Текст книги "Николай Пирогов. Страницы жизни великого хирурга"

Глава четвертая. Медико-хирургическая академия

Первые конфликты и первые победы

Петербургский период деятельности (относительно короткий – 15 лет) вошел в историю отечественной медицины как период наибольшего творческого напряжения Н. И. Пирогова. За это время, до предела насыщенное его научными достижениями, российская клиническая медицина смогла заявить о себе во весь голос.

А. Н. Максименков, один из авторитетнейших историков жизни великого хирурга, характеризуя его научные успехи, достигнутые за время работы в Петербургской медико-хирургической академии, справедливо писал: «Творчество Н. И. Пирогова явилось дальнейшим этапом развития отечественной медицины, дальнейшим потому, что первые основы ее были заложены предтечами Пирогова. Имена Буша, Буяльского, Саломона, Савенко уже были знакомы Западу. И если Буяльского называли русским Купером и он был избран почетным членом различных медицинских обществ, то имя Н. И. Пирогова и его труды в академический период уже являлись не фундаментом, а величественным зданием отечественной медицины XIX столетия» [88].

Поражает титанический объем работы, который взвалил на себя Пирогов.

Одновременно с назначением профессором академии 18 января 1841 г. он был назначен членом Медицинского совета Министерства внутренних дел и членом «Временного комитета при министре народного просвещения для предварительного соображения мер к преобразованию медицинской учебной части в заведениях, под его управлением находящихся» (ФЦГВИА, ф. 749. № 140, Л. 1)[30]30
  Геселевич А. М. Летопись жизни Н. И. Пирогова. – М.: Медицина, 1976. – С. 27.


[Закрыть].

Комитет возглавил лейб-медик императрицы Меркурий Алексеевич Маркус. Прежний комитет отличался недостаточной деловитостью и необходимой ответственностью при решении вопросов формирования российских научных кадров и присвоения научных званий и степеней. Он носил этакий непринципиальный характер, когда его члены, по словам Пирогова, присваивали друг другу степени доктора медицины без экзамена. Теперь Николай Иванович получил возможность участвовать в отборе лучших преподавательских кадров на медицинские факультеты русских университетов, и он вместе с другими коллегами, входящими в комитет, делал это с полной ответственностью. В качестве члена этой комиссии Пирогов, вместе с профессорами Зейдлицем, Спасским и лейб-медиком Раухом, участвовал во всех делах и даже выборах медицинских факультетов всех русских университетов. Особенно это участие отразилось в выборе членов медицинского факультета Киевского университета, который создавался в это время. Другим важным делом комиссии был пересмотр статуса об экзамене на медицинские степени. В старом экзаменационном статусе допускались целых шесть медицинских степеней: три степени лекаря (лекарь 1-го, 2-го и 3-го отделений), доктор медицины, доктор медицины и хирургии и медико-хирург. Пирогов предлагал сокращение до двух степеней: лекаря и доктора медицины, но это предложение не прошло, тем не менее вместо шести были приняты три степени: лекарь, доктор медицины и доктор медицины и хирургии.

Наибольшую гордость Николая Ивановича вызывало принятие комиссией и утверждение Министерством народного просвещения госпитальной хирургической клиники для всех русских университетов, которая недавно была учреждена по его проекту в Санкт-Петербургской медико-хирургической академии.

Этот комитет проработал эффективно, но недолго. 11 декабря 1842 г. в связи с окончанием его работы Н. И. Пирогов был представлен к награде и произведен в статские советники, что, согласно Табели о рангах, соответствовало воинскому званию полковник.

Тогда же, 18 января 1841 г., Пирогов получает еще один пост. Он назначается директором Санкт-Петербургского инструментального завода по технической части «с тем, чтобы новая его обязанность не касалась хозяйственной и счетной частей завода и не отвлекала его нисколько от занятий…», писалось в приказе, поступившем из Министерства внутренних дел в Конференцию академии.

Инструментальный завод был заложен еще при Петре I на Аптекарском острове, при Аптекарском огороде. Ныне он хорошо известен как завод медицинских инструментов «Красногвардеец».

Привыкший ответственно и добросовестно относиться к любому порученному делу, с приходом на завод Пирогов стал глубоко вникать в процесс производства, он лично интересовался не только продукцией завода, но и профессиональным уровнем каждого мастера. Вскоре после начала его работы, в 1841 г. из Вюрцбурга прибыл новый инструментальный мастер Альберт Клейнганс (Маленький Ганс). Пирогов для проверки его мастерства предложил изготовить пробный набор, в состав которого вошли наиболее сложные по тому времени инструменты, и только после этого санкционировал его поступление на завод. Когда же после преждевременной смерти Клейнганса (1843 г.) лейб-медик Н. Ф. Арендт вызвал из Геттингена нового мастера Вильямса Гельцке, то Пирогов, осмотрев его пробное задание, не нашел возможным принять этого мастера на завод.

В должности технического директора завода Пирогов состоял с 1841 по 1856 год, когда он оставил академию. Деятельность его на этом поприще оставила неизгладимый след в истории развития русского хирургического инструментария[31]31
  Медицинские инструменты, сделанные на заводе в период работы Пирогова, бережно хранятся в музее кафедры оперативной хирургии и топографической анатомии Военно-медицинской академии. Они и ныне вызывают неподдельное восхищение.


[Закрыть]. Пятнадцатилетняя работа Пирогова в этой области на 50 лет определила характер продукции завода. Он создал следующие хирургические наборы: фельдшерский карманный набор, ординаторский, батальонный, полковой, корпусной, госпитальный наборы и, кроме того, патологоанатомические наборы – полковой и госпитальный.

После проверки придирчивым техническим директором инструменты и наборы принимались и оценивались высокоавторитетной комиссией, состоящей из лейб-медика Арендта, президента академии Шлегеля, профессоров Саломона, Нарановича и Дубовицкого. Пирогов постоянно улучшал и совершенствовал наборы в соответствии с развитием оперативной техники. Созданные им укладки выпускались и находились на снабжении русской армии в продолжение почти всей второй половины XIX века[32]32
  Максименков А. Н. Николай Иванович Пирогов. Его жизнь и встречи в портретах и иллюстрациях. – Л.: Медгиз, 1961. – С. 118.


[Закрыть].

Таким образом, не только руками Пирогова, но и хирургическими инструментами, сделанными под его руководством и при его участии, оперировались русские воины.

* * *

3 марта 1841 г. Конференция донесла попечителю академии генерал-адъютанту графу П. А. Клейнмихелю, что профессор Пирогов вступил в отправление своих обязанностей.

В его обязанности входило самостоятельное заведование всем хирургическим отделением 2-го Военно-сухопутного госпиталя со званием главного врача хирургического отделения. Вместе с тем он назначался профессором госпитальной хирургии, патологической и хирургической анатомии при Медико-хирургической академии.

Это был первый большой госпиталь, в котором началась военно-врачебная деятельность Николая Ивановича Пирогова. Спустя годы в своей речи в Московском университете, произнесенной 24 мая 1881 г. на торжествах, посвященных его полувековой врачебной, научной и общественной деятельности, Николай Иванович охарактеризовал его, как «не что иное, как огромное вместилище госпитальных миазм, пагубных и для больных, и для здоровых организмов»[33]33
  Пирогов Н. И. Собр. соч. в 8 томах. – М.: Медиздат, 1962. – Т. 8. – С. 66.


[Закрыть].

В хирургическом отделении 2-го Военно-сухопутного госпиталя, отданного «во владение» Пирогову, его встретили муки больных, преступность начальства и, как результат – смерть, смерть… Было от чего прийти в ужас.

Большая часть хирургического отделения, которое вмещало в себя до 1000 кроватей и имело огромные, темные даже днем палаты на 60–100 кроватей, размещалась в главном каменном корпусе на берегу Невы. Вентиляция палат осуществлялась только через длинный коридор, куда открывались их двери, и смрад от ретирадников[34]34
  Ретирадник – туалет (уст.).


[Закрыть] распространялся по всему отделению. Те палаты отделения, которые находились в отдельных деревянных домах, расположенных во дворе госпиталя, имели лучшую вентиляцию, но сырость в них была неустранимая.

Сердце Пирогова разрывалось от вида молодых, здоровых людей в гангренозном отделении, у которых гангренозные бубоны разрушали всю переднюю брюшную стенку от меркуриальных[35]35
  Меркуриальные препараты – старинное название лекарств, содержащих ртуть.


[Закрыть] втираний, которыми до прихода Пирогова их лечил доктор Флорио. Палаты госпиталя были переполнены больными с рожистыми воспалениями, острогнойными отеками и гнойным заражением крови. Пирогов нашел множество больных, требовавших немедленного проведения разных операций, особенно ампутаций и резекций, вскрытия гнойных затеков, глубоких фистул, извлечения секвестров и т. п. Это были все застарелые, запущенные раны у залежавшихся больных в худом госпитале.

В то время одним из методов лечения было наложение фонтанели[36]36
  От лат. fonticulus – родничок.


[Закрыть] – образование искусственной раны в подкожной клетчатке, в которой нагноение поддерживалось вложенными инородными телами. Они накладывались обычно на местах прикрепления мышц. Образование фонтанели производилось посредством прижигания каленым железом, при помощи скальпеля, или едкого калия, или еще какого-либо аналогичного вещества. Для поддержания фонтанели в нее вкладывались горошина на нитке или бечева, сплетенная из конопляных нитей, которые ежедневно протягивались или менялись, очищая рану от гноя. Вложенная в рану бечева называлась «заволокой» и вводилась специальной заволочной иглой. Такие методы лечения в русской военной медицине восходили к седой старине. В то время наложение фонтанели называлось «жежением», т. е. прижиганием[37]37
  История военной медицины России. Т. I. VII–XVII вв. – СПб., ВМедА. – С. 101.


[Закрыть].

Так лечились хронические, не поддающиеся лечению болезни, и не только такие общие заболевания, как туберкулез, хронические катары легких, эмфизема, но также и глаукома, глухота, в надежде, что застарелая болезнь сможет покинуть организм больного человека через проложенную фонтанель с помощью заволоки. Пирогов возмущался, видя, как некоторые недобросовестные врачи и фельдшера месяцами «лечат» больных фонтанелями и заволоками, часто применяя такое сомнительное лечение для выкачивания денег у пациентов[38]38
  Пирогов Н. И. Начала общей и военно-полевой хирургии. – М.—Л.: Медгиз, 1944, – Ч. II. – С. XXVII.


[Закрыть].

Спустя много лет Пирогов в предисловии в работе И. В. Бертенсона, посвященной военным лазаретам, вновь с ужасом вспоминает те дни, когда он стал руководить хирургической клиникой в Петербурге. Он пишет: «Кто не видел собственными глазами, что значит лечение… в госпитале, устроенном по старой коридорной системе, тот, верно, не поверит в настоящее время, что 30 лет назад я застал во 2-м Военно-сухопутном госпитале целые палаты с больными, страдающими омертвениями всех возможных видов (дифтеритическими, цинготными, фунгозными) целой передней стенки живота и пр.; кровотечения, пиемия и септикемия принадлежали тогда к повседневным явлениям. И это случалось у молодых, здоровых и крепко сложенных гвардейцев»[39]39
  Пирогов Н. И. Собр. соч. в 8 томах. – Т. 8. – С. 13.


[Закрыть].

Для проведения операций и перевязок не было ни одного подходящего помещения. Тряпки под припарки и компрессы переносились фельдшерами без зазрения совести от ран одного больного к другому. Лекарства, отпускавшиеся из госпитальной аптеки, были похожи, по словам Пирогова, на что угодно, только не на лекарства. Вместо хинина аптекой выдавалась обыкновенная бычья желчь, вместо рыбьего жира – какое-то иноземное масло. Хлеб и вся провизия, отпускавшиеся на госпитальных больных, были ниже всякой критики.

«Воровство было не ночное, а дневное». Госпитальное начальство не стеснялось и воровало в открытую и проигрывало в карты по нескольку сотен рублей ежедневно. Подрядчики на виду у всех развозили по домам членов госпитальной конторы мясо и другие казенные продукты. Аптекарь продавал на сторону лекарственные запасы. Одновременно со всем этим в госпитале имела место странная, если не сказать преступная, бережливость. В особые камеры, расположенные возле госпитальных палат, велено было складывать отработанный после перевязок материал: грязные тряпки, снятые с ран. Оказывается, с возмущением вспоминает Николай Иванович, госпитальное начальство их продавало!

Этой преступной бережливости и воровству сопутствовала и преступная небрежность, из-за которой, как сообщал Пирогов в одном из своих рапортов, больные целыми днями оставались без лекарств. Ему пеняли за большие издержки йодной настойки и предписывали «приостановить ее употребление».

С таким безобразием, какое увидел Пирогов во 2-м Военно-сухопутном госпитале, ни в Московском, ни в Дерптском университетах ему не приходилось встречаться. Он вынужден был тратить свои силы в неравной борьбе: не кучка преступников была перед ним – весь уклад тогдашней российской жизни.

Как тут не вспомнить Н. В. Гоголя, вложившего в уста одного из своих персонажей бессмертного «Ревизора» – попечителя богоугодных заведений Артемия Филипповича Земляники – такие «восхитительные» чиновничьи перлы: «Чем ближе к натуре, тем лучше – лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет» и «С тех пор, как я принял начальство – может быть, вам покажется даже невероятным, – все, как мухи, выздоравливают».

Надо заметить, что первое представление «Ревизора» состоялось в Петербурге 19 апреля 1836 г., т. е. за несколько лет до прихода Пирогова на работу в Петербург во 2-й Военно-сухопутный госпиталь. Это позволяет сделать неутешительный вывод, что, к сожалению, даже такие выдающиеся литературные и театральные произведения, как «Ревизор», мало оказывают влияния на социальные и нравственные стороны общественной жизни.

Н. И. Пирогов тут же, не откладывая, принялся, по его выражению, «с немецким усердием» за лечение и оперирование запущенных больных, не обращая внимания на неблагоприятную обстановку в госпитале, при которой он подвергал больных операции.

В первые годы академической деятельности у Пирогова было много конфликтов с госпитальной администрацией, не в нравах которой было содействовать ему в деле улучшения состояния его хирургического отделения. Наиболее острые столкновения возникали у Пирогова с главным доктором 2-го Военно-сухопутного госпиталя Д. Я. Лоссиевским, которого он прозвал Буцефалом[40]40
  Буцефал – дикий конь, по преданию усмиренный Александром Македонским и долго ему служивший. Очевидно, Н. И. Пирогов намекает на то, что в конечном счете Лоссиевский так же вынужден был склониться перед ним и прилюдно просить у него прощения.


[Закрыть]. В своих воспоминаниях, говоря об одном из таких случаев, Пирогов, описывая его, начинает так: «Начну с Буцефаловой глупости…»

Вот пример одного из них. Однажды Пирогов получил от Лоссиевского бумагу, в которой тот писал следующее:

«Заметив, что в Вашем отделении издерживается огромное количество йодной настойки, которой Вы смазываете напрасно кожу лица и головы, я предписываю Вам приостановить употребление столь дорогого лекарства и заменить его более дешевым.

Гл. д-р Лоссиевский».

Возмущенный Пирогов немедленно отправил эту бумагу обратно Лоссиевскому со следующим объяснением: «На Ваше отношение №… имею честь уведомить Ваше высокородие, что Вы не вправе делать мне никаких предписаний относительно моих действий при постели больных» [89].

«Неостывшая энергия, с которой Пирогов настаивал перед госпитальной администрацией об улучшении вверенного ему отделения госпиталя, была ей настолько нова, непонятна и неприятна, что она в лице главного доктора 2-го Военно-сухопутного госпиталя Лоссиевского решила отделаться от него, представив его сумасшедшим» [90].

Опять ситуация, в которой оказался Николай Иванович, нашла свое отражение в классической русской литературе! На этот раз вспоминается пьеса А. С. Грибоедова «Горе от ума», в которой ее яркий герой и свободомыслящий человек Чацкий был непонятен обществу николаевской эпохи и объявлен им как сошедший с ума.

Главный доктор Лоссиевский сделал секретное предписание ассистенту Пирогова и ординатору госпиталя П. Ю. Неммерту[41]41
  Неммерт Петр Юльевич (1818–1858) стал со временем одним из ближайших помощников и ассистентов Н. И. Пирогова. После его ухода из академии стал руководить кафедрой госпитальной хирургии.


[Закрыть], следующего содержания:

«Заметив в поведении г. Пирогова некоторые действия, свидетельствующие об его умопомешательстве, предписываю вам следить за его действиями и доносить об оных мне.

Гл. д-р Лоссиевский» [91].

Когда Неммерт показал это предписание Пирогову, последний посоветовал ему обратиться к президенту академии Шлегелю, который не принял никакого решения, а только дал совет Неммерту «оставить бумагу при себе и никому не показывать». Узнав о бездействии Шлегеля, Пирогов немедленно предпринял решительные шаги. Он попросил Неммерта предоставить ему эту бумагу, чтобы показать ее новому попечителю академии, которым стал вместо Клейнмихеля дежурный генерал П. Ф. Веймарн[42]42
  В отличие от общего понятия «дежурный», дежурный генерал есть постоянная штатная должность. До преобразования учреждений военного министерства, последовавшего в 60-х гг. XIX в., дежурным генералом именовался директор инспекторского департамента военного министерства, а равно начальник дежурства в армии (Энц. словарь Брокгауза и Ефрона. – СПб., 1893. – Т. X. – С. 280).


[Закрыть], и объявить ему, что если этому вопиющему делу не будет дан соответствующий ход, то он подает просьбу об отставке. Веймарн, по словам Пирогова, был смущен и успокоил его, пообещав, что на следующий день им будет все улажено, и если он и тогда останется недоволен, то этому делу может быть дан законный ход. Веймарн действительно не стал откладывать разрешение этого скандала и после ухода Пирогова тут же послал фельдъегеря за Лоссиевским, который привез его в штаб, где ему предстоял очень серьезный разговор с попечителем академии.

На другой день Пирогова пригласили в контору госпиталя, и там в присутствии президента академии Шлегеля Лоссиевский, в парадной форме, со слезами на глазах, принес извинения Николаю Ивановичу.

Однако Пирогов не просто удовлетворился этим позором главного доктора госпиталя. Воспользовавшись благоприятным моментом, он показал прилюдно Лоссиевскому и президенту Шлегелю мерзейший хлеб, который был роздан больным, и заметил, что это прямая обязанность главного доктора наблюдать за порядком, пищей и всей служебной администрацией.

И далее в течение всей своей врачебной деятельности Николай Иванович не уставал напоминать везде и всегда, что злоупотребления в пище, топливе, белье, лекарствах и перевязочных средствах действуют так же разрушительно на здоровье больных, как госпитальные миазмы и заразы.

После этого инцидента Лоссиевский, по словам Пирогова, сделался тише воды, ниже травы и вскоре был перемещен в Варшаву. Однако и там, на посту главного доктора варшавского госпиталя, он не изменил своей натуре. Во время посещения Варшавы Николаем I была обнаружена масса злоупотреблений, сделанных этим неисправимым казнокрадом, который, наконец, был отдан под суд.

Место Лоссиевского занял доктор Брун. Однако и с появлением нового начальника обстановка в госпитале мало изменилась. Это были, говоря нынешним языком, люди одной системы. Неудивительно поэтому, что вскоре Брун, чтобы скомпрометировать Пирогова, спровоцировал одного больного бежать из клиники на городскую гауптвахту и сообщить там о том, что якобы Пирогов вопреки его желанию стремится сделать ему операцию.

В результате этого происшествия попечитель академии Веймарн предписал производить операции только после общего консилиума и с разрешения главного доктора госпиталя. Такое распоряжение попечителя в корне противоречило той инструкции, которая была дана сверху при занятии Пироговым своей должности. Там определялись отношения администрации госпиталя и главного врача хирургического отделения, который оставался независимым в своих решениях от руководства госпиталя при лечении больных отделения. Это предписание Веймарна не могло не вызвать у Пирогова совершенно законного возмущения. Такое подчинение и контроль со стороны невежественной администрации госпиталя, систематические придирки главного доктора Бруна унижали Пирогова как ученого, клинициста и педагога в глазах окружавших его лиц – сотрудников кафедры, отделения и студентов. В конце концов это привело к тому, что 25 сентября 1845 г. Николай Иванович подает президенту академии Шлегелю прошение об отставке[43]43
  Геселевич А. М. Летопись жизни Н. И. Пирогова. – М.: Медицина, 1976. – С. 31.


[Закрыть]. Она не была принята, но этот демарш помог Пирогову добиться восстановления своего прежнего положения.

Пирогов, со всей своей неукротимой энергией молодого профессора, был полон бескорыстного желания оказывать помощь страждущим и больным людям, не ища при этом личной выгоды. Он был готов без устали оперировать, разрабатывать новые хирургические подходы и инструменты. Увлеченный своей работой, Пирогов не придавал значения многим обстоятельствам, сопровождавшим его жизнь, которые между тем не могли быть не замечены окружавшими его людьми: «Кровь на лекциях Пирогова лилась ручьями, пачкая одежду студентов и профессора, который не обращал внимания на свою внешность и всегда носил белье сомнительной чистоты»[44]44
  Штрайх С. Я. Н. И. Пирогов. – М.,1933. – С. 76.


[Закрыть]. Имея к тому же довольно резкий характер, он должен был с трудом входить в сложившиеся во 2-м Военно-сухопутном госпитале и академии порядки. Ранее уже упоминалось, что Пирогов еще в период своей работы в Дерпте в своем атласе «Хирургическая анатомия артериальных стволов и фасций» грубо задел самолюбие И. В. Буяльского, резко критикуя его ранее изданный атлас «Анатомико-хирургические таблицы», награжденный бриллиантовым перстнем от императора. Все это вызвало вражду между двумя знаменитыми русскими хирургами. По словам В. А. Оппеля, «…между Пироговым и Буяльским должна была начаться борьба в смысле соревнования в научной и практической деятельности… и соревнование со стороны Буяльского сопровождалось некрасивыми средствами»[45]45
  Оппель В. А. История русской хирургии: Краткий очерк в 2 частях. – Вологда: Изд. Вологодского облиздательства. – 1923. – С. 153.


[Закрыть]. Следует добавить, что Буяльский в академии имел немало сторонников и, в отличие от Пирогова, всегда оперировал в длинном белом и чистом халате. Несмотря на молодость, Пирогов имел довольно скромную внешность молодого, рано начавшего лысеть человека, с небольшим косоглазием, деликатно отмеченным Репиным только прищуром глаз на известном портрете, написанном во время чествования Николая Ивановича в Москве на закате его жизни в 1880 г.

А вот как описывает С. Я. Штрайх, один из биографов Пирогова, первый период его пребывания в Петербурге: «Невзрачный, косоглазый, никогда не надевавший присвоенного ему по должности и званию мундира, суетливо бегавший по улицам и высматривающий интересных больных (был известный случай составления полицейского протокола на Пирогова, пристававшего на улице к охтинской бабе, которой он предлагал 25 рублей за разрешение вырезать какой-то редкий нарост на шее), этот неугомонный, настойчивый, работавший по 20 часов в сутки человек с первого приезда в Петербург действительно грозил нарушить то семейное начало, которое объединяло академиков-семинаристов»[46]46
  Штрайх С. Я. Н. И. Пирогов. – М., 1933. – С. 86.


[Закрыть].

В том, что молодой и неутомимый Пирогов был полон хирургической страсти и задора, нет ничего удивительного. Вероятно, многие хирурги могут вспомнить, как в молодости, встретив на улице человека с бросающейся в глаза патологией, например – с наростами на носу, т. н. ринофимой, оттопыренными ушами, громадными липомами на шее или голове, с деформациями конечностей и т. п., ощущали не только острое желание пригласить такого пациента к себе на операцию, но иногда и осуществляли его.

В течение первого года по прибытии в Петербург Пирогов изо дня в день занимался лечением больных в страшных, мало приспособленных помещениях 2-го Военно-сухопутного госпиталя. Он оперировал их, как он писал, «в отвратительных до невозможности старых банях этого же госпиталя». Там же, в банях, за неимением других помещений, он производил вскрытие трупов. Очевидно, гнойно-септические осложнения были столь часты, что Пирогову приходилось делать до двадцати аутопсий за день. Он вскрывал трупы умерших больных и в летнюю жару, и в зимние холода[47]47
  Описывая в письме И. В. Бертенсону (1880 г.) свою работу в Медико-хирургической академии, Н. И. Пирогов упоминает, что, приняв на себя обязанность читать курс патологической анатомии, он в течение 14 лет произвел вскрытие 11 000 трупов. // Пирогов Н. И. Собр. соч. в 8 томах. Т. 8, – С. 57.


[Закрыть].

Позже в своем капитальном труде «Начала общей военно-полевой хирургии», изданном в 1864 г., Пирогов среди причин, вызывающих гнойно-септические осложнения у госпитальных больных, называл грязное платье и руки врачей и больничных служителей: «Одно время я в том же платье делал и перевязку больных в этих отделениях, и вскрытие трупов, и хирургические операции в госпитале и приватной практике; я заметил, что свежие раны после операции стали нередко принимать худой вид, сопровождались рожами и острогнойными отеками, я приписывал это влиянию эпидемий и, когда мне заметили мои домашние, что обшлага у моего фрака пахнут, то я долго еще не хотел верить, что я сам был первоисточником зараз»[48]48
  Пирогов Н. И. Начала общей военно-полевой хирургии. – М. – Л.: Медгиз, 1941. – Ч. I. – С. 17.


[Закрыть].

Пирогов в это время жил в доме Коссиковского у Гагаринской пристани[49]49
  4-й дом по Гагаринской улице у тогдашней Гагаринской пристани расположен напротив Арсенальной набережной, что ныне соответствует дому № 8 по Шпалерной улице. (Геселевич А. М. Летопись жизни Н. И. Пирогова. – М.: Медгиз, 1976).


[Закрыть] на левом берегу Невы. Поэтому ему приходилось дважды в день на лодке пересекать Неву (Литейного моста, как известно, тогда еще не было), чтобы прибыть в академию, которая находилась на правом берегу реки, на Выборгской стороне. Во время ледохода (ноябрь, декабрь) надо было переправляться на лодке через Неву, пробиваясь иногда по два часа между льдинами.

С началом работы в Медико-хирургической академии Пирогов принял активное участие в деятельности Общества практических врачей Санкт-Петербурга, где регулярно делал сообщения по материалам своей научной и практической работы. Там, среди столичных врачей, он имел трибуну, где мог пропагандировать и популяризировать свои новые научные и клинические достижения и идеи и смог приобрести немало сторонников. Пирогов состоял членом этого общества вплоть до своего ухода из академии и переезда из Санкт-Петербурга в 1856 г. О его активном участии в работе этого врачебного товарищества говорит внушительное количество сделанных за эти годы сообщений, а их было немало – около 70 [92].

Одновременно с началом работы в академии Пирогов стал безвозмездным консультантом нескольких городских больниц – Обуховской, Петропавловской, Мариинской, Святой Марии Магдалины, Детской и Максимилиановской, которые регулярно посещал.

С начала работы в академии Н. И. Пирогов стал интенсивно работать над созданием полного курса прикладной анатомии. При этом им было изготовлено большое количество анатомических препаратов, иллюстрирующих строение различных областей человеческого тела. В январе 1842 г. он уже представил в Конференцию академии предложение об издании этого труда, цель которого, по словам автора, состоит в том, «чтобы сообщить врачам посредством с натуры снятых изображений прикладную сторону анатомии, потому три отделения будут составлять полный курс издания: анатомия физиологическая, хирургическая и патологическая».

Издание должно было состоять из 100 таблиц in folio, и работа должна завершиться через два с половиной года. Предполагалось ежегодно выпускать по 8 тетрадей, содержащих по 5 таблиц с текстом на латинском и русском языках. Цена атласа предполагалась в 100 рублей ассигнациями. Так как для издания необходим был капитал в 30 000 рублей, Пирогов просил академию дать заимообразно 1500 рублей для издания первого выпуска с тем, чтобы подписчики могли видеть содержание и характер произведения [93].

Конференция академии рассмотрела ходатайство Пирогова и пришла к заключению, что предполагаемое издание, несомненно, принесет пользу как студентам, так и врачам. Кроме того, академия считала, что этот богатый по замыслу труд составит честь не только автору, но и академии в целом.

По ходатайству Конференции с «Высочайшего повеления» Пирогов получил из Государственного казначейства 1500 рублей и принялся с большим рвением за осуществление своей идеи. Он тщательно препарировал послойно каждую область, а художник Мейер с большим искусством выполнял рисунки в натуральную величину.

Николай Иванович, вспоминая эпизоды, связанные с изданием «Прикладной анатомии», пишет: «По случаю издания моей прикладной анатомии (на русском и на немецком языках – издание Ольхина, не окончившееся по причине его банкротства) я в один и тот же день посетил двух нужных людей: министра Канкрина, у которого надо было испросить разрешения на ввоз беспошлинно веленевой бумаги для литографии, и Виллие, который мог способствовать распространению издания в военных библиотеках.

Для обоих этих господ я принес иллюминированные экземпляры атласа. Граф Канкрин, поглядев на них, тотчас же разрешил беспошлинный привоз бумаги, заметив только о моих анатомических рисунках: Es sind sehr schöne, aber auch sehr traurige Dinge»[50]50
  Это очень красивые, но и очень печальные вещи (нем.).


[Закрыть].

Виллие, посмотрев рисунки, также дал согласие на покупку атласа для военных библиотек.

К сожалению, как уже упоминалось, из-за банкротства издателя этому произведению не суждено было увидеть свет в полном объеме. Были изданы только первые 12 выпусков (тетрадей), относящиеся к топографической и прикладной анатомии верхней конечности, стопы и голени.

В этой «описательной, физиологической и хирургической анатомии» Пирогов последовательно, слой за слоем, рассматривает строение конечностей, давая каждому оценку с практической точки зрения. Он подробно разбирает фасциальные и синовиальные влагалища и межфасциальные пространства. В прикладной анатомии, как справедливо замечает А. М. Геселевич, Пирогов показал значение метода послойного изучения тела человека, пользуясь которым в дальнейшем его последователи, по мере развития практической хирургии, изучили все области тела.

В мае 1843 г. выходят три тетради «Полного курса прикладной анатомии человеческого тела», и Николай Иванович награждается 500 рублями серебром и бриллиантовым перстнем, а 17 апреля 1844 г. он удостаивается за этот атлас полной Демидовской премии академии наук[51]51
  Геселевич А. М. Летопись жизни Н. И. Пирогова. – М.: Медгиз, 1976. – С. 30.


[Закрыть]. Это была его вторая Демидовская премия.

Отзыв на эту работу Пирогова по поручению академии наук давали Карл Карлович Зейдлиц и Карл Максимович Бэр. В своем отзыве Бэр писал, что произведение Пирогова представляет собой «подвиг истинно труженической учености, потому что автор поставил себе целью заново переисследовать и в точности изложить весь состав так называемой описательной анатомии и именно в отношении практической медицины. Мы находим в таблицах точность и полноту исследования, верность изложения, остроумный взгляд на задачи» [94].

Пройдет не так уж много времени с момента издания «Прикладной анатомии», когда Пирогову придется пережить немало горьких минут. Один из гениев беспринципности, одиозная личность, приближенная к жандармскому III отделению, Фаддей Булгарин, очевидно, с подачи лица, хорошо знающего анатомию и находящегося в конфронтации с Пироговым, будет марать грязью его имя и его труд, отмеченный высшей наградой академии наук, в своем скандальном журнале «Северная пчела», обвиняя великого труженика в плагиате. И тут выдающиеся представители европейской науки – К. М. Бэр и К. К. Зейдлиц – встанут на защиту имени Пирогова и дадут достойный отпор зарвавшемуся борзописцу. Но об этом речь пойдет позже.

Тяжелый, изнурительный труд, который взвалил на себя Пирогов, конфликты с госпитальным руководством и его приспешниками привели его к крайнему переутомлению, сильно подорвали его здоровье, и он заболел. В конце лета 1841 г. Николай Иванович, как он пишет, «стал чувствовать то головокружение или лихорадочную дрожь, то схватки в животе с желчным, жидким испражнением». Так длилось до февраля 1842 г., когда он так ослабел, что должен был слечь в постель.

Пирогова лечили его близкие товарищи – Зейдлиц, Лерхе, Раух. Однако ему ничего не помогало, и никто до поры до времени не мог выяснить причину его болезни. Но, как вспоминает Пирогов, «один Раух более других… угадал, приписав ее моим госпитальным и анатомическим занятиям».

Снова предоставим слово Николаю Ивановичу, который описал драматические моменты своей «непонятной» болезни: «Вся болезнь продолжалась ровно шесть недель. Я лежал не двигаясь, без всяких лекарств, потеряв к ним всякое доверие. Наконец, хотя не имея бреда, но с головой не совершенно свободной, я потребовал теплую ароматическую ванну. Мои домашние не посмели мне отказать, а дело было уже вечером. После ванны со мной произошла какая-то пертурбация во всем организме; бреда настоящего не появилось, но мне показалось, что я летал и что-то постоянно говорил. Через несколько часов у меня сделался необыкновенный озноб. Я чувствовал, как меня во время сотрясательной дрожи всего приподнимало с кровати. Затем вдруг и сердце начало замирать; я почувствовал, что обмираю, и закричал, что есть силы, чтобы на меня лили холодную воду. Вылили ведра три и очень скоро. Обморок прошел… Тогда наступило быстрое выздоровление при помощи хинина и хереса» [95].