Текст книги "Знаменитые русские о Флоренции"

Борис Константинович Зайцев

Борис Константинович Зайцев (10.02.1881, Орел – 21.01.1972,Париж) – прозаик, мемуарист, переводчик, общественный деятель. В 1902 г. писатель Л. Андреев ввел молодого Зайцева, поступившего в тот год на юридический факультет Московского университета, литературный кружок «Среда». С тех пор Зайцев близко сошелся с участниками «сред»: Иваном и Юлием Буниными, Н. Телешовым, В. Вересаевым, С. Глаголем (Голоушевым), М. Горьким, К. Бальмонтом, В. Брюсовым. В предвоенные годы Б. Зайцев стал одним из самых известных русских прозаиков; много печатался в журналах «Новый путь», «Вопросы жизни», «Золотое руно», «Перевал», «Современный мир», издал несколько сборников рассказов. Близко знавшая его в те годы М. Новикова-Принц писала:

«Он был среднего роста, темный шатен с бородкой и небольшими усами. Продолговатое, несколько иконописное лицо, зеленовато-серые глаза, темные, как выписанные, брови, изумительно розовый девичий цвет лица. Лицо сияло добротой, приветливой улыбкой. Порой наплывала задумчивость, шла невидимая работа… В Борисе Константиновиче было полное отсутствие приземленности. Движения неторопливые, во всем облике мягкость, тонкость. Писатель-поэт до мозга костей. Голос тихий. Порой добрая шутка. В одежде никакой небрежности – всегда подтянут, аккуратен».

В 1904 г. состоялась поездка Зайцева и его жены Веры Алексеевны Смирновой (дочери А. В. Орешникова, хранителя Исторического музея) во Францию и Италию: тогда они впервые посетили Флоренцию, объездили маленькие городки Тосканы. Уже на склоне лет Зайцев вспоминал о той поездке:

«Весна в Париже, а там май, через Швейцарию, мимо Лаго Маджиоре, скатываемся в благословенную Италию, сияющую и светозарную Флоренцию, залитую златистым, голубоватым, реющим и волшебным…»

Во Флоренции Зайцевы остановились в отеле «Corona d'Italia» на пересечении Via Nazionale и Via del Ariento (эта гостиница, находящаяся в районе центрального рынка и церкви Сан-Лоренцо, существует и сегодня). Их соседями оказались знакомые по России Анатолий Васильевич Луначарский (будущий большевистский нарком) и его жена, Анна Александровна. Вместе ходили смотреть фрески Фра Беато Анджелико и Кастаньо в монастыре Сан-Марко, любовались Боттичелли в галерее Уффици; вместе обедали в ресторанчиках «Marengo» на Via Nazionale или «Fenice» на Via dei Pucci. Потом Зайцевы на неделю уезжали на море в Виареджио, затем снова на несколько дней вернулись во Флоренцию, а когда июньская жара стала нестерпимой, отправились домой в Россию, посетив по дороге могилу Данте в Равенне.

В жизни Б. К. Зайцева, как он потом признавался, это первое посещение Флоренции сыграло огромную роль:

«Началось с Флоренции 1904 года, первой встречи с Италией. Собственно, я тогда почти ничего не знал о ней. Но какгород этот сразу ударил и овладел, так и семисотлетний его гражданин Данте Алигьери Флорентиец. Не могу точно вспомнить, но наверное знаю, что он поразил сразу – профилемли, своей легендой, некиим веянием над городом. Началась болезнь, называемая любовью к Италии, несколько позже и к самому Данте…»

С тех пор Зайцевы были во Флоренции почти ежегодно: в 1907,1908,1910,1911-1912 гг. и всегда останавливались в том же отеле – «Corona d'Italia», рекомендуя его и всем своим знакомым:

«С нашей легкой руки, стада русских оживляют скромные коридоры с красными половичками скромного albergo».

Гостиница «Итальянская Корона» на углу Via Nazionale и Via del Ariento. Здесь останавливались Б. К. Зайцев, П. П. Муратов, А. В. Луначарский.

В 1907 Г. Б. Зайцев написал свое первое из целого ряда замечательных эссе о Флоренции, где описания достопримечательностей города органично перемежаются с изящными бытовыми зарисовками:

«Но устала голова, и отказываешься воспринимать: куда тебе, бедному скифу, которого дома ждут хляби и мрак, вынести сразу всю роскошь! Пей хоть глотками. И скиф идет на отдых, в ristorante. Это опять в простонародной части города, но тут премило. Зная десять итальянских слов, можно с азартом уничтожить macaroni и bifstecca conpatate. Этот бифштекс они жарят на вертеле, как древние; он отличен, и в стакане золотится vino toscano bianco. И голова туманеет солнечным опъянением. Вокруг галдят habitues <завсегдатаи – фр.>, черненький Джиованни шмыгает с блюдами, острит, перешучивается со всеми; толстый доктор в углу разсолодел от кьянти и храпит полулежа; примеряют друг другу шляпы, гогочут, – и все они Нои, упившиеся виноградным соком. Здесь, в стране с золотым виноградом, колонами, возделывающими те же участки, что столетия назад кормили Данте и этрусков, римлян, – здесь неплохо было бы лечь всем этим итальянцам в отрогах тех гор голубых, в тени яблонь, обвитых гирляндами, – и пусть Беноццо Гоццоли пишет «Уборку винограда», солнце целует и дух бессмертия и вечной красоты царит…»

В 1908 г. Зайцев привлек к итальянским путешествиям своего друга, писателя Павла Павловича Муратова, который впоследствии посвятит Зайцеву свои знаменитые «Образы Италии» (первые два тома были изданы в 1911 г.). Сам Зайцев позднее так написал об Италии и той роли, которую она сыграла в жизни его, Муратова и других людей их круга:

«Мы любили свет, красоту, поэзию и простоту этой страны, детскость ее народа, ее великую и благодатную роль в культуре. То, что давала она в искусстве и в поэзии, означало, что «есть» высший мир. Через Италию шло откровение творчества».

В 1915 г. Зайцев издает свой роман «Дальний край», в котором Италия, и в первую очередь Флоренция, является не просто фоном, а важным содержательным элементом действия. Вот, к примеру, фрагмент, когда главные герои, Петр и Лизавета, впервые приезжают поездом во Флоренцию:

«Петя отворил окно, и в бархатной ночи, в звездах над горами, в сонной перекличке служащих на станции – и особенно в щелканье соловья из кустов – он почувствовал такое дорогое и родное, что захотелось плакать. Всё здесь его, казалось ему; всё ему принадлежит. Его сердце принимает в себя весь этот новый, так мало еще известный, но уже очаровательный мир. ‹…›Лишь только они слезли во Флоренции, увидели S. Maria Novella с острой колоколенкой, увидели флорентийцев, флорентийские дома с зелеными ставнями, услышали крики ослов и звон флорентийских кампанилл, – оба сразу поняли, что это их город. Они приехали наконец куда надо. ‹…› Кто не знает радости майского утра во Флоренции, когда, отдохнув два часа, человек выходит на залитую солнцем улочку и у него над ухом хлопает бичом погонщик мулов, везущих на огромной двухколеске камень; когда кругом выкликают газеты, хохочут, торгуются на базаре; когда он сразу окунется в кипучую, веселую и бессмертную жизнь юга, простых людей, простых чувств и его ждут сокровища искусств и природы, – кто этого не знает, тот не испытал прекраснейших минут жизни. ‹…› Монахи, торговцы, уличные ораторы, запахи овощей на рынке, серый камень дворцов, лоджия Орканьи, где спят среди статуй флорентийцы, щелканье бича, рубиновое вино, бессмертие искусства – это Флоренция, это принадлежало им…»

В разгар Первой мировой войны Зайцев по совету Муратова начал работу над ритмическим переводом «Ада» из «Божественной комедии» Данте. К этому переводу он будет возвращаться в самые тяжелые годы своей жизни и окончательно завершит работу только в глубокой старости:

«Дважды приходилось бросать все, скрываться на время, но на столе все стоял белый гипсовый Данте, все смотрел безучастно-сурово, с профилем своим знаменитым, во флорентийском колпаке, на возню дальнего потомка русского вокруг его текста…»

Летом 1916 г. тридцатипятилетний Б. Зайцев («ратник ополчения второго разряда») был призван в армию, а в декабре стал юнкером ускоренного выпуска Александровского военного училища. В июле 1917 г. артиллерийский прапорщик Зайцев, тяжело заболевший пневмонией, получил отпуск и вернулся в имение отца Притыкино (Каширского уезда Тульской губернии). Именно там он с опозданием узнал об Октябрьском перевороте.

Зайцев: «Мне не дано было ни видеть его, ни драться за свою Москву на стороне белых».

Однако уже в ноябре 1917 г. Зайцев, один из самых авторитетных русских писателей, активно включился в общественную и литературную жизнь Москвы. В те дни он писал в газете Клуба московских писателей:

«Гнет душит свободное слово. Старая, старая история… Жить же, мыслить, писать будем по-прежнему.

Некого нам бояться – служителям слова. Нас же поклонники тюрем всегда боялись. Ибо от них и их жалких дел останется пепел. Но бессмертно слово. И осуждает. Ни сломить, ни запугать его нельзя».

16 ноября 1917 Г. Б. Зайцев публикует ставшее широко известным «Открытое письмо Луначарскому», своему старому флорентийскому приятелю:

«Милостивый государь Анатолий Васильевич! В мае 1901 г. во Флоренции нам приходилось встречаться довольно часто, вместе бродить по городу, который Вы любили, беседовать об итальянских художниках, делить маленькие жизненные невзгоды и быть в тех добрых отношениях, которые естественны между писателями, имеющими если не все, то некоторые общие устремления. Прошло десять лет. Ныне, игрой фатальных общественных обстоятельств, Вы сделались «министром»… Вы не протестовали против цензуры социалистических газет, против принятого центральным комитетом Вашей партии решения о закрытии всех «буржуазных» газет – Вы, русский писатель!.. Остается предположить, что в Вас есть черты, которых я не замечал, прискорбные черты нравственной одичалости. Всякой снисходительности пределы есть. Нельзя быть писателем и дружить с полицейскими. Сколь ни печально и ни тяжело это, все же должен признать, что с такими «литераторами», как Вы, мы, настоящие русские писатели, годами работающие под стягом искусства, просвещения, поэзии, – общего ничего иметь не можем…»

Революционные и первые послереволюционные годы были драматическими для Зайцева. В Февральскую революцию был растерзан революционной толпой его племянник Юрий Буйневич – офицер Измайловского гвардейского полка. Через два года умер отец. Чекистами был арестован и расстрелян его пасынок Алексей Буйнов. В первые послереволюционные годы ушли из жизни друзья Зайцева: Л. Андреев, С. Глаголь, Ю. Бунин, В. Розанов, А. Блок. Зайцев вспоминал о том времени:

«Убогий быт Москвы, разобранные заборы, тропинки через целые кварталы, люди с салазками, очереди к пайкам, примус, «пшенка» без масла и сахара, на которую и взглянуть мерзко. Именно вот тогда я довольно много читал Петрарку, том «Canzonieri» в белом пергаментном корешке, который купил некогда во Флоренции, на площади Сан-Лоренцо, где висят красные шубы, а Джованни делле Банде Нере сидит на своем монументе и смотрит, сколько сольди взяла с меня торговка. Думал ли я, что эта книга будет меня согревать в дни господства того Луначарского, с которым во Флоренции же, в это же время мы по-богемски жили в «Corona d'Italia», пили кьянти и рассуждали о Боттичелли? Да, но тогда времена были в некотором смысле младенческие…»

В апреле 1918 г. в Москве был создан Институт итальянской культуры – «Studio Italiano», основателями которого были итальянец Одоардо Кампо (живший с 1913 г. в Москве и работавший в библиотеке Румянцевского музея) и писатель Павел Муратов. Зайцев с первых же дней стал активным участником институтских сессий и неоднократно выступал там с докладами на итальянские темы. О подготовке к одной из таких лекций – посвященной Данте – Зайцев вспоминал:

«Итак, иду читать. Для этого надо бы купить манжеты, неудобно иначе. Захожу в магазин. В кармане четыре миллиона. Манжеты стоят четыре с половиною. Ну, почитаем и без манжет…»

В сентябре 1918 г. Зайцев (вместе с М. Осоргиным, Н. Бердяевым, Б. Грифцовым, В. Ходасевичем и др.) организовал кооперативную книжную лавку, где московские писатели спасались от голода тем, что собирали и продавали книги.

Зайцев: «Огромная наша витрина на Большой Никитской имела приятный вид: мы постоянно наблюдали, чтобы книжки были хорошо разложены. Их набралось порядочно. Блоковско-меланхолические девицы, спецы или просто ушастые шапки останавливались перед выставкой, разглядывали наши сокровища, а то и самих нас… Мы, «купцы», жили между собою дружно. Зимой топили печурку, являлись в валенках. Летом над зеркальным окном спускали маркизу, и легонькие барышни смотрели подолгу, задумчиво, на нашу витрину. С улицы иногда влетала пыль…»

Бывало, что литераторы-компаньоны переписывали собственные сочинения от руки, переплетали и даже сами иллюстрировали обложки – Зайцев вспоминал, что за изготовленный им таким способом рукописный сборничек итальянских эссе он получил «аж 15 тысяч рублей (фунт масла)»…

Вид на церковь Санто-Спирито от Палаццо Питти.

Наблюдения над большевистской повседневностью, размышления о драматической судьбе России снова и снова выводили мысли Зайцева к теме любимого им Данте:

«Данте не знал «техники» нашего века, его изумили бы автомобили, авиация и т. п. Удивила бы открытость и развязность богохульства. Но борьба классов, диктатура, казни, насилия – вряд ли бы остановили внимание. Флоренция его века знала popolo grasso (буржуазия) и popolo minuto (пролетариат) и их вражду. Борьба тоже бывала не из легких. Тоже жгли, грабили и резали. Тоже друг друга усмиряли… Профессор Оттокар, русский историк Флоренции, выходя со мной из отеля моего «Corona d'Italia», показывая на один флорентийский дом наискосок, сказал: «В четырнадцатом веке здесь помещался первый совет рабочих депутатов…» Было это во время так называемого «восстания Чиомпи», несколько позже Данте, но в его столетии. Так что история началась не со вчерашнего дня. Некрасота, грубость, убожество Москвы революционной изумили бы флорентийца. Вши, мешочники, мерзлый картофель, слякоть… И люди! Самый наш облик, полумонгольские лица… Данте был флорентийский дворянин… Он ненавидел «подлое», плебейское, в каком бы виде ни являлось оно. Много натерпелся от хамства разжиревших маленьких «царьков» Италии. Не меньше презирал и демагогов. Что стало бы с ним, если бы пришлось ему увидеть нового «царя» скифской земли – с калмыцкими глазами, взглядом зверя, упрямца и сумасшедшего? Дантовский профиль на бесчисленных медалях, памятниках, барельефах треснул бы от возмущения…»

Летом 1920 г. в газете «Возрождение» были опубликованы «Флорентийские очерки» Б. Зайцева (они использованы во второй части настоящего издания), которые впоследствии вошли в его книгу «Италия», изданную в Берлине В 1923 Г.

В 1921 г. Зайцев был избран председателем московского Союза писателей (заместителями – М. Осоргин и Н. Бердяев). Летом того же года он вошел во Всероссийскую комиссию помощи голодающим («Помгол»). Через несколько недель был арестован по обвинению в «антисоветской деятельности» (вместе с М. Осоргиным, П. Муратовым и др.), но вскоре выпущен. Для развлечения себя и других Зайцев и другие заключенные читали в лубянской камере друг другу лекции на темы литературы и искусства. В мемуарной новелле «Веселые дни 1920-1921 гг.» Зайцев вспоминал:

«Былоутро, солнечный день. Я говорил о русской литературе, как вдруг в камеру довольно бурно и начальственно вошло двое чекистов. В руке одного была бумажка. По ней он так же громко и бесцеремонно, прерывая меня, прочел, что я и Муратов свободны, можем уходить… Правда, я не хотел играть под Архимеда. Вообще ни о чем не думал. Но, вероятно, подсознанию не понравилось вторжение «постороннего тела», да еще грубоватого, прерывающего меня, я ответил почти недовольно: «Ну да, да, вот кончу сперва лекцию…» Все захохотали, и я смутился. Улыбнулся даже чекист: «Успеете на свободе кончить»».

Весной 1922 Г. Б. Зайцев тяжело заболел в Москве сыпным тифом; двенадцать суток находился без сознания – врачи считали положение безнадежным. Дочь Зайцевых – Наталья Зайцева-Соллогуб впоследствии писала:

«Мама беспрестанно молилась. В страшную тринадцатую ночь она положила папе на грудь иконку св. Николая Чудотворца, которого особенно чтила, и просила Господа о спасении папы. Произошло невероятное: утром к нему вернулось сознание…»

Летом того же года Б. К. Зайцев с женой и дочерью выехал для лечения за границу – как оказалось, навсегда. В мемуарном очерке «Москва сегодняшняя» Зайцев вспоминал:

«Март двадцать второго года – тяжелая болезнь, едва не уложившая. Бритая голова, аппетит, выздоровление, – апрель. Май – пыль на московских улицах, бесконечные обивания порогов в комиссариатах – накопление «валюты» для отъезда (гонорар из Дальневосточной республики: золотой империал, фунт чаю, материя жене на юбку). Помог и Гувер <будущий президент США>, продовольственной посылкой. Ее продали, кажется, миллионов за девяносто. И так далее. Скопилась сумма могучая – на билеты до Берлина и там прожить с неделю… Стараемся держаться крепко, бодро: уезжаем на год, самое большое на полтора. Дела в России идут лучше, НЭП приведет всё к «естественному состоянию»; одолеют свобода и здравый смысл. Мы и вернемся: подлечимся, побываем в Италии, да и домой… Разгромленная комната, где я умирал, чемоданы, извозчики, медленная езда через всю Москву, на Виндавский вокзал… В этот день судят эсеров. Толпа перед бывшим Дворянским Собранием. Манифестации ходят по улицам – требуют кровушки. Печально покидаем мы Москву…»

После лечения в Германии Б. Зайцев осенью 1923 г. провел четыре месяца в Италии: группа русских лекторов-эмигрантов (в нее помимо Зайцева входили также Н. Бердяев, П. Муратов, М. Осоргин, С. Франк, Б. Вышеславцев и др.) была приглашена Институтом Восточной Европы в Риме и его руководителем, славистом Этторе Ло Гатто.

Зайцев: «Чтения в Риме происходили в ноябре <1923 г.>, но мы, Зайцевы, оказались в Италии уже в сентябре – ненадолго в Вероне, потом в Венеции, Флоренции и, наконец, осели в лигурийском побережье, в очаровательном местечке Кави-ди-Лаванъя, – там провели остаток осени, оттуда ездил я в Рим читать…»

Слушателями лекций были по преимуществу римские студенты (Зайцев и Осоргин читали на итальянском, Бердяев, Франк, Вышеславцев – на французском).

Зайцев: «Мы были пришельцами из загадочной страны. Наша жизнь в революцию для них фантастична.

Голод и холод, чтения в шубах об Италии (Studio Italiano Муратова), торговля наша в лавках писателей, книжки, от руки писанные за отсутствием (для нас) книгопечатания, наши пайки, салазки, на которых мы возили муку, сахар, баранину академического пайка, – все это воспринималось здесь как быт осады Рима при Велизарии…»

Ситуация в России не позволила Зайцевым вернуться в Россию. Не реализовались и их планы обосноваться в любимой ими Италии – помешала муссолиниевская диктатура. Вспоминая Италию 1923 г., Зайцев в очерке «Латинское небо» написал об итальянских фашистах:

«На родине мы навидались товарищей. Эти – тоже товарищи, только навыворот…»

30 декабря 1923 г. Б. Зайцев покинул Италию и уехал в Париж, чтобы подыскать квартиру и перевезти туда семью. В середине января 1924 г. Зайцевы поселились в Париже – сначала у Осоргиных, затем сняли квартиру. И в годы эмиграции они продолжали много путешествовать: Зайцев посетил Афон (1927), вдвоем съездили на Валаам (1935), принадлежавший тогда Финляндии, откуда в последний раз взглянули на Россию…

Эмиграция оказалась плодотворной в творческом отношении: Зайцев написал несколько романов, беллетризованные биографии Жуковского, И. Тургенева, Чехова, большое количество рассказов и мемуарных очерков. В годы Второй мировой войны Б. Зайцев снова возвращается в Париже к переводу «Ада» Данте. Во время англо-американских бомбежек летом 1943 г. он всякий раз брал драгоценные рукописи в бомбоубежище:

Via Strozzi в начале XX в. Впереди – Площадь Республики.

«Когда сирены начинают выть, рукопись забирается, сходит вниз, в подвалы… Ну что же, «Ад» вади опускается, это естественно. Минотавров, Харонов здесь нет, но подземелье, глухие взрывы, сотрясение дома и ряды грешников, ожидающих участи своей, – все как полагается. С правой руки жена, в левой «Божественная комедия», и опять тот, невидимый, многовековой и гигантский, спускается с нами в бездны, ему знакомые. Но он держит… Все это видел, прошел и вышел…»

В 1949 г. (Борису Константиновичу было тогда уже шестьдесят восемь) Зайцевы снова оказались в Италии – при обстоятельствах достаточно курьезных.

Зайцев: «В 1949 году наш приятель – ныне покойный А. П. Рогнедов, антрепренер, в душе артист, любитель Италии, как и мы с женой, конквистадор и по жизни своей «Казанова», неожиданно явился к нам с предложением свезти меня в Италию: «У меня там двести пятьдесят тысяч лир, выиграл в рулетку. Но вывезти не могу – проживем их вместе…» Началось наше блиц-турне. Оно – смесь комедии, фарса и поэзии. Мы ураганом пронеслись по северной Италии, были в Генуе, Милане, Венеции… Во Флоренции оказалось, что денег в обрез…»

Тем не менее Зайцевы добрались-таки до Рима, где провели один-единственный день и повстречались с живущим там Вячеславом Ивановичем Ивановым (спустя несколько недель Иванов скончался).

В 1957 г. супругу Зайцева, Веру Алексеевну, разбил паралич. Духовной опорой их в те годы во Франции были воспоминания о совместных поездках в Италию. Сам Зайцев в те годы часто думал о Флоренции:

«Я Петербурга никогда не любил. Не мой это город. Моя – Москва и Флоренция».

Из письма Л. Н. Назаровой, 17 мая 1962 г.

«Если бы я верил в перевоплощение, то утверждал бы, что во Флоренции когда-то жил и Данте был чуть ли не моим соседом».

Из письма Л. Н. Назаровой, 8 сентября 1964 г.

В. А. Зайцева скончалась в Париже в 1965 г. Там же 28 января 1972 г. в возрасте девяноста лет скончался Борис Константинович Зайцев, в течение последних двадцати пяти лет своей жизни бывший бессменным председателем Союза русских писателей за рубежом. Его отпевали в парижском соборе Св. Александра Невского и похоронили на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Незадолго до смерти Б. Зайцев еще раз признался: ««Мой» город был всегда Флоренция…»