Текст книги "Ниндзя. Первая полная энциклопедия"

Немалый вклад в развитие ниндзюцу внес и другой вассал Ёсицунэ – гигантский монах-воин с горы Хиэй Мусасибо Бэнкэй.

В биографии Бэнкэя правда и вымысел переплетены столь сильно, что различить их порой не представляется возможным. По легенде, он появился на свет после трехлетнего пребывания в чреве матери огромным ребенком со ртом, полным зубов, и длинными волосами на голове. Прозвали его за это Онивака – Чертенок. Поскольку рос Чертенок настоящим сорванцом, родители приняли решение отдать его на воспитание в знаменитый храм Энряку-дзи. Но со временем Бэнкэй стал столь буйным, что даже тамошние сохэи не выдержали и «вежливо» попросили его уйти.

Последний бой Бэнкэя. Со старинной гравюры

После знакомства с Ёсицунэ Бэнкэй стал его самым преданным вассалом и сопровождал во всех походах. Даже когда Минамото Ёритомо, став сёгуном, стал преследовать своего брата, он не покинул господина. А Ёсицунэ, окруженный врагами, меж тем попал в очень сложное положение. Поначалу он надеялся собрать войско и двинуться на брата, но когда этот план провалился, единственное, что ему осталось, – бежать на север Хонсю, в край Осю, где находились владения его давнего сторонника Фудзивары Хидэхиры. Но как пробраться туда, если враги перекрыли все дороги и тропинки?

Ёсицунэ и его вассалы долго гадали, как пройти через заслоны незамеченными. И тогда верный слуга полководца Катаока предложил отправиться в путь, переодевшись странствующими ямабуси. Мусасибо Бэнкэй поддержал его и сумел убедить остальных, что это лучший выход из создавшегося положения.

Вот как рассказывает об этом «Гикэйки»:

«Сказал Катаока:

– Пойдемте хоть под видом ямабуси.

– Да как же это возможно? – произнес Ёсицунэ. – С того самого дня, как мы выйдем из столицы, на пути у нас все время будут храмы и монастыри: сначала гора Хиэй, затем в провинции Этидзэн – Хэйсэн-дзи, в провинции Кага – Сиро-яма, в провинции Эттю – Асикура и Имакура, в провинции Этиго – Кугами, в провинции Дэва – Хагуро. Мы будем повсеместно встречаться с другими ямабуси, и везде нас будут расспрашивать о том, что нового в храмах Кацураги и Кимбу-сэн, а также на священной вершине Шакья-Муни и в других горных обителях, и о том, как поживает такой-то и такой-то…

– Ну, это не так уж трудно, – сказал Бэнкэй. – Все-таки вы обучались в храме Курама и повадки ямабуси вам известны. Вон и Хитатибо пожил в храме Священного колодца Миидэра, начнет говорить – не остановишь. Да и сам я с горы Хиэй и кое-что знаю о горных обителях. Так что ответить мы как-нибудь сумеем. Прикинуться ямабуси ничего не стоит, если умеешь читать покаянные молитвы по «Сутре лотоса» и взывать к Будде согласно сутре «Амида». Решайтесь смело, господин!

– А если нас спросят: «Откуда вы, ямабуси?» Что мы ответим?

– Гавань Наои-но цу в Этиго как раз на середине дороги Хокурокудо. Если нас спросят по сю сторону, скажем, что мы из храма Хагуро и едем в Кумано. А если спросят по ту сторону, скажем, что мы из Кумано и едем в храмы Хагуро.

– А если встретимся с кем-нибудь из храма Хагуро, и он спросит, где мы там жили и как нас зовут?

Бэнкэй сказал:

– Когда подвизался я на горе Хиэй, был там один человек из храма Хагуро. Он говорил, что я точь-в-точь похож на некоего монаха по имени Арасануки из тамошней обители Дайкоку. Ну, я и назовусь Арасануки, а Хитатибо будет Тикудзэмбо, мой служка.

Ёсицунэ сказал с сомнением:

– Вы-то оба настоящие монахи, вам даже притворяться не надо. А мы-то каковы будем ямабуси в их черных шапочках токин и грубых плащах судзугаки, окликающие друг друга по именам Катаока, Исэ Сабуро, Васиноо?

– Ну что же, всем дадим монашеские прозвания! – бодро сказал Бэнкэй и тут же напропалую наделил каждого звучным именем…

Судья Ёсицунэ облачился поверх ношеного белого косодэ в широкие жесткие штаны и в короткое дорожное платье цвета хурмы с вышитыми птицами, ветхую шапочку токин он надвинул низко на брови. Имя же ему теперь было Яматобо. Все остальные нарядились кто во что горазд.

Бэнкэй, который выступал предводителем, надел на себя безупречно белую рубаху дзёэ с короткими рукавами, затянул ноги исчерна-синими ноговицами хабаки и обулся в соломенные сандалии. Штанины хакама он подвязал повыше, на голову щегольски нахлобучил шапочку токин, а к поясу подвесил огромный свой меч «Иватоси» – «Пронзающий камни» – вместе с раковиной хорагаи. Слуга его, ставший при нем послушником, тащил на себе переносной алтарь ои, к ножкам которого была привязана секира с лезвием в 8 сунов, украшенным вырезом в виде кабаньего глаза. Там же был приторочен меч длиной в 4 сяку и 5 сунов…

Всего их было шестнадцать, вассалов и слуг, и было при них десять дорожных коробов. В один из алтарей уложили святыни. В другой уложили десяток шапок эбоси, кафтанов и штанов хакама. В остальные уложили панцири и прочие доспехи…

…Бэнкэю пришлось взять на себя заботу о наружности госпожи (Ёсицунэ вез с собой беременную жену. – А.Г.), хотя никогда прежде не был он приближен к ее особе. И безжалостно срезал он по пояс волосы, струившиеся, словно чистый поток, по ее спине ниже пят, зачесал их высоко и, разделив на два пучка, кольцами укрепил на макушке, слегка набелил личико и тонкой кистью навел ей узкие брови. Затем облачил он ее в платье цвета светлой туши с набивным цветочным узором, еще одно платье цвета горной розы, ярко-желтое, со светло-зеленым исподом, а поверх – косодэ из ткани, затканной узорами; нижние хакама скрылись под легким светло-зеленым кимоно. Затем надел на нее просторные белые хакама «большеротые», дорожный кафтан из легкого шелка с гербами, узорчатые ноговицы, соломенные сандалии, высоко подвязал штанины хакама, накрыл голову новехонькой бамбуковой шляпой, а к поясу подвесил кинжал из красного дерева в золоченых ножнах и ярко изукрашенный веер. Еще дал он ей флейту китайского бамбука и на шею – синий парчовый мешок со свитком «Лотосовой сутры».

«Гикэйки» подробно повествует обо всех перипетиях этого необычного путешествия. Поскольку Бэнкэю пришлось играть роль предводителя группы ямабуси, именно ему пришлось вести переговоры со стражей на заставах и властями. Играл свою роль он отменно: если надо было, лупил Ёсицунэ веером, как простого служку, читал молитвы, а один раз даже стребовал со стражи подаяние «на восстановление Великого Восточного храма». Благодаря его находчивости Ёсицунэ и его сподвижники сухими вышли из всех передряг и благополучно добрались до владений Фудзивары Хидэхиры.

Это замечательное путешествие под видом ямабуси надолго запомнилось потомкам и послужило основой для сотен легенд. Что же касается ниндзюцу, то переодевание в ямабуси стало одним из семи классических амплуа шпиона, действующего под прикрытием. И если Бэнкэй полагался в основном на собственную находчивость и экспромт, ниндзя последующих поколений превратили маскировку под ямабуси в продуманную до мелочей систему, что отражено, например, в первой главе первого свитка знаменитого наставления XVII в. по ниндзюцу «Сёнинки»: «В старину, когда Минамото Ёсицунэ [и его вассалы] под видом двенадцати ямабуси направились в Осю, то, что Мусасибо на заставе Адака назвал имевшийся у него с собой свиток «книгой пожертвований» и принялся читать ее вслух, было проявлением находчивости, но, если он хотел обмануть врага, представившись монахом из Южной столицы (г. Нара. – А.Г.), и при этом не изготовил настоящей книги для учета пожертвований, это было опасно».

Бэнкэй оставался со своим господином до последних мгновений и погиб, защищая его: «Он встал в воротах навстречу напиравшим врагам. Он рубил навзлет и наотмашь, он протыкал животы коням, а упавшим всадникам отсекал головы ударами алебарды под шлем либо оглушал их ударами тупой стороной меча и резал насмерть. Он рубил направо, налево и вокруг себя, и ни один человек не мог к нему подступиться и схватиться лицом к лицу. Бессчетное число стрел торчало в его доспехах. Он ломал их, и они повисали на нем, как будто надел он шиворот-навыворот соломенную накидку мино. Оперения черные, белые и цветные трепетали под ветром, словно метелки тростника обана в осеннюю бурю на равнине Мусаси.

В безумной ярости метался Бэнкэй, нанося удары на все стороны, и нападающие сказали друг другу:

– Что за диво! Сколько своих и чужих уже перебито, и только этот монах при всем безумстве своем жив до сих пор! Видно, самим нам не справиться с ним. Боги-хранители и демоны смерти, придите на помощь и поразите его!

Так взмолились они, и Бэнкэй разразился хохотом.

Разогнав нападавших, он воткнул алебарду лезвием в землю, оперся на древко и устремил на врагов взгляд, исполненный гнева. Стоял он как вкопанный, подобный грозному божеству Нио. Пораженный его смехом, один из врагов сказал:

– Взгляните на него, он готов перебить нас всех. Недаром он уставился на нас с такой зловещей ухмылкой. Не приближайтесь к нему!..

А Бэнкэй был давно уже мертв… Да, Бэнкэй умер и закостенел стоя, чтобы не пропустить врага в дом, пока господин не совершит самоубийство».

Ко времени войн между Тайра и Минамото предания относят и возникновение традиции ниндзюцу Ига-рю. У истоков ее стояла влиятельная семья Хаттори, а конкретнее, если верить сообщению «Записей о создании ниндзюцу» («Нинсо-но ки») из книги XVI в. «Нинпо хикан» («Тайный свиток по учению ниндзя»), – тогдашний глава этого рода – Ига (Хаттори) Хэйнайдзаэмон.

Герб клана Хаттори

Род Хаттори был одним из очень древних и уважаемых провинциальных аристократических родов. Согласно древнейшему генеалогическому списку японских аристократических родов «Синсэн сёдзироку», свою родословную Хаттори возводили к одному из важнейших богов синтоистского пантеона – Амэ-но минака-нуси. Как показывает само фамильное имя этого рода – а Хаттори в переводе на русский означает «ткач, работающий на станке» (от хата-ори), – его представители издревле занимались ткачеством и прядением. Поскольку в японской национальной религии синто ткани наделялись сакральным значением, Хаттори были тесно связаны с синтоистским культом. В «Энги-сики» («Внутриведомственные инструкции годов Энги», 927 г.), например, описан обряд Каммисо-сай, в котором одну из главных ролей играли как раз представители этого рода.

Однако Окусэ Хэйситиро излагает историю семьи Хаттори иначе. Он считает, что Хаттори были потомками китайского иммигрантского рода Удзумаса, приехавшего в Японию в середине IV в. Удзумаса завезли в Японию разные ремесла, но главным их занятием были ткачество и театральное искусство саругаку.

Театр саругаку представлял собой сочетание песен, танцев, акробатики, силовых номеров, фокусов, чревовещания и кукольных представлений. Зародился он в западных районах Китая. Попав в Японию, представления саругаку стали устраиваться главным образом в синтоистских храмах во время праздников.

Как бы то ни было, к началу эпохи Хэйан семья Хаттори занимала довольно высокое положение. В источниках того времени встречаются упоминания о Хаттори-но мурадзи – «управителе» провинции из семьи Хаттори. Ее члены служили даже в императорской охране.

Возвышение семьи Хаттори продолжалось и в XII в., особенно во второй его половине, когда Хаттори установили вассальные отношения с Тайрой Томомори, представителем крупнейшей самурайской фамилии Тайра и сыном фактического правителя страны Тайры Киёмори. В это время Хаттори были назначены «наместниками» (дайкан) Тайры Киёмори в провинции Ига и стали проводниками его политики. Чтобы еще больше укрепить свои позиции в Ига, Тайра Киёмори построил на горном плато неподалеку от замка Хаттори монастырь Хэйраку-дзи (ныне находится на территории г. Ига Уэно).

Согласно преданиям, семья Хаттори уже в то время практиковала ниндзюцу. Однако в источниках той поры непосредственных указаний на это нет, хотя кое-какие косвенные данные позволяют допускать такую возможность. Здесь особое внимание следует обратить на некоторые обряды, к которым допускались исключительно члены клана Хаттори.

В 977 г. в Ига был построен крупнейший синтоистский храм этой провинции Айкуни-дзиндзя. Он был посвящен двум божествам-прародителям рода Хаттори – Сукунабикона-но микото и Канэяма-химэ. Само строительство этого храма отражает усиление позиций Хаттори в регионе. Характерно, что со временем на службу в него перестали допускаться представители других родов. В Айкуни-дзиндзя проводились самые разные ритуалы, посвященные богам Хаттори. По мере усиления рода они становились все пышнее. Одно из таких празднеств в конце эпохи Хэйан получило название Курото-мацури – «Праздник черного союза». Откуда взялось столь странное название и что оно означает?

Празднество Курото-мацури начиналось в День зайца в 12-й месяц года. В этот день из храма Айкуни-дзиндзя на берег реки Цугэ выносили священные паланкины, в которых якобы пребывали божества Сукунабикона-но микото и Канэяма-химэ, и помещали в специально построенный храм-дворец богов. Ритуальное поклонение божествам на берегу Цугэ продолжалось в течение семи дней, после чего их торжественно водворяли назад в святилище. Процессия, сопровождавшая переносные алтари микоси, состояла исключительно из членов клана Хаттори, которые были одеты в особые костюмы черного цвета, напоминающие маскировочные костюмы (синоби-сёдзоку) ниндзя. Посторонние на церемонию не допускались. Вся атмосфера обряда, странные одеяния участников, да и само их название – «черный союз» – позволяют предположить, что уже в то время Хаттори практиковали ниндзюцу.

Впрочем, есть и другая версия происхождения названия Курото-мацури. В некоторых текстах оно записывается другими иероглифами, которые в совокупности означают «тяжелый праздник». Дело в том, что проведение этого обряда требовало немалых затрат и сильно «било по карману» – отсюда и «тяжелый праздник».

Как уже говорилось, некоторые тексты ниндзя называют создателем школы ниндзюцу Ига-рю Ига (Хаттори) Хэйнайдзаэмона Иэнагу, который жил во второй половине XII в. Что же нам известно об этом человеке? По сути, лишь несколько легенд…

Согласно одной из них, Хаттори Иэнага был замечательным стрелком из лука. В молодости он служил в охране императорского двора. Как-то раз ему довелось продемонстрировать свое мастерство перед самим императором на стрельбах во дворце Рокудзё-ин. Выдающееся мастерство Иэнаги, одержавшего победу в состязаниях, произвело большое впечатление на императора, и тот щедро наградил его, пожаловав ему тележку с тысячей отборных стрел. С тех пор якобы Хаттори завели новый фамильный герб: в широком кольце, изображающем колесо тележки, на которой были привезены стрелы – дар императора, еще одно кольцо, образованное выемками в стрелах для вставления тетивы, а в нем – оперения двух стрел, летящих навстречу друг другу. До нас дошла и еще одна версия этого герба: оперения двух стрел, летящих навстречу друг другу на фоне солнца и луны. Вассалы Хаттори тоже стали изображать на своих гербах оперения стрел.

Еще одна интересная история рассказывает об участии Хаттори Иэнаги в войне с Минамото. Как верный вассал, во время боевых действий он вместе со своим отрядом постоянно находился при Тайра Томомори, пережил страшную битву при Данноуре, после чего бежал на родину в Ига. Там он укрылся в тайной деревне Ёно на западе провинции. В Ёно он принял новую фамилию Тигати и так избежал ареста. В этих поступках прослеживается характерный обычай ниндзя, которые считали, что умирать вместе с господином совсем необязательно, важнее сохранить жизнь для будущей работы.

Интересно и другое. Дело в том, что поражение Тайра отнюдь не подорвало позиций Хаттори, так как Хаттори Ясукиё, родной сын Хэйнайдзаэмона, заранее присоединился к Минамото и после их победы получил все владения, принадлежавшие его отцу, сражавшемуся на стороне Тайра. Иными словами, Хаттори заранее устроили всё так, что при любом исходе войны они ничего не теряли!

К периоду войны Гэмпэй относится и появление на исторической сцене другой знаменитой семьи ниндзя из Ига – Момоти. Впервые эта фамилия всплывает в материалах о строительстве монастыря буддийской школы Сингон Тёкуган-дзи (ныне Эйхо-дзи). Согласно преданиям, император Сиракава в 1082 г. обратился к семье Момоти с просьбой выстроить этот монастырь в провинции Ига, что она и сделала, возведя его в селении Ходзиро в деревне Юсэй. После этого Момоти поселились в Ходзиро и построили там же собственную крепостцу в непосредственной близости от Тёкуган-дзи (фактически она примыкает к монастырю с одной стороны). Таким образом, уже на заре своей истории Момоти были довольно известной семьей, имевшей крепкие связи с центральной властью. К концу XII в. Момоти едва ли уступали по влиянию даже знаменитым Хаттори и, так же как и Хаттори, служили в дворцовой страже в столице.

Герб клана Момоти

Некоторые данные свидетельствуют, что Хаттори и Момоти были родственниками. Это подтверждается, в частности, сходством их фамильных гербов и преданий, описывающих происхождение этих гербов. Вот что рассказывается о гербе Момоти.

Когда Момоти Тамба Ясумицу (это имя носили многие представители семьи Момоти, поэтому нередко возникает путаница, кто из них что и когда делал) проходил службу в дворцовой страже (при каком императоре – неизвестно), в императорском дворце появилась злая лиса-оборотень. Она вывесила на небе семь лун и из ночи в ночь стала мучить императора. Ясумицу же был мастером стрельбы из лука и отважным воином. Однажды ночью он прицелился из лука и послал стрелу в одну из колдовских лун, и – чудо! – попал прямо в зловредную лисицу. Колдовские чары развеялись, и все пришло в порядок. Император восхитился отвагой Ясумицу, не побоявшегося вступить в схватку с нечистью, и щедро наградил его. После этого Ясумицу изменил родовой герб. С тех пор на нем на фоне семи звезд Большой Медведицы красуются оперения двух стрел, летящих навстречу друг другу.

Нет сомнений, что эта история была придумана гораздо позднее, чем жил пресловутый Момоти Ясумицу (в ней смешаны два сюжета японского фольклора: предание о храбром воине Минамото Ёримицу и легенда о девятихвостой лисице), особенно если сравнить ее с довольно реалистичной историей герба Хаттори. Однако важно отметить само появление этой легенды. Возможно, она была сфабрикована в период выделения Момоти из рода Хаттори с целью доказать независимость и высокое происхождение этого рода. Это могло быть проделано после поражения Тайра в войне Гэмпэй одной из ветвей Хаттори, желавшей обособиться от Хаттори Хэйнайдзаэмона Иэнаги, запятнавшего себя сотрудничеством с побежденными.

Точно не известно, к кому присоединились Момоти в период войны Гэмпэй – по одним сведениям, к Минамото Ёриёси, по другим, – к Тайре Кагэмасе. Это не может не напомнить нам хитрый ход семьи Хаттори, одни члены которой встали на сторону Тайра, а другие – на сторону Минамото. И это очень важно, так как, по преданиям жителей Ига, Момоти уже в то время практиковали искусство ниндзюцу, которое они якобы изучили у ямабуси из так называемых «49 обителей Ига», которые располагались совсем неподалеку от Ходзиро.

Глава 5. Ниндзюцу и дзэн-буддизм

В эпоху Камакура (1192–1333) в Японии широко распространяется дзэн-буддизм. Эта школа оказала колоссальное влияние на всю воинскую традицию Японии, и в том числе на ниндзюцу.

В ту же эпоху в Стране восходящего солнца появились акуто – «бандитские шайки». Они быстро переросли в отряды наемников, единственным средством существования которых стала военная служба. Так сложились предпосылки для существования самой профессии ниндзя и для возникновения «шпионских бюро» на основе нескольких старинных кланов, издревле пестовавших искусство шпионажа.

В популярной литературе по ниндзюцу нередко можно встретить утверждения, что самурайское военное искусство развивалось под влиянием дзэн-буддизма, а ниндзюцу – под влиянием сюгэндо и эзотерического буддизма. Такое противопоставление совершенно неправомочно. Оно опирается на ложную концепцию противостояния культуры самураев и ниндзя, о чем ранее уже шла речь. В действительности, ниндзюцу испытало огромное влияние со стороны дзэн-буддизма, но об этом чуть позже. А сейчас – коротко о сущности школы дзэн и его значении для боевых искусств Японии в целом.

Начало распространения дзэн в Японии совпало по времени с переходом власти в стране от родовой аристократии к военному сословию, которое остро нуждалось в новой идеологии и культуре. Дзэн отвечал запросам самураев. Поэтому покровителями дзэнских монахов стали главы таких военно-феодальных домов, как Нитта, Сиба, Уэсуги и даже сёгуны Минамото. Позже школу дзэн активно поддерживали правители из рода Асикага.

Вслед за признанием правящих кругов дзэн-буддизм добился большой популярности в среде профессиональных воинов. Принятие дзэн воинским сословием было закономерным. Суровые условия междоусобных войн, борьбы с киотоским двором и усмирения крестьянских восстаний требовали от самураев силы воли, самообладания и хладнокровия. Идеалом буси считалось не дрогнуть (внешне и внутренне) перед лицом опасности, сохранить способность трезво оценивать ситуацию. Самурай, несмотря ни на что, должен был идти прямо на врага, не отступая ни на шаг, не оглядываясь, не обращая внимания на своих соседей. Но как приобрести эти замечательные качества? Ответ самураи находили в учении и практике буддийской школы дзэн.

Основатель дзэн-буддизма Бодхидхарма (Дарума)

Проповедники дзэн утверждали необходимость постоянной работы над собой, умения выделить суть любой проблемы, сосредоточиться на ее разрешении и, невзирая ни на что, идти к цели. Они учили невозмутимости и сдержанности – на поле боя и в повседневной жизни, что для заносчивых самураев было подчас нелегко, и главное – провозглашали достижение нирваны (состояния абсолютного покоя) прямо посреди сансары (земной юдоли).

Особое значение для самураев имел акцент дзэн на развитии интуиции, мгновенного интуитивного ответа на любое изменение ситуации. Дзэнская методика совершенствования сознания позволяла лучшим образом развить эти качества. Для иллюстрации значения интуиции для воина приведу один пример из жизни великого мастера фехтования Камиидзуми Исэ-но ками Нобуцуны.

Однажды мастер, у которого было много врагов и завистников, возвращался домой поздно ночью. Вдруг он почувствовал надвигающуюся опасность. Не останавливаясь, Камиидзуми мгновенно обнажил меч и молниеносно очертил круг – и четверо злоумышленников рухнули к его ногам…

Подобные истории часто встречаются в преданиях боевых искусств. Они призваны демонстрировать эффективность просветленного сознания, рождающегося путем дзэнской тренировки, в подготовке воина.

Дзэн рассматривал бытие в существующем мире как иллюзию. Внешний мир эфемерен, он только проявление всеобщего Ничто, из которого всё рождается и куда всё возвращается. Поэтому наставники дзэн учили не цепляться за жизнь и не бояться смерти.

Множество историй, дошедших из феодальной эпохи, свидетельствуют о бесстрашии самураев. Так, в одном предании повествуется об одном князе, армия которого потерпела поражение в битве и была прижата врагами к пропасти. Не желая сдаваться на милость победителя, князь решил погибнуть как подобает истинному буси. «За мной!» – вполголоса сказал он и бросился в пропасть. И все его самураи, ни секунды не колеблясь, последовали за господином…

Еще одной стороной, привлекавшей самураев к учению дзэн, была его кажущаяся простота. Ведь школа дзэн не требовала от воина изучения многочисленных сутр, комментариев, трактатов. Истина, согласно учению дзэн, не может быть постигнута из писаний. Только интуиция приведет к постижению «истинного сердца Будды».

Для самураев было важно и то, что дзэнское учение было неразрывно связано с китайской культурой эпохи Сун. Через дзэн они получили возможность приобщиться к последним достижениям континентальной культуры. Не случайно влияние дзэн не ограничилось только сферой религии, оно явственно проявилось и в становлении нового канона в эстетике, определило ключевые направления развития японской литературы и искусства.

Воспитание бесстрашия и умения мгновенно, без размышлений, выдавать правильный ответ на возникшую ситуацию не могло не привлечь внимание ниндзя, которым, по самой специфике их работы, приходилось то и дело сталкиваться с нештатными ситуациями, когда спасти жизнь могли лишь решительные и неординарные действия. В ряде легенд о ниндзя явственно просматривается влияние дзэнских методов тренинга на методику подготовки лазутчика-диверсанта. Познакомимся с некоторыми из них.