Текст книги "Капкан"

– Проходи в кабинет, перекурим, о делах потолкуем, – поморщилась, как от зубной боли, председательница.

– Да что толковать, и так всё ясно. Паренька, что с нами тогда выпивал, убили!

– Если ты Ветлицкого имеешь в виду, то жив он. Посетителей к нему не пускают, а передачи носить можно, звонила я.

– Передачи… словно в тюрьму.

– Зря паникуешь. Просто он лежит в одной палате вместе с тем киллером, который пулькинского прораба подстрелил.

– Вот видите, а наша контора его поддерживала на выборах.

– Ну, допустим, только Василий Степанович, так и тот потом к Орлову переметнулся, – уточнила Мирра Нестеровна.

– Значит, тёзка мой жив? Пародийная ситуация…

– Не очень и пародийная, – потянулась председательница за сигаретой. – Сам живой, а жена погибла. Ты, Фаинка, не знаешь, как её звали?

– О семье Ветлицкий помалкивал, да и вообще…

– Это точно, что вообще. Вот уляжется весь сыр-бор, и к кому Андрей за помощью обратится? Ведь квартира его сгорела.

– Тебе по штату положено думать, – засобирался уходить Фомичёв, но уже на пороге вспомнил. – А может, сбросимся по случаю воскрешения раба Божьего?

– Он там со смертью борется, а мы уже за здравие, – хмыкнула Мирра.

– Если б умер – за упокой.

– Находчивый наш Фомич, спасу нет, – заметила писательская председательница после ухода поэта-самородка, – хотя о Ветлицком нужно всерьёз подумать: у него в городе никого, только родители жены, но тем сейчас не до зятя. Ты, Фая, позвони в Отрадное, в их администрацию, узнай, что к чему.

– Мирра Нестеровна, – секретарша развела руками, – Отрадное – это межгород, а кто платить будет? И так арендаторы выручают.

– Ладно, может, я с чужого телефона переговорю, свет не без добрых людей, а если нет, тогда хрен с ними, с арендаторами – заплатят, ты узнай.

9

Ночью Ветлицкого разбудил чей-то голос. Пока Андрей корячился, придерживаясь за жгут, который был привязан к спинке его кровати, кто-то опять произнёс нечто похожее на призыв о помощи. Кажется, сосед бредит? Забыв о кнопке вызова, Андрей поднялся и пошёл в коридор. Сразу за дверью навстречу ему поднялся милиционер:

– Что случилось, больной?

Дыхание у Ветлицкого сбилось, стало трудно дышать.

– Разве вы меня охраняете? – спросил он бдительного часового.

– С чего ты взял? Твоего соседа, безногого.

– Так он и так не убежит, плохо ему. Позовите дежурную.

– А человеку, которого он ухлопал, думаешь, хорошо?

– Ничего я не думаю.

– Вот и спи спокойно. Без тебя позовётся, – свистящим шёпотом пообещал охранник и прикрыл за Ветлицким дверь. Андрей кое-как дошагал до кровати непонятного человека. Любопытство и страх боролись в его душе: выходит, что он лежит в одной палате с убийцей, и всё-таки легче стало от осознания того, что это не его охраняют. Рассудив, что если у парня отняли ноги, то воды глотнуть ему не помешает. Добровольный медбрат взял свой стакан, намереваясь напоить хрипящего парня. Лунный свет падал наискосок и, отражаясь от белой стены, усиливал освещение. Лицо безногого показалось Ветлицкому знакомым. Где он уже видел этот нос, подбородок с ямочкой посредине? Правда, цвет кожи землистый, серый. «Серый!» Тело окатило горячей волной. Неужели тот самый левашовский охранник, который ударил его, Андрея, ножом? Стакан выскользнул из руки и разбился. В палату забежали люди. Включили свет.

– Осторожней вы! – поднимая Андрея, крикнула медичка, кажется, менту. – Дренаж не повредите, тоже мне, санитар. Укладывайтесь на постель, больной.

– Да что вы так бдительно озираетесь, – попеняла медсестра охраннику, – никто вашего подопечного трогать не собирается. Он и сам не сегодня, так завтра концы отдаст. – Но Ветлицкий не разобрал, что на это ответил мужчина, в голове сидело одно: «Серый, Серый…»

– Это Серый, друг Радика, – наконец выдавил он из себя.

– Хорошо, больной. Завтра всех друзей соберём, человека в беде не бросим.

– Это сообщник Левашова, который выборы проиграл.

– Про Левашова что-то бормочет, говорит, что тот выборы проиграл, – обернулась девушка к милиционеру.

– Вот заботы у доходяги: Левашов пролетел на выборах. – И страж порядка вышел из комнаты. Андрей же не отрывая глаз смотрел на своего соседа и больше слова не мог вымолвить, а девушка поставила Серому укол, потом погасила свет в палате и тоже вышла.

10

Капитан Блинов дембельнулся из армии по ранению. Воевал он, как тогда говорили, «за речкой». В мирной жизни не сразу нашёл себя и всё-таки постепенно продвинулся в замы председателя Фонда инвалидов войны Афганистана, а когда его шеф без видимых на то причин покончил с собой, выбросившись в пролёт лестницы девятиэтажного дома, в котором он жил, то Блинов, он же среди друзей – Виконт, развил такую деятельность по похоронам, что всем стало ясно: лучшего кандидата на вакантное место и желать не надо. Место для умного человека было более удобным, чем борт из Афгана, тем более правительство, словно откупаясь от искалеченных войною людей, предоставило их организации ряд льгот и привилегий.

Первое, что сумел провернуть Виконт, занял пустующую квартиру шефа, выхлопотав под офис другое помещение, и потом, обладая не столько гибким умом, сколько хваткой, полученного однажды из рук не выпускал. Со временем вокруг него сгруппировались наиболее близкие и посвящённые, преимущественно ребята из охранной конторы «Вымпел», которую Владимир Борисович в своё время создал, и деньги потекли рекой. Матери погибших в Афганистане готовы были молиться на своего благодетеля за лишнюю тысячу рублей пособия, выделенную от щедрот фонда. Когда прямого дохода от легального бизнеса показалось мало, стали заниматься другим, незаконным. Вот с тех пор и повелось: то одна, то другая вдова, одинокая женщина, мать солдата, отписывала своё жильё всё тому же фонду. Отписывала и умирала порой быстрей, чем сама рассчитывала. Так появились в распоряжении у Блинова эти чистенькие пустые квартиры.

Мирра Нестеровна, прямодушная и неизбалованная, но уже привыкшая к некоторым изысканным мелочам, нутром чувствовала разлад, который довлел над нею, когда приходилось встречаться с любовником в таких случайных апартаментах, но это-то и прибавляло ей вдохновения. Занимаясь поэзией и любовью, она не забывала и о своих руководящих обязанностях, вот почему однажды, полёживая на койке и мысленно перебирая варианты мести своему врагу, Ветлицкий услышал шум в коридоре.

– А мне разрешение главного – не указ, – сказал, кажется, охранник, – мною органы распоряжаются.

– Я сама себе органы.

«Странно, – подумал Андрей, – знакомый голос, вроде бы не жены, да и не Киры?» Хотя очень сомнительно, чтобы те столь напористо разговаривали с охраной.

Голоса на короткое время смолкли, а потом дверь в палату открылась и в больничном халатике перед Ветлицким предстала…

– Мирра Нестеровна?

– Лежи, болезный. Вот скоты! – непонятно было, кого ругнула председательница Союза – обидчиков Ветлицкого или тех, кто её не пускал сюда. Охранник вознамерился проследовать за гостьей, но та сказала, как обрубила:

– Обойдёмся без понятых, гражданин хороший.

И «гражданин» вышел, но дверь в палату оставил приоткрытой, наверное, чтобы держать ситуацию под контролем. Мирра подошла к Андрею.

– Как наши дела? – И видя, что тот пытается заговорить, предупредительно подняла руку. – Я всё знаю, конечно, тяжело такое переносить, здесь словами мало поможешь, но прими мои соболезнования.

– Соболезнования?

По тому, как больной изменился в лице, Мирра поняла, что проговорилась, хотя вилять не стала.

– Да, жену твою не спасли, в дыму задохнулась, и квартира пришла в негодность, но о жилье не думай, я уже кое-что наметила, и с деньгами для книги соображать будем, а в остальном – мужайся.

Новость оглушила Ветлицкого настолько, что даже Мирра заметила: сунулась она сейчас со своей инициативой зря – и засобиралась уходить. Только когда женщина скрылась за дверью, Андрей вспомнил, что хотел Мирре Нестеровне поведать о своём соседе, который так неуместно располагался рядом, до сих пор не приходя в сознание, и всё равно давил на психику Ветлицкого, как верёвка с камнем на шее. Вспомнил и зажмурился крепко-крепко, боясь расплакаться, как мальчишка… Впрочем, долго кукситься расслабленному больному не пришлось. Вскоре после ухода писательской «мамки» дежурная медсестра привела в палату худощавого белобрысого мужчину и, оставив его у постели Ветлицкого, сразу же удалилась, плотнее обычного прикрыв за собою дверь, причём на сей раз снаружи её никто не попробовал снова открывать.

– Дёмин, – представился незнакомец, – следователь прокуратуры. Будем выяснять обстоятельства.

Это «выяснять обстоятельства» насторожило Андрея, и ему тоскливо представилась вся тягомотина сыскной рутины, к тому же он всё ещё не мог отойти от известия о гибели своей жены. Голова у «подследственного» закружилась, белый потолок палаты медленно съехал набок. Некоторое время Ветлицкий ещё силился понять, о чём спрашивает его пришедший, но так и не смог пересилить слабость.

Очнулся, когда врач, слегка придерживая Дёмина рукою за спину, осторожно подталкивал последнего к выходу, приговаривая:

– Завтра, голубчик, или послезавтра, а лучше на следующей недельке. Суббота, знаете ли, воскресенье… на той, голубчик, на той.

«Вот влип в историю, – соображал Андрей. До него стало доходить, что случившееся отнюдь не рядовая переделка, подобная той, в какую угодил Ветлицкий прежде. – Жену убили, квартира не подлежит ремонту, рукописи сгорели…» – тупо перебирал в памяти пострадавший от неизвестных налётчиков, хотя почему неизвестных, вот один из них – лежит рядом. И как только эти скоты могли догадаться искать у него чужие бумаги? Видел его у Орлова только Рамзин, ну ещё… Сунцова. Ветлицкий с грустью посмотрел в окно, и на память пришли строчки из его же давнего стихотворения:

Что мне твои пророчества? Сбыться им не дано.

Формула одиночества – жизни пустой кино.

В это время его сосед впервые зашевелился и, кажется, даже попытался приоткрыть глаза. «Вот бы кому следователя не помешало увидеть, а верней… Нет, лучше ни о чём не думать, а хорошо бы протянуть руку и щёлкнуть каким-нибудь тумблером на минуту-другую, отключив Серого от его системы…»

Андрей удивился кровожадности такой мысли, но потом вспомнил про Люду и снова чуть не расхлюпался, внезапно впервые почувствовав себя по-настоящему одиноким.

11

Однако если кто и чувствовал себя окончательно брошенным, то это – Кира. Прошло не так уж и много времени после отъезда Левашова, и чтобы хоть как-то сгладить это чувство щемящей сиротливости, которое навалилось на брошенную женщину подобно снежной лавине, она сначала хотела привезти из деревни своего сына, но потом слегка поостыла и вернулась в газету, решив, что теперь из преходящей корреспондентки станет самой деятельной и обязательной журналисткой.

– Зря ты киснешь, – заметила ей Светлана. – Я ведь тоже одна живу.

– У тебя хоть подруга есть, кажется?

Куксова поморщилась:

– Есть, подруги. Ты, например… – Ей не хотелось, чтобы Кира делала упор на ту самую Нину Штурову, у которой со Светланой были непростые отношения и которая была отодвинута в сторону с появлением Ветлицкого.

– Кофе пить будем? – прервала размышления коллеги мадам Левашова.

– Кофе… будем. Жаль, Андрея нет. Ты в больницу к нему ходила? – глянула Куксова на Киру, а та, хитрюга, пожала плечами:

– Я, зачем?

– А давай мы ему позвоним?

И подруги-соперницы дружно залистали телефонный справочник, но из больницы им как отрезали, сказав, что к больному никого не пускают.

– Видно, здорово приложили, – вздохнула Светлана, – второй раз уже. Ты, случайно, не в курсе, кому он дорогу перебежал?

Левашова опять замешкалась, но нашла в себе силы перейти в наступление:

– Тебе об этом лучше знать. Я с ним виделась раза два, не больше…

– Вот и он отпирается, а зря. Вы бы хорошей парочкой могли стать.

– Издеваешься? Да и мужчинка какой-то ветреный, всё порхал и допорхался…

В это время зазвонил телефон. Левашова подняла трубку:

– Кого, Светлану? Держи – тебя, чей-то сильный голос.

– Это Нина… Да-да, мы с Кирой. – И, прикрыв трубку, шепнула соседке: – Ей тоже твой голосок в масть, хочешь познакомиться? А впрочем – лишнее.

– Отчего же, – дёрнулась жена бизнесмена, – меня тоже одиночество заело. Можете вечерком забежать.

– А это мысль, посмотрим хоть, как живут господа! – обрадовалась штуровская подруга.

– Тогда приходите ко мне на Пушкина…

– Дом я знаю.

– А квартира сто тридцать восьмая. Часикам к шести.

Удивлённая таким поворотом дела, Светлана всплеснула руками:

– Ох и люблю я тебя, Кирюха!

– Ну слава богу. С авоськами можете не таскаться, у меня всё есть.

Левашова ушла, а в душе у глуповатой бабёнки проснулось нечто вроде ревности к той, с которой только что перезванивалась, но извечное женское любопытство отодвинуло на второй план подобные опасения.

12

– Нет, Виктор, сегодня у дочери собрание в школе, а вот завтра выезд в Старый Балтыган, на родину одного литератора, так я после двух часов свободна. Если устраивает, можешь подъехать за мной. Что не хватит? С двух часов дня не хватит?! – Мирра сердито хмыкнула. – Нет, ты просто издеваешься. Я свой график ломаю, а он… Значит, решено? С приветом…

В Балтыган афганец приехал с опозданием. Неофициальная часть по случаю юбилея была в разгаре. Выждав, когда Мирра выйдет в коридор покурить, Блинов подошёл к ней:

– Вижу – без меня не скучала?

– Угадал, да я все глаза проглядела, даже выпила меньше, чем предлагали.

– Хорошо, поехали!

– Только Василию Степановичу накажу, чтоб не искали, – и манерно козырнула, – мой генерал!

– Теперь я понимаю, почему Есенин так рано сковырнулся.

– Хочешь сказать, что страховкой не пользовался?

– Почти угадала.

«Девятка» выехала на трассу и помчалась, обгоняя попутные машины.

– Куда едем-то? – спросил, всматриваясь в панораму вечереющих далей, Виктор Борисович, и писательской председательнице пришла в голову очень хорошая мысль: а не выпросить ли у Блинова одну из его пустующих квартир для «опального» поэта? Мирра обожала заниматься благотворительностью: то она пристраивала подающих надежды городских недоумков в Литинститут, то считала себя обязанной срочно помочь издаться какому-нибудь графоману или пьянице…

– Поедем туда, где в прошлый раз были?

– В квартиру на Набережной?

– Ага! – и неожиданно с пафосом продекламировала: – «Во мне болезнь воображенья: уже давно не знаю я – где происходит жизнь моя, а где её отображенье…»

Водитель покосился на спутницу:

– Хорошо читаешь, твоё?

– Да нет, сокурсника по Литинституту.

– Тогда лучше своё почитай, а то повсюду только и слышно твоё железное имя.

– Вот приедем на место – и почитаю под мерное поскрипывание кровати.

Блинов чуть руль не выпустил и, еле сдерживаясь, тормознул у обочины, а остановившись, тяжело навалился на Мирру, но та, движимая навязчивой идеей обеспечить Ветлицкого жильём, всё же решила закончить задуманное.

– Всё, Виконт. Ну, пожалуйста, не хочу так… по-скотски!

– Это со мной-то по-скотски? – зло сверкнул глазами афганец.

– Почему с тобой, с моей милостью, если видишь. Заголил подол, как козе.

Последние слова рассмешили цыганистого кавалера, но сдаваться он не спешил:

– Хочу здесь и сразу.

– А стихи, Витя?

– Ты уже читала.

– Едем же, Блин с горы!

– Вот-вот, сматерись – поедем.

– А стихами можно?

– Валяй.

Мирра отстранилась от мужчины и продекламировала с усмешкой:

 
Миг блаженства настоящий,
Он настанет наконец,
Час пробьёт – и на стоящий
Дева сядет на конец…
 

– Сама придумала?

– Тёмный ты, валет, это Пушкин.

К дому, где они уже однажды встречались, подъехали в сумерках. В слабоосвещённом подъезде Блинов едва не столкнулся с подозрительным старичком, который поспешно отступил в сторону и так же торопливо поздоровался.

– «Из тёмного леса навстречу ему, – пьяненько продекламировала председательница Союза писателей, – идёт вдохновенный кудесник…»

Блинов же только хмыкнул.

– Насовсем перебираетесь? – любезно осведомился старикан.

– Куда? – не понял Виктор Борисович.

– В наш дом, это вы владелец седьмой квартиры?

– А ты кто такой?

– Я, – струсил старожил, – здешний домоуправ Метёлкин.

– Ну вот и управляйся без шума и пыли, а в чужие дела не лезь!

– Пошли, Блин, – одёрнула Мирра своего спутника и, погрозив пальчиком любопытному управдому, продолжила путь по лестнице.

В прихожей скромной седьмой квартиры Блинов подхватил поэтессу на руки, и та уже не сопротивлялась, правда, о деле своём не забыла, а пока хозяин нёс её до кровати, успела ещё раз внимательно осмотреться, отметив, что жилище Ветлицкому подойдёт, однако и настырный Виконт тоже не забыл про обещание беспечной любовницы. Нетерпеливо овладев женщиной, он сказал:

– А теперь читай.

– Что читать? – удивилась Мирра, укладываясь поудобней.

– Стихи читай, как и обещала… Под скрип кровати.

– Она у тебя неважно скрипит.

– Ах, неважно! – вспылил Блинов. – Говорю, читай!

Казалось, ещё одно неосторожное возражение – и… Мирра струсила. Впрочем, не впервые. Она побаивалась заполошного афганца, замечая за ним некоторые странности, но и порвать не хватало сил. С виду независимая гордячка, оставаясь наедине с Блиновым, председательница Союза чувствовала себя слабой и беззащитной женщиной. Время шло, а Виконт, казалось, и не думал о передышке.

– Тебе нравится? – спросил он с угрозой.

– Нравится.

– Тогда читай, чтобы без базара. – И Мирра стала декламировать что-то из Цветаевой…

– Ты, того, не сердись, – наконец успокоился мужчина.

Только женщина вовсе не собиралась сдавать завоёванные позиции и поэтому, приняв душ, вышла к своему любовнику весьма решительная: Блинов сразу почувствовал в ней перемену и не то чтобы смутился, скорее в нём пробудилось чувство, которое возникает у сильного к равному себе, а председательница сразу взяла быка за рога, как только они вышли на улицу и сели в машину:

– Ты сегодня вёл себя по-хамски, Виконт.

– Сама виновата.

– Допустим, но я дама злопамятная, а потому здесь мы с тобой больше не встречаемся.

– Договорились, стоило ли огород городить?

– Ты меня выслушай до конца. – Мирра прищурила свои чарующие глаза. – Я всё о том же – Ветлицкому жить негде, а у тебя эта квартирка вполне для него сгодится…

– Вот даёшь, к чему столько слов, так бы и сказала сразу, а то напридумывала и про оскорбление, и про гордость. Пусть вселяется, ведь был же базар по такому случаю.

– Спасибо. – Мирра вдруг почувствовала усталость, а внизу живота появилась тяжесть, словно ртуть там, внутри, колышется. Даже привкус металла во рту ощущаться стал. – Высади меня ближе к дому.

– Ты же загодя выходила?

– Не могу, голова что-то не того…

– Будет сделано. – И Блинов послушно остановился там, где его просили, а тормознув, протянул ключи от недавно используемой квартиры. – Когда увидимся?

– Дай одуматься. Я сама тебе позвоню, и спасибо. Афганец молча кивнул в ответ, и «девятка» нырнула в ночь.

13

Поборов в себе искушение немедленно отомстить обидчику, Ветлицкий стал мысленно складывать кусочки своей невесёлой жизни, примерно так, как это делали бы с разбитой чашкой: один к одному. Но если осколки фарфора позволяли соединиться в единое целое, то фрагменты бытия невезучего поэта после всего пережитого изменились настолько, что их уже почти невозможно было подогнать друг к другу. Он вдруг сильно затосковал по своей жене, хотя прежде казалось, что семейная жизнь – это просто неловкая шутка, дань всеобщей привычке, стечение обстоятельств.

С Людмилой его и в самом деле мало что связывало, а теперь, когда даже их квартира сгорела, и вообще нужно всё начинать с чистого листа. Зачем жена в тот вечер возвратилась к Ветлицкому? Сейчас бы навестила супруга в больнице, принесла чего-нибудь вкусненького, а теперь… Захотелось выть, и один из виновников случившегося несчастья лежит совсем рядом.

Вспомнив про левашовского охранника, Андрей скосил глаза в сторону соседней койки и заметил, что парень вполне осмысленно смотрит на него. Болезнь и страдания изменили лицо налётчика, и если бы Ветлицкий впервые увидел его сейчас, то, пожалуй, и не узнал бы. Видно, что Серый хочет о чём-то спросить, и Андрей, сделав усилие над собой, поднялся.

– Где мы? – едва размыкая губы, спросил парень.

– В больнице, – с трудом сдерживаясь, ответил Ветлицкий.

– В тюремной?

– Зачем, в обыкновенной, городской.

Сосед удовлетворённо прикрыл глаза и вдруг снова открыл их, лихорадочно сверкнув расширившимися до черноты зрачками.

– На воле, выходит, братуха? Значит, можно бежать?

– Куда тебе-то? – И поэт показал парню на одеяло. Серый поморщился: по-видимому, ему тоже было не сладко – и переспросил:

– Так мы на воле?

– На воле, хотя ты уже отскакал своё, ног-то нет.

Андрей поймал себя на мысли, что, как ни трудно ему было произносить такие слова, наверно, ничуть не легче, чем когда-то Мирре Нестеровне сообщать Ветлицкому пр смерть Людмилы, но в душе он испытал облегчение, словно хоть так, да отомстил обидчику.

14

Как и договаривались, Светлана Куксова со своей подругой пришли к Левашовой ровно в шесть. Перед этим постояли у новенькой многоэтажки, полюбовались вечерними окнами, прекрасными лоджиями, позавидовали жильцам, хотя Нина весьма скептически отнеслась к Светкиной затее.

– Зачем всё это? – спросила она Куксову в лифте. – Посмотреть, как твоя знакомая будет перед нами выпендриваться?

– Что ты, Нина! Кира очень несчастна. Представляешь – на всём скаку вылететь из седла.

– С чего ты взяла, что она вылетела?

– Муж сбежал, и чует моё сердце, такие беспричинно не бегают.

Лифт остановился, и подруги вышли на лестничную площадку. Кира открыла сразу, чувствовалось – поджидает гостей. Одета она была простенько, хотя сразу не разобрать, то ли на ней вечернее кимоно, то ли обыкновенный халатик, но обстановка левашовской квартиры внушала удивление, и поэтому Светлана немножечко ошалела. Нина же сделала вид, что её подобное не задевает. Это раньше могло шокировать, а теперь в рекламных передачах и более крутые апартаменты показывают.

В зале Куксова не сдержалась:

– Ой, Кирка, у тебя кресла как пельмени, я в таких никогда не сидела, а цветов-то, особенно этот…

– Китайский розан, – подсказала хозяйка квартиры, приглашая гостей в столовую. – Я живу по-простому.

– Конечно, – снисходительно заметила Нина, – столовая отдельно от кухни сейчас у всех. – А когда Светлана, по пути заглянув в ванную комнату, изъявила желание тут же понежиться в джакузи, то неожиданно грубовато сказала: – Мойся хоть до утра, – и подтолкнула подругу в «помывочную».

В столовой Кира спросила Нину, как бы извиняясь за то, что сама обстановка левашовской квартиры провоцирует таких простаков, как Куксова, терять голову:

– Может, в зал перейти, но я банкет не готовила – вино, конфеты, салат вот сделала. Светка – она вообще-то раскрутная.

– Это у неё от нелёгкой жизни, хочется всего, а возможностей – мизер, – ответила Нина, и приглушённый тембр её голоса приятно поразил Киру. Вроде ничего особенного, но невольно хочется подчиняться, и поэтому, когда Штурова согласилась с предложением хозяйки перейти в зал, Кира даже обрадовалась, совсем не обратив внимания на то, что ею почти командуют.

– Эй вы, заговорщицы, мне несите сюда! – словно предчувствуя, что назревает небольшой разгуляйчик, закричала из ванной Светлана.

– Тебе фруктов или шампанского? – любезно сунулась в ванную Левашова.

– Всего и побольше!

– Она там совсем распустилась, – сказала Кира, зайдя в зал, где на диване сидела Нина. – Требует себе вина и закуси…

– Точно ещё несовершеннолетняя, хочу и можно – не понимает, предпочитая куражиться и хулиганить.

– А вы давно дружите?

– Давненько, но не в этом дело.

– Конечно, главное – хорошо быть с человеком, на которого можно положиться, а здесь… – Левашова не нашла в себе сил продолжить свой «вдовий» монолог и сразу же предложила: – Лучше выпьем за всё такое… Я рада, что вы меня сегодня расшевелили.

Нина кивнула. Вино сразу взяло за душу, помогая стереть ту незримую грань неловкости, которая существовала ещё между ними, почти незнакомыми женщинами. Кире хотелось просто наслаждаться вином, вкусом сладостей и, беспечно болтая, совсем не следить за временем. Нина тоже расслабилась. Взгляд её настороженных, словно у кошки, глаз, стал заметно мягче. О Куксовой вроде бы и забыли, но тут-то она появилась на пороге, закутанная в махровую простыню.

– Ну вы даёте, гадючки! Глотаете без меня, и хоть бы хны!

– А мы полагали, тебе в ванной прикольней…

– Кабы просто в ванне, а то в этой штучке, с гидромассажем, якудзе.

– Ты хочешь сказать «джакузи»? – улыбнулась Штурова, понимая, что Светка их просто разыгрывает, а может, намекает на что-то. – Вот и неизвестно, кто из нас пьянее.

– Тогда мне штрафную положено, если вы такие умные, – по-прежнему кривляясь, заявила Куксова. – Вон в тот фужер, да чего-нибудь посущественней.

– Изволь. – Кира налила дамочке коньяка.

– Винтом пошла, как говаривал мой алкаш, – уточнила Светлана и гордо отказалась от конфеты. – После первой… ничем!

– Тоже заповедь бывшего мужа?

– Заповедь, заповедь, – согласилась купальщица. – Хорошо сидим, только скучновато без музычки. Выдай, Левашова.

Пока Кира щёлкала кнопками музыкального центра, Светлана, захмелев, зло спросила Нину:

– Уже снюхались без меня?

– Почему «снюхались»?

– Ну-у, пили…

– Я и с тобой пила.

– Со мной – нет, только губки мочила с краешку.

– Да брось, Светлана.

– Поднимать некому, а то бросила бы. Значит, со мной тоже с удовольствием выпьешь?

– Запросто, только неловко без Киры.

– Почему без неё? Кирка – вон она!

– Вам чего поставить? Может, Джо Дассена? – спросила хозяйка музыки.

– «Французик из Бордо!» – пьяно процитировала Куксова. – Поставь лучше Далиду. Там ещё это: «Пароле, пароле, пароле…»

– Пароль – значит «слово».

– Всё ты, Левашова, знаешь и цветы у тебя в доме растут, как их?

– Китайский розан, если ты про этот, – небрежно ткнула Кира пальцем в приличных размеров деревце с тёмно-зелёными листьями…

– Ага, розан. Андрюша Ветлицкий небось тоже здесь жировал? Давайте за наше субтропическое растение выпьем. – Раздухарившаяся журналистка с презрением посмотрела на собеседниц. – Или нет, я лучше с Ниной на брудершафт за твоё, Левашова, здоровье.

– Да ради бога, какая стала примерная!

– Не-а, я просто тебя боюсь.

– С чего бы это? – поинтересовалась хозяйка квартиры, извиняюще глядя почему-то на Светкину подругу, и та сразу же перехватила этот слегка ироничный взгляд.

– А как же? Вдруг Нинку от меня переманишь, как Андрея?

– Несёшь всякую ахинею, – поморщилась Левашова, но обострять ситуацию не стала, а, словно нарочно, снова налила правдоискательнице полный бокал. Та выпила и бросила склянку под ноги:

– На счастье! – Но бокал, отскочив от ворсистого полового покрытия, не разбился. – Не видать мне счастья, как своих ушей, – расплакалась Светлана. – Даже посуда не бьётся!

Кира подняла бокал:

– Ты не пей больше, а то не дойдёшь до дому.

– А кто тебе сказал, что я куда-то идти собираюсь? Ночевать здесь останемся. Правда, Нина?

Молчаливо созерцающая как бы со стороны за пикировкой двух дамочек, гостья усмехнулась:

– Правда, правда.

– А значит, нужно за это выпить, девочки… «Пароле, пароле, пароле…» – хорошо поёт французская блядёшка. Селяви, селяви, селяви… Нравится мне твоя «трудная» жизнь, Левашова, а здесь… Как подумаешь, что джакузи без гидромассажа, совмещённое с клозетом, и кровать самая обыкновенная… Покажи спальню-то, а?!

– Песню не будешь дослушивать?

– Не хочу песню, хочу посмотреть, как новые русские почивают. – И Куксова без особого на то приглашения направилась вглубь квартиры. Её уже изрядно шатало, у Киры тоже голова шла кругом, и поведение Светланы отнюдь не казалось выходящим из рамок. Она знала, что от этой штучки и не того можно было ожидать. Между тем по пути в левашовский альков Светлана остановилась, гримасничая, у зеркала:

– Ничего ещё девочка! Не знаю, почему некоторые мной брезгуют? – Простыня, в которую куталась журналистка, наподобие древнеримской тоги, сползла с плеча, обнажив крепенькую, едва ли не девичью грудь.

Нина не пошла провожать подругу, но та с размаху упёрлась в дверной косяк и встала как вкопанная.

– Вот это я понимаю, сексодром, – восхитилась окончательно съезжающая с катушек Куксова и, отбросив с кровати атласное покрывало, картинно упала навзничь.

– Не шуми, – лучше укройся. – И Кира шутливо набросила на полуголую скандалистку отвергнутое той покрывало.

– «Не шуми», что я, маленькая? Сами вы не шумите. Все от меня морды воротят: Нинка, ты, Ветлицкий, этот китайский розан. Думаешь, я не знаю, что вы в «мерсе» раскатывали? Да если бы у меня такая кровать была, с кем бы он кувыркался сейчас? Всё, Кирочка, эскюзе-муа…

Левашова молча слушала откровения почти отключающейся подруги. На пороге спальни в это время появилась Нина. Заметив её, Куксова разошлась ещё больше…

– И ты тоже порядочная стервоза, Штурова!

– Это нервы, – сказала Нина вполголоса, обращаясь к хозяйке квартиры. – У тебя успокоительного нет, а лучше снотворного?

– Поищу.

– Накапай, а то ещё часа два будет выступать.

Кира так и сделала, а когда Светлана выпила предложенное зелье, сказала:

– Теперь ваву как рукой снимет.

– Отвалите вы от меня, шалашовки хреновы. Можете пьянствовать одни!

– Здорово её развезло, а главное, быстро. – Нина посмотрела сначала на свернувшуюся под покрывалом подругу, а потом на ту, которая так хорошо всё понимает. – Люблю с такого рода напарницами иметь дело.

– Уставать я стала, – неожиданно пожаловалась Кира. – Светка вмазала – и хоть трава не расти, а у меня всё по-другому.

– Близко к сердцу многое принимаешь. Это ничего, что я с тобою на «ты»?

– Нормально, а насчёт сердца – я уже говорила Ветлицкому: всё бы отдала за недельку-другую, чтобы отлететь от проклятой действительности, годы же берут своё. – Женщины прошли в зал, и там Кира, памятуя только что сказанное подругой, недоверчиво переспросила: – Я смотрюсь лучше Куксовой?

– И гадать не стоит, я-то знаю.

– Тогда выпьем за молодость, как сказал один краснозвёздный писатель: «…за бесцельно прожитые годы».

Кира слушала Нину и никак не могла уловить смысла сказанного. Голос женщины обволакивал, тело медленно наливалось теплом, а тоска между тем не проходила.

15

– Я, доктор, минут на десять, не более, только мне не хотелось бы со свидетелем в палате беседовать. Можно к вам в кабинет пригласить?

– Минут на десять?

– Да.

– Чудесно, только помните, дорогой Владимир…

– Данилович.

– Владимир Данилович, у него нешуточное ранение, и хотя застойных явлений нет, но дискутировать будет трудно.

– Какие споры, доктор? Он же свидетелем по делу проходит. Поговорим один на один, протокольчик составим.