Текст книги "Банкротства"

Мать его, женщина скромная и работящая, с радостью узнавала в подрастающем Александре (в 10 лет мальчик выглядел на все 14) его отца, такого же необузданного и добросердечного дикаря, которого она некогда полюбила и которому стала достойной подругой жизни. Несмотря на скромность, она отнюдь не была робкой домохозяйкой, о чем свидетельствует следующий случай.

В 1815 году два французских генерала, участвовавших в заговоре против Людовика XVIII, братья Лальман, были арестованы жандармами Вилле-Коттре и заключены в тюрьму города Суассона, чему безумно обрадовались жители Вилле-Коттре, традиционно поддерживавшие Бурбонов.

Госпожа Дюма была до глубины души возмущена оскорблением, что было нанесено военным, которые носили те же эполеты, что и когда-то ее муж. Она немедленно позвала к себе сына и сказала ему примерно такие слова: «Мой мальчик, мы сейчас совершим поступок, который может нас жестоко скомпрометировать, но в память о твоем отце мы обязаны сделать это».

Они прибыли в Суассон, где Александр пробрался в камеру к генералам, чтобы передать им золото и пистолеты. Впрочем, братья от этой помощи отказались, поскольку им было известно о скором «втором пришествии» Наполеона, и они были уверены в своем освобождении. История показала, что они были правы.

После Ста дней Бонапарта и восстановлении короля Людовика XVIII в своих правах Мари-Луиза Дюма решила держать совет с сыном. Ее волновала проблема, стоит ли Александру принять фамилию, на которую он имел полное право, – Дави де ля Пайетри. Вместе с титулом маркиза она открыла бы ему новые возможности в жизни.

Однако Александр подумал и отказался, решив, что предаст память отца, если изменит свою фамилию. К тому же деда он совсем не знал, всю свою жизнь общаясь лишь с родственниками матери, и это была еще одна причина, по которой он не хотел называться Дави де ля Пайетри.

Познакомившись с Огюстом Лафажем, сыном местного медника (мать Огюста арендовала помещение под табачную лавку), Дюма увлекся стихосложением. Лафаж-младший работал в Париже главным клерком у нотариуса. Он рассказывал Александру о столичной жизни, о литературе, парижской богеме и театрах. Он даже показал Дюма собственные стихотворные эпиграммы. Дюма, тщеславие которого было велико, увидел в этом возможность прославиться и разбогатеть.

Он немедленно отправился к аббату Грегуару и попросил научить его писать стихи. Аббат несколько удивился, но согласился, сказав, впрочем, что Александру этого увлечения хватит максимум на неделю. Священник, который отлично знал своего ученика, был абсолютно прав. Сын прославленного генерала, живший в эпоху великих перемен, он, как и все его сверстники, слышал слишком много увлекательных историй, чтобы его заинтересовал анализ чувств. Корнель и Расин могли вызвать у него только зевоту и смертную скуку, но не восторг.

Тем временем подошла пора выбирать занятие, которым Александр стал бы заниматься в жизни. Мать устроила его младшим клерком в нотариальную контору метра Меннесона, такого же республиканца, как она и ее муж. Эта работа, к тому же дающая надежду сделать неплохую карьеру и сколотить состояние, была ему по душе. Обычно его посылали с разнообразными поручениями. Развоз документов на подпись окрестным крестьянам тоже лег на его плечи, что, собственно, устраивало его как нельзя лучше, ведь это был повод совершать верховые прогулки, а порой и поохотиться в дороге.

В 16 лет он познакомился с бравым гусарским офицером по имени Амедей де ля Понс, приехавшим в Вилле-Коттре к невесте, на которой он вскоре женился. Это был очень образованный человек, вскоре он сдружился с Александром и решил принять участие в его судьбе. Однажды он сказал ему: «Поверьте мне, мой мальчик, в жизни есть не только охота и любовь (а Дюма к тому времени стал одним из первых ловеласов своего города), но и труд. Научитесь работать, и вы научитесь быть счастливым». Амедей де ля Понс предложил Дюма выучить немецкий и итальянский языки, которыми сам гусар владел в совершенстве, и Александр согласился. Вместе они переводили Гёте, Бюргера, Фосколо… Офицеру удалось открыть для Александра мир литературы, к которому тот раньше относился с прохладцей.

Затем в Суассон приехала актерская труппа с постановкой «Гамлета» в отвратительном переводе Дюси, не оставившего в своей обработке почти ничего шекспировского. Однако постановка стала откровением для Александра. В своих мемуарах он писал об этом событии: «Вообразите слепца, которому вернули зрение, вообразите Адама, пробуждающегося после сотворения». Но на деле он открыл для себя не Шекспира – он открыл свой путь. Александр увидел не только глубокие мысли, идеи и философские монологи, но и страсти, свободное построение пьесы, большую роль конкретных деталей и мелодраматические эффекты – словом, огромные возможности для творчества.

Дюма решил для себя: он будет драматургом. Кипучей энергии в нем было на пятерых, веры в свою звезду – на десятерых. Он заразил своей идеей часть молодежи Вилле-Коттре, и они организовали в городке любительский театр.

За 1820–1821 годы он со своим приятелем Адольфом де Левеном написал и поставил несколько пьес. Однако некоторое время тот увел у него подругу, Адель Дальвен, женился на ней и уехал в Париж (это, впрочем, не стало поводом для ссоры). Вскоре в столице побывал и сам Дюма.

Его приятель по фамилии Пайе однажды предложил ему посетить Париж. Сказано – сделано, но где взять деньги на поездку? Дюма решил вопрос просто. Молодой, но уже очень опытный охотник, он взял с собой ружье и по дороге добывал пропитание для себя и Пайе. На момент появления в Париже у него в кошельке свистел ветер, зато в сумке лежали четыре зайца, двенадцать куропаток и четыре перепелки. В обмен на дичь хозяин постоялого двора «Великие августинцы» предоставил ему кров и простой стол на двое суток.

На следующий день в «Комеди Франсез» давали «Суллу», где главную роль играл сам великий Тальма. Дюма, у которого денег на билет не было, поклялся побывать на представлении. Клятву свою он сдержал.

С помощью Левена он проник в гримерку к Тальма и получил от актера, неплохо знавшего генерала Дюма, контрамарку на представление. Тальма приглашал его посетить и следующее представление, но Александр не мог себе этого позволить – нужно было возвращаться на службу.

Вернувшись из Парижа, который его очаровал и покорил, Дюма заявил матери, что намерен перебраться в столицу, театры которой достойны его таланта. От скромности Александр никогда не страдал.

На первое время нужны были деньги, но где их взять? У его матери было всего 253 франка, половину из которых она готова была отдать сыну, еще за сотню Дюма продал своего пса Пирама, но этого было крайне мало. На что Александр собирался жить?

«Я обращусь к старым друзьям отца: к маршалу Виктору, герцогу Беллюнскому, он теперь военный министр, к генералу Себастьяни, к маршалу Журдану… Они подыщут мне место в одной из своих канцелярий с жалованьем в тысячу двести франков в год для начала. Потом я получу повышение и, как только начну зарабатывать полторы тысячи франков, выпишу тебя в Париж», – заявил Дюма своей матери. Та отнеслась к его словам достаточно скептически (еще бы, ведь все перечисленные лица стали рьяными роялистами, а тут к ним явится сын генерала-республиканца), но, мудро рассудив, что сына все равно не переубедить, дала свое благословение.

На всякий случай Дюма запасся рекомендательным письмом к генералу Фуа, лидеру оппозиции и депутату, обыграл в бильярд продававшего билеты на дилижанс папашу Картье и отправился покорять Париж.

Генералы-роялисты оказали Дюма самый холодный прием, а министр и вовсе не дал аудиенции, но у Фуа его встретили, что называется, с распростертыми объятиями. Генерал, восхищавшийся героизмом его отца, решил немедленно устроить жизнь Александра. Однако, выяснив, что тот ничего не смыслит ни в точных науках, ни в юриспруденции, ни в бухгалтерии, несколько опешил, не зная, куда пристроить такого неуча. Он попросил его оставить ему адрес, по которому остановился Дюма, дабы, поразмыслив на досуге, послать ему уведомление о его будущем месте работы, но, едва взглянув на почерк Александра, понял, где сможет пристроить его. На следующий же день он рекомендовал Дюма герцогу Орлеанскому (будущему королю Луи-Филиппу), которого тот и принял в свою канцелярию, назначив оклад в 1 200 франков в год.

Дюма немедленно сообщил о своем успехе матери, однако та не торопилась переезжать к сыну, лишь выслала ему мебель, которой Александр обставил снятую им комнатку в доме № 1 на Итальянской площади.

Начальник личной канцелярии Его Высочества герцога Орлеанского, расположенной во дворце Пале-Рояль, мсье Удар, принял Дюма очень хорошо. Александру выделили отдельную конторку, где он должен был ежедневно работать с 10 утра до 5 вечера, а затем, после двухчасового перерыва, еще с 7 до 10.

Фуа в качестве благодарности за услугу, оказанную им, потребовал, чтобы Дюма занялся самообразованием (кто знает, возможно, этот политик планировал как-то использовать в своих целях сына знаменитого генерала), и тот обещал учиться. Тут ему очень помог его новый друг и сослуживец Лассань. Это был человек очень обширных познаний, и потрясающее невежество, как, впрочем, и ум Дюма, его просто потрясли.

За обучение Александра Лассань взялся со всем возможным пылом. Он составил ему длиннейший список книг, которые тому следовало прочесть, и открыл доступ к своей обширной библиотеке, где было великое множество произведений французских и иностранных авторов, как художественных, так исторических, в том числе мемуаров и хроник.

При этом Дюма умудрялся быть завсегдатаем театров, куда ходил, дабы изучить свою будущую профессию: мечта стать драматургом его не покидала. А вскоре случай свел его с театральной знаменитостью.

Будучи на представлении более чем посредственной мелодрамы под названием «Вампир», он разговорился с обаятельным и эрудированным мужчиной средних лет, но уже совершенно седым. Искренность и наивность Дюма позабавили парижанина, и тот преподал ему урок хорошего вкуса. Знакомство не продлилось, поскольку сосед Дюма постоянно освистывал актеров, за что и был удален в третьем акте. На следующий день Дюма узнал из газет о том, что его соседом был знаменитый критик и писатель Шарль Нодье, который впоследствии сыграл важную роль в жизни Александра.

Благосклонность такого человека была большой честью (и могла поспособствовать карьере драматурга), но, для того чтобы ее добиться, нужно было вращаться в тех же кругах, что и Нодье, а для этого, в свою очередь, необходимо было добиться признания.

Вместе с Левеном, с которым Дюма продолжал поддерживать дружбу, он написал пошловатый и ничем не блистающий одноактовый водевильчик «Охота и любовь», который, несмотря на все его недостатки, был принят к постановке в «Амбигю».

Известной эта постановка, конечно, его не сделала, зато принесла ему три сотни франков, которые пришлись весьма кстати. Именно в этот период он ухаживал за белошвейкой Катариной Лабе.

Эта женщина была старше его на 8 лет, что, впрочем, Дюма ничуть не смущало. Она была его соседкой по этажу и держала в своем помещении небольшую мастерскую с несколькими наемными работницами.

Александр возил Катарину отдыхать в Медонский лес, пылко и настойчиво ухаживал за ней, к тому же он был силен, мужествен и красив, у него была очень перспективная служба. В конце концов все эти доводы заставили белошвейку упасть в объятия Дюма.

Очень скоро выяснилось, что Дюма в ближайшее время станет отцом. Катарина убедила Александра переселиться к ней, и 27 июля 1824 года родила ему сына, которого, так же как и отца с дедом, нарекли Александром.

Дюма очень уважал и ценил мать своего ребенка, но жениться на ней совершенно не желал. Он мечтал не о теплом и уютном гнездышке, куда будет возвращаться каждый день после работы, а о красивой и веселой (ко всему еще и беспутной) жизни – такой, о которой он читал в романах и ради которой хотел сохранить свободу.

Ко всему прочему, нельзя было забывать о матери, решившейся наконец покинуть провинцию и переехать к сыну. Ей Дюма так ничего и не сказал о рождении внука. Александр снял для нее квартиру в доме № 53 по улице Фобур-Сен-Дени, увеличив свои расходы на 350 франков в год. Но и Катарина Лабе, и маленький Александр тоже нуждались в его финансовой помощи. На шее у молодого служащего оказались сразу трое человек.

Тут очень кстати подоспело повышение. Мсье Удар доложил об Александре Дюма своему патрону, герцогу Орлеанскому, как о лучшем переписчике, быстро и качественно выполнявшем свою работу, не забыв упомянуть и его замечательный почерк. Его Высочество заинтересовался и пригласил Дюма к себе.

«Вы сын того храбреца, который по вине Бонапарта умирал с голоду? – спросил он. – У вас прекрасный почерк, вы великолепно подписываете адреса; проходите в кабинет и садитесь за стол. Я дам вам для переписки один документ». Через две недели после этой встречи Дюма получил повышение в должности и окладе: теперь он зарабатывал в год 2 тыс. франков.

Возможно, Дюма и сделал бы хорошую карьеру, не мечтай он столь сильно стать драматургом. А пока, с новой работой, на театр времени у него совершенно не оставалось. Две недели в месяц он был ответственным за почту: его обязанности заключались в сортировке и пересылке герцогу всех вечерних газет и пришедших за день писем, а также в ожидании возвращения курьера с полученными указаниями. Должность эта, хотя и была во многом синекурой, совершенно не оставляла времени на посещение театров, кроме расположенного рядом «Комеди Франсез», куда Дюма нередко захаживал, освободившись от работы.

Дюма был уверен, что будь у него время писать, он создавал бы шедевры (история показала, что он был абсолютно прав), но суть в том, что как раз времени-то у него и не было. Возвращаясь домой в одиннадцатом часу, уставший от работы, интриг, суеты большого города и непомерных расходов, он волей-неволей задумывался, а надо ли это ему? Не лучше ли было остаться в Вилле-Коттре? Впрочем, он быстро подавлял эти малодушные мысли.

В 1832 году произошло знаменательное для французского театра событие, которое во многом определило и дальнейший творческий путь Александра Дюма. В Париж приехала английская труппа, решившая покорить французскую столицу постановками своего гениального, но практически не известного на континенте соотечественника Вильяма Шекспира. Было это, надо заметить, отнюдь не просто.

Драма как жанр в то время только завоевывала французскую публику. Да, действительно, такие прославленные и талантливые актеры, как Фредерик Леметр и Мари Дорваль, превратили драму в искусство, но серьезные театры все еще не принимали ее к постановке. Парижане с нетерпением ждали состязания между классической трагедией и британским гением. Особенно нетерпеливы были молодые драматурги романтической школы, желавшие вывести драму на подмостки «Комеди Франсез», что автоматически перевело бы этот жанр из разряда бульварной литературы в разряд серьезной.

Постановки происходили в «Одеоне» и театре «Фавар». То, как они закончились, успехом назвать мало – это был полный фурор! Англичане играли так, как не осмеливался играть никто из французов, не говоря уже о том, что это еще было сделано и мастерски. Их пантомимы были неистовы и экспрессивны, сцены агонии и смерти – правдоподобны и реалистичны (что публику, привыкшую к благопристойной кончине персонажей во французской трагедии, не только шокировало, но и приводило в подлинный экстаз), а сатанинский хохот – недавнее (и удачное) изобретение актеров туманного Альбиона – вошел в постановки французских театров сразу и надолго.

Окончательный успех британцев и их полнейшее признание в профессиональных кругах ознаменовалось тем фактом, что прима «Комеди Франсез», признанная королева французского театра, несравненная мадемуазель Марс, появившаяся на постановке с более чем скептическим видом, после первого же просмотра пьесы стала приходить ежедневно. Романтики праздновали победу.

Дюма тоже посещал все постановки англичан, учась не только и не столько игре, сколько жанру и возможностям интерпретаций одного и того же персонажа. «Я видел в роли Отелло Тальма, Кина, Кембля, Макриди и Жоани… Тальма играл мавра, которого уже коснулась венецианская цивилизация; Кин – дикого зверя, полутигра, получеловека; Кембль – мужчину в расцвете сил, вспыльчивого и неистового в гневе; Макриди – араба времен гренадского халифата, изящного и рыцарственного; Жоани – играл Жоани…» – записал он.

Актеры драмы ринулись на поиски пьес, где они могли бы в полной мере проявить новинки в игре, но таких произведений во Франции еще просто не было. И Дюма решил написать такую пьесу.

Но какой сюжет избрать? Где можно так живописно показать великие события, насилие, интриги, где дать неожиданные, потрясающие воображение развязки? Античность была вотчиной классиков, описывать современные события опасно. В лучшем случае отправят за сто первый километр, а в худшем ему светит дюнкеркская каторга. Дюма, как это часто потом случалось, помог случай.

В ежегодном салоне живописи и скульптуры он наткнулся на барельеф, изображающий убийство Джованни Мональдески, которое произошло в 1657 году в Оленьей галерее замка Фонтенбло по приказу королевы Швеции Христины. Александр Дюма, в образовании которого, несмотря на упорную учебу, все еще оставались пробелы, обнаружил, что имеет смутное представление об этом событии и самом государстве Швеция.

Дюма одолжил книгу «Всемирная биография» у своего друга, образованного и состоятельного человека по имени Фредерик Сулье, с которым некогда пытался переделать для театра один из романов Вальтера Скотта. Из книги начинающий писатель узнал следующие факты: Мональдески, бывший любовником королевы Христины, приревновал ее к итальянцу Сентинелли, которому Ее Величество начала благоволить, написал ряд оскорбительных для Христины и компрометирующих ее писем, за что и был умерщвлен соперником по повелению взбешенной королевы. Сюжет был неплох.

Дюма предложил Сулье написать пьесу вместе, на что тот ответил, что это сюжет не для драмы, а для трагедии. В конце концов они решили устроить своеобразное творческое соревнование: каждый должен был написать свою «Христину», а закончивший первым попытает удачу на подмостках театра.

Тут Александр оказался явно в проигрышной ситуации. Он являлся обычным мелким служащим, чей день был занят работой: писать он мог разве что по ночам. Он обратился за советом к крайне доброжелательно относившемуся к нему мсье Удару, на что тот ответил, что единственный способ освободить часть времени – это перевести Дюма из личной канцелярии герцога Орлеанского в одно из управлений, где нет вечерней работы. Но такое перемещение напрочь загубило бы карьеру Александра, чего он, Удар, никак не желал.

Дюма, который оказался уверен, что его ждет большой успех на писательском поприще, напротив, с энтузиазмом ухватился за предложение Удара. Он перевелся в Управление лесными угодьями, которым руководил уроженец Вилле-Коттре, старый друг его отца, много сделавший для их семьи, мсье Девиолен.

Благодаря протекции Удара, с тяжелым сердцем отпускавшем Дюма на новое место, он получил отдельный кабинет, где ему никто не мешал, и смог уделять «Христине» хотя бы пару часов в день. Вскоре он написал пятиактную пьесу в стихах. Оставалось только найти театр, который бы принял ее.

Дюма замахнулся на «Комеди Франсез». Встретив в коридоре канцелярии суфлера, этого «императора французских театров», который ежемесячно приносил билеты для герцога Орлеанского, Александр спросил его, что нужно для того, чтобы прочитать пьесу перед советом театра. Оказалось, что следует всего-навсего оставить рукопись у экзаменатора и ждать его положительного отзыва. Была, правда, одна загвоздка. У экзаменатора, который театру по штату полагался всего один, лежали тысячи рукописей, и ответа (как хорошего, так и плохого) можно было ждать годами. Конечно, экзаменатора можно было обойти, если иметь знакомство с бароном Тейлором, королевским комиссаром «Комеди Франсез», но в том-то и дело, что к нему Дюма вхож не был.

Тогда непосредственный начальник Дюма, которому он однажды рассказывал о своей встрече на постановке «Вампира», посоветовал ему обратиться за помощью к Шарлю Нодье, хорошему другу Тейлора. Нодье, о чем было известно всему Парижу, никогда и ничего не забывал.

Дюма решил, что ничем, собственно, не рискует, и написал знаменитому критику письмо, где вспомнил достопамятный вечер в театре, просил рекомендовать его барону Тейлору. Ответ пришел от самого королевского комиссара, который приглашал Александра к себе на квартиру к 7 утра.

Явившись в назначенный час, Дюма застал Тейлора принимающим ванну: тот, будучи очень занятым человеком, просто не мог себе позволить выделять время для прослушивания каждого автора отдельно, даже и рекомендованного друзьями, и вынужден был совмещать работу и быт.

Дюма сказал, что прочтет только один акт, а далее – по желанию барона. «В добрый час! – ответил Тейлор. – В вас больше жалости к ближнему, чем в ваших коллегах. Что ж, это хорошее предзнаменование. Я вас слушаю». И выслушал всю пьесу. Когда же Дюма закончил, барон немедленно повез его в «Комеди Франсез», чтобы внести в списки на прослушивание. Через неделю Дюма читал «Христину» совету.

Пьеса произвела на слушателей хорошее впечатление, однако же они не могли вот так, запросто, взять и принять без нареканий произведение молодого и никому не известного автора, тем более, что «Христина» и впрямь не была лишена недостатков. Совет постановил пьесу принять, но отдать на доработку опытному автору, на которого театр мог положиться. Выбор пал на мсье Пикара, автора огромного количества комедий, пользовавшихся несомненным, хотя и недолгим, успехом.

Впрочем, Дюма на оговорку о доработке внимания не обратил. Еще бы! Ему всего 26 лет, а его пьесу уже собирается ставить «Комеди Франсез»! Было от чего потерять голову. Через неделю, правда, он чуть было не потерял ее от огорчения. Пикар пьесу «зарезал», дав ей самый нелестный отзыв.

Не зная, что делать, Дюма снова обратился к барону Тейлору, и тот снова оказал ему помощь: он добился повторной читки пьесы, на сей раз направив ее Шарлю Нодье. На следующий день барон продемонстрировал Дюма рецензию, сделанную Нодье на первой странице рукописи. «По чести и совести заявляю, что „Христина“ – одна из самых замечательных пьес, прочитанных мною за последние 20 лет». И пусть Дюма не обладал тем поэтическим талантом, что его друг и ровесник Виктор Гюго, зато он своими произведениями гораздо лучше мог увлечь зрителя.

Прослушав пьесу еще раз, совет вновь принял «Христину», и вновь с условием. Дюма вместе со старейшиной театра, мсье Самсоном, должен был внести в пьесу ряд исправлений, что и было исполнено.

Актеры начали репетиции, но света рампы «Христина» в этот раз не увидела. Неприятности начались с противостояния Дюма и мадемуазель Марс, являвшейся полновластной хозяйкой «Комеди Франсез» и грозой всех авторов. Актриса была уже немолода (хотя и выглядела очень хорошо) и консервативна; сделав карьеру в трагедии, она просто не могла играть драму. В «Христине» ей пришлось бы рвать на себе волосы, валяться на коленях, рыдать и вопить, что она считала дурным вкусом. Марс предложила Дюма сделать несколько купюр и слегка переработать ее роль, на что Александр, считавший свою пьесу верхом совершенства, ответил отказом. В свою очередь мадемуазель Марс на репетициях начала попросту манкировать неприятные ей реплики, упрямо заявляя суфлеру, что Дюма все-таки переделает роль. Что по этому поводу думал сам Дюма, ее ни в малейшей мере не интересовало. Стоит ли говорить о том, что такое противостояние отдаляло премьеру?

Александр Дюма

Тем временем совет «Комеди Франсез» принял к постановке еще одну «Христину», принадлежавшую перу поэта и бывшего субпрефекта, мсье Бро. Поскольку тот был уже при смерти, совет решил дать старику порадоваться перед смертью и поставить сначала его пьесу. Тут Дюма, несмотря на всю его заносчивость, даже и не думал возражать. В конце концов, он был молод, а Бро доживал последние дни. К тому же его «Христина», после посредственной пьесы Бро, смотрелась бы шедевром драматургии. Но тут «Христину» закончил Сулье, и «Одеон» активно начал готовиться к ее постановке, а это делало постановку Дюма уже просто смешной. Он плюнул в сердцах и забрал пьесу. Впрочем, ей это пошло только на пользу, поскольку Дюма продолжал ее дорабатывать.

А между тем Александру были очень нужны деньги. Ведь на новом месте он получал меньшую зарплату, а ему еще приходилось содержать мать и жену с ребенком. Он обратился за советом к друзьям, хорошо разбиравшимся в театральной жизни, и те порекомендовали ему написать прозаическую драму с главной ролью специально для мадемуазель Марс, что он счел замечательной идеей. Выбрать тему вновь помог случай.

В кабинете одного из своих сослуживцев Дюма увидел книгу известного историка Анкетиля, открытую на странице, где рассказывался исторический анекдот из жизни знаменитого герцога Генриха де Гиза.

Де Гизу однажды донесли, что его супруга, Екатерина Клевская, наставляет ему рога вместе с фаворитом короля Генриха III, Полем де Коссадом, графом де Сен-Мэгрен. Шашни жены его волновали мало, но все же герцог решил наказать изменницу.

Ранним утром он явился в спальню супруги, держа в одной руке кинжал, а в другой кубок. Предъявив жене обвинение в неверности, он поинтересовался, предпочитает она умереть от кинжала или от яда. Та рыдала, валялась у супруга в ногах, но суровый герцог был непреклонен. Тогда Екатерина собралась с духом, взяла у него кубок и выпила отраву. Однако яд не действовал. Через час довольный донельзя Генрих де Гиз успокоил жену, сказав ей, что в кубке был обычный бульон.

Зато с Сен-Мэгреном обманутый муж обошелся не так милосердно. По приказу Гиза его вскоре убили прямо на одной из парижских улиц.

История эффектная, но приключений в ней для пьесы было маловато. Тогда он совместил приключения Клевской и де Коссада с приключениями Луи де Бюсси д, Амбуаза и его любовницы, Франсуазы де Шамб, графини де Монсоро. Именно о последних он написал роман под названием «Графиня де Монсоро» и романтическую драму «Генрих III и его двор». Правда, Франсуазу он решил переименовать в Диану.

Сначала он решил прочитать свое новое произведение лишь небольшому кругу друзей. Чтение произошло в доме мадам Мелани Вальдор, дочери известного писателя, находившейся замужем за офицером. «Генрих III» произвел на них впечатление, однако общее мнение склонялось к тому, что пьеса чересчур смела для начинающего автора. Тогда Дюма прочел свое произведение в доме известного журналиста Нестора Рокплана, где была принята очень хорошо. Присутствовавшая там мадемуазель Марс решила, что ей очень подойдет роль Клевской, очень выгодно подчеркивавшей положительные стороны ее игры, и стала горячей сторонницей пьесы. Благодаря ее протекции пьеса была принята «Комеди Франсез» вне очереди, и ее начали готовить к постановке.

В это время на Дюма обрушилось два удара. Сначала его вызвал генеральный директор канцелярии герцога Орлеанского, барон де Броваль, и заявил, что Дюма должен заниматься или службой, или литературой, но не совмещать их. Тот ответил, что, поскольку Его Высочество является признанным покровителем литературы, он не собирается ни увольняться, ни оставлять работу над пьесами. Если же жалованье является слишком тяжелым расходом для герцога, то он готов отказаться от него. Со следующего месяца будущий великий писатель перестал получать деньги на службе.

Впрочем, с этой бедой Александр справился легко: он очень быстро нашел новый источник средств к существованию. Банкир Лафит выдал Дюма 3 тыс. франков (жалованье за 2 года) в обмен на право хранить рукопись «Генриха III» в его банке. После премьеры пьесы это стало такой хорошей рекламой Лафиту, что он быстро вернул эти деньги.

Однако примерно в это время Дюма постиг новый удар: так называемые доброжелатели сообщили его матери о том, как у ее сына обстоят дела на службе. Уже пережив один финансовый кризис перед смертью мужа, женщина очень боялась остаться на улице. Она начала беспокоится о будущем, и вскоре ее хватил удар, что привело к частичному параличу. Впрочем, здраво рассудив, что, предаваясь унынию, он матери ничем не поможет, Дюма не стал откладывать премьеру.

Накануне первого представления он добился аудиенции у герцога Орлеанского. Его Высочество принял Дюма очень радушно, и Дюма просил его почтить своим присутствием премьеру «Генриха III», которая должна была состояться 11 февраля 1829 года. Герцог сначала расстроился, поскольку именно на этот день у него был назначен званый обед, но затем решение проблемы было найдено. Герцог начинал прием на час раньше, а Дюма переносил представление на час позже. Для себя и своих гостей герцог зарезервировал все ложи бенуара.

На первую постановку «Генриха III и его двора» явилось не менее трех десятков высших аристократов Франции с супругами, а также большинство представителей богемы. Партер был не переполнен. Пьесу публика приняла с восторгом.

На следующий день Дюма проснулся знаменитым. Вернее сказать, он лег спать, уже будучи знаменитостью. Дом его утопал в цветах, присланных поклонниками его таланта. Барон де Броваль прислал ему письмо, содержащее следующие слова: «Я не мог лечь в постель, мой дорогой друг, не сказав вам, как меня порадовал ваш успех. Мои товарищи и я счастливы вашим триумфом…»

Однако, несмотря на успех, цензура моментально запретила пьесу к дальнейшему показу. Оказывается, Карл Х усмотрел в Генрихе III и герцоге Гизе, его кузене, сходство с собой и герцогом Орлеанским. Узнав об этом, герцог явился к королю и убедил его снять запрет. «Государь, Вы заблуждаетесь по трем причинам: во-первых, я не бью свою жену; во-вторых, герцогиня не наставляет мне рога, и в-третьих, у Вашего Величества нет подданного более преданного, чем я», – сказал он. Карл Х сменил гнев на милость и дал разрешение показывать пьесу.

«Генрих III» выдержал 38 представлений, и были сделаны отличные сборы. Так в 27 лет Александр Дюма, молодой человек, приехавший из городка Вилле-Коттре, без протекции, без денег, без образования, стал знаменит на всю Францию и был принят в круг молодых и амбициозных авторов, которым вскоре предстояло произвести коренную перестройку всей французской литературы.