Текст книги "Родом из детства"

Часть вторая

1

Восемь лет путешествовал я, опасаясь мести. Ходил с купцами в Сирию. Побывал в Египте и в Иберии.

Некоторое время жил в Риме, пока правил император Гай Калигула. Еще один сын Бога. Будь он проклят. По его приказу в иудейских кварталах римляне устраивали погромы. И грабили и убивали они при свете дня. И многие покидали свой дом, бросали всё и бежали. А тех, кто остался, погнали из Рима потом при другом императоре. При Клавдии. Будь и он проклят, чего уж там.

2

Отец мой умер молодым. Скончался от ран, полученных на охоте. Память моя почти ничего о нём не хранит. Чёрные, как смоль, глаза. На подбородке ямочка. И голос. Спокойный, тихий голос с хрипотцой: «Пора спать, сынок. Уже поздно…»

Поскольку мать была женщиной набожной, а её безупречная вера в Бога оставалась непоколебимой и в радости и в горе, я делаю вывод, что я похож на отца не только внешне.

3

Мать тосковала по отцу.

Часто молилась, ещё чаще плакала. Видя её слёзы, я и сам начинал плакать. Поэтому до четырнадцати лет я рос в обстановке вечной сырости. Отчего постоянно хворал.

Но после тихой смерти матери меня забрал к себе её двоюродный брат. Он поставил за цель сделать из меня настоящего мужчину. Устроил мне спартанский образ жизни. В любую погоду я спал вне дома, на голой земле. С рассвета и до вечерней трапезы я только и делал, что приседал, прыгал, бегал, плавал и дрался с ним на деревянных мечах. За малейшее непослушание он привязывал меня к яблоне, что росла у дома, и бил кнутом так сильно, что с дерева плоды падали, не дозрев.

Год спустя дядя отдал меня за долги одному учёному греку, и больше мы с ним никогда не виделись.

4

Город Садаи. В нём самые богатые нищие. К концу дня каждый из них может позволить себе купить вина и женщину. Ибо и то, и другое стоит дешевле сушёных фиников.

5

А во всём мире продолжается поиск идеального бога. Ищут его среди живых и мёртвых. Среди грешников и святош. То тут, то там рождаются секты, личности и слухи.

Пророк из Египта послан прогнать римский гарнизон из Иерусалима! Некий иудей греческого происхождения предсказывает скорый конец света! Моний уводит народ в пустыню для покаяния! Но и тут Учитель всех переплюнул. Легенда его жизни растёт. Всё что угодно приписывают Иисусу. Теперь с ним сравнится только Аполлоний. Однако Аполлоний жив! Разве он может тягаться с тем, кто умер и воскрес? Чтобы воскреснуть, надо как минимум умереть.

6

В Садаи есть мудрец. Город очень гордится им. Как-то приводят меня к нему. Смотрю. Низенький. Брови косматые, глаза бесцветные.

Ты, говорит, купи вина, лепёшек и приходи один. Довольно мудрое предложение, думаю.

7

Прихожу. С вином. Выкладываю. Так, мол, и так. Зовут меня Иуда. Мне тридцать семь лет. У меня нет ни семьи, ни дома, ни друзей. И нет больше человека, который был бы мне интересен. Я не верю в Бога. Я хочу понять, кто я и для чего существую. И я боюсь смерти, даже тогда, когда не вижу смысла жить дальше. Он говорит: «Да ты философ! Наливай!»

8

– Что такое счастье?

– Всё что угодно. Пей!

. . . . . . . . . . . .

– Что такое судьба?

– Бог её знает.

. . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . .

– А свобода! Что такое свобода?

Он неодобрительно качает головой и заявляет:

– Миф! Человек никогда не бывает свободен. Он связан.

– Что же его связывает?

– Да всё та же судьба, о которой ему ничего не известно.

Самое время возразить. И сказать, что судьба – это сам человек. И что порой последний раб в Тиберии обладает большей свободой, чем римский Прокуратор.

– Что же, по-твоему, свобода? – спрашивает он.

– Возможность выбора, – говорю.

Он не согласен. Голову наклонил и бурчит:

– Столько людей умирает во имя свободы…

– Не понимая того, что она у них есть! Ведь и умирая, они делают выбор.

– Да! – повышает он голос. – Умирая – да! Но рождаясь?!

И мы выпиваем.

9

«Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». Так говорил Учитель.

10

Человек не животное, он умеет чувствовать, мыслить и говорить.

11

Не могу уснуть. Со мной такое случается время от времени.

12

Человек не животное.

Человек, как животное.

Человек и животное…

Человек…

Человек сам строит свою жизнь!

Человек ломает жизнь другому!

Человек ломает человека!

Человек, как животное, смертен.

Один человек бессмертен… Другой человек бессмертен…

Человек надоел до смерти.

Человека боюсь и смерти.

13

Вот что я знаю наверняка. Человек, часто думающий о жизни, рискует в ней разочароваться.

14

По дороге на рынок встречаю её. Она почти не изменилась.

И эта бледность ей даже к лицу.

– Ты? (Забавный вопрос!) Я слышала, ты умер…

– Я воскрес, – говорю. – Здравствуй.

15

Я приглашаю её к себе.

Мы болтаем до темноты. Но, словно сговорившись, избегаем говорить о Нём.

16

Хочется объяснить ей, но…

Разве могут слова передать тот страх, ту боль и отчаяние, что переполняют душу.

Слова уродуют наши мысли! Молчите, люди!

Молчите, если не сказать больше.

17

И я говорю ей:

– Собаки кажутся умнее, потому что молчат.

Она говорит:

– Не стоит вести себя как животное. Расскажи о себе.

18

– Поздно уже.

Я обнимаю её. Целую. Губы у неё холодные, безвольные… Целуя, пытаюсь её раздеть. Она не сопротивляется, но и не помогает.

– Ты не хочешь? – спрашиваю.

– Не хочу.

Плевать, думаю. Другие вообще никогда об этом не спрашивают.

Треск разрываемой материи…

У неё совершенно ровное дыхание… И мокрое, солёное от слёз лицо.

19

Ничего не снилось. Сны вообще редко меня посещают. И хорошо. Без них чувствуешь себя именно отдохнувшим, а не прожившим ещё один день.

20

Кажется, я знаю, где её искать.

21

Их называют назарянами. Они собираются за городом, на Пустом Острове.

22

Как я понимаю, он у них за главного. Зовут Исааком. Он толстый. И седой. Щеки его безнадёжно обвисли, и когда он говорит, они смешно подрагивают.

– Принимаешь ли ты учение Христа?

– А в чём оно заключается?

Он терпеливо объясняет.

– Нет, – говорю, – не принимаю. Похоже на сделку…

И тут он перебивает:

– Что же тогда привело тебя к нам, Иуда?

23

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

24

– Его жизнь была и бледна, и незаметна для большинства нормальных людей. Не жизнь, а смерть явилась источником религиозного суеверия. Смерть дала Ему возможность воскреснуть! Смерть, как обычно, унесла с собой Человека, а взамен оставила Образ.

Входит она, и я умолкаю. Молчание длится целую вечность. Целую вечность, если не дольше.

– Зачем ты пришел?

– Я пришел за тобой.

– Что?

– Ты нужна мне!

– Вот-вот, ты всегда думал только о себе! Уходи, Иуда…

. . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . .

25

– Мне жаль вас. Все вы слабые и трусливые люди. Хотите верить в другую жизнь, ибо в этой жизни ничего не достигли. Мир жесток, а борьба не для вас. После удара по правой щеке вы подставляете левую. Вы надеетесь, что, видя вашу покорность, вас не ударят дважды. Но повторяю: мир жесток… И скоро вам захочется умереть. Однако ваш Бог был не глуп. И недаром предупреждал, что наложивший на себя руки совершает тяжкий грех.

«Уходи, Иуда», – повторяют они. И я ухожу.

26

Напрасно всё.

27

Глупо обманывать самого себя.

Я приходил не за ней. Я приходил за собой.

28

Смотрите, я ни о чём не жалею. Я жив, здоров и полон сил. Смешно. Меня не мучают кошмары по ночам. Я мало сплю.

29

За что Он был распят?

Остался безобидным, как облако, но своего добился. Мою безумную клевету подтвердил – и был таков. А виноват во всём Иуда.

30

Жизнь коротка. Согласен. Отчего же каждая ночь так бесконечно длинна?

31

Возвратился в свой город. Денег почти не осталось.

32

Жизнь моя делится на «до» и «после». И мне кажется, что у каждого человека происходит что-то такое, что в последующем ломает его жизнь на две части. На «до» и «после».

33

Ну, всё! Перестал себя любить, начал себя жалеть.

34

Бывает, подумаешь: «Вот и всё! Мне уже далеко за тридцать». А бывает и так: «Ничего! Мне нет ещё и сорока».

35

Полное одиночество наступает тогда, когда тебе некому рассказать о своём одиночестве.

36

Я скоро умру. Такое чувство…

37

Ну мне ли не знать, как выглядит Смерть.

38

Я видел, как умирают люди. Я видел, как умирает Бог. Никакой разницы.

39

Плохо мне. Тяжесть какая-то в груди. Не вдохнуть её и не выдохнуть. И на месте не усидеть. Целый день хожу из угла в угол.

И всё тот же страх перед смертью. Не страх даже, а ужас. Я не хочу умирать! Всё что угодно, но лишь бы не смерть…

Я хотел бы жить вечно. Моего любопытства хватило б на вечность.

40

Вернись та страшная боль, я бы жаждал смерти, а так… Как в детстве, когда тебя укладывают спать. Хочется играть, бегать, смеяться… А тебе говорят: «Пора спать, сынок. Уже поздно».

41

Почему мне не встретился человек, который разделял бы мою точку зрения?

Сколько людей просто слепо верит и не задаёт вопросов. Один я, как неприкаянный.

Можно себя успокоить: что мне до всех. Народ – это стадо: куда поведут. Я был один – и, значит, я прав.

42

А может, я не умру? Но буду жить с непроходящим страхом смерти? Нет, Господи, только не это! Это невыносимо…

Но с другой стороны – пусть! Я перетерплю! Я смогу! Я привыкну! Пусть… Всё что угодно, но лишь бы не смерть.

43

И последнее. Если жизнь твоя не удалась, помни: Бога нет! И винить, кроме себя самого, больше некого.

Часть третья

1

Меня больше нет. Один состоятельный работорговец клялся, что видел меня висящим на осине. Семнадцать лет назад. И добавил, перейдя на шёпот, что говорят, будто не сам я руки на себя наложил. Но помогли мне люди добрые.

Я и бровью не повёл.

– Так ему и надо, – сказал, зевая. – Собаке и смерть собачья.

2

Лекарь из Антиохи предупредил, что с моей печенью злоупотреблять выпивкой может только самоубийца. С тех пор – ни капли.

3

Эпикурейцы учат: избегайте страданий и стремитесь к наслаждениям. Их не слушают и презирают.

А ведь избегать страданий и стремиться к наслаждениям так естественно для человека… Но, может, человек не желает быть самим собой?

4

Христиане же стремятся к страданиям и наслаждаются этим.

5

Он построен в честь императора Августа. По приказу царя Ирода, который даже хотел сделать его столицей. Вместо Иерусалима. И только внезапная смерть помешала плану безумного тирана.

За внешнее сходство с Римом сей город, лишённый зелени, облюбовали прокураторы. Сменяя друг друга, они селятся тут и чувствуют себя почти как дома. Им не привыкать к широким площадям, к многочисленным колоннам и статуям и к домам, выстроенным в подобном стиле.

Славный город. Имя ему Цезарея.

6

Живу я на окраине, в квартале бедняков. У рыболова Арама. Жена его – Сима – меня терпеть не может. Невзлюбила с первого взгляда.

Дабы лишний раз её не раздражать своим присутствием в доме и дабы показать, что не даром ем их хлеб, я в последнее время всё чаще выхожу с Арамом в море.

7

В часы вечернего досуга мы с Арамом, расположившись на краю обрыва, лениво рассуждаем о всяких пустяках. Чаще всего о женщинах.

8

Три дня нам просто не везло. Обыкновенная удача покинула нас. Улов смешной до слёз. Такое случается, успокаивает Арам. Даст Бог, говорит, завтра всё будет хорошо.

…Назавтра поднимается шторм…

9

Море хищно разевает пасть… Пенясь, волна рушится вниз… Брызги летят вверх, и …их накрывает следующая волна… Ветер… Серое небо с тёмно-грязными тучами периодически освещает на миг огненная змейка… Молнию сопровождает грохот!..

Страшное порой кажется прекрасным. А красота бывает жуткой.

10

На пороге нас встречает Сима.

– Арам, – говорит, – тут приходили какие-то люди. Двое. – Она кивает в мою сторону. – О нём расспрашивали.

– Что именно спрашивали? – интересуется Арам.

– Кто такой, спрашивали. Давно ли в городе, спрашивали. Что о себе рассказывал и чем занимается, спрашивали.

– И что ты им ответила?

– Я им ответила: а вы кто такие? Друзья, говорят. Ну, раз друзья, то сами у него и спросите. Завтра, говорю, приходите.

И обратили взоры на меня и Сима и Арам, словно ожидая объяснений. Пожав плечами, я ответил:

– Ошиблись, наверное. Моих друзей, если таковые и были, давно забрал к себе Господь.

11

Страшно. Но я ещё в состоянии отметить про себя, что между страхом юнца и страхом человека пожившего не больше общего, чем между небом и землёй. А казалось бы, страшно – и всё.

И вроде мне яснее ясного – дождаться ночи и бежать. Но я начинаю раздумывать: куда бежать? Зачем бежать? От кого?!

Мне надоела жизнь бродяги, жизнь беглеца…

Я хочу иметь свой дом на берегу моря. Хочу, чтоб у меня была жена… и ребёнок. И чтобы под вечер мы с ним кормили чаек свежим хлебом.

12

Что мне собираться? Записки за пазуху, сандалии на ноги и – в путь!

Пора…

13

Нелегко будет описать вчерашнее. Столько всего произошло.

Я был уже готов покинуть дом, как в комнату прокралась Сима.

– Уходишь, – прошептала она.

– Ухожу, – подтвердил я, также шёпотом.

– Прошу, возьми меня с собой, – и, приблизившись ко мне, Сима обожгла моё лицо порывистым дыханием.

– Думала я, – продолжала она, задыхаясь, – думала побороть свои чувства, да, видно, не в силах противиться им.

Я растерялся. Кто бы мог подумать, что за её неприязнью ко мне скрывалось… ог знает что.

– Сима… – голос мой дрогнул. – Я не могу…

Она вцепилась в мою одежду и повисла на мне, как испуганная кошка на пологе.

– Любимый мой… динственный… Не отталкивай… Не бросай…

Я догадался, ещё чуть-чуть – и сорвётся на крик.

– Хорошо, – сказал я. – Иди, собери всё необходимое в дорогу. Только тихо…

Отправив Симу, я помедлил мгновение… и выскользнул в окно…

14

(Я наблюдаю за собой. Я себя изучаю. Познаю… Задаю себе вопросы о себе. Простые вопросы и сложные. И честно пытаюсь на них отвечать…

«Почему, Иуда, ты боишься смерти?»

«Вовсе я не боюсь смерти. Я боюсь лишиться жизни. Это не одно и то же».

«Но ведь тебе, Иуда, жизнь твоя не нравится?»

«Кто отрицает? Мне моя жизнь положительно не нравится. Но другой у меня нет и не будет. А я хочу жить. И наблюдать за собой. Изучать себя. Познавать…»)

15

И выскользнул в окно, где меня, по всему видать, давно поджидали. Человек шесть… Не проронив ни звука, они бросились ко мне. Они бросились с разных сторон… И я, храня молчание и понимая, что сопротивляться бесполезно, всё же упрямо отбивался, не давая себя схватить. Отчаянье придало сил. Я дрался, как в детстве, пуская в ход даже зубы, пока один из них не нанёс мне удар по затылку. Он ударил чем-то твёрдым и тяжёлым. Ноги мои подкосились. Меня заботливо подхватили и куда-то быстро поволокли. Потом с размаху «погрузили» в тележку, и только в ней я окончательно лишился чувств.

16

Ввели в просторную светлую залу и усадили в кресло из красного дерева. Напротив, в таком же кресле, развалился тучный мужчина с косым шрамом под единственным глазом. Он впился в моё лицо карим оком. Он впился в моё лицо карим оком, и я не без труда выдержал его жадно изучающий взгляд.

Двое внесли и поставили между нами столик с фруктами. Бесшумно удалились.

Он заговорил, и говорил долго, лениво и как бы нехотя.

– Сразу хочу успокоить, здесь ты в полной безопасности. Ничего плохого мы тебе не сделаем. Скорее наоборот… Если мы и причинили кой-какие неудобства и привезли сюда против твоей воли – поверь, это вынужденная необходимость. Мы не могли поступить иначе и готовы…

– Да кто мы-то? – набрался смелости я его перебить. – И что вам от меня нужно?

Он помолчал. Так обычно пережидают внезапный грохот грома. И ответил:

– Мы благочестивые евреи. Патриоты и ревнители Моисеева закона.

И только тут, сопоставив всё увиденное и услышанное вместе, я вдруг понял, кто именно сидел передо мной. Ну конечно… Сердце на мгновение замерло и после учащённо забилось.

Это был Менахем, сын Иуды из Гамалы, единственный оставшийся в живых предводитель зелотов.

Мне стало дурно.

17

Религиозные фанатики, мечтающие восстановить самостоятельность Иудеи путём вооружённого народного мятежа. Они устраивают бунты и погромы против местной знати и наместников римской власти. Они призывают к насилию. Они жаждут крови. Они не ведают жалости и, убивая богатых, освобождают рабов и уничтожают долговые записи.

За голову Менахема, римляне назначили денежное вознаграждение, растущее из года в год, от бунта к бунту.

18

Между тем Менахем продолжал говорить, и в голосе появлялись властные нотки.

– Со времён Помпеи наша земля под железной пятой Рима. Иудея превращена в провинцию. Это унизительно и невыносимо. Но скоро мы положим этому конец. И, как ни странно, ты можешь помочь нам приблизить долгожданный час освобождения. О тебе мы знаем всё. Абсолютно всё. И понимаем, что взывать к твоему чувству патриотизма бесполезно. Ты начисто его лишён.

Улыбнулся я.

– Насколько я помню, за подобные чувства по римским законам человека распинают вниз головой.

Менахем пропустил мою фразу мимо ушей.

– Поэтому, – сказал он, – оказанную нам услугу мы готовы оплатить. Щедро… Сейчас ты беднее Ира. Остро нуждаешься…

– Ну что ж. Деньги счастья не приносят, но зато несчастья с ними переносишь разнообразней. Что за услуга?

– Угощайся.

– Благодарю.

19

– Иисус из Назарета, еретик и лжепророк, оставил после себя многочисленных учеников и последователей, которые продолжают распространять среди народа его вредное учение. Римскому владычеству оно не только ничем не грозит, но оно ему даже выгодно, ибо назаретяне и рабы чтут одни и те же добродетели – смирение и покорность.

Устав от гнёта и драконовских законов, наш народ готов окончательно сделаться рабами. Соблазн покориться велик, ибо это легче, чем бороться; ибо Иисус обездоленным и нищим обещал райскую жизнь после смерти, а угнетателей обещал сурово покарать, но опять же после смерти.

«Воздать кесарю кесарево, а богу богово», к сему призывают они, а стало быть, признают существующее господство наших врагов, тогда как у нас нет другого господина, кроме Господа Бога.

Христианство, подобно заразе, охватывает всё большее число людей. Проповеди апостолов, как они себя называют, пользуются необъяснимой популярностью. А недавно один из этой шайки и жизнь, и учения Иисуса перенёс на папирус.

– Должно быть – Матфей, – предположил я. – Он обучен грамоте.

– Возможно, – согласился Менахем. – Ты тоже должен взяться за перо. Собственно, в этом и состоит наша просьба. Твоя услуга нашему движению…

– Что же я напишу?

– Правду, – ответил Менахем. – Можешь не боясь, честно излить всю свою ненависть к Иисусу и его учению.

– С чего вы взяли, что я его ненавидел?

– Как же… – Менахем был озадачен. – Ты предал его. Плату взял символическую… – Он ухмыльнулся. – Ведь не из любви же к нему ты сделал это?

Я наклонился вперёд и медленно проговорил:

– Именно из любви.

– Интересно…

– Но не к нему, – добавил я, – а к истине.

. . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . .

20

Я сказал:

– Если любовь и ненависть – суть две стороны одной медали, тогда – да, я ненавидел Иисуса. И я погубил его, ибо fiat veritas, pereat vita. Пусть свершится истина, хотя бы погибла жизнь.

21

Затем спросил я, какова будет плата. И Менахем спокойно назвал большую сумму, от которой я вроде как обезумел: попросил её удвоить и выдать половину вперёд. Помедлив, Менахем, к моему удивлению, сразу согласился. Ударили по рукам. После чего я набросился на еду, ибо у меня разыгрался зверский аппетит. И было вкусно.

22

Темница – не темница, но помещение глухое и мрачное.

Крепкий засов на двери. Грязь кругом, сырость…

Радует лишь слабый огонёк. Он, не разгоняя крыс и полумрак, нервно пляшет, к себе приковывая взгляд.

Пишу. Сидя за грубым столом, ноги подобрав под себя.

Узник на одну ночь. Ещё одна вынужденная необходимость.

Менахем признался, многие братья настаивали на том, чтоб ничего Иуде не платить и держать его взаперти, пока всё не напишет. Но Менахем, прирождённый оратор, убедил их, что птица на воле поёт слаще. Я поспешил его поблагодарить и заверить: решение Менахема мудрое; доверие, оказанное Менахемом, оправдаю; надежды, возлагаемые Менахемом, тоже… В общем, рассыпался перед ним песком сахарным и был противен сам себе, ибо задним числом здорово перетрусил.

Завтра же принесут мне Матфеево благовествование и деньги. И отпустят меня на все четыре стороны. А через три месяца – не позже – я должен буду закончить свой труд и вернуться в этот дом с одной из четырёх сторон, чтоб получить вторую половину обещанной суммы.

23

Ясно мне теперь, что если б и отказался я, меня всё равно б заставили это сделать. И уже не за деньги, но бесплатно! И писал бы я не где хотел… и что хотел, но под надзором строгим и вернее всего под диктовку.

24

О, как я одинок! Я одинок… как… Бог…

25

Денег же этих мне хватит лет на пять. Пять лет жизни свободной и безбедной. Пять лет, а там посмотрим…

Будьте как птицы, говорил Иисус. Те вон тоже не жнут, не сеют, не собирают в житницы, и всё-таки сыты, ибо Отец Небесный их питает.

Словом, будет день – будет и пища. Думал я так и до встречи с Иисусом.

26

Не то чтобы я человек ленивый. Вовсе нет. И труда физического я отнюдь не боюсь. Мне даже нравится ощущать силу свою во время работы. Однако хлеб добывать в поте лица – унизительно. (Не даром Богом сие было назначено Адаму как одно из наказаний. Это кара Небесная за непослушание.) Порой вместо того, чтобы наняться к кому-нибудь в работники, я голодаю по несколько дней, надеясь Бог весть на что. И откуда во мне эта, присущая аристократам, черта?

27

И заметил я, что пишу чаще. Гораздо чаще, чем раньше. Чаще и больше. Должно быть, это возраст даёт о себе знать. Старики вечно болтают без умолку, точно дети.

Но в болтовне стариков и детей всё же есть разница. Дети стараются задать как можно больше вопросов. Вопросы же подчас совершенно глупые. А старики стараются дать как можно больше советов. И советы эти тоже подчас… совершенно…

Попросил принести мне вина. Выпить мне необходимо… Чуть-чуть. Чтоб разогнать тоску, неизвестно откуда взявшуюся.

28

Старики и дети.

Дети хотят всё знать.

Старики всё знают.

Дети хотят стать стариками.

Для нас старики – как дети.

Для детей мы уже старики.

Старики только думают, что всё знают.

Дети только знают, что думают.

Детей у меня нет… а я уже старик…

29

Смею даже предположить, что дети умней стариков.

В детстве я всегда знал, чего хочу. Теперь я не всегда это знаю.

В детстве я знал, как поступлю, когда увижу, что в реке тонет человек. Теперь я не уверен, что поступлю именно так.

В детстве я всегда знал, чем себя занять, когда делать было нечего. Теперь же я не в силах убить время. И время убивает меня.

В детстве я даже знал, чем питаются ящерицы. Теперь не знаю. Забыл…

30

А эскулап-то соврал. Мне хоть и худо невероятно, но я всё-таки жив, слава Богу. Жив…

31

Спрашиваю Менахема, что случилось с остальными учениками назаретянина. Но ему ничего о них не известно. Он обещает узнать что-нибудь.

32

Не таков был Иисус на самом деле.

Я вовсе не утверждаю, что всё написанное Матфеем – ложь. Не ложь написана им, но полуправда.

Да, Он исцелял, но и сам был подвержен хвори.

Да, Он ходил по воде (чего я, кстати, не видел), но ходил и в кусты справлять нужду, а однажды из-за протухшей рыбы его, как и всех нас, мучили рвота и понос.

Да, проповедовал милосердие, но торговцев из храма Иисус прогнал кнутом, и в гневе Он выкрикивал такие слова, от которых даже я краснел, точно девушка.

У Матфея Он не живой и однобокий какой-то. А ведь Он умел быть как добрым, так и злым. Он любил и ненавидел. Он был живым. Я видел его слёзы. Я слышал Его смех.

33

Вот что удалось узнать.

Синедрион за богохульство приговорил к побиванию камнями Иакова и Андрея. Иаков продолжает проповедовать. Андрей же вернулся в Галилею.

Иоанн с матерью и сестрой Иисуса живёт в Иерусалиме. Дом его вечно полон людей. Одни приходят, другие уходят. Кто такие, зачем приходили и куда потом идут – это пока неизвестно.

В Иерусалиме обитал и Пётр. Год назад был заключён под стражу в южную башню городской тюрьмы, где содержатся приговорённые к смерти. Спустя месяц Пётр был освобождён. Ходят слухи о чудесном явлении. Будто бы два ангела в белых одеждах, взяв Петра за руки, провели его прямо сквозь стены тюрьмы.

Менахем считает, что Пётр дал согласие на сотрудничество с властями. И всё. Обыкновенная история.

Об остальных учениках ничего толком не слышно. Разносят учение Христа. Себя называют апостолами.

34

Красноречивей всего о нас говорит то, как и что мы говорим о других.

35

Я пока не решил, вернусь ли я. Всего вероятней, что нет. Ибо боюсь, им не понравится то, что я написал. Писать же иначе не желаю.

36

Детям не свойственны муки совести. У ребёнка не болит душа при виде страданий щенка, которому он перебил лапу палкой.

Невольно проводишь параллель, вспоминая слова Иисуса: будьте как дети…

37

Иисус жаждал смерти. Именно такой. Насильственной и несправедливой.

Пророк должен умереть.

Иисус жаждал смерти и бесспорно заслужил её. Он сделал достаточно, чтобы умереть так, как ему хотелось, и укрепить в душах людей и в их памяти и свой образ, и своё учение.

Думаю, предложи кто устроить ему побег, он, как и Сократ в подобной ситуации, не задумываясь отклонил бы сие предложение.

38

Ещё одна встреча с Менахемом.

– Я постоянно чувствую за собой слежку. Не доверяете? Боитесь, что исчезну?

– Мы ничего не боимся. – Менахем щурится единственным оком. – Тебя охраняют.

У-у, бестия, думаю. Но тебе не удастся выклевать глаза ворону.

– Спасибо, – говорю. – Однако мне не сидится на месте. Сказано же поэтом, не для одного уголка рождён человек… Весь мир стал мне отчизной. Я собираюсь попутешествовать. И желательно без спутников.

– Хорошо, – говорит. – Мы учтём.

39

У меня тут много врагов. Жизнь моя в постоянной опасности. А через три месяца за неё никто не даст гнилой маслины. Зато моя смерть подпрыгнет в цене необыкновенно. Через три месяца.

40

Думаю отправиться в Рим и там осесть.

Как писал Аристофан, где хорошо – там и отечество.