Текст книги "Комьюнити"

8

Кабуча жила в Митино, в панельных высотках спальных районов. Глеб свернул с Пятницкого шоссе на проезд вглубь квартала, и Кабуча указала, где остановиться.

– Подождёшь, пока я на флэт залечу? – Кабуча рылась в сумочке, отыскивая ключи. – Дудонят, что появился новый митинский маньяк.

– Подожду.

– Вот эта бздэма ёбская… – Кабуча с трудом вытащила длинную гроздь ключей и брелоков. – Бля-а… Я тебе на трубку смайлик сброшу.

– О’кей.

Кабуча наклонилась через подлокотник и чмокнула Глеба в скулу.

– Хороший ты ышник, Глеба, – шепнула она и, не слушая ответа, сразу выскочила из машины.

Глеб сидел, ждал, смотрел по сторонам. В холодной и плотной тьме ноября россыпи горящих окон выявляли объёмы домов-башен. В лобовом стекле машины Глеба эти объёмы постепенно расплывались цветными пятнами, но вдруг оживала тонкая лапка дворника, протирала стекло и возвращала высоткам чёткость очертаний.

Сейчас Кабуча поднимается в лифте и боится, что на тёмной площадке у дверей на неё нападёт маньяк. Что ж, в огромной Москве случается всё, что может случиться, и происходит всё, что должно. Сколько детишек сейчас заплакали в постелях оттого, что в темноте им внезапно открылся ужас собственной бренности? Сколько девушек закричало в этом мраке от боли, теряя девственность? Сколько стариков, лежащих на кроватях, потянулись к настольным лампам, ощутив, что ноги отяжелели и похолодели, – значит, наступает смерть.

Айфон мелодично булькнул – это прилетела SMS Кабучи. Жёлтый смайлик: рожица тёрла глаза кулачком и махала рукой, прощаясь.

Глеб тронул машину и порулил к выезду.

Похоже, на него чересчур сильное впечатление произвела статья о Чёрной Смерти… Чернота и тьма всегда означали гнетущую тяжесть вечных вопросов, обречённость на печаль, неизбывные горести жизни. Глеб о них знал и помнил, но не хотел думать про всё про это. Придёт время – и нахлобучит каждого, значит, незачем сейчас горевать по тому поводу, по которому неизбежно придётся горевать позже.

Свет – единственное спасение от этой тьмы с её бестактными и навязчивыми напоминаниями. Как-то, кажется, в «Афише» Глеб видел картинку ночного освещения планеты Земля. Оказалось, не густо. В России – две лужицы на месте Москвы и Питера, несколько звёздочек областных городов, каёмка черноморского берега и поясок Транссиба. Всё. А вокруг – огромные пространства без огней, как без людей.

Эти освещённые зоны – единственно пригодные для жизни. Здесь тебя не будут обливать мрачными истинами, которые и так давным-давно известны. Здесь тебе не испортят настроение. Здесь общество потребления. Из этих зон изгоняется реальный мир. От него и так всюду невпротык, нужно же хоть где-то перевести дыхание. В любом большом городе России Глеб мог бы найти такую вот зону света, зону свободы от реальности, но везде он ощущал бы эту зону как остров. А какая же свобода, если ты на острове?

Ощущения острова не было только в Москве. Москва жлобская и скотская, она остоебенила своими проблемами, но она – не остров. Потому Глеб и прорвался сюда. По образованию он был филолог, учился хорошо, на память никогда не жаловался и формулировал предельно точно: он был немолодым хипстером в Москве, ибо не хотел жить с зубной болью, которая называется экзистенция.

Он выехал на Волоколамское шоссе и поднырнул под бетонную реку МКАДа, по которой катились волны огней. После размашистых виражей развязки слева показалась церковка: зазубренный поверху краснокирпичный объём и фигурная колокольня с куполом. Храм был подсвечен, и чудилось, что он стоит в каком-то гроте, в пещерке.

Глеб подумал, что в своём стремлении прорваться в Москву он не случайно отыскал работу именно в «ДиКСи». Он хотел находиться в обществе потребления. В освещённые зоны общества потребления не пускают реальный мир, как бомжей на улицу Кузнецкий Мост. А «ДиКСи» не допускает к пользователям нежелательную информацию. Напрасно на том эфире у Глеба Гурвич орал, что «ДиКСи» – информационный коммунизм: «каждому, бля, по потребностям». Да, конечно. Но «ДиКСи» – в первую очередь девайс консюмеризма, а не коммунизма. Этот портал – орудие информационного потребления мира. И судьба мудро приставила Глеба туда, куда он стремился. Ему, филологу, не в банке же работать. Не в Газпроме. И не в бутике Christian Louboutin.

Волоколамское шоссе влилось в Ленинградку. Напротив двойного павильона метро «Сокол», который круглыми плечиками раздвинул громады жилых девятиэтажек, Глебу пришлось затормозить. Вся Ленинградка впереди тлела алыми углями вставшего потока. И вдруг Глебу показалось, что на заднем сиденье у него кто-то сидит.

«Лексус» Глеба был зажат с обеих сторон другими автомобилями, никто не мог в него проникнуть. Но и выбраться Глеб тоже не сумел бы, и это почему-то пришло в голову в первую очередь. Если бы кто-то залез в машину, Глеб, пристёгнутый ремнём, оказался бы в полной власти у незваного гостя. Глеб глянул в зеркало: сзади никого не было. На полке за спинкой дивана валялся номер «GQ» с Томом Фордом и голыми девичьими попками на обложке, вот и всё.

Глеб начал напряжённо всматриваться в корму стоящего впереди «вольво-седана». Он старался разобрать номер, заляпанный грязью, словно этот номер нужно было знать для поиска свидетеля, но на самом деле Глеб прислушивался. Мягко фырчал мотор, гудел кондишн, снаружи доносились невнятные звуки толпы у метро, далёкие гудки.

Сзади кто-то дышал. Очень тихо. Нет, это не дыхание… Это стук сердца. В машине, запертой в пробке, в пустом салоне стучит чьё-то сердце. Или Глеб слышит своё сердцебиение?.. Глеб положил ладонь себе на грудь, будто хотел заглушить пульс. В голове вертелись какие-то нелепые слова из песни времён его юношеской любви к советскому говнороку: «Затрубит во мраке сердце, я бегу к тебе, бегу и бегу…»

Почему сердце «затрубит»? Что за дурацкое слово, дурацкое, страшное, страшное… Почему сердце во мраке? А что, раньше оно не стучало? А теперь вдруг затрубило – мёртвое?.. Это песня «Сержант Бертран». Какой-то французский некрофил, он трахал покойников, а потом их полуразложившиеся тела резал на куски. «С каждой ночью лучше пахнешь, лучше таешь, это просто шарман…» Глеб отстегнул ремень и навалился животом на подлокотник, разглядывая через просвет между передними креслами задний диван. Конечно никого!

Снаружи заквакали сигналы: поток тронулся, Глеба подгоняли.

Глеб поехал, и сразу его окатило облегчением, хотя в зеркало Глеб увидел, как у номера «GQ» на задней полке вдруг перевернуло обложку, а потом начало медленно листать страницы, будто какой-то невидимка просматривал журнал от скуки. Но это уже не было страшно. Наверное, журнал ворошило ветерком от кондишна.

Слева проплыли ярко освещённые изнутри арки вестибюля метро «Аэропорт», а потом, за неоновой панелью гостиницы, движение опять замедлилось, и наконец Глеб вместе со всем проспектом остановился, имея перед собой роскошный и открыточный вид на Путевой дворец. Башни, стены флигелей и стрельчатые окна дворца были высвечены прожекторами, а плоский купол повис в темноте, как парашют.

Невидимка, что ехал на заднем диване, утихомирился, и Глеб закурил, пережидая затор. Красно-бело-золотые готические кружева дворца как-то примиряли с потерей времени. Пёстрая и карамельная эффектность Москвы была карнавальной, сказочной, невинной.

Рядом с машиной Глеба, почти вплотную, в крайнем левом ряду стояла и тарахтела чудовищная «девятка» с тонированными стёклами. Глеб смотрел, как у неё дрожит крышка капота и по крышке ползёт грязная снежная россыпь. Вдруг чёрная блестящая пластина окна «девятки» толчками поехала вниз, и Глеб увидел в салоне колымаги на правом переднем месте старуху в меховом картузе.

Старуха наклонилась, с трудом высунула левую руку из своего окошка и постучала пальцем в стекло дверки возле Глеба. Белый, треснувший пополам ноготь старухи цокал, словно пластмассовый.

Глеб нехотя нажал на клавишу и приспустил своё стекло.

– Что вы хотите? – спросил он в щель.

Старуха, виновато улыбаясь, что-то ответила. Глеб не услышал и опустил стекло до конца.

– Что вы хотите? – повторил он.

– Сынок, – ласково сказала старуха, – пока стоим, сынок, дашь сто пиисят, если отсосу?

Глеб не поверил своим ушам, не поверил глазам.

– Тебе ж всё одно, кто тебе сосёт, а баушке будет к пенсии…

«Сумасшедшая, что ли?» – хлестнула Глеба догадка.

От омерзения Глеба передёрнуло, и он промахнулся пальцем мимо клавиши стеклоподъёмника. А старуха вдруг вцепилась в дверку машины Глеба и перекрыла ладонью стекло, не давая ему подняться. Глеб с силой надавил на клавишу. Он знал, что рукой не удержать движение стекла вверх, но старуха как-то удерживала!

Она тихонько засмеялась, и Глеб увидел её зубы: не резцы, а сплошь собачьи клыки, только вот какие-то сгнившие, бурые. Глеб заскулил от ужаса и принялся один за другим отдирать костяные пальцы старухи от своей дверки. Старуха задрожала и отдёрнула руку.

Стекло поехало кверху и отделило Глеба от улицы. Старуха насмешливо кивнула Глебу и отодвинулась вглубь «девятки», в тень.

Глеб не знал, что такое творится вокруг. Сердце торкалось где-то в животе. Вся эта херня стряслась на фоне дивного Путевого дворца – словно красавица разделась, чтобы лечь с тобой в постель, но ты увидел, что всё её тело покрыто вздутыми чумными бубонами…

Сзади опять заквакали и загудели автомобили – это пробка поехала, а Глеб стоял. Слабо соображая, он убрал ногу с педали тормоза и покатился вперёд. За дворцом и парком проплыл павильон входа на станцию метро «Динамо» и выгнутый массив стадиона, затем Глеб автоматически повернул на съезд к Беговой улице.

Он двигался в общем потоке и вдруг увидел кровь у себя на сгибе указательного пальца правой руки. Это он поцарапался о мёртвые ногти старухи, когда отдирал её клешню от дверки. Глеба затрясло. Вдруг он подхватит какую-нибудь чуму?.. Не убирая правую руку с руля, Глеб принялся мять порезанный палец, выдавливая кровь. Порез набух, но кровь не текла. Отсосать, что ли, кровь, как змеиный яд?.. Дашь сто пиисят, если отсосу?.. Глеб едва не блеванул.

По мосту он пересёк железную дорогу, дальше свернул направо и поехал вдоль ограды Ваганьковского кладбища, над которой меж фонарей громоздились обледеневшие кроны деревьев. Вдали в чёрном небе призрачно сияли башни Москва-сити, словно привидения hi-tech. Глеб вспомнил, что Ваганьковское кладбище – чумное. Господи, кто только не был здесь похоронен, половина русской культуры, а Глеб вспомнил лишь то, что в его комьюнити написал юзер Kuporos!

Тут Глеб почувствовал вонь. Отвратительный смрад разложения, сладковатый, липкий и жгучий. Сначала смрад скользнул в одоранте кондишна тонкой ниточкой, коснулся сознания один раз, коснулся другой раз, и вскоре Глеб понял, что эта вонь присутствует постоянно. А потом она стала усиливаться, делалась гуще, жирнее, сочнее.

Глеб понял, что дышит ртом, лишь бы не ощущать трупный запах. «С каждой ночью лучше пахнешь, лучше таешь, это просто шарман…» При вони дышать ртом – это как жевать сладкую тухлятину… У Глеба булькнуло в горле. Глеб сглатывал, кадык перезаряжал дыхание, словно затвор в винтовке. Да что же это такое? Откуда эта вонь? С чумного погоста? Какой чумной погост, ты охерел? Это национальный некрополь! «Тлетворный дух… – шепнул в памяти студент-филолог Глеб Тяженко. – Смердяков… Тлетворный дух от старца Зосимы… Лизавета Смердящая»… Хоть бы глоток чистого воздуха!

После старухи страшно было опускать стекло, хотя чудовищная «девятка» улетела давным-давно неведомо куда. Глеб нажал клавишу. Стекло поехало вниз. И вмиг вонь исчезла. Грудь у Глеба раздулась, точно её распёрло изнутри повышенным давлением. Глеб глубоко хапнул морозный смог мегаполиса, кислый от бензиновых выхлопов.

Что-то кольнуло в левое запястье. Глеб дёрнулся и поднёс руку к глазам, будто посмотрел время на часах. На запястье сидела какая-то крохотная тварь. Насекомое. Блоха. Это она укусила Глеба.

Со старухи, что ли, спрыгнула? Блохи, вши, гниды, парша… Что же за гадость сегодня вокруг?.. Теперь Глеба кольнуло в шею. Потом он почувствовал, что очень лёгкая, но вполне ощутимая блоха упала ему на щёку. Он включил плафон на потолке и едва не вскрикнул. Блохи были везде. Они прыгали и летали вокруг, падали на кожаный руль, на приборную панель, на рукава кашемирового пальто Roberto Cavalli.

Глеб почувствовал, что эти твари ползают по его телу под одеждой – под водолазкой и брюками, под майкой, трусами и носками. Глеб мгновенно взмок. Всюду зазудело: под мышками, в паху, между лопаток. Глеб заелозил. Ему стало невыносимо, будто он надел одежду на мыльное тело. Даже не так: будто он надел пропитанную потом и гноем одежду чумного мертвеца. И чумные блохи с покойника перебрались на него. Каждый их укус страшнее, чем укус бультерьера.

Глеб вывернул руль, паркуя свой «лексус» у ближайшей обочины, включил аварийку и вывалился наружу, рискуя быть сбитым той машиной, что налетит сзади. Он перебежал на тротуар и, дёргаясь, принялся сдирать с плеч пальто, но запутался в шёлковом кашне.

Блоха укусила Глеба в губу, и губу тотчас засаднило – словно сама гнилая красавица чума ошпарила её поцелуем. Глеб больше не смог сдерживаться. Он упёрся в «лексус» обеими руками, наклонился, и его вытошнило на колесо.

9

Глеб взял себя в руки. Всё-таки он в центре Москвы, а не где-то в зачумлённом городишке Алжира. Почему Алжира? – подумал он. – Тьфу! Это всё самовнушение. Наважденье. Глюки. Нет никаких чумных блох, трупной вони, старухи-минетчицы… Он напридумывал себе страхов.

Из бардачка автомобиля Глеб достал упаковку влажных салфеток и принялся вытирать руки, потом шею и лицо. Прохожие шли мимо, никто не оглядывался, не останавливался. Глеб почувствовал, что замёрз. Наверное, ему надо ехать дальше. «Лексус» ожидающе подмигивал красными фонариками аварийки.

Глеб смотрел в перспективу улицы, которая здесь выглядела как аллея парка. Вдали её перегораживала стена огней Звенигородского шоссе, а сверху глухо перекрывало чёрное небо, громоздкое и совсем неуместное внутри Третьего транспортного кольца, будто раскрытый старомодный зонт в вагоне метро. Нет, Глеб всё равно не мог снова забраться в автомобиль и катить домой. Следует успокоиться, выпить чего-нибудь, расслабиться. Есть же услуга «трезвый водитель»… Он и доставит потом Глеба вместе с машиной по адресу. Да, именно так.

Глеб вынул айфон, чтобы посмотреть, где ближайший ресторан или кафе. «ДиКСи-поиск» указал клуб HLEB – совсем рядом, через перекрёсток. Глеб оценил себя: одет вполне подходяще – клубный пиджак Ketroy цвета «арабика», синяя водолазка Armani, тёмные джинсы Martin Custom, ботинки Tommy Hilfiger. Вполне casual.

Глеб поставил «лексус» на сигналку, поднял воротник пальто и, сутулясь от холода, поспешил в сторону клуба. Он перебрался на нечётную сторону Звенигородки и свернул за угол дома, куда указал навигатор. Вход в клуб находился в глубине аккуратного дворика, над которым соорудили конструкцию из гнутых ферм – раму под летнюю полотняную крышу. Во дворе стояли и курили посетители клуба.

Жёлтая стена вокруг железной двери была изрисована граффити. Вытягивая дверь за ручку, Глеб подумал, что клуб, похоже, создан в стиле журнала «Афиша», обозреватели которого пинками гриндерсов вбивают родной самопал в форматы мировых трендов.

В клубе оказалось неожиданно многолюдно, Глеб понял, что скоро начнётся выступление. Судя по разговорам, толпа явилась на концерт группы «Муха», от которой нынче пёрлись все, кому непременно надо от чего-нибудь переться. Толпа – это хорошо. В ней не страшно.

Глеб заплатил за вход, разделся, ёжась, протолкался к барной стойке, дождался бармена и заказал себе сотку «Джонни Уокера», а потом со стаканом в руке протиснулся за столик. Вообще, Глеб не любил клубного гама и концертной толчеи. Он надевал пиджак Ketroy цвета «арабика» и заказывал виски «Джонни Уокер» не затем, чтобы его, матерясь, пихали локтями, как в привокзальной пельменной. Но сейчас уж лучше так, чем там, в ночном ноябрьском городе, где если и обдует вдруг теплом, то это будет воспалённый жар чумного тления.

Глеб замотал головой и торопливо глотнул виски.

Свет вокруг погас, и гулко включился микрофон.

– Добрый вечер, друзья! – Усиленный голос диджея добирался до всех закоулков клуба. – Добрый вечер! Добрый вечер! Сегодня с нами… группа… «Муха»! И вы сразу узнаете эти ноты!

Клуб состоял из нескольких просторных и пустоватых помещений. Танцпол был огорожен квадратными бетонными столбами, и толпа, что топталась там, загудела, приветствуя музыкантов. Темноту над танцполом продырявили цветные прожектора. В облаке света на сцене среди аппаратуры и блестящих инструментов задвигались гитаристы и ударник. Между ними энергично, как надсмотрщик, расхаживала девушка в сиреневом платье и в сапогах.

– Саша! Сашка! – закричали из толпы.

Глеб вспомнил: фронтменшу группы зовут Саша Че. «Че» – Чума? Нет, это раньше в ротации был какой-то «Вова Чума»… Точнее, какой-то Иракли… Какая-то херь… «Расточительный взгляд, стильный-модный заряд, у него э-ге-гей, искусительный змей, Во-во-во-во-во-ва Чума!..»

Глеб снова приложился к вискарю.

– Такая шутка у богов, – с чувством запела Саша Че. – Нам в руки, как игрушку, дать любовь. Её ломаем мы, и будто ни при чём…

Танцпол взвыл, узнавая песню.

Каждому, бля, по потребностям, размышлял Глеб. Ему, Глебу, – HLEB, «Хлебу» – «Муха», танцполу – Саша Че в сапогах, клиентам – вискарь «Джонни Уокер»… Москве – стробоскопы и фаерболлы ночных клубов, темноту ноября и чуму, идущую по заснеженным улицам. «Зажжём огни, нальём бокалы, утопим весело умы – и, заварив пиры да балы, восславим царствие Чумы!» Понятно, это не Иракли. И даже не Саша Че. Это Пушкин, всё тот же «Пир во время чумы».

Почему меня атакуют чумные кошмары? – думал Глеб, закуривая. – Потому что моя жизнь – пир? Да, я живу для своего удовольствия. У меня нет ни жены, ни детей, ни любви, ни великого дела. Моя работа – обслуживание пустопорожних сервисов. А где-то рядом настоящее горе и подлинная боль. Ну а что – я? Я не страдалец за народ, не ВПЗР, не правозащитник, не святой, даже толком не журналист… Я немолодой хипстер, читатель «Афиши» и «GQ», небольшой начальник в интернет-компании «ДиКСи». Я здесь не потому, что украл у нищего последнюю копейку, а потому что меня дома апатия замучила.

В этом городе можно спастись. Да, по большей части его страсти – бесталанные и мелкие. Но не надо всё понимать буквально. «Царица грозная, Чума, теперь идёт на нас сама»… Дескать, Москва – пир, а вокруг погибель, и демоны смерти пошли войной на благополучных…

Я, Глеб Тяженко, не отвечаю за благополучие пирующей Москвы. Не отвечаю за тех, кто сбежал сюда от чумы. И не отвечаю за тех, кто остался в зачумлённых городах. Мы скорбящие, но не лохи. Почему же чумной морок напал именно на меня? «Ужасный демон приснился мне: весь чёрный, белоглазый… Он звал меня в свою тележку. В ней лежали мёртвые – и лепетали ужасную, неведомую речь»… Пушкин!

– Гоголь «Мертвых душ» спалил секрет, – весело пела Саша Че. – Google нам не сможет дать ответ. Продолженья ждали, только вот сиквела не будет: Гоголь жжот!

Или же нет никаких демонов? – подумал Глеб. – Есть авитаминоз, усталость и филологическое образование… Как там у Нашего Всего: «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю, и в разъярённом океане, средь грозных волн и бурной тьмы, и в дуновении Чумы»… Ага, «бездны мрачной на краю»… Если долго глядеть в бездну, бездна поглядит в тебя… Начав с Абракадабры, Глеб что-то загрузился темой чумы… Вот демоны и явились: на Глеба посмотрела сама бездна.

Он допил виски. Что дальше? Дальше он выпьет ещё алкоголя и склеит какую-нибудь девчонку, чтобы увезти к себе домой. Ночевать сегодня в одиночку Глеб не рискнёт. Филология – авитаминозом, но ему всё равно дома будет страшно. Да и с Кабучей ничего же не получилось, так что и без дженериков найдётся порох в пороховницах.

Глеб осмотрелся. Толпа мельтешила у колонн танцпола, у бара все столики были заняты – в основном компаниями. Подальше был ещё один большой зал и другой зал поменьше, с бильярдом. Сидя в углу, девчонку не подцепишь, вздохнул Глеб и принялся выбираться.

Он никогда не был клубным завсегдатаем и не наловчился играючи снимать тёлок на ночь. В науку пикапа он не верил: считал, что самовлюблённые хлыщи выдают экстерьер за интерфейс, чтобы выглядеть ещё и умниками. Сейчас он надеялся немножко на удачу, немножко на выпивку, немножко на деньги, немножко на возраст.

Он подошёл к стойке. Вот эти две девицы вроде бы ждали клиентов. Глеб посмотрел на увесистые задницы, выложенные на барных стульях, но рядом с ними свободного стула не имелось. Глеб прислонился к стойке, отделённый от девиц двумя юношами в очках и с хвостиками. Юноши сидели с кружками Heineken и спорили так, чтобы их спор слышали тёлки: а вдруг чего обломится?..

– Бэк эти гитарасты вообще не снимают.

– А ты от них гранжа ждёшь? Это отчаянные домохозяйки, хуле.

– Попсарня, Тимоха.

– Надо было на «Психею» идти. Там нормальные мазафакеры.

Тёлки равнодушно слушали спор и делали вид, что пьют коктейль, ожидая непонятно чего. Обе не походили на стерв и обе же были крашеными блондинками – видимо, для удобства идентификации.

– Что-то хотите? – дружески спросил бармен.

– Повторите, – попросил Глеб, придвигая стакан.

Юноши отгородили Глеба от девок, а девки не обратили внимания на клиента, для которого бармен наливал виски, булькая дозатором. Глеб замялся, не зная, как подкатить к тёлкам. Не торчали бы тут эти дрочилы с хвостами – было бы легче… Бармен понял заморочку Глеба и опустил голову, но Глеб успел заметить усмешку. Это его разозлило. Он надевал пиджак Ketroy цвета «арабика» и брал виски «Джонни Уокер» не затем, чтобы вот так вот жаться на отшибе с потной попой.

Н-да, куда проще звонить по номеру службы досуга или выйти на сайт «Красавица», поставить флажки в нужных окошках, настучать адрес и кликнуть «Сейчас»! Всё-таки телеком избавил от множества неприятных личных контактов. Глеб ещё раз посмотрел на блондинок и отошёл от стойки. «Ненавижу волос шотландских эту желтизну», – вспомнил он. Фраза была опять из пушкинского «Пира».

Группа «Муха» уже долбила Глебу в мозг: как-то быстро «Мухи» стало слишком много. Морщась, словно это помогало приглушать звук, Глеб заглянул в большой зал. Здесь, сдвинув столы, кучами сидели несколько молодых компаний. Все галдели, перекрикивая друг друга и музыку, пили пиво, ржали, обнимались. Можно ли здесь найти такую тёлку, которая согласится поменять свою тусу на незнакомого мужика? И стоит ли связываться с тёлкой, которая не нужна даже здесь?..

Блин, подумал Глеб, сколько всего лишнего, неточного… Телеком убирает этот мусор судьбы, выявляет главное – то, что запрашиваешь. Телеком – новое качество жизни, новый стандарт. И дело не в бабках, ведь тот же навигатор ведёт кратчайшим путём и богатого, и бедного. Наверное, был бы жив Гурвич, то придумал бы программу, скажем, «Рандеву»: набиваешь параметры – и получаешь желаемую встречу. Глеб настучал бы: «Я в клубе HLEB, мне нужна тёлка на ночь». И айфон бы через секунду выбросил фотку: ищи вот эту, она где-то здесь…

В зале было два яруса, и за перилами верхнего яруса Глеб вдруг увидел Орли. Она сидела с друзьями, но держалась чуть отстранённо. Одета она была так же, как и в первую встречу с Глебом: толстый белый свитер и джинсы. Глеб подумал, что Орли, конечно, он на ночь к себе не затащит, – но можно поболтать с ней и убить время. Авось через двадцать минут подрулить к тёлкам у барной стойки ему станет сподручнее, чем сейчас? В худшем случае Глеб будет немного пьянее – значит, немного смелее. И это тоже плюс пять копеек.

Глеб достал айфон, порылся в органайзере и нашёл номер Орли. Потом написал SMS: «Сказать вам, Орли, о чём вы думаете?» SMS улетела, а Глеб залпом допил виски и вернулся к барной стойке. Тёлки никуда не делись. Юноши тоже.

– Телеги у них вообще кривые.

– Я от такого сладкого саунда к стулу прилипаю…

Глеб уже не глядел на тёлок, ожидая виски. Звякнула SMS. Орли ответила: «Глеб, вы телепат? Ну и?» Глеб подождал припева у хита «Мухи» и набрал цитату: «Не жалей о них, и на место одного будет сто других». SMS улетела. Бармен поставил на стойку стакан с виски.

Глеб переместился обратно в зал и встал в тени бетонного столба, наблюдая, как на верхнем ярусе в гуще компании Орли наклонилась над айфоном, читая послание. Да, телеком есть телеком. Вживую Глеб не смог даже переговорить со шлюшками, что тёрлись возле бара, поджидая клиента вроде него. А с айфоном он вдруг законнектился прямо с Орли, к которой не подъедешь поддатый и невпопад!

Виски воодушевляло уже вполне серьёзно. Глеб закурил и опять припомнил Пушкина: «Итак, хвала тебе, Чума! Нам не страшна могилы тьма, нас не смутит твоё призванье! Бокалы пеним дружно мы и девы-розы пьём дыханье, – быть может… полное Чумы!»

Айфон звякнул. Орли, похоже, не нашла, что сказать, и прислала самый простой ответ: «???» Глеб посмотрел в другой конец зала, на верхний ярус. Орли там в это время заслонил тип, сидевший рядом. «Спуститесь вниз к входу в зал, я у колонны», – набрал Глеб.

SMS улетела. Глеб ещё добавил вискаря, отодвинулся в тень и глубоко затянулся сигаретой. Подойдёт или нет? – гадал он. Толкаясь плечами в проёме, мимо туда-обратно перемещались какие-то люди, на Глеба никто не смотрел. В зале был полумрак, лампы освещали только пространство над столами. Гомон заглушал тугую пульсацию лаунжевых частот, которая за углом встряхивала топочущий танцпол.

Орли появилась из-за столба и остановилась перед Глебом против света. Глеб видел её тёмные глаза с дрожащей искрой от стробоскопа, её тёмные кудри и тёмные губы. Глеб улыбнулся.

– Как видите, я не телепат, – сказал он.

В руке у него звякнул айфон. Надо было не глядя сунуть айфон в карман пиджака, но Глеб по привычке бегло коснулся пальцем иконки, на ходу разворачивая SMS. «То есть? – написала Орли. – Вообще-то, я дома в ванне лежу». Глеб замер на половине движения и глянул в дальний конец зала, на верхний ярус. Там среди той же компании по-прежнему белел свитер чернокудрой девушки в джинсах.

Глеб перевёл взгляд на ту, что стояла перед ним. Конечно, это была не Орли. Это вообще был не человек. Вернее, не живой человек. Тусклое фарфоровое лицо ничего не выражало. Глаза уже не мерцали. Вокруг глазниц тихонько расползалась чёрная сеточка мелких трещин. Чёрные губы чуть изогнулись в улыбке и приоткрылись, и Глеб увидел, что рот внутри затянут паутиной.

– Ты позвал меня… – сквозь паутину глухо выдохнул демон.