ваши гости уже приехали. Ты, говорит, сначала узнай, а потом и нам скажи. Хитрый человек оказался.

– Умный человек, это хорошо, – окончательно успокоившись, Тэмуджин посмотрел в дальний край поляны. – Я сам пойду их встречать.

Хамниганы ждали его за первыми же кустами. Приветливо поздоровавшись с ними, поговорив о погоде в последние дни и об охоте на зверя, он повел их к стойбищу.

До темноты они выбрали удобные места в ближайших зарослях, где должны были спрятаться хамниганы. Договорились, что если от него будет знак – резкий взмах правой рукой – те без промедления расстреляют всех его гостей.

Ночевать в юрте хамниганы отказались, сказав, что не любят запаха овечьей шерсти и пожелали спать в лесу. Тогда Тэмуджин отвел их в балаган Хачиуна и Тэмугэ и те, увидев сухое и обжитое место, обрадованно закивали головами:

– Оказывается, у вас есть и лесное жилье.

– Лучшего нам и не надо.

Отказались они и от одеял и шуб, предложенных Тэмуджином.

– Хамнигану не нужно тепло, – сказал ему старший. – От тепла появляются вши.

XI

На другой день небо над долиной разъяснилось. С рассвета по обеим хребтам в сторону верховья кочевали поредевшие остатки туч. Солнце, отчужденное и холодноватое после долгого ненастья, скупо сияло сквозь рваные бреши в них. Деревья шумно раскачивались под прохладными порывами ветра. На реке вдоль берегов играли волнистые темные ряби, и ветер заглушал шум воды на перекатах.

Бэлгутэй с одним из хамниганов отправился на охоту: матерям понадобилось свежее мясо – надо было кормить многочисленных гостей.

Тэмуджин до полудня не выходил из большой юрты. Сидя на хойморе, он тщательно готовил слова, которые хотел высказать своим старшим сородичам при встрече. Получив помощь от хамниганов, он снял с души тревогу и теперь почти спокойно ждал приезда дядей. Он был уверен, что они зашевелились вновь из-за его знамени, других догадок, как он ни искал, не находилось.

«Наверно, Унгуру решили его отдать, раз не Даритай, а сам Хутугта взялся за хлопоты, – в груди у него снова зашевелилось горячее чувство обиды. – Унгура хотят поднять в роду из молодых парней, а нас, детей Есугея, решили засунуть в нукеры к Бури Бухэ. На большее ума не хватило, а сами, наверно, довольны и думают, что мудрое решение приняли… А может, есть еще и другое: мстят отцу, унижают его после смерти, задвигая детей, помня, как боялись его живого и слушались. Ну, хорошо, скоро вы узнаете, чем вам эта подлость обернется…»

Обдумав все и взвесив, Тэмуджин про себя окончательно решил: если дядья после его отказа на требование отдать знамя попытаются взять его силой, он убьет их с помощью хамниганов, а потом уйдет к хану Тогорилу. Послужит ему, сколько придется, а потом попросит его помочь вернуть от тайчиутов улус отца. «Он не может не помочь, когда у меня на руках отцовское знамя, – убедительно внушал он себе, стараясь набраться уверенности в этом. – Отец говорил, что он не забывает добро…»

Размышляя так, Тэмуджин ни жалости к своим дядьям, ни угрызений на сердце у себя не чувствовал. Были только обида и раздражение на их нежелание оставить его в покое. «Бросили перед самой зимой как чужих, думали, что мы тут сдохнем, – злорадно думал он. – А сейчас хотите последнее отобрать? Пеняйте теперь на свои глупые головы. Еще дед Тодоен велел вам оставить знамя при мне – вы не послушались. И перед предками теперь вы сами будете виноваты. С вас, а не с меня они спросят за все…»

Вестей от Хасара и Бэктэра все не было. Через приоткрытый полог Тэмуджин видел, как один из хамниганов, принеся на плече убитую косулю, свалил ее на траву и, вынув из-за пояса широкий каменный нож с рукоятью из оленьего рога, с невероятной быстротой начал разделывать тушу, ловко снимая шкуру и отделяя голенные кости. Бэлгутэй, наполнявший водой большой котел на внешнем очаге, изумленно наблюдал за ним. Вспомнив о гостях, Тэмуджин одел войлочную шапку, туго подпоясался ремнем на бронзовой бляхе и вышел наружу.

Хамниганы сидели в лесу перед балаганом, разведя маленький огонек на старом кострище. С ними же в кругу сидели Хачиун и Тэмугэ. По сдержанным улыбкам на лицах хамниганов и разгоряченным лицам младших братьев Тэмуджин понял, что между ними сейчас был оживленный разговор. Увидев Тэмуджина, Хачиун и Тэмугэ проворно встали, уступая ему место у огня.

– Идите к юртам, там сейчас будут нужны дрова, – приказал он им, усаживаясь на примятую траву, и те, не задерживаясь, скрылись в кустах.

– Смышленые парни, – одобрительно отозвался о них старший хамниган. – Рассказывали нам о повадках уток и гусей.

– Наболтали, наверно, что бывает и чего не бывает на свете, – усмехнулся Тэмуджин и, подождав немного, обратился к ним: – Я думаю о том, что не слишком ли мы вас тут задерживаем, от ваших дел отрываем. Дядья мои что-то не появляются, и я не знаю, сколько они еще будут тянуться.

– Добрые соседи должны помогать друг другу, – ответил старший; остальные молчали, согласно опустив взгляды в землю. Тэмуджин вспомнил, что и в прошлую встречу в их хамниганском стойбище говорил все время их отец, а сыновья, так же как сейчас, почтительно молчали.

С дружелюбной улыбкой глядя на Тэмуджина и тщательно подбирая монгольские слова, тот говорил:

– Мы думаем, что твои сородичи плохие люди, если ты не живешь с ними в степи, а скрываешься в тайге. Ты человек с твердым сердцем и широкой душой, мы помним, как много подарков ты нам сделал, без жалости расставался с ценными вещами. Поэтому наш отец приказал нам сделать все так, как тебе будет нужно. Если надо, мы убьем твоих сородичей и покажем тебе дорогу на юго-западную сторону; и пусть другие твои сородичи не найдут тебя…

– Если я не подниму правой руки, то стрелять не нужно, – напомнил Тэмуджин, оглядывая бесстрастные лица хамниган.

– Пусть твое сердце будет спокойно, – обещал старший. – Мы сделаем все по твоему желанию.

Из-за кустов бесшумно вышел Хачиун.

– Вас зовут есть жареную печень и сердце.

Старший хамниган взглянул на Тэмуджина:

– Лучше будет, если мы туда не пойдем, ваши гости могут появиться нежданно.

– Хорошо, – Тэмуджин встал, приветливо улыбаясь гостям, – я прикажу принести все сюда.

XII

Прошло больше трех суток со дня встречи Бэктэра с нукерами Хутугты, когда, наконец, показались дядья.

Поздней ночью прискакал от дозора Хасар. Домашние разом оторвались от чуткого сна, затеплили светильники.

– Дядя Даритай едет, а с ним какой-то старик и нукеры, – жадно пихая в рот холодное мясо из котла, рассказывал Хасар. – Остановились на опушке, видно, что на ночь стали, но Бэктэр остался еще постеречь их, мало ли что еще взбредет им в голову, а я поехал вас предупредить.

– Нукеров сколько? – спрашивал Тэмуджин, подпоясывая на рубаху ремень и с трудом переваривая в себе новую весть: «Почему один лишь Даритай, когда сначала были нукеры Хутугты, и что еще за старик с ними?»

– Семеро нукеров, – едва ворочал набитым ртом Хасар. – Шестеро дяди Хутугты и один Даритая.

– А ты не перепутал людей? – раздраженный новыми загадками, сердито спрашивал его Тэмуджин. – Может быть, ты в сумерках плохо разглядел?

– Я не ослеп еще, – проглотив еду, запальчиво ответил тот и взял из рук матери Оэлун чашку с хурунгой. – Солнце только что за гору зашло, когда они показались, светло еще было. Они стали у трех кустов возле заводи, где в прошлый раз у Бэлгутэя сорвалась рыба, а мы смотрели от поваленной сосны у леса…

– Бэктэр на ночь остался? – перебил его Тэмуджин.

– Сказал, что до ночи покараулит, пока они не лягут, а потом приедет, сонных-то чего сторожить, верно ведь?

– Верно, – Тэмуджин перевел взгляд на мать. – Значит, дядя Даритай едет.

– Слава западным богам, не Таргудай оказался, – сказала Оэлун, убирая посуду. – С ближними дядьями уж как-нибудь поладишь.

«Лучше ли они Таргудая на самом деле?» – подумал Тэмуджин, но промолчал.

Перед утром приехал Бэктэр. С возбужденным лицом он сидел у очага перед Тэмуджином, навязывал разговор.

– Кончилось наше одиночество, – он пытливо заглядывал ему в лицо. – Поедем жить к дядьям. В айлах Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна найдутся и для нас нукеры. Наберем отряд и будем понемногу собирать табуны, а там и свои подданные появятся, знамя-то мы сохранили. Ты как думаешь?

– Еще не видно, что у них на уме, – хмуро отговаривался Тэмуджин.

– Позовут они нас, увидишь, – снисходительно улыбался ему Бэктэр. – Нукеры ведь мне сказали…

– Что за старик с ними едет, ты не рассмотрел? – спросил у него Тэмуджин.

– Смотрел я, смотрел на этого старика и никак не мог припомнить такого, – недоуменно пожал тот плечами. – Больной он, видно, его еще укутывали на ночь медвежьей дохой и с двух сторон костры разжигали.

– Может быть, это какой-нибудь шаман из другого рода, – предположила Сочигэл. – Какое-то виденье ему о нас, может, было?.. В позапрошлом году, я слышала, у генигесов дети потерялись в тайге. А нашел их шаман: видел во сне место, где они сидят, мол, у какой-то скалы. Так генигесы его самого повезли в тайгу, чтобы показал, и тот нашел тех детей, живыми застали.

– Может быть и так, – обеспокоенно сдвигая брови, соглашалась Оэлун. – Причина какая-то, наверно, есть; просто так больного человека в дорогу не взяли бы.

– Если шаман, то он не наш, – с мужской половины подал полусонный голос Хасар. – У нас такого не было.

– Ну, ложитесь все, – решительно сказала Оэлун, вставая. – Завтра для нас будет хлопотный день.

Хачиун и Тэмугэ, лежавшие рядом с Хасаром, уползли поближе к двери, уступая место старшим.

Едва рассвело, Оэлун и Сочигэл развели на внешнем очаге огонь и снова принялись готовить еду – кормить хамниганов и дать им запас на весь день. Они спешили успеть управиться и торопили Хачиуна и Тэмугэ, помогавших им с дровами и водой.

Тэмуджин примечал про себя, как с утра всех домочадцев вдруг охватило какое-то почти неприкрытое радостное возбуждение. В голосах, во взглядах матерей и братьев так и сквозило взволнованное ожидание. То и дело, идя по стойбищу, они с нетерпением взглядывали в нижний край поляны. Предстоящая встреча с сородичами обещала им конец одиночеству и страху перед голодной зимой. Подумав, Тэмуджин позвал в юрту старших из братьев и с давно не слышанной ими холодностью в голосе предупредил:

– Если Даритай полезет обнимать и целовать вас, будто любимых племянников, смотрите, не поддавайтесь, стойте как немые, поняли?

– Поняли, – с недоумением глядя на него протянул Бэлгутэй.

– Хоть что-то мы должны говорить им? – недовольно спросил Хасар. – Или будем молчать как суслики?

– Спросят, сколько тебе лет, ответишь и сразу закроешь рот, а разговаривать с ними буду я один! – с трудом сдерживая распирающее его раздражение, повысил голос Тэмуджин. – Все поняли или нет?

– Все поняли, все, – тая в губах беспечную усмешку, шутливо ответил Бэктэр. – Будем молчать как мертвые суслики.

Тэмуджин видел, что тот уже уверен, что теперь все решено и внутренне приготовился кочевать к Бури Бухэ и Ехэ Цэрэну, и потому сейчас так весел и уступчив.

«А когда я прогоню дядей или отправлю их к предкам, – думал он, глядя на него, – тогда он перестанет улыбаться и неизвестно, как себя опять поведет…»

Тэмуджин встал, показывая, что разговор окончен. Встали и братья, гурьбой потянувшись из юрты.

Солнце ласково грело, поднимаясь над посвежевшей долиной, чистое синело небо, лес мирно покоился под золотистыми лучами. Тэмуджин, стоя у коновязи, долго смотрел вниз по реке, туда, где деревья вплотную подходили к берегу. Мимо покосившейся над водой березы уходила вниз тропа, протоптанная ими еще с весны. На ней скоро должны были показаться дядья. Он посмотрел, как Хасар, приведя от стада серого пса и посадив его на тропе, указывал ему в дальний конец, теряющийся в зарослях, и ушел обратно в юрту. Он вдруг почувствовал в себе какую-то гнетущую усталость, разом навалившуюся на него будто после тяжелой изнурительной работы и, удивляясь себе, лег на медвежью шкуру у стены. Лежал, глядя сквозь смеженные ресницы на косую струю желтых лучей от двери, и незаметно уснул.

XIII

Проснулся Тэмуджин, как ему показалось, почти сразу же. Где-то недалеко заливисто залаяла собака, тут же ей отозвалась другая, с западной стороны. Донеслись отрывистые голоса матерей, и Тэмуджин окончательно пришел в себя. Вскочив на ноги, на ходу одевая шапку и поправляя на поясе нож, он вышел из юрты.

У коновязи стояли обе матери, застыв взволнованными лицами, смотрели в нижний край поляны. Хасар и Бэктэр отгоняли разъяренных собак. Подальше от них, только что выйдя из зарослей, стояло с десяток всадников на разномастных лошадях; они внимательно оглядывали их стойбище.

Тэмуджин посмотрел направо, в ближние от юрт заросли молодых сосен, где должны были скрываться хамниганы, но не нашел ничего приметного и снова перевел взгляд на приезжих всадников. Те, дождавшись, когда смолкли собаки, неспешно тронулись вперед. В одном из передних Тэмуджин без труда узнал дядю Даритая, рядом с ним, тяжело качаясь в седле, будто пьяный, ехал незнакомый старик. Слева его под руку придерживал молодой нукер.

Оглядев еще раз приезжих, Тэмуджин понял, что сейчас опасности от них нет: глядя по виду старика, они сами нуждались в помощи.

«Зачем они привезли сюда больного старца? – рассеяно пронеслась в голове мысль; он стоял, не зная, что делать, глядя на него. – Для чего он им здесь нужен?»

– Да ведь это же брат Хутугта! – вдруг тихо воскликнула Сочигэл, всплеснув руками. – О боги, что это с ним случилось?

– И вправду… – упавшим голосом отозвалась мать Оэлун. – Как он изменился…

Тэмуджин удивленно оглянулся на матерей, еще раз перевел взгляд на гостей, вглядываясь, но признать дядю Хутугту в этом глубоком старце с высохшим и бледным как у скелета лицом он не смог.

– Это твой дядя Хутугта, – тихо подтвердила мать Оэлун. – Надо поприветствовать его.

Тэмуджин растерянно вышел вперед.

– Э-э, брат Тэмуджин, – невесело покачал головой, подъезжая, Даритай. – Видишь, какие мы приехали к тебе?

– Что случилось, дядя Даритай? – разом отбрасывая чувство враждебности к дядьям, которое он бережно лелеял в себе все эти дни, Тэмуджин быстро пошел к ним навстречу.

– Дядя твой заболел и так захотел увидеть тебя, что пустился в такую дорогу, – говорил тот, и в голосе его будто сквозила укоризна. – Никаких уговоров не послушался и вот что из этого вышло…

Чудовищно изменившийся, теперь с трудом узнаваемый дядя Хутугта внимательно смотрел на него измученным, угасающим взглядом. Через силу улыбнувшись ему, он с сиплым хрипом почти прошептал:

– Вот мы и увиделись с тобой, племянник мой Тэмуджин…

– Вам надо лечь в постель, дядя Хутугта, – Тэмуджин взял его коня за поводья и, почтительно оглядываясь на него, повел к коновязи.

Даритай, велев нукерам спешиваться в сторонке, подъехал к коновязи, слез с коня и помог Тэмуджину ввести Хутугту в юрту. Тот почти висел у них на руках, бессильно передвигая онемевшие ноги по земле.

Матери разложили несколько медвежьих шкур у стены, положили подушки. Улегшись, Хутугта облегченно расслабился, тяжело вздохнув, закрыл глаза.

– Пусть поспит, – сказал Даритай, вытирая рукавом пот со лба, вороватыми своими глазами окидывая юрту. – А мы поговорим в другом месте.

– Нет… – Хутугта шевельнул рукой, открыл глаза и повел ими по сторонам. – Поговорим вместе… Вы, невестки, оставьте нас, а вы сядьте…

Матери, поклонившись, вышли. Тэмуджин и Даритай присели у него в ногах. Тот снова прикрыл глаза, помолчал, собираясь с силами. Брат и племянник терпеливо ждали. Тэмуджин, потянувшись, согнал с потного лба его назойливую муху.

– Вот, – Хутугта открыл глаза и посмотрел на них прояснившимся взглядом. Все так же тяжело дыша, заговорил: – Вот и моя пора подходит. А давно ли мы провожали Тодоена? Так же вот сидели рядом с ним, выпивали, говорили… Теперь вот и я готов в дорогу… Когда человек здоров, он не думает о том пути, что его ждет в конце и становится все ближе с каждым его вздохом. Нет, он думает, что вечно будет топтать эту землю, а ведь короток на самом деле путь человечий… Но глупцы не думают об этом, да и все люди на самом деле глупы… очень глупы люди, оказывается, на самом деле… Я все об этом думаю сейчас, но вы все потом поймете, придет час и вы все поумнеете, прояснится ваш разум, да поздно уже будет…

Тэмуджин и Даритай хмуро молчали, слушая его. Тэмуджину вдруг показалось, что Хутугта бредит, но тот отвердел взглядом и, отдышавшись, перевел разговор:

– А ты, племянник мой, должен переехать к Бури Бухэ, так мы решили.

Тэмуджин тут же внутренне сжался, отодвигая в сторону только что испытанную им жалость к дяде, готовясь к отпору. Увидев его похолодевшее лицо, Хутугта, вновь напрягая силы, заговорил:

– Знамя останется при тебе, об этом не беспокойся. Ошиблись мы тогда, прошлой осенью, сильно ошиблись, но ты не проклинай нас теперь… Мы ведь и сами немало пострадали. Что уж об этом вспоминать, надо нам дальше жить и род наш кият-борджигинов дальше продолжать. А за ту нашу ошибку я даю тебе двести пятьдесят голов лошадей, сто пятьдесят дойных коров, десять больших тягловых волов и одного объезженного пятилетнего верблюда. К ним добавлю рабов и еще передам тебе десять своих нукеров, из самых отборных – еще деды их служили нашему предку Хабул-хану и тебе они будут верны. И отныне ты со своим знаменем будешь равным нойоном среди нас, кият-борджигинов.

Хутугта, умолкнув, выжидательно смотрел на него. Тэмуджин молчал, опустив взгляд в землю.

«Самое главное, перестали требовать знамя, – облегченно подумал он сразу. – Одно это хорошо…»

Но обещание такого щедрого подарка от Хутугты, сначала обдав жаром радостного восторга, потом вдруг насторожило его. Опасаясь сделать ошибку, не глядя на требовательные взгляды своих старших сородичей, Тэмуджин стал лихорадочно обдумывать. На первый взгляд выходило так, что стоит ему сейчас согласиться – и все будет хорошо, о лучшем и мечтать грешно: он со своим знаменем удостоится чести, невиданной для своего возраста, ведь нойоны готовы принять его в свой круг, не дожидаясь того, когда ему исполнится тринадцать лет, когда юношей принимают в воины и они становятся взрослыми соплеменниками. Это на три головы поднимет его среди сверстников, притянет к нему многих других подростков и юношей. И семье станет несравненно легче: отодвинется нужда, исчезнут опасности, стерегущие их сейчас на каждом шагу, не нужно будет считать еду, бороться с голодом, работать, будут у них слуги, пастухи, дойщицы коров и кобыл, отдохнут, наконец, матери, не будут так жалко выглядеть младшие – без друзей, без игр со сверстниками…

«Все это будет…» – напряженно думал он, чувствуя нетерпение дядей и досадуя, что нет времени подумать спокойно, и вдруг как кто-то подсказал ему в ухо, пришло на ум главное: – Принять эту подачку значит согласиться на лишение отцовского улуса. Отныне будет считаться, что я уже получил владение взамен отцовскому наследству. И требовать его улуса уже не смогу. Род киятов может когда-нибудь потребовать его у тайчиутов, но сам я – уже нет. И еще будет считаться, что это дядья спасли нас от голода и гибели, что они бросили нам, погибающим, жирный кусок, а мы подобрали и этим спаслись. Через многие годы Унгур и Сача Беки будут мне напоминать: мол, когда-то наши отцы тебе помогли, поставили на ноги. И ничего им в ответ нельзя будет возразить: так все и будет выглядеть. И нынешнее возвышение в будущем обернется еще худшим унижением…»

– Нет, – наконец сказал Тэмуджин, посмотрев на Хутугту. – Кланяюсь вам от души, но дар ваш принять не могу.

– Но почему?! – донельзя изумленный, вскинулся Даритай, до этого все время молча смотревший на него сбоку. – Почему ты не можешь принять от нас такой богатый дар?

– Отец запретил, – Тэмуджин твердо посмотрел ему в глаза.

– Когда? – опешил тот, непонимающе оглядываясь на Хутугту.

– Сейчас, – сказал Тэмуджин.

Против такого нельзя было что-либо возразить. Но Даритай, повертевшись на месте, вдруг отчаянно бросился на коленях к онгонам и, найдя взглядом онгоны Бартана и Хабула, взмолился им в голос:

– Дед мой Хабул, отец мой Бартан, вразумите этого безумца и отца его Есугея. Мы отдали Тэмуджину ваше знамя, а теперь зовем его к себе, хотим, чтобы вернулся в наш круг, но ему и этого мало… Сейчас, когда род наш на краю гибели, время ли нам считаться обидами, не пора ли забыть плохое и взяться за руки?.. Ведь и Алан-гуа, великая наша праматерь, учила нас этому… Рушит наше единство упрямством своим этот ваш потомок, вразумите же его…

Даритай все говорил и говорил, подняв правую руку перед собой, давился словами, мешая свое безмерное возмущение с робкой почтительностью перед предками. Тэмуджин, потупив взгляд, слушал его, изумляясь про себя: «Какие справедливые слова, откуда он взял их?.. Наверно, дед Тодоен этими словами ругал его, когда был жив, а он запомнил… Но ведь надо еще и уметь так все повернуть на свою сторону!..»

– Оставь, не тревожь предков, – остановил его Хутугта, болезненно тряся головой, беспокойно кося от подушки пожелтевшим глазом. – Мы сами тут виноваты… иди, сядь.

Даритай, все еще оглядываясь на онгонов, сел на прежнее место, и с горечью на лице взглядывая на Тэмуджина, осуждающе качал головой.

– Может быть, передумаешь? – Хутугта со слабой надеждой смотрел на Тэмуджина. – Ты не торопись, подумай хорошенько, посоветуйся со своими…

«Через матерей хочет нажать», – подумал Тэмуджин и твердо сказал:

– Решаю здесь все я. И я уже сказал свое слово.

Дядья долго молчали. Молчал и Тэмуджин.

– Ну, что ж, – наконец, выдохнул Хутугта. – Оказывается, ты стал совсем взрослым, не по годам вырос и умом и сердцем… я и не думал… Хочешь жить независимо, живи, как тебе лучше. Ну, а если вам станет трудно, обращайся к дядьям без раздумий, они должны помогать своим сородичам. А я уж буду там, где твой отец. Скажу ему, что ты сам так решил. Что ему от тебя передать?

– Передайте, что живем хорошо.

– Это все?

– Да.

– Что ж, мы поедем.

– Пусть ваша дорога будет удачной.

– Ну, помогите мне добраться до коня.

– Брат Хутугта, – возмущенно остановил его Даритай. – Тебе отдохнуть надо, дорога ведь нелегкая…

– В дороге отдохнем, – решительно дернул головой тот. – Заодно я и со степью попрощаюсь. Берите меня!

Тэмуджин и Даритай взяли его за руки.

Выйдя из юрты, Даритай махнул нукерам и те, с готовностью подскочив и почтительно приняв у них Хутугту, помогли ему сесть в седло.

– Ну, прощай, Тэмуджин-нойон, – Хутугта, тяжело сгорбившись, с трудом переводя дух, напоследок посмотрел на него и, кивнув на прощание, тронул коня.

– Прощайте, – Тэмуджин сдержанно поклонился в ответ и смотрел, как нукеры, охватывая Хутугту с обеих сторон, двинулись гурьбой к нижнему краю поляны.

Даритай, приотстав, придерживая заплясавшего под ним жеребца и подняв правую руку, на которой висела маленькая витая плетка, хотел, видно, что-то сказать на прощание, но не найдя слов, молча хлестнул коня и поскакал за остальными.

Выравниваясь друг за другом, они вышли на тропу и скрылись за кустами. Скоро стих в шуме ветра топот копыт и – будто не было никогда их на этой поляне, все также, как прежде, пусто и одиноко шевелились под ветром ветви кустов и деревьев.

Тэмуджин повернулся назад, собираясь идти в юрту, и тут встретился в упор с вопросительными взглядами своих домочадцев.