Текст книги "Тэмуджин. Книга 2"

XVII

Алтан внимательно выслушал Даритая и за щедро накрытым столом выпытывал у него все подробности. Тот, чертыхаясь про себя и почти с ненавистью глядя на него, выкладывал.

– А верно ли делаем мы, брат Алтан? – спросил Даритай под конец. – Это же наши с тобой племянники…

– Ты о себе подумай лучше, – беспечно улыбнулся тот, хлопая его по плечу. – Таргудай за это тебя примет к себе, а то где ты зимовать будешь?

– А как же племянники? – наливались слезами глаза Даритая. Громко скрипнув зубами, он в пьяном раскаянии смотрел на дымящийся в очаге огонь. – Ведь мы с тобой сейчас предаем свой род.

– А им и так пропадать одним… волкам или разбойникам не сейчас, так через год на клыки попадут.

Под утро Алтан уложил его, вконец опьяневшего, на своей кровати, а сам, не глядя на раннее время, поехал к Таргудаю.

Радостный и возбужденный подрысил он к главному айлу тайчиутов. Придержав коня, предупредительно покашливая в кулак, он шагом въехал в круг больших белых юрт. У огня во внешнем очаге посиживал молодой воин ночной стражи с коротким копьем в руках. Помаргивая сонными глазами, он встал от огня, всматриваясь в Алтана и, узнав его, нерешительно сказал:

– Нойон поздно лег… годится ли так рано будить его…

– Скажи, что по важному делу, – уверенно сказал Алтан, привязывая коня. – У нас с ним неотложное дело.

Воин бережно прислонил копье к стене у двери и тихо вошел в юрту. Алтан прислушался, оттуда долго не было никаких звуков.

– А-а!.. – наконец донесся тяжелый утробный стон Таргудая. – Какой Алтан?.. С каким делом?.. А-а, подожди, пусть зайдет, да сначала зажги мне светильник…

Изнутри послышалась приглушенная возня, тяжелые вздохи – хозяин опять был с глубокого похмелья. Воин вышел, осторожно неся в правой руке небольшую каменную плошку, наполненную жиром, зажег щепкой от костра и понес было обратно, но Алтан на ходу перехватил его у него и вошел в юрту, внося в нее слабый еще, подслеповато трепещущий свет.

Таргудай в атласном халате, отсвечивающем в сумраке тусклыми огоньками, уже сидел за столом на хойморе.

– А-а, Алтан, – подал он хриплый голос. – Поставь светильник сюда и достань с полки вон тот медный кувшин. Там рядом чашки должны быть… Вот, тащи все сюда и наливай по полной…

Алтан принес к столу тяжелую посудину, налил до краев и скромно присел рядом.

– Ну…

Таргудай несколькими гулкими глотками осушил свою чашу и, осоловело уставившись в одну точку, отдышался. Алтан отпил из своей до половины – архи было крепкое.

– Ф-фу… подожди немного… посидим, – тяжело отдуваясь, отрывисто хрипел Таргудай. – Налей-ка мне еще.

Алтан, опасливо поглядывая на него, налил ему и дополнил свою чашу. Выпили по второй.

– Ф-фу, зажглось, кажется… Ну, в такую рань просто так ты ко мне не придешь, я знаю тебя, – оживляясь и уже осмысленным взглядом уставившись на него, заговорил Таргудай. – Говори, с чем пришел.

Алтан, сдерживая волнение, торжественно произнес:

– Нашлась семья Есугея!

Таргудай отвердел своим одутловатым, коричневым от архи лицом.

– Нашлась, все-таки, наконец, – он тяжело уставился на Алтана. – Ну, говори, где они стоят сейчас?

– В горах, вверх по Онону, где раньше киндигиры[6]6
  Киндигиры – эвенкийское племя.


[Закрыть] жили.

– Вон куда они спрятались, – протянул Таргудай, задумчиво отстраняя от него взгляд. – А я-то, сколько ни думал, ни гадал, а про верховье Онона ведь ни разу не вспомнил. Не иначе, колдунья эта Оэлун, это она заколдовала то место, чтобы мы не смогли догадаться… И далеко они там забрались?

– За четвертым отрогом есть большая поляна, там они поставили две юрты и живут себе, негодники …

– М-мм… – Таргудай, подумав, подозрительно покосился на него. – А ты сам видел их или слухами меня кормишь? Как ты их нашел?

Алтан, помявшись, признался:

– Туда ездили Хутугта и Даритай, разговаривали с ними. А я сам не ездил, не доверяют мне братья из-за моей преданности к вам. Но мне все рассказал Даритай, это я его склонил на вашу сторону, немалого труда мне это стоило. А нашли их нукеры Хутугты, случайно встретили в степи Бэктэра, сына Есугея от второй жены.

– От второй жены? – сощурился Таргудай, припоминая. – Подожди, это от той онгутки, из-за которой чуть война не случилась?

– Да, от нее.

– Помню, как же не помнить… Ведь тогда из-за этого Есугея у нас чуть было еще одними врагами больше не стало, – Таргудай расширил глаза, вспоминая. – Бартан посватался с онгутами, а этот Есугей, беспутный человек, после смерти отца нашел себе другую жену, эту Оэлун. Его потом старейшины принудили жениться на онгутке, а то нам тогда еще на одну войну пришлось бы выходить.

– Да, – подтвердил Алтан. – Я тогда был еще подростком, но разговоры об этом хорошо помню.

– Ты тоже помнишь, да? – весело переспросил Таргудай. – Ведь это такой беспутный был человек, что в любой день мог на племя беду накликать!

– Очень верно вы говорите, брат Таргудай, чудовище он был, а не человек.

– Да… Так ты говоришь, Бэктэром зовут этого парня?

– Да.

– Сколько ему лет?

– С новым годом одиннадцать исполнится. Он в один год с Тэмуджином родился.

– Сверстники, значит, – усмехнулся Таргудай, пристально глядя на огонек светильника. – А ведь говорят, что сверстники в одном айле не к добру, а? Как ты думаешь? Ха-ха-ха… Ну, ладно, наливай еще.

– Брат Таргудай, – нерешительно произнес Алтан, послушно берясь за кувшин. – Я сделал все, как вы мне сказали…

– Да, ты хорошо все сделал.

– А вы еще мне сказали, что вернете моих людей, тех, которые прошлой осенью ушли к вам…

– А-аа, во-он оно что, – недобро протянул Таргудай, остро всматриваясь в него, будто уличая в чем-то постыдном. – А я думал, что ты затем меня разбудил так рано, что хотел обрадовать меня. А ты, оказывается, вон еще чего добиваешься. Ну, ладно, хорошо, теперь-то уж я буду знать, что ты за человек.

Алтан некоторое время оторопело смотрел на него, потом недоуменно и обиженно заговорил:

– Но ведь вы сами мне это пообещали, я поначалу и не просил вас ни о чем. Вы так щедро решили тогда меня наградить и сказали мне об этом, что я даже удивился про себя, а сейчас и понять вас не могу…

– Нет, ты подожди, – улыбнулся Таргудай, мягко прижмурившись, забегав глазами. – Ты какой торопливый стал, а? Вот вы молодые все такие прыткие, не поймете толком ничего и несетесь напролом. Я же не отказываюсь прямо, я просто хотел тебе указать, что не годится так сразу об этом. Мы потом с тобой вместе все обдумаем и решим, как нам быть.

– А что еще тут решать? – недоуменно пожал плечами Алтан.

– Как это что? Ты думаешь, так легко все на свете делается, что ли? Привыкли вы там со своим Есугеем все с плеча рубить, не осмотревшись толком… Ну, получишь ты сейчас своих воинов, а у них же какой-никакой скот, айлы свои есть. И куда я вас всех вместе сейчас дену? Где я вам найду осенние пастбища, где зимние? А так они пока что пристроены по моим табунам и отарам, живут спокойно. Расшевели их сейчас, это же какой разброд начнется, ведь все перепутается так, что не разберешь, где твои, а где мои. Вот распределим зимние пастбища, тогда и видно будет. А пока ты иди, потом я тебя позову. Иди!

Проводив Алтана, он дождался, когда стихнет за ним топот копыт и крикнул стражника. Тот сразу же показался в дверях, приподняв полог.

– Позови ко мне Унэгэна!

Таргудай после прошлого разговора с Алтаном не раз пожалел о том, что дал ему обещание вернуть его людей. Воины нужны были ему самому. Он знал, что большинство родовых вождей слушались и не прекословили ему благодаря только огромному его войску. И немалая часть его была как раз из тех, которые год назад переметнулись к нему от киятов вместе с улусом Есугея.

«Надо было просто похвалить и обнадежить в чем-нибудь другом, – запоздало ругал он себя. – А так отпустишь одних, захотят уйти и другие, а там начнется переполох по всему улусу…»

И после, передумав, Таргудай твердо решил людей Алтану не возвращать. «Ничего дурного не случится, – думал он, окончательно убеждая себя в этом, – поначалу подуется, поогрызается, да затем и забудет. А потом можно будет приблизить его к себе, приласкать, другим в пример поставить, вот он и успокоится».

Унэгэн пришел пешком – вот уже второй десяток лет на всех стоянках он свою юрту ставил рядом с айлом Таргудая, чем раньше гордился, а в последние годы стал сильно тяготиться. Он бесшумно приоткрыл полог и, только когда переступил порог, предупредительно кашлянул в руку. Углубившийся в свои мысли Таргудай вздрогнул, оглянувшись на него, проворчал:

– Входишь к нойону как вор за добычей. Унэгэн ты и есть унэгэн[7]7
  Унэгэн (монг.) – лиса.


[Закрыть]. Не мог хоть за порогом голос подать?

Зная привередливый нрав его, особенно с похмелья, Унэгэн молча поклонился и терпеливо ждал приглашения сесть.

– Садись, – сердито глянув на него еще раз, Таргудай спросил: – Выпьешь?

– Нет, нет, Таргудай-нойон, – поспешил тот отказаться, приподнимая обе руки, будто прикрываясь от него, попытавшись отшутиться: – Часто пьющего человека звери в лесу, говорят, за три перевала чуют.

– А ты что, на охоту собрался? – Таргудай подозрительно оглядел его.

– Нет, какая сейчас охота, – Унэгэн пожал плечами. – К слову сказал…

– Вы смотрите у меня, зверей раньше времени не распугайте, – на всякий случай повысил голос Таргудай. – А то если на этой облаве не будет добычи, я вас на охоту в Баргуджин-токум погоню.

– Нет, нет, Таргудай-нойон, никто сейчас на зверей не зарится…

– Смотри, хорошенько следи за этим.

– Слежу.

– А что не пьешь, это даже хорошо. Поохотиться тебе придется на этот раз на людей.

Таргудай выпил давно наполненную чашу архи, поднял на него взгляд.

– Ты что на меня уставился? Думаешь, Таргудай-нойон уже и людей начал поедать? Нет, я пока еще не обеднел скотским мясом, чтобы человечиной питаться. А люди вот какие – это отпрыски моего друга и брата Есугея.

Унэгэн, еще больше расширив глаза, смотрел на него, не мигая.

– Нашлись они, нашлись, в верховьях Онона за четвертой горой обретаются, – говорил Таргудай, вытирая широкой темной ладонью мокрые от архи губы. – Вот и тебе работа нашлась, хватит по куреням разъезжать да живот айраком набивать. Возьмешь с собой самых надежных нукеров, из тех, которые умеют выслеживать зверя. Надо подобраться к ним поближе и поставить дозор – смотреть, слушать, чем живут, о чем говорят, особенно старшие сыновья и матери. Я хочу знать, чем они дышат, какую смуту они мне готовят, ты понимаешь меня?

– Понимаю, как не понять, – медленно протянул Унэгэн. – А как долго мы будем за ними следить?

– Пока я не решу, как с ними быть. Поедешь прямо сейчас. Сразу много людей с собой не бери. Возьми одного или двоих, потом будешь менять их. Через день сам возвращайся ко мне, расскажешь о том, что ты там разглядел…

Унэгэн уехал сразу же, взяв с собой двоих молодых охотников, а вернулся вечером следующего дня. Таргудай на этот раз был трезвый и усталый после долгого разговора с тысячниками, приезжавшими к нему на совет. Он хотел поставить три или четыре тысячных куреня в сухой степи в сторону низовий Керулена – там в последнее время часто стали появляться татарские разъезды и видно было, что они высматривают себе места для будущих осенних и зимних пастбищ. Земли те уже много лет оставались ничейными и считались межой двух их племен.

В последние годы из всех монголов тайчиуты со своими подвластными родами находились ближе всех к татарам и заботу о границе волей-неволей Таргудаю приходилось брать на себя. Да и показать себя ему надо было перед другими вождями, особенно перед теми, кто еще не определился с ханством в племени – показать, что он не боится татар и готов своими силами отогнать их обратно за Буир-нур. Сейчас кроме него никто другой из нойонов племени не мог этого сделать и надо было это показать перед всеми на деле. Потому он и хотел выставить перед татарами хороший заслон, да такой, что увидев, те поумерили бы свой пыл.

Но сегодня неожиданно в этом деле помеху ему сделали свои же тысячники.

Собрав их у себя, Таргудай огласил им свое решение и хотел обсудить с ними, кому из них выдвигаться к пограничной меже, а те вдруг заныли, заворчали, мол, нет смысла защищать никому не нужные земли и морить скот и людей в безводной степи. Тысячники его были из тех же родовых вождей и прижимать их Таргудай сейчас не хотел. Оказавшись в таком положении, он на всякий случай обратился к бывшим тысячникам Есугея, которые как обычно сидели отдельной кучей поближе к порогу и, к удивлению его, ни один из них не отказался, не стал отпираться ни тем, что кони не набрали жира, ни тем, что пастбища там скудны. Саган, который будто был среди них за старшего, сказал:

– Хорошая собака не скулит, когда хозяин приказывает ему бежать на зверя, мы готовы хоть сегодня идти на те земли и поселиться там, куда укажет нойон.

Есугеевы тысячники не были людьми из знатных родов, покойный хозяин их отобрал из простых десятников и сотников, отличившихся в прошлых войнах, и потому они не были привередливы. И только сейчас Таргудай увидел это их разительное отличие от своих старых вождей и почувствовал обиду: вон какое войско создал его соперник, которого он считал выскочкой и ненавидел всей душой. Люди покойного Есугея, как бы там ни было, оказались надежными – подобно охотничьим беркутам они были приучены без промедления выполнять приказы – не в пример его личным подданным.

Невесело раздумывая над всем этим, Таргудай сидел за вечерней едой, когда к нему прибыл Унэгэн. В открытой двери юрты виднелись длинные тени под лучами закатного солнца.

– Ну, что? – оживился он, как только увидел Унэгэна в проеме двери и указал ему на место перед собой.

– Нашли мы их, – усаживаясь, устало выдохнул тот. – Ну и волками же становятся эти ребята, дети Есугея…

– Рассказывай по порядку.

– Вчера мы к сумеркам добрались до их стойбища. Подошли к поляне, смотрим из кустов, а там две юрты стоят, две коровы с телятами пасутся и полтора десятка коней. Живут, видно, ни в чем нужды не знают. Мы обошли их со стороны леса и встали в молодых соснах, пока близко подходить не стали: там у них собаки, видно, что с волками смешанные, если учуят, можно все дело испортить. Завтра я хочу взять с собой туда одну молодую суку, чтобы увела их подальше в сторону… Но одно, что вам должно быть нужно, мы узнали точно…

– Что? Говори скорее…

– Там есть сын Есугея от другой жены, зовут его Бэктэр…

– Знаю.

– Так вот, он сильно враждует со своим братом Тэмуджином – из-за старшинства в семье.

– А ну, – Таргудай весь подобрался на месте, как старый, сноровистый медведь, учуявший добычу, – давай, рассказывай, что там у них…

– У них там в лесу, в стороне от поляны, травяной чум стоит. С темнотой туда подошли этот самый Бэктэр и с ним младший его брат по матери, зовут Бэлгутэй. Раздули они в золе огонь и сидят, разговаривают между собой. Мы были далековато, побереглись близко подходить, но кое-что из их разговора расслышали. Этот Бэктэр говорит своему младшему что, мол, мы с тобой настоящие наследники Есугея, а не эти щенята от Оэлун и мы, мол, еще добьемся своего… Младший молчит, слушает, но старший, видно, зол на Тэмуджина, стрелу на него держит. Ну, как рассвело, я оставил своих и поехал, чтобы вам доложить.

Таргудай долго молчал, осознав, что в этой вражде между братьями и есть для него возможность взять семью Есугея в надежную узду. Неспешно обдумав все, не обращая внимания на то, как нетерпеливо ерзает голодный с дороги Унэгэн, он, наконец, вынес решение:

– Как только увидите, что этот Бэктэр отлучился от стойбища, на охоту или в другое какое место, поймайте его и доставьте ко мне.

Унэгэн, скрывая облегченный выдох, почтительно склонил голову и прижал правую руку к груди.

XVIII

В это время далеко на северо-востоке, там, где река Хэрээ, перед тем как влиться в Онон, распадается на два рукава, небольшой курень рода хатагинов в полусотню юрт неторопливо управлялся со своими вечерними работами. В прозрачном воздухе устойчиво держалось дневное тепло; в разных концах куреня звонко раздавались голоса и звуки. Под лучами закатного солнца, уже близкого к пологому краю хребта, далеко по степи растянулись возвращающиеся с пастбищ коровы. На окраину куреня, лениво потягиваясь, выходили женщины с берестяными подойниками, встречая коров; кричали подросткам, купавшимся в реке:

– Идите телят постерегите!

– Чтобы ни одна не прорвалась, а то попробуете у нас плетей!

– Быстрее шевелитесь, коровы близко!

Те выскакивали из воды, спешили натянуть на мокрые, иссиня-черные от загара тела свои до блеска засаленные штаны и рубахи, рысью бежали на помощь к телячьим пастухам, гнавшим вдали свое стадо – прочь от места дойки.

У крайней юрты грелись под последними лучами четверо стариков. Сидя на траве полукругом, поглядывая в степь, вели мирный, неспешный разговор.

– Говорят, коровы меньше стали давать молока, – говорил худой, поджарый старик в тонком рыбьем халате, – не иначе, опять духи выдаивают их на пастбище.

– Надо приносить жертвы, – отзывался ему другой. – В прошлый раз так же сметаны не было от молока, а как собрались и отдали долг, так сразу и пошла.

– Надо сказать старикам, не нужно затягивать с этим делом.

– Послезавтра новая луна, тогда и можно собраться…

– Ну, здесь-то опасного ничего пока нет, – озабоченно заговорил одноглазый старик в высокой войлочной шапке, по очереди оглядывая собеседников. – А вот у холмов за Агацой, где сейчас стоит бугунодский курень, говорят, другие духи появились: на черных конях, в доспехах и с оружием, видно, погибшие в прошедших войнах. И вот они в сумерках собираются толпами и нападают на проезжих. Два раза их видели издали, а раз ночью подростки еле ускакали от них.

– Это хуже, – вздыхали старики. – Голодно им стало, вот и нападают.

– Надо узнать, чьи это духи; если нашего племени, то надо обратиться к предкам, пусть забирают их к себе на небо.

– Говорят, не наши, язык будто чужой у них, шаманы уже подслушали…

– Тогда натравить на них наших духов.

– Наших тоже немало погибло в последних войнах.

– Да и от чжурчженских войн немало еще осталось.

– Собрать всех и выставить против них, пусть прогонят с нашей земли.

– Можно и хамниган попросить, чтобы своих выставили в помощь.

– Хамниганские духи сильные…

– Гнать их отсюда подальше.

– Так будет верно…

Солнце, коснувшись края горы, начало опускаться. Одноглазый старик встал.

– Ну, еще один день прошел без потери, слава западным богам… – он с благодушной улыбкой окинул своим единственным глазом степь и вдруг заострил взгляд на чем-то далеком. Улыбка быстро сошла с его лица. – А ну, посмотрите-ка туда, это что, табун какой-то движется сюда?

Старики всмотрелись по направлению его приподнятой палки. Далеко на востоке по ровной прибрежной пойме Онона вдоль берега шел на них большой, пестроватый мастью табун. Гонимый редкой цепью из десятка всадников, он шел спорой рысью и быстро приближался.

– Что это такое? – встревоженно повставали на ноги старики. – Прямо по нетронутой траве наступают.

– Телятам на осень берегли…

– Ворованных гонят, не иначе, видишь, как спешат…

– Как бы не наши кони были…

– Наших в другую сторону погнали бы.

– А ну! – старик в рыбьем халате обернулся назад, крикнул проходившему у соседней юрты молодому мужчине. – Вы что там, спите все, что ли? Не видите, что вокруг делается. Посмотри туда и поскорее позови сюда мужчин…

Тот посмотрел в степь и тут же встрепенувшись, подбежал к пологу ближней юрты… На другой стороне куреня раздался запоздалый собачий лай и оттуда серая лохматая свора устремилась навстречу непрошенным гостям. Издали было видно, как те придержали коней и двое из них, обскакав табун стороной, умело перевели его на шаг, прижимая к высокому берегу.

У крайних юрт стали собираться мужчины. За ними, высыпая из глубин куреня, быстро набиралась толпа женщин и детей. Все напряженно смотрели на восток. Доившие коров женщины, примолкнув, испуганно оглядываясь, быстро доцеживали молоко и спешили поближе к людям.

Старики распорядились заседлать им коней. Наскоро собравшись, сопровождаемые десятком вооруженных мужчин, они рысью выехали навстречу медленно приближавшемуся табуну.

Там уже заливались в хрипе и лае куренные собаки, подковой обхватив скучившихся всадников, не давая им хода. Те отбивались от них ургами и плетями. Одноглазый старик, рысивший впереди своих, дал знак молодым и те, выскакав вперед, отогнали собак.

Приблизившись к ним, старики из куреня с удивлением переглянулись между собой: те почти все были такого же преклонного возраста, как и они, лишь двое среди них были подростки лет десяти.

Семеро пришлых стариков отделились от табуна, подъехали к куренным. Впереди выступал полнотелый еще, не потерявший воинской ухватки старик, крепкой рукой придерживал зло похрапывавшего белолобого жеребца. Сдержанно поздоровались.

– Мы подумали, что это молодые озорничают, топчут наши пастбища, – укоризненно заговорили куренные. – А тут, оказывается, люди все почтенные; что заставило вас на старости лет с табунами по степи носиться?

– Война! – ответил передний старик. – Мы подданные кият-борджигинского нойона Бури Бухэ. С начала лета мы стояли с табуном выше Аги, а вчера вечером от нашего нойона прискакали гонцы с вестью, что с запада на нас напали меркиты большим числом воинов. Всех, кто может биться с оружием, забрали на войну, даже женщин взяли, а нас, стариков направили спасать лошадей. За нами идут кочевья с коровами и овцами, а по той стороне Онона должны были идти подданные Ехэ Цэрэна, но успели они сняться или нет, нам неизвестно. Да и вам оставаться здесь опасно… – старик устало снял шапку, вытер пот со лба. – Уходите тоже.

– Что же это получается? – переглянулись куренные старики. – Надо уходить?

– Одно ясно, что не ждать, – высказался старик в рыбьем халате. – Пока есть время, надо сниматься.

– Вы двое скачите в главный курень, – уже распоряжался одноглазый старик, обращаясь к молодым мужчинам. – Передайте нойону все, что слышали, да скажите, что мы со скотом идем в сторону зимних пастбищ, поближе к тайчиутам. Остальные поднимайте народ, пусть снимают юрты и запрягают арбы.

Те молча тронули к куреню.

– Кого-нибудь пошлите на этот берег! – кричали старики им вдогонку. – Пусть сообщат в табун с кобылицами, а те пусть овечьим пастухам передадут.

Поговорив еще немного, подданные Бури Бухэ распрощались со стариками куреня, снова двинули свой табун, охватывая его полукругом и разгоняясь крупной, размашистой рысью. Одноглазый старик посмотрел им вслед, одобрительно усмехнулся:

– За шестьдесят каждому, а не потеряли еще сноровки.

– Враги придут, не захочешь да помолодеешь.

– Смотрите еще, как бы нас на войну не погнали…

– Быстрее уходить отсюда подальше.

– Верное слово вовремя сказано.

Понукая коней поводьями, они торопливым шагом возвращались к куреню. Перед ними разоренными осиными гнездами поднимались айлы, в лихорадочной суматохе собирались, глядя на ночь, в кочевку.