Текст книги "Расследование"

Выдающийся писатель сидел за столом и сосредоточенно работал на персоналке, и только когда я поздоровался и вошёл, он немножко отвлёкся и показал рукой на стул рядом, и краем глаза я заметил наконец картинку: он резался в один из вариантов тетриса, забравшись очень далеко, но из-за моего прихода фигурки посыпались беспорядочно и он сделал несколько ошибок, фатальных для продолжения действа. Звякнуло «гейм овер», и он вышел из игры, не слишком довольно поглядывая на меня: возможно, я помешал ему поставить новый рекорд. Он выключил персоналку и сложил руки, готовый к разговору. – «Вы по какому делу?» – «Извините, мне было назначено на три, но пока я нашёл ваш дом, а потом ещё и подвал, прошло слишком много…» – «Да, уже половина четвёртого.» – Он порылся в бумагах на столе. – «У вас было предложение по поводу книги… Перевод?» – «Нет, биография: биография Р., одного из лучших актёров последнего времени.» – «Ну что же, покажите.» – Я испуганно уставился на него, но он водил глазами по столу, и не замечал моей реакции. – «Показывайте, показывайте.» – «Дело в том, что я только собираюсь её написать.» – Он устало зевнул и поморщился. – «И это всё, что вы можете нам предложить?» – «У меня есть начало, – я стал выпутываться и импровизировать, – но это не самое главное. Я собираюсь делать не просто книгу о Р. – что было бы слишком просто и тривиально – я собираюсь делать книгу о личной жизни Р. – прежде всего, и о том, как личная жизнь оказалась связана с его творчеством. Я надеюсь, вы слышали кое-что о его похождениях, и не кажется ли вам, что лучшей приманки трудно будет пожелать? то есть коммерческая сторона будет достаточно надёжной и основательной.» – «Насколько я помню, уже выпускалась одна биография Р.» – «Да, я знаю и автора, и других заинтересованных людей: автором был А., но вся его книга – одни подтасовки и приукрашивания. Я могу это даже доказать: в том числе документально.» – «А. – большой человек.» – Он задумался и откинулся на спинку кресла: возможно, он прикидывал, не слишком ли опасно будет выступить против такого авторитета и не вызовет ли это нежелательных последствий. Размышлял он недолго, и наконец вернулся к разговору. – «Вообще предложение может оказаться интересным. А что у вас там насчёт документов?» – «Есть кое-что: особенно связанное с ранними годами. И я не сомневаюсь, что ещё достану.» – «И откуда же?» – «Я уже много лет собираю материалы и давно, можно сказать, готовлюсь. Несколько адресов близких Р. людей у меня есть, и кое с кем я уже встречался, так что информация у меня самая достоверная.» – «А что вы там говорили по поводу коммерческой стороны?» – Он стал доброжелательным и вежливым, и появившийся интерес был явно благоприятной реакцией, которую требовалось поддержать и не дать заглохнуть и угаснуть. – «Вы конечно же слышали бесчисленные слухи и сплетни о бурной личной жизни Р.? У него было три жены, и никто не знает точно сколько любовниц и подруг: такой человек мог себе подобное позволить, хотя в те времена это находило немного не тот приём.» – Он внимательно слушал меня, поигрывая карандашом, подобранным на столе; им он делал иногда заметки на листке бумаги: возможно, связанные с моими объяснениями. – «Но сейчас, конечно, всё изменилось, и чем другим можно привлечь такой читательский интерес, как не любовными похождениями? К сожалению, вторая жена Р. умерла – что я знаю точно – но остались ещё две, а через друзей я надеюсь найти кого-нибудь из старых знакомых, и – внимание! – есть ещё кое-что.» – Он сразу насторожился: этот мужчина среагировал удивительно легко и свободно: только теперь я заметил его повышенную возбуждённость и интерес к тому, что я рассказывал. Зрачки у него немного расширились, а в углах рта заблестела слюна, и похоже было, что она сейчас закапает на заваленный бумагой стол, и я остановился, чтобы не доводить его до крайности. – «Собственно, речь идёт о первой любви, или точнее о том, что можно признать как первую любовь, причём – как оказалось – она стала человеком, достигшим тоже известности и кое-каких успехов.» – Возможно, я разочаровал его, и он ждал чего-то более существенного, например, известия о нестандартных связях Р. с приложением списка основных партнёров, но чего не было, того не было: с данной стороны, судя по всему, он был чист, да и зачем ему с его возможностями могло это понадобиться? Насколько я мог судить, Р. были чужды неестественные наклонности и стремления, пусть даже распространённые в его среде больше, чем в других сферах, и вряд ли он стал бы делать то, что не связывалось с глубинными свойствами его характера и кроме того каралось ещё и законом. Его нельзя было обвинить в законопослушности, что доказывалось и поведением в школе, и пьяными дебошами уже во взрослой актёрской жизни, когда несколько раз он даже умудрялся попасть в вытрезвитель, и только великий талант спасал его от серьёзных последствий. Главный режиссёр театра, где Р. проработал почти всю жизнь, всегда приходил на помощь и вытаскивал из самого последнего дерьма, но с другой стороны сам Р., похоже, не чувствовал особых обязательств по отношению к режиссёру, тоже небесталанному и пользовавшемуся определённой известностью. Он мог опоздать или даже вовсе не явиться на репетицию, и все причастные к спектаклю люди не знали, что подумать и проклинали в очередной раз ушедшего в загул актёра, но ничего подобного никогда не происходило на спектаклях, и особенно во время премьер: все знали, что в каком бы свинском состоянии ни приползал Р. домой накануне или за несколько дней до того, на сцене он будет пластаться и вытягивать, вздымать действие вверх, на горные вершины, мало кому доступные, и даже если сама пьеса выглядела не слишком удачной, последнее слово и дело было за Р., который спасал от провала даже совсем уж слабое и беспомощное. В конце карьеры близкие к театру драматурги даже использовали это качество, не слишком заботясь о шлифовке своих опусов, но обязательно придумывая роль для Р., одну из центральных в пьесе. Применялся даже шантаж, чтобы заставить его согласиться на роль, и количество разной дребедени, сыгранной к концу карьеры, превысило допустимые размеры. Очень немногие из таких ролей остались в памяти, да и то в-основном благодаря самому Р., его настойчивости и в какой-то степени резкому характеру. Он заставлял переписывать то, что ему не нравилось, и довольно часто зрители, бывшие горячими поклонниками театра или самого Р., видели странное зрелище: от спектакля к спектаклю, с течением времени, текст, звучавший со сцены, понемногу изменялся, почти всегда в лучшую сторону. Начиналось всё с его роли, но поскольку одно связывалось с другим, приходил черёд и других ролей, и вся пьеса уже выглядела по-другому. Кто-то из друзей даже шутливо спрашивал, не возьмёт ли кто-нибудь из близких театру драматургов его в соавторы, но сам Р. не слишком обращал на это внимание и продолжал раздаривать направо и налево свои идеи. Казалось даже странным, что он сам не берётся за такое привычное для него дело, и бывшие друзья и родственники неоднократно намекали, что было бы неплохо увидеть на сцене его собственные творения. Неизвестно было, как Р. относился к таким подначиваниям: его обычно резкий характер не проявлялся в данном случае яркими цветами и гранями, и в воспоминаниях не сохранилось ни одного упоминания о драматургических экспериментах: возможно, здесь скрывалась ещё одна тайна.

Зам генерального был несколько разочарован: когда я коротко рассказывал об однокласснице Р., ставшей потом тоже достаточно известной личностью, он успокоился и опять стал делать заметки на листке бумаги, кивая иногда головой в такт моим мыслям, однако ясно было, что такая новость не вызывает особого интереса и восторга: вполне возможно, что он уже составил примерный ответ на моё предложение. Несмотря на начальную благоприятную реакцию, дело шло не слишком удачно, я уже чувствовал внутреннее недовольство зама, почти со скукой слушающего белиберду о событиях тридцатилетней давности, он уже почти не скрывал, что это ему неинтересно, и я видел, как мои шансы зацепиться здесь уменьшаются и почти приближаются к нулю; надо было что-то делать, и первоначальные идеи не могли уже помочь и пробить апатию скучающего мастодонта. Я замолчал и весь напрягся, и наконец ассоциации выдернули на поверхность одну случайную догадку, которая могла оказаться в принципе и достоверной. – «Вообще знаете ли, то, что я вам сейчас рассказывал, достаточно обычно и не так интересно. Но есть такая вещь, о которой, по-моему, никто не догадывается. Дело в том, что отец Р. работал в спецслужбе, причём служил там не какой-нибудь мелкой сошкой, нет, он был полковником, и представьте себе картинку: с одной стороны – сын, один из символов вольнодумства и стремления к свободе, и с другой стороны – его отец, призванный со всем этим бороться, и к чему такое противостояние должно было привести.» – «Это вы серьёзно?» – Он бросил карандаш и уставился на меня, пытаясь, видимо, понять, разыгрываю я его или говорю правду, но явных причин не доверять мне не существовало, и он немного растерянно хлопал глазами: наконец-то я смог заинтересовать его по-настоящему, и дело выглядело уже по-другому. – «Так-так, понимаю.» – «Вам теперь ясно, какую интригу можно тут построить, и ведь это объясняет его мучительные метания, и все его срывы, и бесконечные пьянки, когда он старался забыть о противостоянии – вы подумайте с кем – с родным отцом!» – Я тоже начинал верить в то, что говорил сейчас, придумывая почти на ходу будущую интригу, не уступающую самым лучшим и известным детективам, ну а на собеседника это произвело огромное впечатление: он выпрямился в кресле, и тоже, возможно, прикидывал, что может дать такой сюжет. Теперь впечатление было сильным и захватывающим, и надо было использовать его до конца. – «Ну так что, такая биография интересует ваше издательство?» – Он очнулся и пожевал губами, возвращаясь с небес на землю, где требовался уже другой, чисто деловой подход. – «Что я могу сказать? Такая книга может заинтересовать наше издательство. Но когда она будет готова?» – Он уставился на меня уже не с недовольством, а с интересом. – «Может, полгода, может – чуть больше.» – «Ну вот тогда и поговорим.» – «А насчёт договора?..» – «Какого договора?» – «Ну, хотя бы предварительного – на издание.» – «Знаете что, мы подобных вещей не делаем: даже с известными писателями. А что уж говорить об изданиях, у которых есть пока только идея? Так что – делайте книгу, а там поглядим. Там видно будет.» – Он заметно торопился, и я встал. – «Делайте, делайте книгу. И знайте, что лучших условий вам сейчас никто не предложит. А в большинстве издательств вас вряд ли станут даже слушать – с одной-то голой идеей.» – Я не знал, так ли это на самом деле, но в ближайшие несколько дней стоило это проверить, и я вежливо попрощался с замом генерального и выдающимся писателем, который на прощание даже привстал с кресла, и обратно по кротовым переходам вылез на улицу. День кончился, и это было последнее дело на сегодня. Уже можно было открывать списки приобретений и потерь, куда попадало то, что я отдал и получил в квартире бывшего учителя; но нельзя было забывать и опыта, полученного в издательстве: их не интересовал Р. как личность, и главным выглядело всё скандальное и тайное, что было с ним связано, и к воссозданию чего я неожиданно сам приложил руку. Теперь нельзя было отступать, и мои поиски получали определённую направленность, так явно расходившуюся с первоначальным замыслом, понемногу тускневшим и уступавшим место другой реальности, жестокой и неприятной и мне, будущему её создателю, и возможно, многим другим, ждущим от искусства немного света и тепла.

Домой я добрался почти в шесть часов, когда ещё вовсю светило солнце и было душно, как в конце лета. В квартире стояла тишина, родители уехали в деревню на месяц, чтобы заниматься овощами и фруктами, и я мог сосредоточиться на своём деле. Я быстро разогрел и поел приготовленное заранее, и занялся тетрадью с воспоминаниями учителя: надо было наконец узнать, за что я отдал деньги.

Тетрадь была тонкая, в двенадцать листов, разлинованных в клетку, но заполнена она оказалась не до конца, а чуть больше чем наполовину: видимо, не так уж много мог вспомнить учитель о своём великом ученике. На обложке стояла фамилия и цифра «три» – порядковый номер тетради во внутренней иерархии учительского архива, а на обратной стороне обложки – дата записи: число примерно десятилетней давности. То есть записи отделяло от событий больше двадцати лет, на которые наверняка наросли поздние наслоения.

Как я и слышал в школе, учитель на самом деле оказался классным руководителем Р., в записях об этом было сказано ясно и с понятной гордостью. Класс, где учился Р., он принял, когда они уже перевалили за середину и приближались к концу обучения, что оказалось связано с реорганизацией школьной системы и объединением в одних классах мальчиков и девочек; ему достались последние три года классного руководства у Р., и возможно, поэтому его записки ограничивались этим сроком.

Всё было навалено в одну беспорядочную кучу, и мне пришлось разделять истории и случаи, раскладывать их по отдельным полочкам, чтобы потом можно было легко найти необходимое. Начиналось всё с учёбы и поведения героя: учился он вначале хорошо, хотя способности позволяли бы ему быть лучшим в классе, но подводила небрежность и необязательность: он мог блеснуть на одном занятии, а на следующем забыть прочитать какой-нибудь параграф и долго пытаться выкрутиться, что не всегда приводило к успеху. «Пятёрки» иногда перемежались «трояками» и даже ещё худшими оценками, и в классе он был вначале чуть выше среднего уровня. По поводу поведения мнения учителей разделялись: для кого-то его беззлобные шутки были всего лишь развлечением, а кто-то воспринимал их слишком серьёзно и соответствующим образом отмечал в журнале и дневнике: не случайно я наткнулся на несколько таких записей, обличавших Р. и дававших повод для вызова родителей. Сам учитель не был таким уж строгим педагогом, и прорабатывал героя только по необходимости, являясь его классным руководителем.

Но к концу учёбы поведение Р. стало неожиданно ухудшаться, пока однажды не обнаружилась ужасная вещь: оказывается, он прогуливал занятия, причём достаточно давно и достаточно регулярно, пользуясь добротой матери, покрывавшей грехи с помощью записок учителям. Все были шокированы, и даже мать, не ожидавшая такого размаха преступлений, а по результатам расследования открылось ещё более страшное: вместо занятий в школе он посещал читальные залы различных библиотек, зачитываясь литературой прошлых веков и нового времени, всех эпох и всех народов, на что, естественно, не хватало и не могло хватить времени, остававшегося после занятий. В присутствии директора, завуча и классного руководителя Р. дали понять, что с такими замашками он вряд ли сможет закончить десять классов, и даже был специально выделен испытательный срок, по итогам которого должна была определиться его судьба. Видимо, испытание завершилось удачно, но отношения со многими учителями, узнавшими, чему Р. предпочитал общение с ними, оказались испорчены, и многие стали его сознательно заваливать, действуя по принципу «кто не с нами, тот против нас». Теперь он переместился в худшую половину класса, то есть если лучшей половине оценки немного повышались – часто неосознанно – то другой части приходилось бороться за выживание в явно неблагоприятных условиях, и если учесть равнодушие и неактивность Р., то можно было понять тяжесть его положения в самом конце школы. В записках упоминалось об открытой вражде Р. с главным идеологом школы – учительницей истории – приведшей к появлению даже «трояков» в окончательном аттестате. Видимо, она взяла на себя нелёгкую задачу по борьбе с паршивыми овцами в благородном стаде, и Р. стал одной из главных мишеней и самой заметной паршивой овцой.

Но школу ему всё-таки дали закончить, и главной причиной было, видимо, высокое положение отца, не позволявшее окончательно добить Р. и избавиться от него. Судя по записям, старый учитель чаще защищал его, и не все в школе были настроены против, но положение не позволяло заступникам заметно влиять на его судьбу.

Кроме самого общего рассказа о последних годах в школе я выделил несколько отдельных эпизодов, косвенно подтверждающих его высокое будущее, хотя конечно, далеко не все понимали это. Первой оказалась история о летней обязательной практике после девятого класса, когда весь класс работал на заводе. Учитель не упоминал, что это был за завод и чем там все занимались, только к концу практики обнаружилось, что Р. заработал в два или три раза больше одноклассников. Учитель был удивлён и в качестве классного руководителя сделал запрос: от него зависела оценка по трудовому обучению, но всё оказалось верно, и пришлось подкорректировать не самую лучшую оценку по предмету.

Потом шли воспоминания о каком-то интеллектуальном турнире в классе: требовалось что-то вспомнить, отгадывать или уже заранее знать, и здесь проявилось полное и подавляющее преимущество Р. по всем разделам над одноклассниками: знал он больше всех, и лучше других реагировал на неожиданные вопросы, но сильнее всего превосходство проявилось в том, что было связано с памятью: он просто задавил всех, и даже классный руководитель, знавший по идее своих подшефных, был поражён таким несоответствием школьных успехов неформальному состязанию. Возможно, после этого учителю стало кое-что понятно, но и он, конечно, не смог бы предположить будущего взлёта, тем более что сам Р. – насколько мне было известно – тогда не думал об актёрской карьере.

Третий случай – подтверждавший предыдущее – произошёл в десятом классе. Насколько можно было понять, из-за участившихся случаев воровства вещей из раздевалки в школе организовали дежурство старшеклассников, освобождая их на отдельные занятия; во время одного такого дежурства Р. проявил бдительность и не позволил совершиться преступлению, хотя и не смог задержать предполагаемого вора. Случай не имел особых последствий, и только в совокупности со всем остальным давал возможность понять и оценить потенциал и неслучайность того, что случилось с ним потом.

Помимо этих эпизодов, в нескольких местах проскальзывали намёки, из которых можно было понять, что в идеологическом плане Р. считался неясной и даже ненадёжной личностью; соответствующие службы имели такую информацию, хотя и сложно было понять, в чём неблагонадёжность проявлялась, но, видимо, на отношения с главным идеологом школы это накладывало отпечаток, что стало причиной появления злосчастных «трояков» в аттестате. Трудно было поверить, что человек, обладавший лучшей в классе памятью и сообразительностью, не мог выучить того, что изучалось на занятиях по истории и обществоведению, и причины, очевидно, крылись совсем в другом. Представляю, как могла выглядеть его характеристика после окончания школы: с одной стороны – неблагонадёжность с точки зрения идеологии, с другой стороны – неактивность и незаинтересованность во всём, что касается учёбы и общественной жизни, и даже общие способности вряд ли могли заметно улучшить такое подобие волчьего билета – но удивительно! – он поступил в институт – пока не театральный – с первого же захода. Здесь была уже другая история жизни Р., тоже не до конца ясная, но всё-таки я точно знал, что сразу после десятого класса он поступил в обычный инженерный институт, который затем бросил, не доучившись даже первого семестра, а через несколько месяцев неожиданно для всех с блеском сдал экзамены в театральный институт.

Я узнал достаточно много нового, однако одна сторона жизни Р. почему-то пропускалась: речь шла, конечно, о его отношениях с одноклассницами. По непонятной причине то, о чём с интересом говорила завуч, совсем не отражалось в воспоминаниях учителя, и данный пробел надо было восполнять из других источников. К счастью, у меня имелся адрес первой жены героя, которая могла что-нибудь знать по этому поводу; расследование желательно было проводить последовательно, в хронологическом порядке, чтобы иметь возможность понять побудительные причины его действий и поступков, далеко не всегда простых и внешне логичных. Почему он выбрал инженерный институт и конкретно тот факультет, хотя никогда не имел склонностей к предстоящей работе, и почему бросил его так быстро, и чем он занимался несколько странных месяцев перед поступлением в театральный институт, а то, что он занимался, и, видимо, много и напряжённо работал, было ясно из результата, но почему-то нигде об этом не говорилось ни слова, как будто эти месяцы были просто вычеркнуты из его жизни. И чем была обусловлена его первая ранняя женитьба, и сразу после уход из дома родителей к жене: наверняка у него дома условия выглядели намного благоприятнее, однако почему-то он выбрал трудную жизнь с большими материальными сложностями, с которыми опять-таки непонятно как справлялся. Надо было идти на контакт с первой женой, жившей совсем рядом с городом, но не имевшей телефона: завтра утром я собирался выбраться туда, хотя и не знал ещё, застану ли её дома; приходилось рисковать, но на худой конец можно было оставить записку или съездить за город ещё два-три раза.

Я слишком долго занимался анализом и изучением записок, и мысленным построением каких-то будущих связок, и не сразу услышал, как надрывается телефон. Он прозвонил уже раз пять или шесть, и можно было ожидать, что сейчас замолкнет, но человек проявлял настырность, и пока я не торопясь подходил, гадая, кто бы это мог быть, он не остановился. – «Алло?» – На другом конце молчали. – «Я вас слушаю.» – «Слушай, ты, собиратель жареных фактов, если ты ещё сунешься куда-нибудь со своими расспросами, то тебе будет плохо. Тебе ясно?» – «Это кто говорит?» – «Кто надо.» – Голос был грубоват и явно принадлежал человеку немолодому. – «Я вас не понял.» – «Чтоб больше никаких шевелений и расспросов по поводу Р. не было. Теперь ясно?» – «Но это же редакционное задание.» – «Сказки можешь дяде рассказывать, а здесь люди серьёзные.» – «А вы, извините, от кого?» – «Кто много знает, тот долго не живёт.» – «И всё-таки?» – «Считай это первым предупреждением.» – Трубку повесили, и я остался один, в тишине и молчании, теперь пугающем, поскольку появился новый фактор, препятствие на и так нелёгком пути, пока неизвестно насколько опасное, но если после первых же трёх дней розысков стал возможен такой звонок, это значило, что я кому-то хорошо наступил на больное место и кое-чего достиг, и не было смысла останавливаться в самом начале, а надо было так же последовательно и упорно двигаться дальше.

Из двух вариантов я выбрал всё-таки электричку: из-за надёжности расписания и потому, что знал этот вокзал и раньше, а автобус требовалось ещё найти, отыскать в наверняка пёстрой мешанине и хаосе. Я обдумывал вчерашний звонок: не очень понятно было, кому я мог помешать, причём настолько, чтобы устраивать представление и запугивать после первых трёх дней активной работы. Я вспомнил всех, с кем общался: мой главный редактор, Б., завуч, старый учитель и потом редактор в издательстве, вряд ли заинтересованный в давлении на меня. Моему главному не было смысла звонить таким вот образом: он мог просто аннулировать мою командировку и вызвать на работу, чтобы там уже обсудить возникшие сложности с глазу на глаз. Спившийся учитель тоже выглядел непричастным: какой смысл ему-то было лезть в кашу, совершенно для него постороннюю и далёкую, особенно после того, как он получил деньги. Оставались двое, причём если Б. выступал как окончательная инстанция, то за спиной завуча маячило ещё одно заинтересованное лицо – А., предполагаемая связь с которым помогла мне так легко выудить из завуча кучу информации. Насколько можно было понять, я имел дело с одним из двух главных специалистов по Р.: этот человек умудрился где-то добыть номер моего телефона, который я не оставлял ни Б., ни завучу, то есть возможности недоброжелателя выглядели серьёзно, но понять, кто же это – А. или Б. – казалось невозможно. Оба не были заинтересованы в появлении ещё одного конкурента и могли в принципе организовать звонок – а звонил – очевидно – посторонний, но слишком уж большое значение уделялось мне и непомерно выглядели меры предосторожности: можно было подумать, что я пытаюсь открыть какую-то неприятную и даже опасную тайну, будто не было уже выпущено большое количество биографических материалов по Р. Хотя оказалось, что слишком многое было оставлено за границами, и прежде всего то, что могло привести к негативному восприятию самого Р., особенно в глазах недалёких поклонников: его отношения с окружением не самого высокого интеллектуального и морального уровня могли показаться подтверждением его низких качеств, но на самом деле всё здесь было намного сложнее: просто его превосходство почти во всём натыкалось на глухую стену непонимания и неодобрения, особенно со стороны пожилых, привыкших немножко к другому людей: его внешняя непочтительность, видимо, определялась не хамством или прочими качествами, а стремлением к справедливости, часто несоединимым со сложившимися тогда отношениями, и когда он называл вещи своими именами, это далеко не всегда находило нужный приём.

Оставалась ещё загадка: каким образом звонивший мне и тот, кто стоял за ним, узнали, что я выполняю не редакционное задание: фактически под таким удобным соусом я пытался реализовать давнюю, ещё в университете намечавшуюся идею; только мой главный редактор и редактор в издательстве знали точно, что целью должна стать книга. Получалось, что кто-то из недоброжелателей вышел на моего шефа, потому что издательство почти наверняка исключалось, если, конечно, мой прошлый собеседник – «выдающийся писатель» – не связался сам с А. или Б. Но подобное выглядело маловероятно, и какой смысл ему было соваться не в своё дело; единственный вариант – если только он близко знал того или другого, и источник утечки можно было вычислить. Этим я собирался заняться завтра, а сейчас я ехал к первой жене Р., жившей совсем недалеко от города. Подошла нужная станция, я вышел из поезда на платформу, как и в городе заставленную ларьками и забитую людьми, и спросил у старушки, где находится нужная улица. Старушка показала, я поблагодарил и двинулся по переходу на другую сторону. Насколько я понял, улица находилась недалеко, но я на всякий случай ещё раз узнал – теперь у мужчины – адрес: всё оказалось верно, я двигался в правильном направлении. Улица оказалась грязным тупиком с двух– и трёхэтажными домами по бокам, а место тротуара занимали кусты, вымахавшие у самой обочины. Пока не было машин я быстро добежал по дороге до здания с нужным номером и нашёл наконец узкий проход через заляпанную грязью зелень. Подход к зданию был засыпан щебёнкой, а нужная квартира находилась на втором этаже. Лестница выглядела убогой и обшарпанной, даже два человека не смогли бы разминуться здесь, и учительская хрущёба казалась почти небоскрёбом по сравнению с обиталищем Ирины Ивановны, бывшей первой жены моего героя.

Звонил я недолго, даже у порога можно было услышать музыку и голоса, хотя и не совсем ясно было, откуда они исходят, но когда дверь открылась, я понял, что мне повезло. Бормотало и изливалось радио: из-за звукопроницаемости стен можно было подумать, что там разговаривают несколько человек, но на пороге стояла только невысокая пожилая женщина. – «Здравствуйте, извините, вы Ирина Ивановна?» – «Да. Что вам нужно?» – «Хороший вопрос. Я журналист. Журналист и писатель – но в данном случае главное – первое. Меня интересует ваш первый муж…» – «Это какой же? Наверно, Р.?» – «Да, он. Мы можем поговорить подробно? Если это вас не затруднит.» – Она застыла, возможно, прикидывая будущие результаты и последствия, а потом улыбнулась и отошла в сторону, давая мне пройти. Впереди стояла стенка, я свернул направо: прямо по ходу теперь находилась кухня, а налево открывался широкий проход в комнату. – «Проходите и садитесь: можно на диван или в кресло.» – Я снял ботинки и прошёл по ковру к креслу: так было удобнее, а на соседнем столике можно было разместить блокнот и записывать информацию.

«А вы неплохо устроились. Вы живёте одна?» – Она уже сидела на диване и смотрела на меня. – «Да как сказать. Можно считать, что да.» – Я хмыкнул и стал осматриваться: напротив меня пространство между окнами занимал сервант, справа находилось ещё окно, а слева на диване вольно раскинулась не такая уж старая, как можно было подумать вначале, женщина.

Я достал ручку и блокнот. – «Видите ли в чём дело, я собираю материалы о жизни и творчестве Р. Меня интересует подробная информация, а вы, насколько мне известно, одна из немногих, знавших Р. с юности.» – «Ну, это вы преувеличиваете. А его дружки?» – «Дружками я ещё займусь. А вы как-никак были его женой – по-моему, в течение трёх лет?» – «Нет, меньше: два года, даже ещё меньше.» – «Так-так, а почему же в книге – биографии Р. – написано, что первый брак продолжался три года?» – «По документам – три года, но на самом деле…» – Она передёрнулась и скривила лицо. – «Вот в чём дело… Он от вас ушёл?» – «Нет. Куда ему было уходить?» – «К родителям, конечно.» – «Да нет, к каким родителям. Он не мог этого сделать.» – «Почему же?» – «А вы что, не знаете? Он так разругался с отцом, что потом не мог с ним встречаться.» – «Извините, я об этом впервые слышу. А почему он… поссорился?» – Она с интересом рассматривала меня. – «Такой образованный, книги читает, а о таком не слышал?..» – «В книге об этом ничего не написано. И в статьях тоже, кстати.» – «Ну ладно. А зачем вам это знать?» – «Видите ли, всё, что пока написано об Р. – насколько я могу судить – слишком неполно и отрывочно. Например, из той самой книги, о которой я говорил – она, кстати, пока единственная – совершенно невозможно понять мотивы его поступков. Например: зачем он поступил в институт на специальность, к которой не имел – насколько мне известно – никакого призвания, и почему почти сразу бросил. Потом: каким-то образом он проскочил мимо армии – в те-то времена, не имея для этого веских оснований. И ещё…» – «Насчёт армии – это просто. У него было плоскостопие, и потом ему помогли родители и кто-то ещё: по-моему, из дальних родственников.» – «Ага, ещё один момент: значит, у него есть дальние родственники?» – «А может, я и путаю. Да и кому это надо?» – «Надо. Всем его поклонникам и поклонницам.» – «Ну, его поклонницам требовалось от него другое.» – Я сначала не понял. – «Как вы сказали?» – Она оживилась и привстала: теперь она была в игривом настроении. – «А что я сказала? Я сказала правду: поклонницам требовалось от него нечто другое. Вы что же, не знаете об этом? Какой воспитанный и симпатичный молодой человек…» – Она уже стояла и поигрывала цепочкой, выуженной из кармана. – «А я не стесняюсь и всем об этом говорю: да, он был бабником, и бабником высшего класса. И то, что мне удалось удерживать его два года, совсем не так уж мало. У многих дело дальше первой ночи не продвигалось.» – «Вы так спокойно обо всём рассказываете…» – «А что же мне: грустить прикажете? Пускай другие грустят, а я своё от него получила, да и потом: то, что я с ним просто познакомилась, уже была чистая случайность.» – «Расскажите, пожалуйста, поподробнее.» – «Такому милому мальчику? с удовольствием.» – Она прошла по комнате и села на стул напротив меня, заложив ногу за ногу. – «Вы не курите? Сигареткой не угостите?» – «Нет, извините, нет.» – «Жаль.» – Она обернулась к серванту и, порывшись на полке в вещах, достала пачку «Явы» и коробок. – «Предпочитаю наши. Хотя от других тоже не отказываюсь. Так о чём мы?» – «О знакомстве с Р.» – «Обычная, знаете, история: парк, весна, две девушки, два молодых человека. Я была с подругой, но он выбрал меня.» – «Он долго за вами ухаживал?» – «Нет, терпеливостью и скромностью он никогда не отличался. Да и кто мог ему отказать?» – «Ну, не все же были такими слабыми и беспомощными. Разве у него отсутствовали неудачи?» – Она неожиданно закинула голову назад и засмеялась, как будто я сказал глупость или что-то неправильное, но потом резко остановилась. – «Вы спрашиваете меня так, как будто я прожила с ним всю жизнь и была поверенной во всех его интрижках и увлечениях. Насколько я понимаю, он вначале ещё не был таким… охотником, и только входил во вкус. И во всяком случае о чём-то таком реальном я узнала только через полтора года после свадьбы.» – «Расскажите, пожалуйста, поподробнее.» – «Как я узнала?» – «Нет, о свадьбе.» – «Ничего особенного: обычная свадьба в кругу семьи и знакомых. Отца он, правда, не приглашал.» – «А его мать?» – «Она была. Очень приличная женщина.» – «У вас сложились хорошие отношения?» – «Можно сказать, что да. Только у неё были немного аристократические замашки.» – «То есть?» – «Ну, например, ей не нравилось моё образование и воспитание. Я кончала техникум, а она хотела большего.» – «А кем вы работали?» – «Продавщицей – не в продовольственном, а в промтоварном магазине. Да и сейчас тоже. А что работа? Нормальная работа.» – Она передёрнула плечами и стряхнула пепел на ковёр, и так не слишком чистый, но, похоже, чистота мало её занимала: в одном углу я заметил апельсиновую кожуру, и кроме того рядом с диваном валялась пробка от бутылки. Сами бутылки наверняка размещались где-то рядом, например в серванте напротив, но я не стал выяснять этого, не за этим я сюда пришёл. – «Хорошо, а какие отношения у него сложились с отцом?» – «Мерзкие. Или, наверно, никаких не было. Они ведь поссорились и – по-моему – даже не общались: во всяком случае я при встречах не присутствовала.» – «А по какой причине, вы не могли бы сказать?» – «Насколько я понимаю, Р. считался паршивой овцой в своём кругу.» – «Вы ничего не путаете? Это достаточно серьёзное обвинение.» – «Как же я могу путать, если он мне сам говорил?» – «А что он думал?» – «А что он мог думать? Он называл их свиньями и подлецами – кроме матери, конечно. И я с ним была согласна.» – «Это связывалось с идеологией?» – «С чем, с чем?» – «Ну, он же считался неблагонадёжным – ещё в школе – из-за чего у него могли даже появиться трудности при поступлении в институт.» – «Может быть, может быть, точно не знаю. Да, по поводу института: он поступил туда, чтобы доказать им, на что он способен.» – «И как всё происходило?» – «Не знаю, мы познакомились уже после того, как он поступил.» – «Так-так, интересно, значит потом он переехал к вам и жил с вами два или… три года?» – «Да.» – «И что же происходило тогда?» – «По-моему, он даже и не посещал занятия. И ничего удивительного, что экзамены он и не пытался сдавать.» – «То есть?» – «Ну, он просто забрал документы.» – «А чем же он занимался?» – «Это вы у его дружков спросите. Меня он редко куда приглашал.» – «Хорошо, а адреса какие-нибудь у вас сохранились?» – «Да есть одного… забулдыги.» – «Чем же он вам так не угодил?» – «Всем!» – Она почти выкрикнула слово, и потянулась опять к пачке сигарет. Пальцы немного дрожали, и она не сразу зажгла спичку и затянулась противным вонючим дымом, от которого стала нервно кашлять и захрипела. Судя по реакции, она была не слишком высокого мнения о близких Р. людях, что согласовывалось с отзывами и других людей, но всё равно было не слишком приятно видеть ещё одного опустившегося человека, имеющего отношение к старому образу великого человека, оставившего такой заметный след в истории и осветившего нашу юность. Судя по её словам, где-то жил старый друг Р., и нужно было безусловно выйти на него, потому что, похоже, с женщинами у Р. отношения складывались не слишком доверительно. – «Это очень интересно. А вы не могли бы мне его дать?» – «А? Пожалуйста.» – Она встала и открыла сервант, уже в средней его части; почти целиком он оказался забит журналами и старой бумагой, в которой она какое-то время копалась, сначала в одном месте, потом в другом, пониже. Из кучи она наконец достала старую записную книжку, растрёпанную и треснувшую в нескольких местах, и полистала её. – «Сейчас найду. Вот, записывайте.» – Она положила её на столик передо мной, показывая пальцем нужное место, и я быстро переписал адрес и телефон в блокнот: адрес был московский, хотя и незнакомый, видимо, где-то на окраине.