Текст книги "Николай Пирогов. Страницы жизни великого хирурга"

Тогда они – Пирогов, Моллер и его сестра Эмилия – составляли веселое ежедневное трио, и Николай Иванович не мог предположить, что именно эти приятные ему люди со временем сыграют в его судьбе заметную роль, познакомив его с его будущей (второй) супругой – Александрой Антоновной Бистром.

Летом 1839 г., во время очередных каникул в Ревеле, когда там одновременно отдыхал и Мойер, состоялось знакомство Пирогова с профессором Медико-хирургической академии К. К. Зейдлицем [75].

Карл Карлович Зейдлиц был уже известным врачом. Воспитанник Дерптского университета (окончил его в 1820 г.), он некоторое время являлся ассистентом Мойера. В дальнейшем Зейдлиц работал в Астрахани и получил известность по исследованию холеры. В 1839 г. он был приглашен попечителем Санкт-Петербургской медико-хирургической академии Клейнмихелем занять кафедру терапии.

Это знакомство двух учеников Мойера, «дерптцев» по месту образования, как оказалось вскоре, имело для Пирогова большие последствия.

В конце этого же 1839 г. Пирогов получит от своего нового знакомого профессора Зейдлица письмо, которое круто изменит его жизнь, о чем пойдет речь в следующей главе.

Глава третья. Приглашение в Санкт-Петербургскую медико-хирургическую академию (1840–1841)

Итак, в конце 1839 г. Николай Иванович Пирогов получает письмо от профессора К. К. Зейдлица, в котором содержится приглашение занять кафедру теоретической хирургии в Медико-хирургической академии, освободившуюся в связи с выходом в отставку профессора П. Н. Савенко.

Тут надо напомнить, что при учреждении академии в ее состав входила только одна кафедра хирургии, наследницей которой в настоящее время является кафедра общей хирургии. Ее первым профессором был назначен член Государственной Медицинской Коллегии и преподаватель хирургии Медико-хирургического училища Я. Саполович. Однако ввиду того, что совмещать обе эти должности было запрещено, он от кафедры в академии отказался, предпочитая остаться членом Государственной Медицинской Коллегии. Вместо него Медицинская Коллегия выдвинула на должность руководителя кафедры хирургии помощника Саполовича, штаб-лекаря Петра Логинова. Однако вскоре и Логинов по болезни глаз оставил кафедру. В связи с этим профессором хирургии академии 17 сентября 1800 г. был назначен профессор Калинкинского Медико-хирургического института Иван (Иоганн) Федорович Буш, который, таким образом, и является фактически первым профессором хирургии в академии. Мемориальная доска, посвященная памяти И. Ф. Буша, основателя первой русской хирургической школы, открытая в 2000 г. при начальнике кафедры профессоре П. Н. Зубареве, сегодня украшает вестибюль клиники общей хирургии Военно-медицинской академии.

До 1824 г. преподавание хирургии, как теоретической, так и практической, велось на одной кафедре. В этом же году по представлению Буша конференция академии поручила Х. Х. Саломону, одному из талантливых учеников Буша, преподавание оперативной хирургии.

В 1833 г. Буш выходит в отставку, и конференция академии поручает руководство хирургической клиникой и преподавание оперативной хирургии проф. Х. Х. Саломону, а преподавание теоретической хирургии проф. П. Н. Савенко. В конце 1839 г., прослужив в этой должности недолго, Савенко вынужден был оставить службу в академии по болезни.

Таким образом, когда Пирогов получил приглашение в академию, там уже существовали две хирургические кафедры – кафедра теоретической хирургии и кафедра оперативной хирургии с хирургической клиникой.

Приглашение в Императорскую Медико-хирургическую академию было очень почетным. 30-летний Пирогов был в то время уже известным профессором хирургии в России и в Европе, являясь автором солидных трудов по хирургической анатомии и блестящим оператором. Нет сомнений, что Клейнмихель, в попечении которого находилась Медико-хирургическая академия, получил от К. К. Зейдлица лестные отзывы о Н. И. Пирогове.

Однако Пирогов, не мысливший своей жизни без активной хирургической деятельности, отказался от предложения занять вакантную кафедру теоретической хирургии, так как при ней не было клиники. Разделяя позицию высшей администрации академии, желавшей повысить научный и педагогический уровень этого учреждения, Пирогов предложил свой проект, который, как показало дальнейшее, стал важнейшим поворотным пунктом в реформе медицинского образования России.

Параллельно с существующей академической хирургической клиникой он предлагает создать дополнительно новую клинику – клинику госпитальной хирургии. В письме, направленном Клейнмихелю 7 февраля 1840 г., Пирогов объясняет, что «профессор практической медицины, госпитальной, устремляет… внимание слушателей на целую массу одинаковых болезненных случаев, показывая при этом и индивидуальные их оттенки… Обе кафедры – клинической и госпитальной профессуры – необходимы в каждом учебном заведении; только к слушанию госпитальных практических лекций должны быть допущены те студенты, которые уже сделали целый курс учения, следовательно, 5-й курс студентов академии» [76].

Это был вполне реальный проект, выполнению которого удачно способствовали недавно возникшие положительные обстоятельства. Так, незадолго до этого, в 1840 г., по высочайшему повелению к Медико-хирургической академии был присоединен 2-й Военно-сухопутный госпиталь[28]28
  Первым был Петербургский Николаевский военный госпиталь.


[Закрыть], ранее называвшийся Генеральным сухопутным госпиталем, расположенный, как и адмиралтейский госпиталь, на правом берегу Невы Выборгской стороны Петербурга. Оба они были основаны еще по указу Петра I.

Присоединение к сухопутному госпиталю адмиралтейского состоялось позже, в 1850 г. Однако несмотря на то что Военно-сухопутный госпиталь поступил под начало президента академии, его старший доктор по-прежнему был оставлен под началом медицинского департамента, т. е. сохранялась двойственность управления. И только в 1869 г., с выходом «Положения о Медико-хирургической академии», 2-й Военно-сухопутный госпиталь целиком перешел в ведение академии и получил название «Клинический военный госпиталь»[29]29
  Напоминанием о том, что клиники академии развертывались на базе клинического госпиталя, может служить и сохранившаяся бронзовая доска на фронтоне клиники горловых, носовых и ушных болезней (ныне клиники отоларингологии).


[Закрыть]. Медленно вращались жернова российской бюрократической машины, которой потребовалось 29 лет для того, чтобы академия наконец реально получила собственную клиническую базу.

По новому уставу академии 1835 г. увеличивалась и продолжительность академического курса обучения, которая была доведена до 5 лет.

Нельзя не добавить, что спустя 100 лет, в 1935 г., Военно-медицинская академия явилась инициатором дальнейшего продления подготовки врачей, которая с тех пор стала составлять шесть лет [77]. Как известно, ныне военные врачи после шестилетнего курса обучения в академии проходят еще годичный курс интернатуры, т. е. медицинское образование имеет уже продолжительность в семь лет. И это, очевидно, естественная тенденция развития медицинского образования.

На последнем, 5-м курсе студенты Медико-хирургической академии должны были курировать (пользовать) больных, находящихся в палатах 2-го Военно-сухопутного госпиталя, на правах ординаторов под руководством главного доктора госпиталя. По мнению Пирогова, весь огромный госпиталь мог превратиться в госпитальные клиники (терапевтическую, хирургическую, сифилитическую, сыпную и т. д.), что, как известно, впоследствии и было сделано.

Далее Пирогов излагает свой взгляд на преподавание хирургии. Он писал, что «ничто так не может способствовать распространению медицинских и особливо хирургических сведений между учащимися, как прикладное направление в преподавании; с другой стороны, ничто не может так продвинуть науку вперед и возвести врачебное искусство в нашем отечестве на равную степень совершенства с медициной в других образованнейших странах Европы, как тесное соединение… госпитальной практики с началом учебным… Только в госпитале могут быть отделены шарлатанство, обман, слепой предрассудок и безусловная вера в слова учителя от истины, составляющей основу науки» [78].

Заканчивая письмо к всесильному вельможе, Пирогов проявляет не только общепринятую формальную любезность, обязательную в письмах XIX века, но и изысканную учтивость, указывая на личную причастность Клейнмихеля к предлагаемым реформам преподавания в академии, тем самым делая его сторонником своих идей. Он пишет: «Вы, как я имел счастье слышать из уст Ваших, постигли сами со свойственной Вам проницательностью необходимость этих двух кафедр при академии. Присоединение большого госпиталя совершенно в состав академии – Ваша мысль, мне не остается ничего более, как желать только скорейшего исполнения оной для блага науки в нашем отечестве. Если слабые силы мои, которые я до сих пор употреблял для руководства юношества в практической хирургии, кажутся Вам достаточными, чтобы с пользою употребить их для исполнения благой цели, то я с радостью посвящу целую жизнь мою для занятия Вами учреждаемой кафедры госпитальной хирургии при академии» [79].

Безусловно, такое письмо со столь глубокой и содержательной программой, вдохновенно и смело изложенной молодым, полным энтузиазма профессором, не могло не получить поддержки Клейнмихеля.

Пирогов, доказавший свою полную состоятельность в Дерптском университете и горящий желанием использовать свои способности на новом поприще в Медико-хирургической академии, значительно превосходящей по своим возможностям университет в Дерпте, несомненно, вызывал доверие и расположение Клейнмихеля. И он «прямо объявил, что все будет сделано».

Николай Иванович с детства испытывал постоянную нужду. Поэтому в письме он посчитал возможным остановиться на некоторых материальных вопросах. Он пишет: «…при новой моей должности, которая требует от меня еще более времени и усилий, я не иначе могу исполнить точно мои обязанности, как имея кроме обыкновенного профессорского оклада (5500 руб. ассигнациями) еще полный оклад главного госпитального врача». Одновременно Пирогов предлагает взять на себя целый ряд дополнительных обязанностей. Он пишет: «Вместе с тем я буду заниматься с моими слушателями патологической анатомией, особливо обращая внимание их на ее практическое приложение, и вместе употреблю всевозможные старания к учреждению анатомо-патологического и анатомо-хирургического собрания при вверенном мне госпитале» [80].

Мы видим, что Пирогов полон решимости реализовать в академии поистине грандиозные планы. Он постоянно готов, не щадя ни своего времени, ни своего здоровья, всегда делать полезное дело, делать его немедленно, как можно быстрее и как можно лучше. И это не может не вызвать восхищения. В то же время он высоко оценивает свой труд и ожидает достойного вознаграждения.

* * *

10 февраля 1840 г. Клейнмихель прислал письмо Пирогова в Конференцию академии с поручением рассмотреть его и представить свое заключение. На ближайшем заседании 23 февраля Конференция рассмотрела предложения Пирогова и в своем послании попечителю ответила, что «вполне разделяет мнение г. Пирогова, что учреждение новой кафедры при академии для преподавания патологической и хирургической анатомии и для руководства студентов 5-го класса в госпитальной хирургии, а равно и умножение анатомо-патологического и анатомо-хирургического собрания принесет обучающимся в здешней академии величайшую пользу, тем более если это будет представлено г. Пирогову, известному не только в России, но и за границей своими отличными талантами и искусством в оперативной хирургии» [81].

Конференция академии полностью поддержала предложения Пирогова. Вместе с тем, прекрасно представляя, какой обременительной нагрузка может стать для профессора, руководителя хирургической кафедры, одновременное руководство огромным госпиталем в качестве старшего доктора, Конференция, в свою очередь, выдвигает вполне взвешенное предложение. Она предлагает, чтобы старший (главный) доктор госпиталя имел не одного помощника старшего лекаря, как раньше, а двоих. Одним из них (по хирургическому отделению) может быть Пирогов, который «при своих действиях относительно пользования больных не был зависим от старшего доктора».

Более того, Конференция академии по достоинству оценила прогрессивное предложение Пирогова о создании кафедры госпитальной хирургии и в ответе Клейнмихелю заявила, что она «вменяет себе в обязанность донести, что учреждение другой подобной же кафедры для руководства студентов в госпитальной терапии принесет не меньшую пользу» [82].

Таким образом, Санкт-Петербургская медико-хирургическая академия является первым высшим медицинским учебным заведением России, где были созданы госпитальные клиники хирургии и терапии, а первым профессором, предложившим и осуществившим это начинание, был Николай Иванович Пирогов.

Однако при переводе Пирогова в академию возникли административные препятствия. Они были связаны с тем, что Дерптский университет и, следовательно, его преподаватели входили в систему Министерства народного просвещения, а Медико-хирургическая академия – в военное министерство. Между министерствами начинается переписка, и каждое было по-своему право.

Так, 26 апреля 1840 г. военный министр А. И. Чернышев обратился с письмом к министру народного просвещения С. С. Уварову, где объяснял мотивы перевода в академию профессора Дерптского университета Пирогова. Он сообщал, что при академии предполагается учредить кафедру госпитальной хирургии для обучения студентов и молодых врачей госпитальной практике. Профессор этой впервые учреждаемой кафедры должен быть одновременно главным врачом хирургического отделения 2-го Военно-сухопутного госпиталя со званием помощника главного доктора. Занять эту кафедру и должность главного врача хирургического отделения госпиталя согласен профессор Пирогов.

Военный министр просит Уварова сделать распоряжение об увольнении Пирогова из Дерптского университета и почтить его уведомлением об этом.

В начале мая 1840 г. был получен ответ Уварова военному министру Чернышеву, где он вполне обоснованно объясняет свое нежелание расстаться с профессором Пироговым, как ему пришлось недавно расстаться с профессором Дубовицким, переведенным в академию из Казанского университета. Озабоченность гражданского министра, которому небезразлична потеря российскими университетами ценных педагогических кадров «особенно из русских, с трудом и попечительством образованных, в руках коих находятся едва ли не все надежды на дальнейший успех», можно понять. В письме он пишет: «…Пирогов не только находился на попечении и иждивении Министерства народного просвещения в профессорском институте, но был потом посылаем на счет оного для своего усовершенствования за границу, взамен чего Пирогов обязан прослужить в ведомстве Министерства народного просвещения 12 лет. Сей срок далеко не кончился, а Дерптский университет лишается профессора Пирогова, лишается, без сомнения, одного из достойнейших преподавателей, который в составе университета Дерптского находится один только из природных русских и в коем часть хирургии понесет чувствительный ущерб. Между тем, не желая препятствовать сему ученому воспользоваться выгодами, обещанными ему академией и коих Дерптский университет не может, по-видимому, ему доставить, я не оставлю сделать распоряжение, чтобы как со стороны университета, так и со стороны министерства были приняты надлежащие меры к избранию способного преемника профессору Пирогову и одновременно войду со Всеподданнейшим представлением о сих обстоятельствах и о сокращении срока обязанного служения профессора Пирогова в ведомстве министерства, мне Высочайше вверенного» [83].

Однако Уваров не спешил выполнить свое обещание. Учтивая переписка министров двух ведомств ни на йоту не изменила положение Пирогова. Поэтому ему ничего не оставалось, как самому включиться в борьбу за свой перевод из Дерпта в Петербург.

На рождественские каникулы, в конце декабря 1843 г., Николай Иванович поехал в Москву навестить свою мать, но вначале он посетил Петербург. Там он хотел встретиться с влиятельными людьми, которые могли бы способствовать его увольнению из Дерптского университета. В первый же день приезда он нанес визит президенту академии – Ивану Богдановичу Шлегелю, который сочувствовал Пирогову и его переводу в академию, но не располагал возможностями ему помочь. Он посоветовал Пирогову обязательно нанести визит попечителю академии – генерал-адъютанту Клейнмихелю. Генерал принял его любезно. Он снова стал хвалить проект Пирогова об учреждении кафедры и клиники госпитальной хирургии, но ничего конкретного о переводе Пирогова в академию сказать не мог. Затем Пирогов обратился к одному из влиятельных чиновников министерства народного просвещения – И. Т. Спасскому, который был членом медицинского совета при министерстве и с которым Пирогов познакомился еще в 1828 г., когда приезжал в Петербург по поводу утверждения его в профессорском звании. Зная, что Спасский был доверенным лицом Уварова, с мнением которого министр считался, Николай Иванович очень надеялся на его помощь. Пирогов, объяснив Спасскому мотивы перехода в Медико-хирургическую академию, очень просил оказать ему в этом содействие. Неожиданно Спасский, узнав, что Пирогов направляется в Москву, предложил ему заехать в Тульскую губернию к одному богатому помещику, внучке которого надо было удалить нёбные миндалины. Этот помещик был большим приятелем директора департамента Министерства народного просвещения – князя Ширинского-Шахматова. Спасский при этом намекнул, что князь в случае успеха операции может помочь склонить Уварова к разрешению перевода Пирогова в военное министерство и в академию.

Навестив в Москве мать, Пирогов отправился в имение тульского помещика, где был очень любезно принят. В тот же день он сделал восьмилетней девочке операцию «вырезывания миндалевидных желез». Операция прошла успешно, и через день Пирогов поехал в расположенное недалеко от Тульской губернии село Бунино, где находилось Орловское имение его учителя Мойера, который жил там после завершения службы в Дерпте и выхода в отставку вместе со своей тещей Екатериной Афанасьевной Протасовой и дочерью Катей. Пирогов был счастлив встрече с людьми, с которыми сблизился в Дерпте. Однако больше всего его привлекала дочь Мойера – Катя, превратившаяся из маленькой девочки, какой она была, когда Пирогов учился в профессорском институте, в привлекательную барышню. Дни, проведенные Пироговым в Орловском имении и связанные с ними события, нашли свое отражение в его воспоминаниях. «Уже давно думал я, – пишет Николай Иванович, – что мне следовало бы жениться на дочери моего почтенного учителя; я знал его дочь еще девочкой; я был принят в семействе Мойера как родной. Теперь же положение мое довольно упрочено – почему бы не сделать предложение? В имении Мойера я пробыл десять дней. Екатерину Ивановну (дочь Мойера) нашел уже взрослой невестой» [84].

В имении Мойера Николай Иванович так и не смог преодолеть свою робость. Он решился сделать предложение Кате только в письме к ее бабушке – Екатерине Афанасьевне, которая всегда ему благоволила. В день отъезда Пирогова она попросила его заехать в Москву к ее племяннице Авдотье Петровне Елагиной и передать ей свои родственные приветы. После непродолжительного пребывания в семье Елагиной теперь уже Пирогов просит ее передать свое письмо Екатерине Афанасьевне, написанное в дороге, объяснив ей тут же его содержание. Прощаясь с Елагиной, он заметил на ее лице странную улыбку, смысл которой ему стал ясен позже.

Через месяц, находясь уже в Дерпте, Пирогов получил ответ от Екатерины Афанасьевны и от самого Мойера. И отец, и Екатерина Афанасьевна, бабушка Кати, весьма сожалели, что должны были отказать ему. Катя, объясняли они, уже давно обещана сыну Елагиной. Теперь Николаю Ивановичу стала ясна загадочная улыбка Елагиной.

Этот отказ глубоко ранил Пирогова. Однако он нашел силы написать вежливый ответ теще Мойера – Екатерине Афанасьевне.

Вот так судьбе было угодно, чтобы Екатерина Афанасьевна Протасова встала на пути двух выдающихся людей России – Жуковского и Пирогова. Одному она не позволила жениться на дочери, а другому – на внучке.

Не прошло и года, как Николай Иванович получил к этим событиям обидное послесловие. Одна из его высокопоставленных знакомых – Екатерина Ивановна Долганова рассказала ему о разговоре, который она имела с Катей (Екатериной Ивановной Мойер) на пароходе при отъезде за границу. «Жене Пирогова, – говорила Е. И. Мойер, – надо опасаться, что он будет делать эксперименты над ней». «Говоря это, – пишет глубоко уязвленный Пирогов, – Мойер, конечно, не знала, что через год придется ей писать в лестных выражениях поздравительное письмо к подруге своего детства, Екатерине Дмитриевне Березиной, не побоявшейся мучителя дерптских собак и кошек и выходившей за него бестрепетно замуж» [85].

1840 г. оказался для Николая Ивановича очень трудным и горьким. Он получил отказ руки полюбившейся ему девушки. Затягивается дело по его переводу в Петербург. Деятельный, энергичный человек, он не может постоянно находиться в состоянии неопределенности. Тихий университетский Дерпт стал вызывать у него чувство уныния. Коллеги-профессора, зная его желание покинуть университет, заметно охладели к нему. В Петербург, где Николая Ивановича ожидала интересная, полная напряженного творческого труда работа, планы которой он сам предложил и получил полную поддержку от высшего руководства и Конференции академии, он не мог поехать. Пирогов находился на грани нервного срыва.

Он неоднократно направляет письма Клейнмихелю и Уварову с просьбой решить, наконец, вопрос о его увольнении из Дерптского университета и позволить ему занять кафедру в Петербургской академии.

Обращается он и к директору департамента Министерства народного просвещения князю Ширинскому-Шахматову, на которого возлагает большие надежды и надеется, что князь не забыл его успешную операцию, произведенную не так давно внучке его тульского приятеля. Он пишет: «Пребывание в Дерпте сделалось для меня теперь по многим причинам совершенно нетерпимым; предвидя угрожающее мне расстройство и нравственных, и физических сил, я, наконец, решился просить у вас помощи. Я осмеливаюсь надеяться, что труды, предпринятые мною для пользы общей, и то самопожертвование, с которым я служил университету, дают мне некоторое право надеяться, что справедливое начальство не пожелает довести расстроенного моего состояния до последней крайности, присудив мне остаться в Дерпте вопреки моим склонностям и моему расположению».

А в одном из писем к министру Уварову можно найти такие строки: «…Напряженное состояние духа, в котором я беспрестанно нахожусь теперь, чувствую, не может продолжаться долго; оно должно окончиться – я это предвижу – или потерей рассудка, или совершенным изнурением, и уже самосохранение заставляет меня теперь утруждать вас с этой покорной просьбой об удалении меня из Дерпта… Ежели я раз имел несчастье моей поспешностью возбудить ваше негодование, то думаю, что целый мучительный год… мог загладить мою ошибку» [86].

Наконец, после продолжавшегося почти год противодействия, министр народного просвещения С. С. Уваров отступает. 29 ноября 1840 г. он уведомляет военного министра А. И. Чернышева о Высочайшем соизволении на перевод профессора Пирогова из Дерпта в Санкт-Петербургскую медико-хирургическую академию. Месяц спустя состоялось Высочайшее повеление об учреждении кафедры госпитальной хирургии при академии и особого хирургического отделения во 2-м Военно-сухопутном госпитале с назначением Пирогова профессором на эту кафедру и главным врачом хирургического отделения.

Получив возможность покинуть Дерпт, Пирогов обратился в Конференцию академии с просьбой оказать ему материальную помощь на перевозку значительной библиотеки, хирургических инструментов и патологических препаратов, собранных им за годы пребывания в Дерпте и за рубежом. Просьба была поддержана Конференцией, и при назначении Пирогова профессором в академию ему было отпущено единовременное пособие в 2000 руб. из Государственного казначейства [87].

18 января 1841 г. состоялось назначение Николая Ивановича Пирогова ординарным профессором госпитальной хирургической клиники и патологической и хирургической анатомии, а также главным врачом хирургического отделения во 2-м Военно-сухопутном госпитале.

Начинается один из самых значительных периодов жизни Николая Ивановича Пирогова.