Текст книги "Ненастье"

В эту ночь Серёга был в своей квартире с Алевтинкой, а не с Танюшей в «Юбиле». Серёга спустился во двор, похлопал Жорку по плечу и поднялся в «блиндаж». Вместе с Немцем они смотрели, как догорает автомобиль.

– Что-то тут не то, – задумчиво сказал Серёга. – Не исполком же пугает баб и взрывает тачки. А кто нас выживает? По теории, Лямичев должен был дать указание Свиягину, но полкан не полезет в драку… Или он сам не полез, но спустил на нас бандосов? Того же Бобона, например… А, Немец?

Герман разглядывал огромный костёр посреди тёмного осеннего двора. Огонь отражался в лужах и в окнах до пятого этажа. Красные отсветы шевелились на лицах Германа и Серёги, на белом потолке кухни. Герман вспоминал, как там, в Афгане, его «Урал» горел на дороге на Ат-Гирхон. И потом они сидели в глыбах возле моста – он, Серёга, Дуська, Шамс… Тогда все они тоже были словно бы колдовством прикованы к своему укрытию, как сейчас к этим вот домам «на Сцепе». Выберешься наружу – убьют.

– Если это бандосы по заказу Свиягина, то скоро начнут наших бить, – сказал Серёга. – С бабами им было безопасно, да не вышло. Придётся с нами.

Избивать «афганцев» начали, когда уже выпал снег. Первым досталось Володе Канунникову. С него на остановке сорвали шапку, он побежал за грабителем – и выскочил прямо на поджидающую компанию. Ему сломали челюсть и руку, отодрали рукав пальто, но и сам он рассадил пару морд.

«Афганцев» выцепляли поодиночке, били битами и кастетами, упавших пинали. До серьёзных увечий и больниц дело доходило редко, но это лишь благодаря зиме и толстой одежде. «Коминтерн» закупил и раздал баллончики с перцовым газом, но они помогали мало: на холоде аэрозоль превращался в ледяную пыльцу, да и несолидно было парням вместо хука в скулу пшикать по врагам из флакона. Парни носили в рукавах обрезки арматуры.

Выбора у них не было, жить по-другому не получалось. На краю города Батуева стояла в осаде гражданская крепость – две жилые высотки, грубо обмотанные колючей проволокой. Жильцы этих домов ездили на работу, у кого она была, водили детишек в садики, ходили в магазины, катались на лыжах, наряжали новогодние ёлки, сидели друг у друга в гостях, но в любой момент недавние солдаты готовы были мобилизоваться для обороны.

В конце января в «блиндаж» ввалился Быченко. Огромный, в дутом пуховике, он впёрся на кухню как ледокол, обрушив в прихожей одежду с вешалки, и тяжело сел на табуретку возле окна. Лицо у него было марлевое.

– Лещ, вызови мне «скорую», – велел Егор Митьке Лещёву.

Он расстегнул пуховик, и все увидели, что бок у него залит кровью.

– Немец, водка есть? – спросил Егор у Германа. – Налей-ка стопарик.

Егор взял стопку окровавленными пальцами и спокойно выпил.

– Подождите за дверью, пацаны, – приказал он Лещёву и Расковалову, которые толкались в кухне. – Немец, слушай, – Егор поманил Германа к себе поближе. – Передай Лихолету: пусть он выяснит, будут ли у Бобона в «Чунге» сегодня двухсотый и два с ножевыми. Лихолет поймёт.

Герман тоже понял. На Быченку напали отморозки. Двоих Егор ранил, одного уложил. Если это были торпеды Бобона, значит, за нападениями стоял Свиягин, потому что у самого Бобона к «Коминтерну» предъяв не имелось.

Бычегор выпил вторую рюмку, твёрдо поставил её на стол и расползся как тесто, теряя сознание. Герман еле успел подхватить его, чтобы не упал.

«Скорая» увезла Егора, в больнице его зашили, и хирург сообщил, что Быченке лежать три недели. Без командира «афганского» спецназа живущим «на Сцепе» стало совсем тревожно. Вряд ли сильного и опасного Бычегора подрезали случайно – скорее, его подловили, чтобы ослабить оборону домов.

Вьюги несли снежные тучи мимо заиндевелых окон, наметали сугробы в лоджиях и в детских песочницах. Короткие яично-жёлтые дни казались паузой на перезарядку оружия. По ночам с верхних этажей высоток жильцы рассматривали тёмный и отчуждённый город с реденькими и медленными ручьями из автомобильных огней. Уличное освещение не работало, витрины были погашены, чтобы не привлекать ворьё, горели только зарешеченные амбразуры киосков. Заметённые тротуары превратились в тропы, люди ходили с ручными фонариками. Над окоченевшими кварталами судорожно дрожали созвездия – то ли ещё в героиновом кайфе, а то ли уже в ломках.

Герман передал Серёге слова Егора. Лихолетов взял за горло Гайдаржи, который имел с Бобоном какие-то запутанные отношения по бизнесу.

– Про Бобона я не знаю нихера! – изворачивался Гайдаржи. – Да, есть у меня с ним завязки, но я за него не отвечаю! И против своих я не пойду!

– Смотри, свиноматка. Надо соображать, с кем можно делать бизнес, а с кем нельзя. Если чего-то ещё не понятно, узнаешь у травматолога.

– Серый, я не могу соскочить на полпути! – убеждал Каиржан. – Мы же забились, меня вальнут! Доведу до конца – и разбегусь с Бобоном, не базар!

– Будь бздителен, Каиржан, – издевательски предупредил Серёга.

Его «афганское братство» работало повсеместно: Серёга узнал всё и без помощи Гайдаржи. Один из быков Бобона когда-то служил в Шинданде и сейчас иногда мог взорвать косяк с однополчанами из «Коминтерна»; он-то и рассказал, что на Затяге – на кладбище за тяговой подстанцией Батуева – Бобон похоронил двух парней. Значит, осаду высоток вели упыри Бобона.

Но Серёга не успел отплатить за Егора: бандюки нанесли новый удар.

Февральской ночью «блиндаж» был поднят по тревоге телефонным звонком: возле одной из высоток бабахали выстрелы. Парни торопливо одевались; Герман достал из-под дивана автомат, выданный Серёгой.

В сугробе возле дома лежал человек. Перед ним, рыдая, метался пьяный и окровавленный Андрюха Чабанов. Он никого не подпускал к лежащему.

– Не подходите! – надрывался он, отталкивая парней. – Тут граната!..

Убитый был в голубой куртке, которую Герман уже где-то на ком-то видел. Из сугробов вокруг трупа торчали бутылки дешёвого портвейна.

Чабанова схватили за руки, дали затрещину, вытерли морду снегом.

– Мы к таксистам за бухлом гоняли, обратно идём, а там эти стоят… – говорил Чабанов. – Мне в ухо – я с копыт, а он драться начал, он же псих…

– Кто он-то? – спросили у Чабанова, но Чабанов не слышал.

– Он к дому чесанул, а они ему сзади в ляжку шмальнули, он и упал на четверты… Они подбежали, схватили его, а он задёргался, визжит: «С собой заберу, суки!» – сам чеку дёрнул и хуяк гранату себе под ноги!.. А она-то не взорвалась! А они обозлились и в него из трёх стволов…

– Да кто там? – нетерпеливо спросил Герман у Птухина, который через сугроб подобрался к убитому и перевернул его с живота на бок.

– Гудыня, – мрачно сказал Птухин.

– С ним граната! – закричал Чабанов.

– Да вижу её, – с досадой ответил Птухин. – Эргэдэшка учебная.

Учебные гранаты были у многих – так, пугать, понтоваться.

– Может, живой он ещё? – неуверенно спросили у Птухина.

– Нихера, – приглядываясь, ответил Птуха. – В башке дыра.

Гудыню хоронили через два дня. Привели в порядок, положили в гроб, обитый красной тканью. Гроб стоял во дворе на двух табуретках. Высотки поднимались над маленьким и неподвижным Гудыней, будто скалы. С неба сеялся мелкий снежок. Девчонки вышли в чёрных платках, плакали. Парни сняли шапки. Гудыня лежал очень важный, в солидном костюме, совсем не похожий на себя: физиономия его, всегда какая-то разболтанная, теперь была строгая, к тому же бледная, а не багровая с похмела, как обычно.

Почему-то нечего было сказать над покойным. Все его знали вдоль и поперёк – алкаш, балбес, шут гороховый… И вдруг такой серьёзный поворот. И вообще: парни из Афгана видали смерть – но не такую. Смерть была там, где горы, жара и глинобитные кишлаки, а не высотки, троллейбусы и сугробы. Здесь – родина, здесь жёны и дети, здесь не должно быть гибели.

Серёга стоял возле Гудыни очень задумчивый.

– А граната у него была не учебная, – прошептал он Герману. – Гудыне её продал Мопед, и продал по цене настоящей боевой гранаты, хотя это муляж с песком. Но Гудыня-то не знал, что бомба – фуфло.

– Он хотел рвануть себя вместе с бандитами? – удивился Герман.

– Он и рванул, – кивнул Серёга.

Такое бывало в Афгане – подрывали себя с душманами. За подвиг это не считалось. На гражданке никто не верит, что умрёт, а в Афгане осознание смерти было очень конкретным. Хочешь ты умирать или нет – неважно, главное – на пороге смерти не было сомнения, что настал конец. И тогда погибали назло врагам, надежда спастись не мешала. Решение о самоподрыве принималось как приём в борьбе, автоматически, без душевного подъёма.

А Гудыню, наверное, никто не собирался убивать. Хотели припугнуть, однако Гудыня был пьяный, легко впадал в истерику и не контролировал свои реакции, выработанные ещё в Афгане. И у бандитов сдали нервы.

Серёга смотрел на Гудыню, на хмурых парней, на девчонок, на высотки, и чувствовал не скорбь, а мрачное удовлетворение. Если случаются такие вещи, как с Гудыней, значит, всё по-настоящему, всё очень серьёзно. Гудыню Серёга не жалел: он пустышка. Но если убили такого безвредного обормота, значит, угрожают всем. А в Афгане на угрозу парни привыкли отвечать мгновенным ударом на поражение. Это тоже было в них вбито как рефлекс.

Акцию возмездия провели через два дня после похорон. Серёга не посоветовался со Штабом, спланировал всё сам, а возглавил контратаку Егор Быченко: он мстил не за Гудыню, а за своё ножевое. Егор обмотался бинтами и убежал из больнички. Под его командованием оказалось четырнадцать боёвок – боевых групп численностью в пять – восемь человек. Добровольцы.

– Берём обезбольные биты и объясним товарищам через печень, что нельзя путать блядство с политикой, – сказал Серёга добровольцам.

Они гнали по неразметённым улицам Батуева всем напоказ: «трахома» и «барбухайка», несколько «буханок»-уазов и где-то добытая «шишига»-кунг. Форсируя движки, завывая сигналами, они летели на смертельной для города скорости под красные огни светофоров. На остановках люди шарахались прочь от края дороги, и их окатывало снеговой волной из-под колёс. Город уже знал: если кто-то мчится с сиренами, то всем остальным надо тормозить и вылезать на тротуары, иначе сметут. И неважно, менты это жарят или спасатели, бандиты или «афганцы», – не стой на пути сорвавшейся лавины.

Герман сидел за рулём «барбухайки» и чувствовал себя лётчиком на боевых виражах: надо суметь вывести машину из поворота, не соскользнуть по ледяному асфальту, не уронить автобус набок. Парни болтались в салоне как обезьяны: вцепились в поручни под потолком и на спинках кресел, при этом кто-то курил, и все дружно орали матом, ссыпаясь в кучу при манёврах. Обезьянья сумятица словно бы освобождала их от приличий и запретов, и освобождение радовало. А Серёга стоял за плечом Немца, держась на распор, точно парашютист, и смотрел в лобовое окно. Он был воодушевлён тем, что за ним – его солдаты, готовые к бою, и скоро они добудут ещё одну победу.

– Припаркуй у главного входа в «Чунгу»! – приказал Серёга.

Город в лобовом окне колыхался, как на волнах; панельные «хрущёвки» вспыхивали заиндевелыми окнами; обмёрзшие липы и тополя рассеивали белую пыль, будто встряхивали полными снега ветвями; натянутые холодом провода мелькали над улицей словно прострелы. А потом город накренился так, что ребристые башни высоток полегли друг на друга, – это «барбухайка» свернула во двор к широкому крыльцу «Чунги» под бетонным козырьком.

«Чунгой» называли районный бассейн «Чунга-Чанга», двухэтажное здание с фасадом из зелёной стеклянной плитки. Бассейн прибрала к рукам группировка Бобона, и детишки сюда теперь уже не ходили. В «Чунге» расположились офисы бобоновских фирм, гимнастический зал превратился в качалку, бассейн стал дополнением к саунам с поблядушками, детское кафе «Чудо-остров» переделали в кабак «Ливерпуль» с дискотекой и казино.

Бизнес на казино и кабаках бобоновцы делили со спортсменами – другой группировкой Батуева, а вместе с хачами держали городскую проституцию и наркоторговлю. С «Коминтерном» Бобон бодался в первую очередь за рынок цветных металлов, потому что «афганцы» контролировали биржу, а вообще бобоновские (то есть уголовники) занимались крышеванием на своей «земле», палёным бухлом, автоугонами и прочим криминалом.

Герман прижал «барбухайку» к главному крыльцу. «Трахома» укатила за угол к подъезду хоздвора, «шишига» блокировала двери кабака, «буханки» перекрыли служебные выходы из бассейна и пристроенной бойлерной. Егор и Серёга организовали быстрое и плотное окружение «Чунги».

Парни выскочили из машин и с разных сторон бросились к «Чунге». Дублёнки и полушубки, пуховики и бушлаты «афганцы» сбросили, а в руках держали биты, самодельные дубинки и арматурины. Штурмом с главного входа руководил Серёга, штурмом с хоздвора – Быченко. Железные двери поддели фомками: гнули косяки, вырывали из скважин ригели замков или целиком сдёргивали полотна с петель. Бобоновцы не успели занять оборону.

Герман тоже прихватил увесистую дубинку, изготовленную из рукоятки хоккейной клюшки и обмотанную липкой хлопчатобумажной изолентой. Вообще-то водители должны были сидеть в кабинах, чтобы в любой момент «афганцы» могли эвакуироваться, но вместо Германа согласился остаться Ваня Ксенжик, и Герман с толпой ломанулся в «Чунгу». Ему хотелось быть вместе со всеми, хотелось влиться в общее дело: соучастие давало прекрасное ощущение правоты и осмысленности жизни.

Серёга забежал в здание вслед за боёвками. В «Чунге» повсюду орали, в глубине помещений что-то громыхало и трещало. «Афганцы» прорывались по лестницам и коридорам плотной массой; Серёга увидел сзади затылки, плечи, спины, локти несущихся табунами парней. Они вышибали двери, валили и рушили мебель, били всех встречных. Осатаневший Джон Борисов в туалете дубинкой молотил по раковинам умывальников.

Бобоновцы пытались сопротивляться, некоторые бросались в драку, где-то в закоулках здания несколько раз бабахнули из пистолета, но бандитов гасили технично: выносили челюсти, дубинками дробили ключицы и рёбра. Бандосы быстро прекратили борьбу и падали на пол, прикрывая головы руками. Им застёгивали наручники, поднимали их пинками и в тычки гнали вперёд. Бобоновцы не понимали, что происходит и к чему их принуждают.

Серёга шёл по коридорам «Чунги», наступая на разбросанные бумаги, перешагивал через раздавленные стулья. Под его берцами хрустели обломки и стекло. Серёга заглядывал в помещения и видел дикий разгром – шкафы без дверок и ящиков, столы с вывихнутыми ножками, сорванные шторы, расколотые телевизоры. Парни-«афганцы» волочили мимо Серёги пленённых подручных Бобона с расхлёстанными в кровь мордами и загнутыми руками, волочили всякую мебельную рухлядь. Лихолетов видел, что творили его солдаты, и его распирало жутким вдохновением. Он чувствовал себя богом-громовержцем. Он одновременно повелевал своими бойцами и воплощался в них, в каждом их жесте и вдохе. В командовании Серёга обретал могучее родство с другими людьми: ему нравились его солдаты, все были до́роги, он всё хотел знать про каждого и за любого был готов на жертву.

К Серёге подрулил Басунов. Он похлопывал себя по бедру ментовской резиновой дубинкой. Ему досталось – скула заплывала сплошной гематомой.

– Что, сильно заехали, Виктор? – озабоченно спросил Серёга.

– Не обращай внимания, – сказал Басунов, хотя специально отыскал Лихолетова в разгромленной «Чунге», чтобы командир увидел его травму. – Послушай, Сергей, там в сауне нашли двух следаков с угловки, с девками парились. Понятно, они на подсосе у Бобона. Что с ними делать прикажешь?

– В корыто, ко всем в кучу, – торжествующе ухмыльнулся Серёга.

– А блядей, может, это, фс-фс? – Басунов потыкал дубинкой в ладонь.

Серёге не хотелось разбавлять торжество мыслями о шалавах.

– Не надо ничего с ними делать, – ответил он с лёгким раздражением.

– Ничего, – вдумчиво повторил Басунов.

Он прошёл через холл, где на диване бинтовали сломанную руку Кнырю – Толяну Коныреву, корешу Бобона, прошёл через спортзал, где победители отдирали от стен и от пола закреплённые конструкции тренажёров, и через раздевалку с грудой поваленных шкафчиков-секций. В сумрачной и жаркой сауне на горячих плитках пола сидели три проститутки и два мужика – оба обмотанные простынями и в наручниках. Три охранника-«афганца» пили пиво пленных. Конечно, парней интересовали не менты, а голые девки.

– Я чёрненькую деру, – предупредил Басунова один из «афганцев».

Чёрненькой была Анжелка Граховская, сокурсница Танюши Куделиной и подружка Нельки Нырковой – той девочки, которая в учаге травила Таню. Анжелка могла бы закричать, что ездила с Лихолетовым на шашлыки – пусть её не трогают, но она уже усвоила: дают – бери, а бьют – терпи. Сейчас, похоже, придётся терпеть. Девчонки-проститутки молчали, зажимаясь, чтобы ничего не было видно, и отодвигались от парней подальше. Они понимали: скорее всего, их изнасилуют. Басунов шагнул к проституткам, наклонился, схватил Анжелку и другую девчонку за волосы и задрал лицами вверх.

– Вот ведь с-сучки, – сказал он. – По мордам видно, какие с-сучки.

– Брюнетка моя, – повторил «афганец».

В лицах проституток Басунову хотелось найти свидетельство подлости. Этих сучек, конечно, можно было и оттрахать, но вообще с девками проблем не имелось: для страшных «афганцев» сутенёры порой привозили шлюх даже бесплатно, лишь бы их самих не покалечили. Басунову хотелось не трахнуть, а покарать, упиваясь властью. Чтобы выглядеть сразу и сильным, и правым.

– Сергей приказал ничего с блядями не делать, – мрачно сообщил своим парням Басунов. – Приказал бросить в корыто, ко всем в кучу.

Проституток и ментов подняли на ноги и выпихнули из сауны в холл, через толпу «афганцев» стали толкать к проходу в бассейн. Парни довольно гоготали, разглядывая девок, пропускали их неохотно, шлёпали по задам. А проститутки, как и Анжелка, были обычными пэтэушницами из окрестных учаг – дурёхами, которые понадеялись подзаработать без напряга. Это же так легко – втроём сходить в сауну с двумя весёлыми мужиками и потом взять деньги за удовольствие. Всего каких-то пять лет назад родители водили этих девчонок в ту же «Чунга-Чангу» на секцию плаванья, и теперь девки ревели – кто от ужаса, кто от позора. Они прикрывали руками груди и лобки, приседая на ходу, и корчились. Басунов конвоировал их и наслаждался презрением.

Бассейн «Чунги» был превращён в нечто вроде ямы с отбросами. Сюда «афганцы» накидали мебель, на кафельном дне лежали письменные столы и даже унитаз. На поверхности плавали стулья, тряпки, какие-то доски, листы бумаги, разный мусор. По грудь в химически голубой воде прямо в одежде стояли побитые, помятые бандюки Бобона. К ним столкнули и ментов в простынях, и голых проституток. Всё это выглядело нелепо и нереально. Над озлобленной толпой в бирюзовом бассейне на стене блестела мозаика: танцуют кудрявые детишки-папуасы, рыжий жирафёнок и носатый попугай. «Афганцы» толпились под мозаикой, курили и ржали, рассматривая врагов. Саня Чичеванов, Чича, расстегнул штаны и начал мочиться в бассейн.

Серёга, руки в карманах, вышел под невысокую вышку для прыжков.

– А чё, Бобон где? – спросил он.

– Бобону повезло, – ответил Егор Быченко. Он сидел на мраморной скамье у стены, у него разошёлся и закровоточил шов от ножевого ранения. – Бобон сегодня сюда не явился. Или бы тоже в лохань его макнули.

– Короче, команда Кусто, – негромко обратился Серёга к тем, кто стоял в бассейне. – Передайте Бобону, что «Коминтерн» не хочет войны, но по второй ходке будем из вас воспитывать ихтиандров. Учитесь жопой дышать.

Разгромом «Чунги» завершились конфликты с бандюками, которых на «Коминтерн» натравили менты. В общем, «Коминтерн» выдержал всё: и психологическое давление, и общественное осуждение, и бандитский наезд. Но лишь потом Серёга понял, что его акция устрашения не оставила властям никакого иного способа воздействия на «афганцев», кроме откровенной агрессии. А что ещё власть могла сделать с этими дерзкими солдатами?

* * *

Серёга выбрал столик возле окна-витрины и поэтому видел, как приехал Щебетовский. Просто на автобусе. Рейсовый «Икарус»-гармошка, по окна измазанный мокрой грязью оттепели, притормозил на остановке, а потом покатился, и в толпе у бетонного павильона Серёга узнал майора, которого несколько раз встречал в горисполкоме. Щебетовский глядел на светофор, поднимая воротник пальто, и на зелёный свет вместе с прочими людьми пошёл через улицу. С тротуара он свернул на тропу, пересекающую широкий газон, – измятый и дырявый сугроб с чёрной коркой. Тропа вела к «Юбилю» напрямую, мимо стопы бетонных плит, оставшихся после стройки.

В маленьком вестибюле кафе майор вытер ноги о тряпку на полу и сразу направился в зал, потому что гардероб был закрыт. Серёга протянул руку:

– Здорово, майор.

– Добрый вечер, Сергей Васильевич, – голос у Щебетовского был тихий и вежливый. Майор рассматривал Серёгу со сдержанным интересом.

– Без охраны ездишь, на автобусе? – насмешливо спросил Серёга.

Щебетовский снял пальто и кепку, засунул кашне в рукав и аккуратно положил одежду на свободный стул.

– У вас бандитские представления о значимости. Это воры и уголовники ходят с оцеплением, однако самая надёжная охрана – статус. Авторитет.

– А совесть – лучший контролёр, – съязвил Серёга.

Щебетовский намеренно употребил слово «бандитские» – чтобы лидер «Коминтерна» понял, как оценивают «афганцев» комитетчики.

– Не лучше ли будет разговаривать у вас в кабинете? – оглядываясь по сторонам, спросил Щебетовский. – А то здесь… э-э… как в пивнухе.

Кафе в цокольном этаже Дворца называлось «Топаз», стену зала здесь украшала мозаика: зелёно-жёлто-синие кристаллы, среди которых затесались жёлто-красные гранёные пятиконечные звёзды. В городе это кафе называли «Баграм». Тут сидели «афганцы», а прочие посетители если заходили, то быстро понимали, что в «Баграме» им не рады, и покидали кафе.

Сейчас в зале с кристаллами было человек двадцать: парни в свитерах, заправленных в джинсы, и в норковых шапках-формовках. Кто-то пил пиво и ел пельмени; Лёха Бакалым, телемастер, а потому общий знакомый, привёл девчонку; большая компания в углу что-то праздновала, сдвинув столики. Заходили сюда не с улицы, а из «Юбиля» через раздачу, поэтому гардероб и не работал. Было накурено, на стойке бара играл чей-то двухкассетник.

– У меня же с вами всеми война, – пояснил Серёга. – Моих парней на улице подрезают, в чужом кабаке вообще могут искалечить. А парням где-то надо посидеть, побазарить, выпить. Не в подъезде же, как угланы. Закончим войну – будет здесь нормальное место. Девчонок возьмём официантками.

У стойки раздачи Паша Зюмбилов уламывал пожилую буфетчицу:

– Ну, тётя Саня, ты же меня знаешь, ты же с моей мамкой работала, я отдам! Только две бутылки, и всё! В среду получка, и я сразу принесу!

– Курите? – спросил Щебетовский, доставая открытую пачку «Опала».

– Бросил.

– Вырабатываете силу воли?

– Сокращаю количество возможностей давления.

– Их у вас без курения достаточно.

– Не надо сразу хватать меня за горло, майор, – предупредил Серёга.

Он не увидел в Щебетовском ничего особенного. Среднего роста, худощавый, с залысинами, в очках с коричневыми стёклами, но очки – с диоптриями, для близорукости. Похож на директора небольшого КБ или на преподавателя сопромата из политехнического. А ведь тоже был в Афгане. Наверное, в политотделе штаны протирал, подумал Серёга, или в штабе торчал аналитиком, в лучшем случае – военным советником при «зелёных».

– Согласен, неправильно разговор повернули, – Щебетовский шутливо приподнял ладони, словно сдавался. – Давайте сначала.

– Давай, – Серёга засунул руки в карманы. – Ты хотел встречу, не я.

К столику Лихолетова вдруг боком подсел Жека Макурин.

– Извини, извини, друг, – сказал он Щебетовскому. – Серый, у меня край. Фура с коробками на подходе, а меня из бокса выперли. Можно я в «Юбиле» в фойе сгружу? Это на два дня, без прогона, слово!

– Макура, ты не видишь – у меня разговор?

– Эти пидоры обещают корейскую аппаратуру прямо в снег скинуть!

– Ясно. Займи фойе. Скажи Зауберу, что я разрешил, и вали отсюда.

– Серый, ты мне брат по жизни! – Макурин вскочил и снова посмотрел на Щебетовского. – Мужик, прости, что помешал!

Щебетовский терпеливо кивнул.

– Вот наше предложение. Мы предоставляем вам всем точно такие же квартиры, но по всему городу, а не в этих двух домах на Сцепщиков. А также бесплатно даём транспорт для переезда. Просто нам нужны два новых дома.

– Не врубаюсь, – сказал Серёга. – Высотками «на Сцепе» Лямичев расплачивается с банком, а вашей-то Конторе какое дело до наших домов?

– Вы не думайте об этом, Сергей Васильевич, – деликатно посоветовал майор. – Если я здесь, значит, у Конторы есть интерес. Неважно, какой.

– Как это, неважно?

– А вот так, – Щебетовский пожал плечами, улыбаясь Лихолетову, как несмышлёному ребёнку. – Может быть, Контора желает сама распродавать квартиры в домах на Сцепщиков. Это бизнес. Такое сейчас время, Сергей Васильевич. А может быть, Контора не хочет, чтобы вы, «афганцы», держали на окраине Батуева укрепрайон, который дестабилизирует обстановку.

Серёга не терпел, когда с ним говорят свысока, снисходительно.

– А мне ведь реально по барабану, какой интерес у вашей Конторы, – развязно хмыкнул он. – Всё одно, куда вас ни целуй, везде жопа.

Серёга достал спичку и принялся ковырять в зубах.

– Вон там ваша группа поддержки? – как бы мимоходом спросил майор.

Через столик от Серёги и Щебетовского сидели Басунов, Гайдаржи, Чича-Чичеванов и Готынян. Они без спешки разливали по мелким стопочкам бренди «Слънчев бряг» из пузатой бутылки и посматривали на Щебетовского сразу и с презрением, и с вызовом, будто готовились к драке. Серёга посадил их там на всякий пожарный случай, для подстраховки.

– Дети и собаки кушают отдельно, – буркнул Серёга.

– Здравствуйте, Каиржан Уланович, – доброжелательно сказал майор и слегка поклонился. Он хотел показать Лихолетову, что знает его людей, знает подходы к ним, следовательно, управляет ситуацией.

– Здравия желаю, товарищ майор, – издалека ответил Гайдаржи. Он не стал скрывать, что знаком с Щебетовским. Пусть Серёга думает, что хочет.

Серёга развалился и растопырил ноги.

– Короче, майор, – сказал он, – я Конторе не подчиняюсь. И вам меня не взять, зубы коротки. Законов-то я не нарушал. Вон Лямичев аж прямо сюда прибегал, весь нервно-паралитический, но угрожать мне ему было нечем: у Свиягина ОМОН забунтует и против меня не пойдёт. Что вы мне сделаете? Будете штурмовать жилые дома спецназом ГРУ? Девчонок с детишками будете из квартир выкидывать? Ветеранов и инвалидов в КПЗ потащите?

– Про Сумгаит слышали? – аккуратно напомнил Щебетовский.

– Что-то прихуел ты с намёками, майор, – злобно заметил Серёга.

– Это я про то, что всё бывает.

– А я тебе не обоссянец, чтобы всё стерпеть.

– Извините, меня как-то занесло, – Щебетовский снова поднял руки.

Майор отступал легко: специалисту-дознавателю для отступления не требовалось преодолевать самолюбие. Он уже узнал, что хотел узнать. Будут ли «афганцы» сопротивляться принудительному выселению? Да, будут.

– Следи за базаром, – надменно сказал Серёга Щебетовскому. – Не на щелбаны в подкидного играем.

Серёга был уверен, что осадил этого комитетчика. И почему бы нет? Он же прав. Он не берёт чужого, его парни в Афгане заслужили свои квартиры.

А Щебетовский внимательно изучал лидера «Коминтерна». О встрече майор просил для того, чтобы понять, кто такой Лихолетов: игрок, псих или герой? Хуже всего, если герой. Игрок ждёт, когда его купят, психа можно довести до срыва, а героя не купить и не сломать. Он продолжает делать своё дело даже убитый, вот в чём проблема. Героя надо дискредитировать.

За дальними столами, где компания что-то праздновала, начался какой-то шум. Там зазвенела посуда, забренчали стулья, послышался громкий мат: «Ты повтори, что ты сказал! Ты отвечаешь?» – «Да я по-любому обосную! Ты на кого забычил, бацилла?» – «Мужики, мужики! Без рук, мужики!»

Серёга посмотрел в сторону столика с Каиржаном.

– Чего там за барагоз? Прижмите их, достают!

Чича и Басунов поднялись и подошли к дальней компании. Басунов наклонился, что-то тихо и внушительно объясняя сидящим, а Чича спокойно положил руки на плечи двум спорщикам. Гомон затих.

– Скажи, майор, а ты тоже служил в Афгане? – поинтересовался Серёга.

Щебетовский понял: Лихолетов решил, что деморализовал противника, и теперь будет вербовать. Майору было интересно прощупать Лихолетова.

– Было, – согласился Щебетовский. – Спецкомендатура погранвойск в Кабуле. Охрана командования и руководства, сопровождение, спецсвязь.

– Почему в «Коминтерн» не вступил? У нас есть офицерская секция.

– А зачем я должен это сделать, Сергей Васильевич?

– Поддержать «афганскую идею», – с напором ответил Серёга.

– Вы хотите, чтобы я покрывал вас в Конторе как агент «афганского братства», да? – Щебетовский очень ценил в себе умение видеть всё реально. – Вы надеетесь построить свою организацию на «афганском братстве», как другие строят свои группировки на землячестве или на общем криминале?

Майор сформулировал Серёгины амбиции так, что Серёгу покоробило. В этой формулировке его дело выглядело как-то некрасиво, корыстно.

– Не равняй «Коминтерн» с бандой, – разозлился Серёга. – «Афганская идея» – это значит защищать свои права здесь так же, как защищали свою жизнь в Афгане. Все вместе. Силой.

Пафос «афганцев» майор считал надуманным и наивным. В Афгане Щебетовский не встретил ничего, что потом могло бы объединять людей для серьёзных дел. Опыт Афгана объединял для дружбы, для пьянки, в конце концов, для понтов. А для дела объединяли возможности. Афганский опыт не увеличивал возможностей человека. А Комитет Госбезопасности увеличивал.

– Ого!.. – вдруг охнул кто-то за спиной Серёги.

Лёха Бакалым со своей девчонкой занимал столик в углу «Баграма», вдалеке от Лихолетова и Щебетовского, но пощёчина, которую девчонка отпечатала Лёхе, прозвучала громко, на весь зал, будто выстрел из пистолета.

– Да это твой ребёнок, скотина! – выкрикнула девчонка.

Все парни в «Баграме» повернулись на крик, и Серёга тоже оглянулся.

Бакалым сидел обескураженный, морда его была как-то сбита набок. Девчонка рыдала, закрыв лицо ладонями. Парни в кафе загалдели и заржали.

– Ты же мне вчера говорила, что он мой, Светка! – схохмил кто-то.

– Да он ваще сын полка!

– Светыч, давай я тебе переделаю!

– Бакалым, подстава!

– Кони, блин, в яблоках, – пробурчал Серёга, отворачиваясь.

Майор вздохнул: неужели этот Лихолетов не понимает, что его быдло никогда не станет войском? Или парень всё-таки игрок, а не герой?