Текст книги "Псы, стерегущие мир"

Руку встряхнуло, меч застрял в груде костей людей и животных. Стрый выпустил липкую рукоять, ладонь смяла степняцкую харю, как сухой цветок, испуганный конь вскрикнул от железной хватки за задние ноги, земля ушла из-под копыт. Конь дико завизжал, воевода размахнулся, живая дубина врезалась в ряды степняков. Громко хрястнуло, истошно завопили, тела отбросило, как сухие поленья, под ногами зачавкал красный кисель.

Степняки дрогнули, сила Повелителя питать перестала, ярость защитников города обрушилась тяжкой дубиной, доселе неустрашимые сердца поразил страх.

Уцелевшие нахлестывали коней, мчались прочь, побросав оружие. Горожане бежали следом, люто орали, падали, вставали, в гигантских прыжках стелились в воздухе. Кони, пойманные за ноги, заваливались набок, придавливали седоков, разъяренные люди накрывали их кучей, оставляя трепещущие бесформенные куски.

Из травы выскочил огромный волк, рвал степнякам глотки, шерсть слиплась влажными сосульками. Обгадившиеся степняки проломили конские бока, умчались, оставив волны удушливой вони.

Усталое, изможденное, обескровленное воинство повергло в бегство многократно превосходящую орду.

Глотки разрывались ликующими криками, глаза ослепли от слез, невероятно горячих, жгучих. Безумная ярость разрывала на части, люди метались по окровавленному полю, лихо плясали, орали во все горло:

– Победа!

Глава двадцать четвертая

Умила нервно ходит в шатре. Ножки пинают резные столики, жалобно звенит посуда, фрукты раскатываются по войлочным подушкам, драгоценные изделия летают из угла в угол, плошки с жиром опасно качаются, едва не расплескивая горячее масло на нежные ткани. У отодвинутого полога хмурые стражи молча смотрят на буйство женщины. Переглянувшись, задергивают ткань.

Княгиня останавливается: грудь тяжело вздымается, ладони прижаты к сердцу. Мышца тревожно ноет – боль тонкая, острая, сверлящая. Бьет неожиданно, в прекрасных синих глазах дрожат слезы. Пальцы нещадно теребят роскошную медовую косу.

В груди ноет невыносимо. Умила тонко вскрикивает, пол привечает жестко. Гибкое тело бьется в судорогах, облегчение приходит много позже. Встает на дрожащие ноги. Так и тянет прилечь на ворох мягких подушек, успокоить нервы чашей ароматного вина…

– Случилось нечто страшное, – бормочет княгиня в ужасе.

Лицо осыпано морозом, без всякого зеркала понимает, что белее муки. Невольно морщится: такая бледность ей не идет, губы становятся темными, некрасиво.

Тело согревает озорная удаль, губы раздвигаются в презрительной усмешке, величаво подходит к пологу, в глаза ударяет закатный свет, стражи глядят хмуро.

– Мне надо уйти, – говорит Умила приказным тоном.

Степняки, переглянувшись, качают головами.

– Повелитель велел тебе оставаться здесь, – говорит один, посмуглее – волосы настолько черные, что отливают синевой. – Мы тебя не выпустим.

Умила испепеляет его взглядом, сердито задергивает полог. Коса дергается в пальцах, мозг лихорадочно ищет выход. Предчувствие тяжкой беды усиливается: ей надо быть там, рядом с мужем.

Взгляд падает на золотой кувшин: изящный, пузатые бока покрыты затейливой резьбой, вычурная ручка поблескивает драгоценными камнями. Металл холодит ладонь, сердце оглушительно бухает, ребра болезненно хрустят, а грудь тяжело подпрыгивает.

– Эй, вы, – говорит она с взволнованной хрипотцой, – пусть один поможет мне.

Стражи молчат, потом доносится неуверенный голос степняка:

– Нам нельзя входить, Повелитель убьет.

Умила сглатывает ком, говорит стервозно:

– Повелитель убьет, если скажу, что вы отказали в помощи. Ну же! Я жду, дело мелкое, никто не узнает. Впрочем, если хотите испытать гнев Повелителя…

После тягостной паузы полог шуршит, степняк входит неохотно, моргает, привыкая к освещению шатра.

– Что надо сделать, госпожа?

Умила тычет изящным пальчиком:

– Смотри туда.

Страж недоуменно поворачивает голову, почувствовав движение воздуха, запоздало дергается. Бок кувшина шмякает в висок, ровное гудение заглушает тонкий хруст. Степняк нелепо дергается, черные волосы в крови. Умила поспешно склоняется над упавшим, в руках сверкает боевой нож. Насторожившийся страж входит в шатер, горло полыхает острой болью.

Умила брезгливо отодвигается от брыкающегося тела и стремительно выбегает наружу. Стан степняков почти безлюден, легкораненые неспешно прохаживаются возле шатров, горят костры, в воздухе витает запах жареного мяса.

Конюх неспешно расседлывает лошадей, удивленно отскакивает от прекрасной женщины с ножом, от взгляда холодных синих глаз дрожит, убегает с криком. Умила досадливо морщится, страх подстегивает, лошадь, всхрапнув, идет за натянутым поводом.

Степняки вяло вскрикивают, немногочисленные воины охранения запоздало бросаются в погоню. Но изящная спина полонянки стремительно исчезает из виду. Поразмыслив, решают не преследовать: скачет к осажденному городу, там сыны степи ее и схватят.

Умила пригибается к гриве, ветер колет глаза, с лезвия ножа срываются крупные капли. Бока лошади хрустят, животина ржет оскорбленно, прибавляя ходу. Сердце княгини стучит часто-часто, но в животе стынет глыба черного льда.

На небоземе видны конные ряды, сердце Умилы падает. Стиснув зубы, решает рвануть напролом.

Всадники приближаются, тонкие полукружья бровей княгини взлетают на середину лба. Неустрашимые сыны степи позорно улепетывают, в глазах плещется страх. Лошади, хрипя, плюются пеной, но напуганные хозяева бьют их по бокам, колют шеи ножами.

Волна радости растекается по телу, Умила улыбается, сердечко сжимается от предвкушения встречи с любимым. С Яромиром.

Старик в парчовом халате мельком провожает всадницу в зеленом платье, кривя губы. Накатывает волна страха. Такого же сильного, как испытывал маг, когда ярость лесных дикарей сломила дух Повелителя, а его самого растоптали.

Груда конских тел вперемежку с лепешками степняков разлетается, туши бухаются в вязкую жижу, брызжа грязевыми потоками. Защитники удивленно смотрят на рослого бритоголового степняка: рубаха насквозь пропитана красной грязью, на мече комья земли, но глаза горят ненавистью, от него расходятся тягучие волны угрозы.

Воин подлетает, меч косо падает, ответного движения никто не замечает, клинок гридня распадается, алая щель пересекает шею, голова скатывается страшным колобком, лицо утыкается в грязь. Буслай, ахнув, перехватывает топорище поудобнее, на плечо падает тяжелая ладонь.

– Погоди, – хрипит Лют. – Не твое дело.

Буслай даже не возмущается – голос витязя полон мрачной мощи, – кивает только. Алтын со звериной усмешкой поджидает трех воинов: Яромира испепеляет взглядом, на Стрыя глядит презрительно, на Люта смотрит смятенно.

– Я хочу, чтобы ты знал, – говорит Лют тяжко. – Я навсегда отравлен твоей кровью, знай, я не пожалею никаких усилий, чтобы вытравить эти поганые капли.

Алтын молчит, стыд перед побратимом сменяется темной, подсердечной ненавистью. Стрый освобождает меч, придерживает Яромира.

– Погодь, князь, – говорит хмуро. – Вражина чересчур силен.

Алтын глядит на Яромира уничижительно, презрительно плюясь. Солнце приобретает цвет венозной крови, облик Повелителя сочится злой силой, глаза горят убийственным пламенем, загустевшая тень пожирает землю. Стрый, выжав бороду, легко шагает, с обоюдоострой оглобли падают вязкие капли, поднимая тучу брызг на размокшей земле.

Защитники со злорадством смотрят на степняка: по сравнению с могучаном – подросток, меч кажется длинным ножиком. Исход схватки, к вящей радости изможденных горожан, предрешен. Яромира тянет немедля скакать в стан степняков, выручать милую. Князь стыдится, но на сходящихся воинов смотрит нетерпеливо.

Стрый бьет мощно, страшно. Алтын выставляет руку, лезвия противно звякают, рой жирных искр обжигает смуглое лицо. Воевода молниеносно поворачивает кисть, лезвие вспарывает воздух в опасной близости от степняцкой шеи. Повелитель, злобно рыча, уклоняется от длинной полосы, от отдачи блока рука немеет.

Великан наступает мощно, уверенно, несокрушимо. Алтын качается под ударами, как хилое дерево на сильном ветру. Могучан теснит, давит плечом. Горожане радостно вскрикивают, глядя на суматошно переступающего ногами степняка.

Буслай смотрит, раскрыв рот, невольно дергая руками вслед движениям воинов – гридень жадно запоминает схватку. Сзади незаметно подходит Вольга: лицо волхва хмурое, он-то видит, что степняк отбивается все увереннее, пробует атаковать. Лют переглядывается с Яромиром, в обоюдной тревоге оба нервно переступают, будто собираются кинуться на подмогу.

Стрый двигается легко и красиво, длинный меч бьет из любой позиции, степняка отшвыривает.

Степняк быстро ударяет. Стрый небрежно уклоняется от размазанной полосы, под следующий удар подставляет клинок, давя плечом. Алтын напрягает силы, рубашка трещит по швам, на землю падают грязные лохмотья. Торс степняка бугрится чудовищными мышцами, литые шары перекатываются, как камни в мешке, канаты жил красиво подчеркивают несокрушимую мощь.

Пятки Стрыя скользят, могучан сдвигается назад. Алтын злобно улыбается в озадаченное лицо. Воевода, качнувшись в сторону, избегает удара острой полосы и накрывает лицо противника рифленым валуном кулака. Горожане кричат ликующе: степняка подбрасывает, как пустой тюк, спина глубоко проминает землю.

Воевода, хищно шагнув, бьет с такой силой, что подставленный меч отшибает на обнаженную грудь, по литым пластинам мышц течет темная струя. Стрый взрывается градом ударов, гоняя степняка, как горошину по столу. Яромир сжимает кулаки, в груди нарастает острое чувство, рвет сердце в нетерпении: сейчас с главным врагом будет покончено.

Коварный удар острием как копьем отшвыривает Алтына, и степняк на миг теряет из виду противника. Стрый молниеносно бьет сбоку, степняк поворачивается, закатное солнце светит в спину. Воевода заносит меч над головой. Повелитель привычно выставляет иззубренное лезвие, но могучан поворачивает кисть – окровавленное полотно, пробив черную тень, увязает в земле.

Степняк страшно орет, защитники со стоном зажимают уши – меж пальцев текут горячие струи. Кровь стынет, сердца застывают кусками льда. Алтын, держась за левую половину груди, громко стонет. Стрый с хмурым лицом проворачивает меч. Чудовищный вопль оглушителен, люди катаются по земле, крича от боли. Алтын ревет зло, предсмертно, в горле булькает, изо рта хлещет черная кровь.

Стрый покачивает головой, в глазах мелькает сочувствие. Лицо степняка чернеет, от ярости глаза горят красным. Алтын с диким ревом надвигается, но скорченная тень заставляет отступить с визгом. Пробует отойти назад, но тень, пришпиленная к месту, махая руками не в такт хозяину, неведомым образом его удерживает.

У хрипящего Алтына подгибаются ноги, меч втыкается в землю. Стрый со скучающим взором опускает ладонь на рукоять. Колени степняка разгибаются, с ужасным криком Алтын взлетает. Перед глазами Стрыя мелькают ноги, кольчуга на спине со звоном лопается, страшная боль разрывает печень.

Воевода, злобно рыкнув, выдергивает меч из земли, Алтын поспешно тычет острием еще раз, разрубая хребет, поворачивая клинок в ране с жутким скрежетом. Стрый, вздрогнув, вытягивается в струнку, лицо бледнеет, ошеломленные защитники молча смотрят на падающее, будто многовековой дуб, тело. Земля вздрагивает, жалобно всхлипнув, меч воеводы выпадает из могучих пальцев.

Над полем висит горестный стон, вопли ужаса, на могучего степняка смотрят с суеверным страхом. Воины ошалело трясут головами: не верим, не верим.

Алтын шагает вперед – уверенно, ровно. Рана затянулась бесследно, острие меча указывает на Яромира. Лют идет было следом, но твердый взгляд князя его останавливает. Приходится яростно сжимать кулаки. При взгляде на поверженного могучана сердце режут на части ржавые лезвия – медленно, со злым удовольствием, мелко кромсая застывшую мышцу.

Яромир смотрит Алтыну в глаза. На миг опаляет неистовой мощью, ненавистью. Встряхивает головой, гордо выпрямляясь. Повелитель смотрит на княжий меч презрительно, коротко хохочет:

– Надеешься одолеть? Глупец, я бессмертен, единственный, кто мог навредить, уже лежит.

Яромир смотрит на распростертого Стрыя, смаргивая слезу.

– Ты на моей земле, – напоминает холодно.

– Ну-ну, – хмыкает Повелитель язвительно. Смотрит с недоумением: неужели Умиля променяла его на этого слизняка? Губы кривятся в глумливой усмешке. – Помнишь, я говорил, что она будет моей? Так и случилось. Отныне она принадлежит мне.

Яромир пошатывается – кожу будто окатывают крутым кипятком, мышцы превращены в рыхлую кашу.

– Ты лжешь, – стонет слабо.

Алтын злорадно хохочет, от громыхания в закатном небе защитников города пробирает дрожь.

– Ты ничтожество! Наконец она познала настоящего мужчину. Того, кто ради нее разрушил могучее тцарство, разрушит еще, бросит к ее ногам сокровища мира! А что сделал ты?

Яромир оглядывает поле, усеянное трупами, лужи крови – густые, с темными комочками, останавливает взгляд на уродливом пятне золы: канава уничтожила остатки сада, лишь по краям корчатся обгорелые стволы.

– А я посадил сад, – отвечает тихо.

Алтын смеется глумливо, смахивая из уголка глаза слезу. Лицо ожесточается, степняк мигом оказывается рядом, громко звенит, князь отлетает на пару шагов. Алтын, ухмыляясь, крутит мечом:

– Как сладко будет поразить тебя твоим подарком.

Яромир усмехается. Алтын с ревом обрушивает удар. Клинки сшибаются с жутким лязгом. Князь устоял с трудом, выставив руку навстречу размазанной полосе. Плечо отзывается хрустом.

Повелитель налетает железным смерчем, жутко звенит, снопы искр, жирных, как навозные мухи, разлетаются, опаляя лица. Степняка окружает гудящая стена – Алтын бьет люто, вливая в каждый удар нечеловеческую силу, глаза полыхают пекельным огнем, волнами прет могучая сила, давя, пригибая к земле.

Яромир отбивается скупыми движениями, бирюзовые глаза блестят льдом. Алтын хрипит бешеным зверем, ярится, брызжет слюной: проклятый Арам выдерживает натиск неведомо как. Повелитель похож на мелкую собачонку, что прыгает подле могучего пса, мелко лает, трясется от злобы, но поделать ничего не может.

Алтын оглушительно взревывает, меч светится от вливаемой силы, на князя падает раскаленная полоса. Яромир брезгливо уклоняется, будто от грязного всплеска, рука Алтына гудит от удара.

Алтын отшатывается, с недоуменным лицом бросается, как бешеный бык, меч режет воздух слепящими ранами. Подставленный клинок разбивает наступательный порыв, степняк, покачнувшись, поспешно отступает.

Князь медленно теснит степняка: тот ревет, как медведь перед воином с рогатиной, глаза полыхают жутко, разгоряченное тело плавит воздух зыбкими ломтями, незримые волны силы расплываются округ, людей корежит, им дурно… Но князь теснит врага: лицо спокойно, чуточку бледно, в глазах отражается озверелая рожа.

Люди следят за схваткой завороженно, сердца тревожно сжимаются при каждом ударе, глаза светятся надеждой. Лют слышит стук копыт, настороженно оглядывается, брови ползут вверх при виде всадницы: зеленое платье трепещет на ветру, роскошная коса перекинута через плечо, в руке заляпанный нож, глаза горят тревогой.

Алтын кидается в бешеную атаку, отлетает, отброшенный с пугающей легкостью. В глазах князя видит смерть.

– Это моя земля, – говорит Яромир устало.

Алтын чувствует, как силы плодородной земли, покрытой густыми лесами, полноводными реками и прозрачными озерами, вливаются в противника, ярость земли переполняет губительной мощью, и с холодком понимает: следующий удар не отразить.

От женского крика Яромир вздрагивает, неверяще оглядывается. Глаза полыхают радостью, губы неудержимо растягиваются.

Грудь разрывает жестокая боль, меч шлепается в размокшую от крови землю, князь видит торжествующую ухмылку, в глаза бросается закатное небо.

Горожане надрывно рыдают, в сердцах гнездится неописуемый животный ужас. Алтын нависает на Яромиром с радостным блеском в глазах. Меч пробивает грудную клетку, поворот кисти разворачивает рану. Вздрогнув, князь замирает.

Над полем виснет отчаянный женский крик. Алтын смотрит на Умилю с нежностью и любовью. Бледная, как смерть, княгиня спрыгивает с седла, увязая в размокшей земле.

Алтын, шагнув навстречу, распахивает объятия.

– Ты свободна от старой любви, Умиля, – говорит ласково. – Теперь ты моя, любимая.

Умила отталкивает степняка, рванувшись к павшему супругу. Алтын ежится от надрывного плача. Умила припадает к мужу, платье напитывается свежей кровью, нож падает на землю, ладони сжимают милое лицо. Княгиня целует холодеющие губы.

Повелитель смотрит непонимающе, губы медленно раздвигаются:

– Умиля, не плачь, любимая. Он мертв, город разрушен, тебе больше некого любить, кроме меня.

Княгиня с нежностью всматривается в лицо Яромира, пальцы, опустившись на веки, закрывают застывшие глаза. Умила, поцеловав мужа в лоб, утирает слезы. Рядом бубнит Алтын, смысл слов теряется, да и неважно это комариное зудение.

– Любимый мой, – шепчет ласково, гладя бородатую щеку. – Прости меня, я была неверной женой. Надеюсь, на том свете возьмешь хотя бы служанкой.

Тонкие пальцы хватают рукоять ножа, лезвие жадно вгрызается под левую грудь. Умила, вытянувшись в струнку, прижимается к мужу, руками крепко оплетая шею Яромира, со счастливым вздохом замирает.

Алтын захлебывается криком, рот немо раскрыт, как у рыбы на берегу, кровь отхлынула от лица. Меч выпадает из безвольных пальцев, степняк со страшным стоном прижимает ладони к груди, колени упираются в землю. В горле ужасно булькает. Повелитель жалобно скулит, в груди оглушительно лопается. Степняк дергается, словно пронзенный копьем, тяжело заваливается набок, будто сломанная башня.

Темный солнечный луч, брезгливо соскользнув со степняка, жалостливо освещает князя и Умилу: на бледном женском лице застыла улыбка.

Глава двадцать пятая

Солнце весело отражалось от водной зыби, кололо глаза крохотными копьецами. Буслай сердито щурился, отводил взор. Лют тер мокрые глаза, шмыгал носом. Сзади печально ржал Гором, лошадь Буслая фыркала сочувственно.

Хоробр зашел в реку по пояс, толкнул плот на середину. Течение неспешно подхватило, понесло с мрачным достоинством. Броня Стрыя ярко сверкала, сбоку пристроился верный меч. Лицо могучана настолько казалось безмятежным, живым, что сердце Буслая обмерло: ну когда воевода проснется?

Лют вышел на берег, втроем долго смотрели на Стрыя, пока плот не скрылся из виду. Волос-Змей, хозяин водной стихии, упокоит сына как подобает. Буслай хлюпнул носом, отвернулся от солнечной глади, губы скривились:

– Какого ляда здесь позабыл?

Гором согласился недовольным фырком. Лют кивком приветил Вольгу. Волхв зыркнул хмуро: лицо изможденное, печальное.

– Бояре тебя ищут, – сказал Люту. – Крада для Яромира и Умилы готова.

Лют кивнул, молча пошел. Гором прихрамывал следом. Вольга глянул на Буслая остро, гридень скорчил рожу, взобрался в седло, в поле растаял стук копыт.

Лют поглядел на поле, уголок рта дернулся – воронье облепило павших черными копнами: долбили черепа, рвали волоконца мяса. Люди отгоняли их палками, птицы каркали недовольно, взлетали, на землю падали черные перья.

Из разрушенного города вышли люди, вереницы тянулись к свежему холму, где на деревянном помосте лежали князь с княгиней. Нежные женские ручки сцепились на шее с такой силой, что не смогли разнять, так и оставили, намертво прижатой к мужу. При виде счастливой улыбки сердца горожан рвались на части, щеки блестели мокрыми дорожками.

Вольга глянул на угольную гору, глаза Горома полыхнули червью.

– Он говорит, что Стрый обещал тебе отдать, если что случится, – сказал волхв мрачно.

Лют кивнул, припоминая бой с псоглавами, во рту разлилась горечь.

– Да, привалило счастье, – сказал невесело. – Лучше скажи: откуда он взялся?

Гором ржанул недовольно, Вольга усмехнулся злорадно, молвил:

– Было время, мы вместе учились у старого волхва Добровлада. – Волхв хохотнул, глаза затуманились.

Лют спросил непонимающе:

– Добровлад учил коня?

Гором заржал, краснота глаз блеснула весельем. Вольга покачал головой:

– Он не всегда был конем… ну, с виду не всегда, а по уму – да.

Гором заржал злобно, попытался цапнуть волхва за плечо. Вольга небрежно уклонился, продолжил:

– Вот и не удержался, стал ведьмаком. Ладно бы сидел тихо, пакостил по-мелкому, но нет, поперся куда не следовало.

Лют затаил дыхание, распахнул широко глаза, на Горома посмотрел с опаской.

– И что? – спросил он с жадным любопытством.

– Ну что? Попер супротив Волоса, вишь, какой теперь красивый? Раз в год возвращается в человечью личину.

Лют посмотрел с распахнутым ртом. Гором понурил голову, ржанул печально.

– Так и останется до смерти?

Вольга пожал плечами:

– А кто его знает? Но отныне у тебя верный спутник.

Лют представил себя на спине угольной горы, усмехнулся. Вольга глянул на синее безоблачное небо, сощурился, смахнул слезу.

– Говорят, ты не хотел отдавать тело вождя, – спросил он неожиданно. – Почему?

– Моя воля – оставил бы в поле, – сказал Лют зло, – еще бы и порубил на части. Слышал, что говорят наши? Уважают за храбрость, сочувствуют неразделенной любви!

– Так и есть, – кивнул волхв. – Отчего не по сердцу?

– Претит звериная любовь, – сказал Лют честно. – Понимаешь, Яромир – человек, обустраивал княжество, защищал землепашцев, лучших из людей.

Вольга глянул удивленно: хоробр признает, что его занятие не самое лучшее? Лют продолжил:

– Если дурак сравнит дары Умиле, то отдаст предпочтение грудам злата от Алтына, а на сад глянет презрительно.

– А сад ценнее? – спросил волхв с подначкой.

Лют сказал горячо:

– Конечно! Ведь золото и каменья Алтын не создал, не огранил, попросту хозяев ограбил, убил. Так и животные поступают, несут самкам задранного зверя, червячков. А сад он сам посадил, ползал по холму с утра до ночи, грязный от ушей до пят. И еще рычал на меня, когда вызвался помочь. Такого никакой зверь не сделает. Алтын и есть зверь, грязный, дикий, вонючий.

Вольга хмыкнул:

– Но ведь воин был славный.

– Воин – кто защищает слабого, а у него слава убийцы, – отрубил Лют. – Эх, Вольга, еще долго будут превозносить вот таких хероев, дураки – подражать, а женщины… нет, просто самки будут мечтать о случке. Но мир улучшат те, кого презирают и чей труд не ценят. Простые пахари, научившиеся видеть во встречных людей, а не диких животных, создавшие ремесла, песни, обычаи гостеприимства… А тело не хотел отдавать, чтобы дураки не пели о великом герое. В горах слышал песнь о себе: многое переврано, искажено. Чую недоброе, Вольга: пройдет время, память выцветет, те, кто был далеко отсюда, легко поверят во всякие враки. Это ж так удобно: одержать победу без единого взмаха меча, надо лишь подождать, пока не утрясется, и говорить без умолку. Помнят не то, что было, а о чем говорят. Вот и Алтына возвеличат в песнях: как же, не за деньгами пришел, ради любви.

Вольга покивал, с грустью в глазах сказал тихо:

– Ты прав, что странно для такого умелого бойца. Я-то думал, что у вас мозги в шеломе.

– А у тебя… – начал было Лют, но волхв примирительно выставил ладони:

– Ну, что горячишься? Просто пошутил. А насчет любви ты прав, – добавил он озорно. – Я свою любушку у Ратьгоя отбил песней.

– Ты?!

– Я, – хмыкнул волхв смущенно. – Столько ночей не спал, подбирал слова, огранивал, глаза от слез ослепли. Но повезло мне, милая оказалась настоящей женщиной, пошла за блеском моей души, а не Ратьгоевых трофеев.

Лют скривился: его любовь к Чаруне тоже звериная. В сущности, ничего не смог создать, лишь бахвалился полчищами неубитых чудищ, город взялся отстраивать, не им выстроенный, на чужом хвосте захотел въехать в ирий. Вольга глянул на содрогнувшегося хоробра, понял неправильно, проскрипел противно:

– Только об этом молчок, а то обращу в кобылу да пущу ко всем племенным жеребцам княжества.

Лют молча кивнул. Гором ржанул строго, оттеснил угрожающего хозяину волхва. Вольга досадливо поморщился. Витязь разглядел среди людей у проломленной стены фигуры Буслая и Нежелана. Гридень что-то яростно выговаривал, бедовик втянул голову в плечи, понуро слушал. Вольга усмотрел, скривился.

– Избавься от него, – сказал настойчиво. – Ведь принесет одни неприятности.

– А мне без трудностей жить скучно, – огрызнулся Лют.

Вольга махнул рукой, отстал от сердитого гридня, уходящего размашистыми шагами. Гором, прихрамывая, держался сбоку, на волхва глянул с презрением. Буслай заметил радостный взгляд бедовика, прекратил ругань, улыбнулся хоробру хмуро.

Лют оглядел печально разрушенный город. Ветер бросал волны трупного запаха, на павших виднелись черные хлопья воронов, мелькнуло волчье тело, серый тащил труп за ногу. Прекрасная земля испакощена, город разрушен, множество людей погибло. Лют глянул на княжью краду, по хребту пробежал холодок.

«Мир жесток, несправедлив», – подумал он горько. Кровь льется каждый миг, горят посевы, насилуют женщин. Очень легко разрушать, результат мгновенный, всем заметен, а славы такие деяния приносят неизмеримо больше: недаром сволочь Яндалус Завоеватель остался в памяти, а строитель Усуда – нет. Только из дикости тянут отнюдь не мечемахи.

Понятно, почему в кощуне о пленении Перуна и пришествии тьмы бога освобождает кузнец. Может, и не было такого, но кузнец – знак того, что людей возвеличит не война, а искусство и ремесла. Да и Перун – в первую очередь бог грозы, питающей хлебные поля, а уж потом воин. Род создал мир, а Сварог, Небесный Кузнец, улучшил творение. Теперь очередь людей, надо лишь оградить творцов от всяких алтынов и яндалусов.

Лют тяжко вздохнул, Буслай посмотрел подозрительно, буркнул:

– Да не бил я его, зря беспокоишься.

Нежелан кивнул. Лют сдержанно улыбнулся. Царапнуло острым взглядом, разглядел бояр: смотрят требовательно, теперь в княжестве двое воевод – он и Ратьгой. Витязь кивнул, пошел неспешно к краде, думы о восстановлении города захлестнули, деловито перебирал сроки работ.

Буслай нагнал, запнулся, Нежелану достался хмурый взгляд. Бедовик невинно потупился, зашагал позади. Буслай глянул на бояр неприязненно: ишь, раскомандовались, будто без них не знают, что делать.

– Лют, они ведь ждут, как-никак старшие над нами, пока князя не выберут. Почему не подошел?

Хоробр глянул кисло, сказал со вздохом:

– Я не им служу, делать мне неча, как прислуживать швали. У меня другие владыки.

Лоб Буслая пошел глубокими складками, гридень глянул на бедовика, ответа не дождался, облил презрительным взглядом: что еще от тебя дождешься, кроме пакости?

– Я не понял, эт кто? – спросил Буслай.

Лют скупо улыбнулся, сказал недоумевающему гридню:

– Те, кого мы должны защищать.