Текст книги "Памятник русскому офицеру"

Как всегда мешали формальные подходы, недобросовестное заполнение бланков, лень и стремление некоторых сотрудников превратить живой опыт в бесчувственную бюрократию.

Большое внимание Агапов, как земский чиновник, уделял личным консультациям людей по вопросам ведения хозяйства, приобретения земли, развертывания кустарного производства. Чувствовалось и доброе отношение крестьян.

Он вспомнил как один из хозяев – Павел Чуев уже после заполнения бланка на другой день вернулся в контору Григория и заявил:

– Григорий Иваныч, прости, любезный, совсем я забыл сказать, я ведь еще в этом году винишком приторговывал, впиши, дорогой!

Сам по себе, факт сей откровенности не был единственным, и лишний раз напоминал Григорию – люди понимают важность того, что он делает, знают, что сведения, предоставляемые ими, нужны для развития их же хозяйств. Но были и те, что этого не понимали.

В целом, баланс такой деятельности, несмотря на недолгий опыт Григория Агапова, был положителен. Кое-кто имел, все же, потери, многие риски работы в сельском хозяйстве невозможно было предусмотреть, но, тем не менее люди стали чаще приходить к нему за советом.

Он вспомнил благодарственное письмо одного из нижегородских купцов, которому помог принять правильное решение в закупке продукции кустарных промыслов. Речь шла о заказе большой партии хохломских изделий, которые к тому времени уже прославились в Европе. Конечно, эта помощь была почти частным делом, однако выиграли от разумного решения и город, и Семеновский уезд. Разве это не было здорово, что от такой сделки на промыслах для людей открылись новые рабочие места?

Все эти добрые статистические раздумья были прерваны шагами во дворе, Григорий быстро убрал письменные принадлежности и черный блокнот со стола. Он не любил делиться своими мыслями. Во всяком случае, сейчас не готов был к этому. Соседи по квартире возвращались с прогулки. Юдин и Александров ходили осматривать окрестности. Они были такими же младшими офицерами, как и он и в их документах тоже значилось «Приказом по 21 армейской маршевой запасной бригаде за № 214 назначен на службу в 86 армейский запасной маршевой баталион»

Пока это было единственным, что их всех объединяло. Вечно недовольный всем Юдин, красавец повеса Александров, рассудительный и принципиальный Григорий.

Шумная компания приближалась к дому. Денщик Юдина, Иван Луговой, двигаясь впереди остальных, появился на пороге чуть раньше с какой-то поклажей. Не иначе, запасся плодами чьего-то огорода. Григорий осуждал это в душе, но ничего не говорил. Было заметно, война многих сделала другими. Дело было даже не в том, что этот солдат не знал устава, не в двух-трех морковках, взятых им, пускай, даже с разрешения хозяина. Полноватый Юдин, в темноте сеней наткнулся на Ивана и выругался:

– Вечно путаешься под ногами, что, рассыпал овощ? Собирай. Иван завозился впотьмах, что-то приговаривая, собирая просыпанную из корзины морковь.

– Гриша, ты зря не пошел с нами, право, денек отменный. Мы ходили к пруду, неплохо в тени отдохнули, часок-другой, а ты сидишь здесь киснешь с мухами…

– Будто вы там мух и слепней не кормили – усмехнулся Агапов. – Да их тут везде полно. Что там интересного на твоем пруду?!

Юдин снова затараторил по-екатеринбургски.

– Рыбалку бы наладить! Там в пруду у ивняка под корягой, ей-ей, щучища гуляет фунтов на 10. Своими глазами хвост видел, вон с ту лопату, что в сенях стоит. Ушицу бы сварили славную, надоели мне что-то каши…

– Болтун ты, Юдин. Ну откуда здесь такие щуки?! Агапов никак не мог привыкнуть к его речи, а в запасном было немало и солдат-сибиряков, изъясняющихся подобным образом.

Юдин был из потомственных сибирских мастеровых. Сельская школа, затем ремесленное училище, завод. Иногда, Георгий рассказывал о своей работе, о том, как прошел путь от подручного до мастера, о производстве, о новых станках и о смене хозяев. Правда, Агапов ни разу не замечал в нем живой увлеченности в работе. Карьера Юдина не была выстрадана им, это был некий механический путь из одной ипостаси в другую, не более. Рассказы Георгия зачастую носили шутливый характер. Юдин вспоминал смешные истории, произошедшие с ним в заводе, всякие сибирские анекдоты и байки. Эти его шутки, многократно повторенные во Временной школе прапорщиков, у всех курсантов уже сидели в печенках. Рассказы о зимней и

Прапорщик Юдин.

летней рыбалке на Патрушихе и Ольховке (притоки Исети прим. А.Л.) были его коньком. Он мог бесконечно рассказывать о грузилах, поплавках, жерлицах и прочих рыбацких снастях, о вываживании хищной рыбы и тройной ухе. Тут уж он считал себя непререкаемым специалистом.

– Щук не люблю, – вставил молчавший до сих пор москвич Александров. То ли дело налим, али сом. Но рыбалка, я вам скажу – занятие увлекательное, тут я с Жорой согласен!

Разговор затянулся до ужина, почему-то на самом деле захотелось ухи, да посидеть у костра, как когда-то в ночном, на Керженце. Тогда ребята наловили немало окуней, ершей да сорожки. Долго чистили всю эту мелочь, варили с луком, морковью в большом котелке. Григорий явственно представил ту холодную ясную осеннюю ночь, встающую из-за леса огромную луну, будто вырезанные из черной бумаги, темные силуэты лошадей. В общем, воспоминания снова навеяли грусть и тоску по дому, по картинам родной природы.

После простого и обильного ужина они посидели за картами, играли просто так, не на интерес, чтобы убить время.

Стемнело. Откуда-то послышалась украинская речь, затем пьяная песня, заунывная, щемящая и немузыкальная.

«Так воет барбос у помоек на окраине города, голодный, одинокий» – подумал Григорий. Одиноко было ему, несмотря на присутствие этих двоих. Вечер вовсе не пробуждал в нем желания спеть. В школе бывали дни, он затягивал песню, под настроение. Голос не выдающийся, но сколько куража в нем было! Слова знал ко всем песням. Ребята подхватывали. Его настроение моментально всем передавалось, и особенно, если пелось о родных местах – у друзей на глазах появлялись слезы. Но больше любил он песни веселые, семеновские. Цвет у них был яркий, золотистый, как у хохломских ложек, что раскрашивали девки-художницы с кустарных семеновских промыслов.

Любил он и песни малоросские, что помнил с юности, когда учился в Уманском училище.

Пел в хоре, и театральном кружке. И в Киеве, друзья отлично знали запевалу Агапова, и в школьных компаниях он был всеми охотно принят.

За окном засиял, отражаясь в пруду растущий, низко стоящий месяц. Пение сменилось бормотанием, где-то рядом скрипнула калитка, стукнула дверь.

– Ну, голубчик, угомонился. Сейчас жинка-то ему устроит – сказал, смеясь, Юдин, натягивая на себя одеяло до самых усов, и только он это произнес, послышался женский голос, визгливый, властный.

Слов было не разобрать, но прапорщики дружно захохотали, тут уж Григорий совсем расхотел спать, встал с кровати и в одних брюках вышел во двор.

Осеннее небо было усеяно звездами, и Агапов залюбовался им, как мальчишка в том ночном, запрокинув голову. Цикады неистово стучали своими невидимыми молоточками, ночной скандал в соседнем доме затих. В самом деле, все мирское отступало на второй план, когда царила такая красавица ночь! Неслучайно вспомнился ему Гоголь и то, как он Юре и Але читал его рассказы про Малороссию. На краю небосклона скатилась, будто с невидимой горки, звезда, и Григорий успел загадать желание.

Иван

Пан из Лондона. Лагерь. Следы войны.

В крытом брезентом кузове грузовика Красного Креста трясло и мотало. Шли уже вторые сутки путешествия, дорога ближе к востоку становилась просто непроезжей. В раскатанных грунтовых колеях стояла вода, которая с шумом вырывалась из-под колес студебеккера на обочину Иван Карлович, в очередной раз проверил содержимое карманов и рюкзака, с которым старался не расставаться в дороге. Документы и часть денег держал в отдельном карманчике, подвешенном на сыромятном ремешке под рубашкой на шее. Попутчики – волонтеры Красного Креста, двое чехов и полька, не унывали в дороге, стараясь занять себя песнями и шуткой, Иван не сторонился их, иногда подпевал, и время в дороге пролетало быстрее. Ехали не торопясь, можно было разглядывать бесконечно тянущиеся по обе стороны поля бескрайней Польши. Только во вторую половину дня ландшафт сменился – пошли леса и перелески, а дорога то опускалась под гору, то вновь поднималась.

Калеки, цыгане, беспризорные дети – встречались на пути часто. Стайками тянулись они по дорогам и обочинам. Давно уже Иван не видел такого количества неприкаянного народа, бездомного, голодного, побирающегося. Кризис широко прогулялся и по этой, самой бедной окраине Европы, кукурузные поля которой, совсем недавно были полями сражений мировой войны.

Сквозь окошко в брезенте уносилось назад полотно грунтовки, кривое и ухабистое. Водитель, седой чех, старался объезжать камни и пригорки, все чаще попадавшиеся на пути. Старенький студебеккер дышал на ладан, уже не однажды останавливались на ремонт, а времени было в обрез, до места – еще 100–120 верст и вот – вот пойдут дожди, не дай бог, и тогда завязнем тут и прости – прощай вся затея с Гришиной могилой и памятником.

Ивану вспомнились солнечные дни в Швейцарии, очереди в Красном Кресте и у графа Н.П. Игнатьева. «Только мы, русские обречены теперь на вечные очереди…» – слышал он от бывшего деникинского офицера в Берне. Тот выправлял себе какие-то бумаги для воссоединения с родственниками, а дело его совсем не клеилось, к тому же средства его были совсем на исходе. Иван тоже провел немало часов в очередях БТП (Бюро по трудовой помощи), хотя ему вовсе не нужна была работа в Швейцарии. Но именно в этом офисе можно было получить необходимую информацию о поездках к местам захоронений солдат, собрать сведения, найти единомышленников. Сам Бог привел его в «Красный Крест», так много удалось узнать здесь о точном месте гибели родственника, о том, как быть, что делать дальше…

Сейчас Швейцария осталась далеко позади и казалась теперь светлым красочным сном. Проехали сотню верст ужасной, разбитой дороги. Иван только покрепче надвинул на лоб шляпу и стиснул зубы. Только бы скорей добраться!

Из Нижнего Тагила Иван и Екатерина Гибсоны уехали в 17 году еще до октябрьских событий. Сначала это была эмиграция в Шанхай, затем Сидней. То был стандартный исход из России очень многих. Только после войны перебрался он с женой в Лондон. Тут что-то значили еще родственные связи, но с работой было совсем плохо. Жили скромно, сбережения почти все проели, перебивались случайной работой. Вскоре и родственников не стало.

Британский лев зализывал военные раны, страна поднималась из пепла, Иван поучаствовал и в строительстве метро и потаскал камни на реконструкции зданий и площадей. Везения с работой очень долго не было, пока не появились новые знакомые. Знание языка и хорошее российское техническое образование, наконец, пригодились. Конечно, Иван хотел бы идти по стопам отца – строить лодки и корабли, но у нанимателя на него были совсем другие виды. Больше пришлось работать с клиентами и решать не только технические, но и юридические вопросы. Работал много и тяжело. Особенно трудно было отслеживать длинные цепочки заказов, тащить на себе бухгалтерию. Но выхода не было.

Постепенно они с Екатериной встали на ноги, даже сняли квартиру побольше, да и поближе к службе Ивана Карловича. Жизнь стал налаживаться, несмотря на скромную зарплату и дороговизну продуктов.

Он вспоминал сестру часто, ругал себя за то, что тогда не смог уговорить ее уехать из России, так же как он. Теперь можно было сказать, что он уже давно жил в Лондоне, даже старался говорить, как кокни (в соответствии с поверьем, истинный кокни – это житель Лондона, родившийся в пределах слышимости звона колоколов церкви Сент-Мэри-ле-Бо. Для диалекта кокни характерно особое произношение, неправильность речи…прим А.Л. – источник Википедия)

Способности к языкам у него были! Видит бог, жена его Екатерина помогала во всех делах и делила с ним нелегкую жизнь. Все-же, стабильность пришла ним только в Лондоне, а там, в далекой России или Шанхае он не видел своего будущего. Как знать, что будет дальше?

Конечно, все эти годы Иван писал ей в далекую, чужую Россию. Письма довольно редко приходили и от нее – с красными звездами, серпами и молотами на марках. На открытках тех лет Кремль, Красная площадь. Как и раньше, она с детьми проживала все в том же двухэтажном доме в Нижнем Новгороде. Прошло всего-то пару десятков лет, а как далека теперь, как недоступна стала та – советская жизнь! После получения очередной открытки от Маши, Иван задумался о судьбе ее второго мужа – Григория Агапова, погибшего на Юго-Западном фронте. Тогда многие искали своих родственников, живых и мертвых, разбросанных по миру войной. Решение о поездке к месту захоронения пришло само собой вместе с ответом на запрос в Красный Крест. То был уже второй короткий отпуск на новом месте работы. Хозяин конторы выслушал Ивана и даже пошел навстречу, в счет будущего ссудил некоторую сумму денег на дополнительные расходы. Вероятно, сия миссия показалась этому достойному пожилому джентльмену весьма правильной и полезной. Иван в тот же день собрался, выслушал все наставления безопасности от супруги и отбыл в Париж.

Он старался в дороге экономить, питался взятыми с собой консервами, покупал только хлеб, овощи. Старался не ходить в придорожные трактиры и деньги берег на непредвиденные расходы. Их было немного, в разной валюте. Здесь, в этих диких местах в качестве платы принималось все. Временами страхи брали свое и Ивана донимали мысли о нападении разбойников, о том, что не доедет, что не найдет…

– Боже мой, Россия, совсем рядом – Иван Карлович изводил себя, – нет мне туда пути, я должен только сделать, то, что я должен Мэри. И убраться потом отсюда.

Опять вынужденная остановка. Бедный грузовик, совсем не тянет, чех отправился на поиски воды для мотора.

Иван выбрался из кузова размяться и встретился глазами с водителем, тащившим полное ведро. Помог ему открыть капот, чех, надев рукавицу, отвернул пробку, пар вырвался струей.

– Иван, близок конец пути – через 7 миль будем в лагере польской миссии Бюро Красного Креста. Поедим, переночуем и обратно завтра вечером. Ты возвращаешься с нами?

Иван замотал головой, что нет, но услышав что лагерь уже рядом, обрадовался. Но для него это еще был перевалочный пункт, и как добираться дальше – непонятно. Но, будь, что будет!

Действительно, к ночи добрались до миссии на краю леса, до перевала отсюда было совсем рукой подать. Военная охрана придирчиво изучила каждый документ гостей. На ночлег мужчины устроились в одной из больших армейских палаток, а полька – в основном административном здании. Бюро Польского Красного Креста, основало тут госпиталь для инвалидов и освобожденных военнопленных, нуждавшихся в медицинской помощи. Вторых, правда, вовсе в настоящий момент не было. Обстановка, в которой жили сотрудники, весьма отдаленно напоминала боевую. Поддерживали так же больных и обездоленных жителей окрестных поселков. Работала полевая кухня, кипели на кострах котлы, девушки были заняты стиркой, днем и ночью волонтеры дежурили в больнице, таскали дрова и воду…

Среди медперсонала русских он тут не встретил, да и поздновато было с кем-либо знакомиться. Дорога полностью его вымотала.

Он сходил к колодцу и с удовольствием умылся прямо из ведра. Через какое-то время ударами по куску рельса позвали всех к ужину в столовую. Она представляла собой огромную армейскую палатку с длинным столом и лавками.

Насытившись больничным кулешом с редкими вкраплениями пеммикана, Иван Карлович лежал в спальном мешке и после утомительной дороги наслаждался сосновым ароматом воздуха, звуками леса, спокойствием. От всего этого у него кружилась голова, он наблюдал, как под крышей раскачивался фонарь – «летучая мышь», отбрасывая причудливую тень на край палатки, и вилась облачком мошкара. Затем вдалеке он услышал чей-то разговор на польском или на чешском, но не разобрал, зазвучал патефон. Ветер доносил обрывки фривольной «Puppchen du bist mein Augenstern», потом завели «It’s a long way to Tipperary» (шлягер 1912 г. «Куколка, ты звезда моих очей» в исполнении Вилли Розе; английский шлягер «Путь далек до Типперэри» прим. А.Л.). На «Типперери» патефон заикался, игла соскакивала с дорожки. Где-то на другом конце леса был слышен женский смех, люди отдыхали после тяжелого трудового дня. Но скоро музыка и голоса затихли, и на передний план выступили ночные голоса птиц, да шум ветра в соснах.

Наутро снова предстояла дорога, нужно было добраться до узкоколейки и моста через Прут. Еще миль тридцать. А там уж и до Ворохты рукой подать.

Проснувшись позднее, чем бы хотелось, Иван отправился на поиски руководителя миссии. Начальник лагеря, он же главврач, полненький лысоватый пан Тадеуш Рекунский внимательно выслушал Ивана Карловича и изучил его паспорт и бумаги. Он неплохо говорил по-русски, этот Рекунский, вероятно, за последние десять лет, немало пришлось лечить белогвардейцев в этих новых юго-восточных землях. Гражданство Ивана вызвало у него уважение и даже некоторую зависть. Да и немудрено – русин из Лондона, несмотря слегка запыленную одежду и нуждавшиеся в смазке сапоги, выглядел респектабельно.

– При всем моем уважении к Вам, дорогой пан Гибсон, – закивал головой пан Тадеуш, сложив маленькие ручки на животе, – прямо сейчас помочь не смогу, поговорите обо всем с нашим интендантом Майком, думаю, он довезет Вас до Ворохты, если, конечно, это ему будет по пути. Я же не могу предоставить машину от госпиталя, сегодня она уйдет в хозяйство за продуктами и будет только через два дня. Конечно, Вы можете и подождать. У нас тут неплохо, воздух замечательный, комары только едят, холера их побери, – он хлопнул по тыльной стороне руки и раздавил насосавшееся насекомое – Вы хорошо устроились – кушали, спали хорошо?

– Да, все чудесно, пан Тадеуш, спал как убитый. Я, пожалуй, обращусь за помощью к интенданту.

Наслаждаться сосновым воздухом и кормить комаров еще два дня Ивану Карловичу никак не улыбалось, короткое, драгоценное время отпуска уходило.

После завтрака, который отличался от вчерашнего ужина наличием вареных яиц, он разыскал – интенданта – румына, которого звали Майк. Он сидел возле своей палатки за дощатым столом в наброшенной на плечи застиранной гимнастерке, и, борясь с похмельем, пытался разобраться с накладными и счетами, но у него что-то не сходилось. Это была незаурядная личность. Иссиня-черная двухдневная небритость, торчащие

Иван Карлович Гибсон.

«ежиком» короткие черные волосы, голубые глаза с громадными ресницами. Нос с выразительно очерченными ноздрями, черт, прямо красавец – потомок римских легионеров.

– Иван Карлович Гибсон, – представился он.

– Майк Спэтару, просто Майк. Я Вам обязан? – он поднялся из-за стола, и стал одного роста с Иваном. Запах изо рта и его варварский русский были ужасны.

Иван Карлович вкратце рассказал о своей проблеме, не теряя надежды уговорить его, поскольку, нанять на дороге какой-то попутный транспорт было вообще невозможно. Да и кто еще поедет в богом забытое место?

Потомок римлян выслушал его как-то не особо внимательно, и снова погрузился в свою арифметику. Ехать наотрез отказался, сказал, что не совсем по пути, понес что-то невнятное про переднюю подвеску, про горючее и т. д. И еще, дохнув перегаром, добавил про отчет, накладные и головную боль.

– А не хотите-ли кофе, пан, – не сдавался Иван Карлович. Румын с изумлением приподнял на него голубые глаза с красными прожилками на белках – последствием бурной ночи.

– Да, что ж это, в самом деле, настоячий кафэ?

Иван запустил руку в рюкзак и раздобыл потертую жестяную коробочку из-под печенья с надписью по диагонали «Эйнемъ». И, хотя, жестянка малость проржавела на петлях и краска по бокам облупилась, Иван привык к этой памяти о России, и не расставался с ней в дороге. Майк снял с малиновых углей закопченный чайник, и они прямо в стаканах заварили бодрящий душистый напиток. Кофе был самый настоящий с Риджен стрит, без цикория и всяких там желудей.

Аромат, разлился по утреннему лесу, проникая в соседние палатки, вскоре из соседней даже высунулась хорошенькая головка санитарки. Полька, потянув носом воздух, с завистью глянула на наполненные стаканы, затем, ворча, удалилась, потеряв надежду быть приглашенной. Иван почувствовал себя неудобно и кивнул головой в сторону нее.

– Магда, выходи, настоячий кафэ! Сzy chcesz prawdziwej kawy pani? – позвал румын.

Полька, проявив гордость, не появилась. Легионер, отложив в сторону бумаги, очистил стол, расстелил на нем старую бухарестсткую газету, затем извлек из палатки краюху белого хлеба, несколько кусков комового сахара польские колбаски, спички, папиросы. Вид этих колбасок с прилипшими крошками табака и хлеба, был крайне сомнительный, и Иван под предлогом того, что уже завтракал, не стал их есть. Некоторое время они сидели молча и пили кофе. Потом Майк закурил и заговорил первым:

– Езды до твоей Ворохты – часа 2–3, доллар, кабель? Чем ты можешь заплатить? (cable – устаревшее название фунта стерлингов, основной валюты, действовавшей при международных телеграфных расчетах и переводах прим. А.Л.)

Путешественник предложил ему несколько долларов, и Майк, подумав, согласился, при этом обещал доставить Ивана Карловича только до железнодорожного моста. Это было итак значительно дальше того места, где интендант должен был повернуть к месту своего назначения. Иван Карлович отсчитал зеленые купюры и передал румыну.

– Хорошо, что не германский марка – добавил контрактник, сложил деньги в конверт, убрал его карман гимнастерки и снова засел за бумаги. Через полчаса все счета были выверены, и румын, аккуратно упаковав их в папку, отправился к начальнику за подписью и печатью. Он долго не возвращался, прошло минут двадцать, а затем тридцать. Иван нервничал, меряя шагами поляну.

Наконец, он явился и с важным видом приступил к подготовке транспорта. Он долго возился с машиной, не обращая внимания на Ивана Карловича, который с утра весь извелся, понимая, что теряет еще один световой день. Да и каким он будет день следующий? Ну, как зарядит дождь, тогда пиши – пропало, придется отсиживаться под елкой в этой Ворохте, да, найдешь ли еще там ночлег.

Румын, будто читая его мысли, объяснил, что выбраться от моста к Ворохте по железной дороге – пустяковое дело, с едой и ночлегом там можно устроиться всегда, любая семья возьмет на постой за скромную плату. Напоследок проверил воду в радиаторе, пнул передние колеса, заглянул под бампер и сказал, что готов ехать. Заднюю часть авто занимали какие-то фляги, потому Иван Карлович забросил туда свой вещевой мешок со всеми своими пожитками, а сам занял место рядом с водителем. Кашлянув пару раз, старенькая открытая «прага-гранд» завелась и, съехав с лесной дороги на грунтовку, потряслась по ней. Разговаривать было особо не о чем, и Иван больше смотрел по сторонам, не переставая удивляться. Лесной пейзаж постепенно сменился индустриальным, они проехали нефтяные разработки, текстильную фабрику, затем какой-то населенный пункт остался по правую сторону от дороги, затем железный мост Тису. Вокруг все более прорисовывалась холмистая местность. А затем дорога стала ровнее, и Майк прибавил газу. Временами он гнал, выжимая из машины все возможное, и, если попадался камешек или ухаб – «прагу» резко подбрасывало. Иван хватался, что есть силы, за поручень, ругаясь по-русски и английски. Водитель что-то буркнул на своем языке, и по табличке, которую они миновали, Гибсон понял, что они выехали на Раховскую дорогу.