Текст книги "Ненастье"

– Я уверен, что у вас не получится, Сергей Васильевич, – вкрадчиво сказал Щебетовский. – Потому что вы делаете ставку на миф. Нет никакого «афганского братства» или «афганской идеи». Война была государственной ошибкой, а ошибки неплодотворны. Какое братство у людей в этом кафе?

– Это просто обычная жизнь. Она ничего не доказывает.

– И я о том же. Просто жизнь. Просто люди вернулись с войны. Больше нет никакого иного смысла, – Щебетовский покровительственно улыбнулся. – И «афганское братство» – лишь ряд случайных удач, а вы посчитали его закономерностью. Но жизнь разрушит ложные умопостроения.

За грязными витринами кафе город нервно полыхал закатом. Голое небо окрасилось холодным свекольным румянцем. На крышах обшарпанных пятиэтажек сквозь розовый снег протаяли ржавые рёбра. В перспективе улицы алым и синим огнём вспыхивали все гладкие поверхности, вскользь повёрнутые к низкому солнцу: окна чердаков, острия сосулек под кровлями, плафоны фонарей, приоткрытые форточки, зеркала автомобилей, лобовые стёкла автобусов на поворотах. Два встречных потока машин неравномерно катились друг сквозь друга в нефтяном блеске жидкой мартовской грязи.

– «Афганская идея» нужна только лично вам, Сергей Васильевич, чтобы объединить бывших солдат. С ними вы обладаете достаточной силой, чтобы прорваться к ресурсу. А ресурс – рынок на Шпальном, – спокойно, с лёгкой иронией превосходства объяснял Серёге Щебетовский. Ему казалось, что он раскусил Лихолетова, что он умнее и сложнее организован. – Однако ваша предприимчивость достойна уважения. Давайте действовать согласованно.

Но у Серёги сейчас всё в жизни получалось, как он хотел, и потому он не сомневался в «афганской идее».

– Ты, майор, не туда за говном пришёл, – сказал Серёга. – Я вправду не за деньги, не за власть. Скажи там, в своём комитете, что такое тоже бывает. Если хочешь, считай, что я моджахед. Вот тебе «афганская идея».

Майор пожал плечами. Значит, всё-таки герой. А герои – идеалисты. Но побеждают они далеко не всегда. Чаще побеждают те, кто знает приёмы. Кто обладает технологией. И Щебетовский ощущал себя борцом лёгкого веса, которому предстоит перебросить через плечо неуклюжего супертяжа.

Глава четвёртая

Тот день – это был вторник, 20 апреля 1993 года, – Серёга и Таня проводили вместе на «мостике». Они лежали на тахте под пледом. Серёга расслабленно и покровительственно обнимал Таню за плечи и почти дремал, а Таня, взволнованная после бурного напора Серёги, не знала, чем себя занять теперь, когда Серёга успокоился: что ей делать, о чём думать?

Она перебирала кисточки на пледе, словно хотела их расплести, потом поверх пледа пальцем обвела разноцветные квадраты рисунка, потом начала рассматривать свои ногти, а потом словно бы нашла у себя на плече руку Серёги, стащила её и переложила себе на живот ладонью вверх.

– У тебя такая большая ладонь… А хочешь, я тебе погадаю?

– Ты умеешь? – лениво удивился Серёга.

– Умею, – заверила Таня. – Только мне надо рисовать, а то спутаюсь.

– Ну, валяй, – разрешил Серёга.

Таня приподнялась и потянулась к столу, к письменному прибору.

Хиромантией Таня, конечно, не владела, просто в раздевалке учаги после физкультуры девчонки рассказывали друг другу всякие секреты, и про гадание по руке – тоже, вот Таня и решила, что всё узнала. Она уселась на тахте на коленки и шариковой ручкой чертила у Серёги на ладони овалы и дуги. Серёга тогда не думал, что скоро будет стараться сохранить следы этих каракулей – но они всё равно сотрутся уже на второй неделе тюрьмы.

– Линия жизни у тебя длинная. На запястье три «браслета», каждый по тридцать лет, значит, умрёшь после девяноста. Вот у тебя бугор любви и бугор власти, видишь, какие большие? А линия судьбы идёт отсюда досюда. Значит, все будут тебя любить, а ты будешь над всеми властвовать…

Серёга повернул голову, разглядывая увлечённую Танюшу.

– Вот у тебя денежный треугольник – будешь богатый. Эти чёрточки – знаки путешествий, будешь много ездить. Видишь, линии складываются в букву «А»? Наверное, ты станешь артистом. Вот у тебя звёзды – это слава, а вот кресты – это твои побеждённые враги. А это пояс Венеры, значит, ты полюбишь один-единственный раз. Пояс разорван, значит, девушка умрёт молодой, но всю жизнь ты будешь любить её, и у вас останется много детей.

Серёга понял, что Танюша выдумывает, хотя, похоже, сама-то искренне верит, что читает по руке. Но рассказывает она не о Серёге, а о себе.

В этот момент на столе зазвенел телефон. Номер на «мостике» Серёга давал только самым важным людям, и пренебрегать звонком было нельзя.

– Лихолет, это Чубалов, – сказали в трубке. – Воздушная тревога.

За полтора года, что прошли с того ноября, когда Серёга притащил Таню с собой в «Крушинники», Иван Данилыч хорошо раскрутился. С друзьями, такими же матёрыми отставниками армии, он открыл в Батуеве несколько частных охранных предприятий, а в «Крушинниках» переделал заброшенный пионерлагерь под тренировочную спецбазу для бойцов-чоповцев.

– Короче, – пояснил Чубалов, – мою базу на три дня подрядила Контора. Вчера ночью с поездов прибыли в полной боезагрузке два взвода СОБРа из Челябы и два из Казани. Утром все в автобусах двинули в город. Я увидел у командиров ориентировки на тебя. Они едут брать «Юбиль».

Серёга застыл у телефона с трубкой возле уха – в спортивных трусах, в расстёгнутой ковбойке. Да, власти не могли послать против него спецчасти из Батуева: везде служили «афганцы», как-то связанные с «Коминтерном», и «афганское братство» подняло бы их на мятеж. И тогда позвали чужаков.

– Почему решил, что на «Юбиль», а не на «Сцепу»? – спросил Серёга.

– «Сцепу» они уже потеряли, но ещё могут сломать «Коминтерн».

– Понял, Данилыч, – сказал Серёга. – Спасибо тебе.

– Спасибо говори Пешавару. Удачи, Лихолет, отбивайся.

Серёга понял, что вот оно, пришло: настал день сражения. Сегодня его попытаются сломать. Почему-то раньше Серёга полагал, что государство ударит по высоткам или по рынку, но Чубалов прав: главное в «Коминтерне» – не бизнесы «афганцев» и не их силовые акции, а он сам, Серёга Лихолетов.

Он стоял у телефона босой, в трусах и ковбойке, будто мрачная гордость окутывала его жаром, как от печи. Оказывается, он так умён, силён и значим, что ради него вызывают СОБР из других городов. Его будоражило желание скорее кинуться в схватку. Он считал справедливым, что весь «Коминтерн» вступит в сражение за него – ведь он столько сделал для «Коминтерна».

– Татьяна, быстро одевайся! – недовольно скомандовал Серёга.

Танюша даже испугалась, увидев, как изменился Лихолетов: забыл о ней, забыл обо всём, зажёгся изнутри каким-то своим страшным пламенем.

Серёга готовился к облаве и уже спрятал бумаги по финансам, высоткам и рынку, но эти бумаги – херня, если главный вопрос – командир «афганцев». Нужно спрятать учредительные документы на «Коминтерн», иначе исполком завладеет ими и объявит организацию «афганцев» несуществующей.

Серёга торопливо натягивал джинсы, а Танюша путалась в длинных колготках. Оба они походили на любовников, застигнутых врасплох.

– Сиди здесь, жди приказа! – бросил Серёга, защёлкивая ремень – это был модный «Рифле», воткнул ноги в кроссовки и выбежал с «мостика».

Он кинулся по коридору в курилку. Здесь в ободранных дерматиновых креслах сидели вразвалку и смотрели видак его охранники – Чича, Темур Рамзаев, Витька Басунов, Дудников. Опустившись на колено, Серёга распахнул дверки тумбы под телевизором и вытащил ручную сирену-ревун.

– Музыка, парни! – Серёга крутанул рукоять. – Танцуй, пока молодой!

Волна надсадного и басовитого воя, нарастая, заполнила курилку.

– Держи, Дудоня, крути шарманку! – Серёга сунул Дудникову ревун и ухмыльнулся. – Застава, в ружьё! Чича, Темурчик, Басунов, подымайте всех! Боёвки на позиции! Облава! Встречаем ОМОН по штурмовому расписанию!

Возбуждённый и весёлый Серёга побежал дальше, к кабинету Заубера.

Заубер, к изумлению Серёги, неторопливо поливал монстеру в бочке.

– Война, Сергей Васильевич? – просто спросил он. – Сирена, слышу.

– Война, Семён Исаевич, – охотно подтвердил Серёга.

– Успеть бы часы завести, – озабоченно пробормотал Заубер. – Неделю без меня тут всё проживёт… А хватит ли одной недели на войну-то?

– Не знаю, Семён Исаич. Откройте-ка мне сейф.

Заубер поставил графин на полированный стол, добыл откуда-то ключи и открыл для Серёги сейф. Серёга решительно зарылся в папки.

В глубине здания выли уже два ревуна. Слышны были беготня и ругань.

– Что будет, Сергей Васильевич? Побьют, уволят или срок дадут?

– Ну, кому как…

– Напишу инструкцию, как надо растения поливать и часы заводить…

Заубер присел на стул сбоку от стола, словно гость. Выразительное лицо Семёна Исаича, точно подкрашенное чернотой и сединой, вдруг осветилось неизбывным родовым смирением, печалью бесконечного еврейского опыта.

Серёга нашёл нужную папку и захлопнул сейф. Откуда-то издалека до кабинета донёсся мощный шум – шелестящий грохот, автомобильные гудки, вопли множества людей. Серёга понял, что начинается штурм «Юбиля».

По лужам площади перед Дворцом культуры разворачивались машины атакующих – зелёный армейский «КамАЗ» с кунгом, автозаки, патрульные «козелки», пожарный «ЗИЛ». Другой кунг, «Урал», подкатился по широким и плоским ступеням Дворца, помедлил – и тюкнул бампером в прозрачные двери. Листовые стёкла раскололись, отражая город в безумных изломах, и рухнули. Хищный грузовик, хрустя по блестящей щепе рубчатыми колёсами, опасливо въехал во Дворец и настороженно замер посреди мраморного фойе.

Фойе в «Юбиле» было сплошным пустым пространством на высоту трёх этажей – от пола до крыши. На Новый год здесь ставили большущую ёлку. Стеклянный фасад Дворца был одной стеной фойе, а два яруса балконов охватывали фойе дугами с трёх других сторон. Армейский кунг выглядел в мирном Дворце культуры как взбесившийся тигр в какой-нибудь библиотеке.

Из кунга-«Урала» выскакивали бойцы СОБРа в шарообразных шлемах, в брониках поверх камуфляжей, в берцах и с резиновыми дубинками в руках. В развороченный вход с площади вбегали собровцы из кунга-«КамАЗа».

– Отступай с танцплощадки! – скомандовал с балкона в мегафон Саня Завражный. Он был членом Штаба «Коминтерна» и замещал Егора Быченко, который после акции в «Чунге» снова загремел в больничку.

«Афганцы» отступили из фойе в качалку и на второй этаж. Из гардероба они вытащили ветвистые стальные вешалки и перегораживали ими проходы и лестничные марши. Бойцы СОБРа увязали в завалах из этих вешалок, как в буреломе. Выли ревуны, люди орали матом. «Афганцы» с балконов кидали на пол фойе взрывпакеты, которые громко лопались, как пуховые подушки.

«Урал» с кунгом просигналил и подался вбок, ближе к балкону. На крышу кунга по бортовой лесенке ловко карабкались шароголовые бойцы: с крыши можно было перепрыгнуть на балкон. Тогда сверху на кунг упали две бутылки с зажигательной смесью. Плеснуло огнём, и по крыше растеклись пылающие лужи. Собровцы сразу соскочили с борта фургона. «Коминтерн» сдал СОБРу фойе «Юбиля», но не пускал вглубь здания и на второй этаж.

Серёга должен был торопиться, чтобы успеть в драку.

Он распахнул в кабинете Заубера окно и выглянул наружу. Вслед за ним сквозняк выдул штору, которая заполоскалась над Серёгой, как флаг. Внизу, во внутреннем дворе «Юбиля», вокруг «барбухайки» и «трахомы» суетились водители и механики. Они ещё не поняли, что уже начался штурм Дворца.

– Немец! – крикнул Серёга. – Давай ко мне на «мостик»! Срочно!

В дверях кабинета Заубера Серёга помедлил.

– Если что, Семён Исаич, валите всё на меня, – напоследок сказал он.

– Хазак ве-эмац, – негромко ответил Семён Исаич по-еврейски.

Танюша встретила Серёгу уже одетая для улицы, но перепуганная.

– Почему там кричат и что-то ломают? – спросила она.

Больше всего она боялась войны. Война – значит, Серёжа уйдёт воевать, потому что ему тесно в обычной жизни. А шум напоминал начало войны.

– Всё там нормально, – торопливо отмахнулся Серёга и подёргал куртку на Тане. – Слушай, Татьяна, спрячь эту папку на себе, – он потряс папкой у Тани перед лицом. – Сохрани её! Никому ни за что про неё не говори!

Таня послушно принялась запихивать папку под свитер за пояс юбки.

– Я щас слиняю, – продолжал Серёга. – Пережду шухер, а потом вернусь и найду тебя. А ты сбереги мне эту папку, поняла? Это самое важное!

– А я? – жалко спросила Таня. Глаза у неё заблестели, губы кривились.

Она не могла поверить, что Серёга вдруг исчезает из её жизни – и это нисколько его не угнетает. У него – друзья и битвы. А ей что делать?..

– Только без соплей, ладно? – жёстко ответил Серёга. – Некогда!

Ему быстрее хотелось туда, где схватка, где самое интересное, а Таня уже мешала. Рядом с ней он всё время как бы что-то отдавал, а в бою – брал.

Постучав в дверь, на «мостик» вошёл Немец.

– Отведи Татьяну домой, – приказал Серёга. – Это пиздец как для дела.

И Таня всё-таки заплакала. Она поняла, что картонная папка, спрятанная у неё на животе, для Серёжи, Сергея Васильевича, дороже её самой.

– Приказ принят, Серёга, – спокойно кивнул Герман.

Серёга посмотрел на Немца – длинного, нескладного, словно состоящего из палок и шарниров, – и понял, что Немец всё сделает, как надо. Не спросит лишнего. Пойдёт до конца. Потребуется – сдохнет. Это друг. Настоящий солдат. Серёга вдруг порывисто обнял Немца и стукнул кулаком по спине.

Танюша ждала, пока эти злые мужчины попрощаются, и стирала с лица слёзы – не обиды даже, а детского ужаса перед чудовищным одиночеством: и обнимали сейчас тоже не её… Немец крепко взял Таню за руку и решительно повёл с «мостика», как родитель уводит ребёнка из гостей домой.

В коридоре звучал вой ревунов из фойе, но суматоха ориентировалась в противоположном от фойе направлении: из распахнутых настежь кабинетов «афганцы» тащили мебель к служебному подъезду. Герман понял, что парни баррикадируют лестницу. Он распихал парней на площадке, поймал плечом шкаф, который хотели скинуть вниз по маршу, и крикнул:

– Таня, беги на второй этаж!.. Мужики, пустите девчонку!..

Таня порскнула по ступенькам, и Герман, бросив шкаф, нагнал её в два прыжка – а за ним с треском и грохотом повалилась брошенная мебель.

На другой площадке Герман придержал парней со стеллажом:

– Дайте протиснуться, мужики! Девчонку Лихолета вывожу!..

На первом этаже, похоже, уже схлестнулись с СОБРом – там бушевал матерный рёв, громыхали мебельные завалы. СОБР рвался наверх, а Герман пробился вниз, на второй этаж, и выволок из толпы очумевшую Таню.

Все пути эвакуации были перекрыты. Герман соображал, что ему делать. Оставался ещё вариант – по тёплому переходу в правое крыло, а там можно покинуть «Юбиль» через кухню и кафе «Баграм», бывший «Топаз».

– За мной! – приказал Герман Танюше. – Не бойся!

Он кинулся вперёд по длинному коридору.

Справа оказался холл, из его окон был виден стеклянный мост тёплого перехода, и Герман успел заметить, что по этому мосту бегут шароголовые солдатики. Герман толкнул Таню в женский туалет и заскочил сам. Комната в белом кафеле, закрашенное окно, три кабинки, в трубах журчит вода…

– Тань, сними штаны и сядь сюда на унитаз, – сказал Герман, указывая на крайнюю кабинку. – Прости, но по-другому нас тогда примут.

Танюша так боялась, что у неё уже не было сил стесняться. Она задрала юбку, приспустила колготки и молча села на стульчак. Из-под свитера у неё выехала папка-скоросшиватель. Герман схватил эту папку, прижался к стене кабинки, плоско вытянулся и загородил себя открытой дверью.

В туалет влетели три собровца в камуфляже и касках и сразу как-то заполнили собой всё помещение. Они застыли перед кабинкой, в которой на унитазе сидела девчонка с голыми коленками. Бойцы тупо смотрели сквозь прозрачные забрала шлемов. Противостояние длилось три секунды, а потом собровцы без слов развернулись и гурьбой выкатились из туалета.

Герман ещё постоял за дверью кабинки, удостоверяясь, что опасность миновала. Он стискивал папку и понимал, что держит главную тайну Серёги. Не исключено, что саму его жизнь. А потом он откинул дверь и протянул папку Танюше, которая всё так же покорно сидела голым задом на унитазе.

– Это твоё, – сказал Герман. – Одевайся. Выбираемся дальше.

Они опрометью пронеслись через тёплый переход и нырнули в другой служебный подъезд, уже в правом крыле «Юбиля». Вроде, здесь было пусто. Они скатились на первый этаж, Герман ломанулся в кухонный блок кафе – и тут вдруг на него откуда-то набросились собровцы. Танюша завизжала.

«Баграм» был полон бойцов спецназа. На улице у витрины кафе стояли ещё два армейских кунга. В «Баграме» расположился майор Щебетовский: он командовал штурмом «Юбиля» с тыла. Во время встречи с Серёгой майор заметил, что «афганцы» таскаются в кафе через кухню, – вот и пригодилось.

А в фойе в это время шёл настоящий бой. Серёга с мегафоном бегал по балкону второго этажа: его уже почти никто не слышал, а кто слышал – те не выполняли приказов, но Серёга был уверен, что управляет событиями.

Окончательно разворотив весь вход, вслед за кунгом в «Юбиль» заехала пожарная машина – красно-белый ЗИЛ-130 с двойной кабиной и с какими-то трубами на крыше: из-за них автоцистерна напоминала реактивный миномёт. Пожарные в грубых робах быстро размотали брезентовые рукава и струями воды смыли пламя с горящего кунга. Собровцы перехватили брандспойты и ударили струями по завалам на лестницах и по «афганцам» на балконах. Спецмашин с лафетными водомётами в мирном городе Батуеве не имелось, но и пожарка, врубив сирену, была мощным оружием городского боя.

– Дымовухами их!.. – орал с балкона Серёга.

«Афганцы» кинули вниз несколько дымовых шашек. Бурлящий бурый дым замутил весь объём фойе. В ответ собровцы боевыми выстрелами разбили несколько стеклопанелей фасада, чтобы мглу вытягивало наружу.

Подцепив за трос, собровцы грузовиком дёрнули завал из вешалок на правом лестничном марше. Завал с лязгом разъехался, освобождая подъём на второй этаж. «Афганцы» бесновались на своих балконах, как бандерлоги.

– Тащите кресла из кинозала! – в упоении орал Серёга.

«Афганцы» выломали двери кинозала и поволокли наружу кресельные секции на железных рамах – они пистолетно хлопали фанерными сиденьями. «Афганцы» кидали эти секции на лестницу, нагромождая новые баррикады.

Собровцы подметали балкон длинными водяными залпами, сбивали тех, кто подтаскивал кресла: обороняющихся роняло и уносило, вращая плашмя по мраморному полу, как на ледовом стадионе. Катились мусорные урны, в ручьях по мрамору плыли стенды Дворца культуры – «Ребятам о зверятах», «Наши чемпионы», «Хочу всё знать!». С балкона собру на шлемы и на крыши машин лились вода и пена вместе со всяким мусором.

Струи брандспойтов ударяли в косые плоскости кресельных завалов и разъезжались веерами, но и баррикада на лестнице в пузырящихся потоках шевелилась и сплывала вниз по ступеням, грузно разваливаясь на части.

Сражение зацепило зимний сад Дворца, и сад погибал. В перекошенных клетках истошно верещали птички. Прощально взмахивая остролистыми гривами, пальмы трагично падали на решётки оград, как при землетрясении. Фойе превратилось в непролазные дождевые джунгли, сотрясаемые воем сирен и матерными воплями, где дым перемешался с метелью из разноцветных попугайчиков. Собровцы с дубинками бежали вверх по маршам лестниц, на балконах сшибались с «афганцами» – а дальше валили и пинали друг друга.

В толпе осатанелых людей мелькали окровавленные лица. Жека Беглов корчился со сломанной рукой. Расковалова уминали сразу трое собровцев, и Вован натужно рычал, ворочая всю толпу. Готыняна приковали к перилам: он исступлённо бился в наручниках, как припадочный. Рафик Исраиделов прокрутил противнику маваши-гери – удар ногой в ухо, и бойца швырнуло в стену. Демьян Гуртьев, парализованный ниже пояса, на своей инвалидной коляске покатился по ступеням на собровцев, размахивая какой-то палкой; он орал и рыдал в истерике – и собровцы, бездушные в спецзащите, как марсиане, в падении поймали Демьяна на руки и бережно отнесли в сторону.

А Серёга Лихолетов посреди боя просто сидел на стуле, закинув ногу на ногу, и курил, щерясь в наглой улыбке. Его не терзала тоска обречённости. Герой должен пройти через испытание поражением – вот Серёга и проходил.

Стул Серёги стоял под огромным панно с крейсером «Аврора». Крейсер громоздился над Серёгой всеми своими башнями и трубами, словно защищал Серёгу в бедламе разгрома. Лихолетов понимал, что СОБР всё равно сломает его оборону и повяжет его парней, но проигрывать следовало правильно.

К Серёге пробрался Витька Басунов. Он не ввязывался в общую драку.

– Сергей, ещё есть возможность уйти через качалку, – сказал он.

– Спокойно, Виктор, – надменно ответил Серёга. – Не надо суетиться.

– Не суетиться, – вдумчиво повторил для себя Басунов.

Собровцев вдруг стало вдвое больше: они посыпались с третьего этажа, начали вылетать из кинозала. Это в тыл «афганцам» ударили те, кого майор Щебетовский завёл во Дворец через кафе «Баграм». Свежие спецназовцы, не замордованные штурмом лестниц и баррикад, валили парней «Коминтерна» всех подряд направо и налево. Четверо бойцов бросились к Серёге, который сидел у всех на виду. Серёга ослепительно улыбнулся – и тотчас его снесло со стула сокрушительным ударом дубинки по скуле, а потом кованый носок берца сломал ему сразу три ребра, чтобы не захотелось вставать.

Через минуту майор Щебетовский узнал, что Лихолетов задержан.

Щебетовский отключил рацию и посмотрел на Германа и Таню. Теперь можно было разобраться и с этими. Майор знал их по разработкам оперов. Куделина – дочь тренера из «Юбиля», малолетняя сожительница Лихолетова, дура. Неволин – водитель автобуса «Коминтерна», приятель Лихолетова и сослуживец по Афгану, обычный – как все. Короче, эти двое – никто и ничто.

Они сидели в углу кафе, заполненного бойцами СОБРа. Герман боялся, что его упакуют и он не доведёт Таню до дома: ему казалось, что Таня очень уязвима. Герману было больно за неё; здесь, среди вооружённых мужчин, Таня виделась ему зайчонком среди волков – любой клацнет зубами, и всё.

– Лихолетов арестован, – сообщил Щебетовский Герману и Тане.

– Арестован? – тихо переспросила Таня.

Майор устало присел возле Тани. Он обезглавил «Коминтерн», он решил проблему «афганцев», а потому ощущал себя стратегом, мудрым политиком, великодушным человеком, понимающим чужую слабость. Эти двое не были нужны майору, а снисхождение к ним приносило ещё и моральную победу.

– А вы свободны, молодые люди, – сказал Щебетовский.

– Свободны? – переспросил теперь уже Герман.

– Вам, девушка, я советую прервать отношения с Лихолетовым хотя бы до совершеннолетия, – майору сейчас хотелось быть назидательным. – А вы, Неволин, при встрече передайте Лихолетову, что он должен быть благодарен мне за то, что я забрал его как солдата, а не за растление малолетней.

Щебетовский не удержался от форса: пояснил Неволину, что всё равно одолел бы Лихолетова, так пусть ценят, что это сделано не подло. Но Герман в тот момент думал не про Серёгу, а про Танюшу, которая лишилась Серёги.

Они вышли из «Баграма», щурясь, и торопливо пошагали прочь, а потом Герман вдруг взял Таню за руку, и они вообще побежали. «Юбиль» оставался позади – громадный, громоздкий, окружённый людьми и машинами. Люди галдели и суетились, машины улюлюкали спецсигналами. Многие окна в «Юбиле» были разбиты, из пробоин в стеклянном фасаде курился дым.

А вокруг был город Батуев с его типовыми пятиэтажками и апрельскими тополями. Провода, трамваи, светофоры, легковушки, ларьки и пешеходы. Небо синело высоковольтным электричеством. От недавней зимы оставалось много воды – лужи горели чистыми цветами оголённого спектра. В ручьях растекались отражения окон, карнизов, крыш и облаков, улицы зеркально опрокидывались сами в себя, стены и углы домов улетали в небо, а это небо, трепеща, плыло по тротуарам и водоворотами падало в колодцы ливнёвки.

Герман и Таня бежали по лужам, расплёскивая город, и Таня просто радовалась, что вырвалась из страшной облавы, а Немец впервые с приезда в Батуев осознавал, какое это огромное и почти недостижимое счастье – жить лишь своей маленькой жизнью, недоступной никому, кроме своей женщины.

* * *

Танюша любила Германа, но не ощущала, что её любовь – с оттенком «лучше так, чем никак». Герман всегда был номером вторым: он замещал собою то, что Танюше не дал и не мог дать Серёга. Но Герман не был хуже Лихолетова, просто с Серёгой Таня встретилась ещё девочкой-невестой, у которой всё впереди, а с Германом – уже Вечной Невестой, которая никогда не станет женой. И об этой своей беде она думала больше, чем о Германе.

В пятницу 14 ноября 2008 года Тане не дали доработать до конца смены. В «Гантелю» – в салон «Элегант» – нагрянул милицейский наряд, и опер попросил Куделину срочно поехать с ним, а её недокрашенную и недовольную клиентку с извинениями перепоручили другому мастеру.

Танюшу привезли в горотдел милиции, и здесь, в казённых коридорах, её опять опахнуло холодной тяжестью тех давних свиданий с Серёгой, когда он сидел в СИЗО. Но теперь следователь – капитан Дибич – был приятным и обходительным мужчиной, примерно ровесником. Таня поверила его умным, пушистым глазам и не-милицейской миловидности. Такой человек не будет мучить, не убьёт её чудовищным известием… А капитан допытывался про Германа: о чём говорил в последнее дни, с кем встречался, какие имел планы.

– Он жив? – замирая, спросила Танюша.

– Кто? – весело испугался Дибич. – Неволин? Разумеется, жив!

Таня едва не заплакала от неимоверного облегчения. Жив! Это главное! А остальное как-нибудь наладится. Дибич подал Танюше салфетку.

…Да ничего такого Герман не рассказывал, никаких особенных встреч у него вроде не было… Впрочем, она ведь не следила… Какие изменения у них произошли? Тоже никаких. Всё – житейское, обыденное… Да, год назад Гера ездил в Индию к своему армейскому другу. Загорел там в декабре. Ну и что?.. Да, они продали старую дачу в деревне Ненастье. Но при чём тут это?..

Однако про дачу Дибич выспрашивал очень подробно.

За сколько продали? За семьсот тысяч. Почему вдруг затеяли продажу? Потому что по кооперативу «Ненастье» давно летал панический слух, что деревню будут сносить ради какого-то строительства; Герману позвонил покупатель – и Герман с Таней решили избавляться от дачи, пока не поздно и покупатель даёт хорошие деньги. Когда был звонок от покупателя? Ещё перед поездкой Геры в Индию. После Нового года начали оформлять бумаги, потом пришёл нотариус. Деньги покупатель выплачивал в рассрочку и закончил платежи в августе. Но во всём этом нет никакого преступления!

Однако Дибич продолжал дознание. Как профессионал, он почуял – тут что-то спрятано… Связан ли покупатель с Неволиным или с Куделиными? Нет! – даже слишком пылко заявила Танюша. Снос деревни – правда или вымысел? Этого никто не знает, не только Герман. Где хранятся деньги, полученные за дачу? На сбербанковской карте Танюши. На какие нужды Герман предлагал их потратить? Ни на какие. Дача принадлежит Яр-Санычу, и деньги – тоже Яр-Саныча. Но Гера… Но Гера их уже потратил.

Дибич, торжествуя, напрягся в предвкушении. Вот она – ниточка.

Таня рассказала, что Герман попросил её пока доверить эти деньги ему. Он их вложит в какое-то дело, а к концу года обязательно вернёт Яр-Санычу всё до копейки; есть шанс, что он сумеет немного заработать и для них самих. В какое дело Герман хочет вложить деньги, Танюша не спросила. Ей было всё равно. Она верила Герману безоговорочно. Они вместе уже столько лет, и Герман ни разу её не обидел. И Таня просто отдала ему свою карточку.

– Всё ясно! На эти ваши деньги он и раскрутился, Татьяна Ярославна, – удовлетворённо сказал Дибич. – Такое дело без подготовки не осуществить.

– А какое дело? – наконец, замирая, спросила Танюша у Дибича.

– Герман Неволин ограбил спецфургон с выручкой Шпального рынка, – сообщил Дибич и сделал печально-задумчивое лицо. – Взял огромный куш. Наверняка он подготовил себе пути отхода и обеспечил легализацию после операции. Видимо, он оплатил себе новую личность и новую безопасную жизнь. На это и ушли деньги с продажи вашей дачи. Он и вас тоже обокрал, Татьяна Ярославна. Вы доверились преступнику. Простите, что огорчаю.

Из горотдела Танюшу привезли в общагу. Оперативники провели обыск. Никто при этом не злобствовал и не зверствовал. Все понимали, что ничего особенного в комнатушке шофёра и парикмахерши не найти; улики, которые прольют свет на загадочное преступление, – из детективов. Оперативники старались действовать аккуратно, вещи перекладывали осторожно, ничего не мяли, не рвали и не кидали на пол. Понятые – парни из соседних комнат – курили и посмеивались. Девчонки по очереди утешали Танюшу.

Опера доделали своё дело уже поздно вечером; они сунули Танюше и понятым на подпись протоколы обыска, извинились и ушли. Зоя Татаренко, приятельница Танюши, заперла разорённую комнату и увела Таню ночевать к себе – муж у Зойки сегодня работал во вторую смену. Она налила Танюше стакан портвейна, и Танюша сразу опьянела, легла на чужую койку и уснула.

В субботу Танюша не пошла в свой салон. Она закрылась у себя в комнате и наводила порядок после обыска. Она собирала в стопку рубашки Германа, развешивала на плечиках его брюки и пиджак, укладывала в ящик его носки, трусы, майки, и вдруг не выдержала, зарылась лицом в эти вещи и зарыдала, запихивая бельё себе в рот. Пустота на месте Германа, чудовищное зияние выворачивали ей душу. Ей казалось, что Германа казнили, посадили в тюрьму на всю жизнь, угнали на войну погибать.

Он же был самым-самым лучшим человеком, первым и последним её мужчиной, единственным на всю жизнь, её любовью, верой, спасением, светом в окошке. Он такой смешной, такой наивный, нелепый, неуклюжий, добрый! Он же сделал это ради неё! Ну зачем он так поступил?! Зачем?! Как исправить эту его глупость? Как выпросить прощения у милиционеров, у охранников, у хозяина тех денег?.. Он никого не хотел унизить или обидеть, он хотел как-то помочь ей, своей Пуговке, но придумал неправильно! За это нельзя убивать, нельзя сажать в тюрьму на долгие-долгие годы, пожалуйста, простите его, отпустите, позвольте ему всё вернуть, не отнимайте его у неё, у неё же и так ничего больше нет, пожалуйста, пощадите её, пощадите…

А потом, настрадавшись, она уже ненавидела Германа. Он сделал это ради неё? Ну конечно, ага! Он про неё и не думал, он не сказал ей ни слова, он её обманул, предал, обрёк на такую муку! Он продал дачу её отца, и ведь она сама помогала усыпить бдительность Яр-Саныча! Она Герману просто надоела; он содрал с неё всё, что смог, и сбежал! Он не женат, у него куча денег, нафига ему бесплодная баба с чокнутым папашей, какая-то жалкая парикмахерша, у которой никогда ничего не будет, даже детей, а у него вся жизнь впереди! Он же мужик, солдат, ему нужна блядина, водка, шашлыки! Он был на войне, у него нет тормозов, подумаешь – раздавить какую-то мышь, шагнёт, наступит и не поморщится, они же звери, сволочи, эгоисты…