Текст книги "Памятник русскому офицеру"

– Сметливы ваши женщины, право, – Иван Карлович заулыбался. К делу, говоришь, прибился? Случаем, он не Охотского полку был твой кузнец?

– То ты у него сам спросишь, когда увидишь. Слухай, пошли, пока дождя нет. Дожди тут знаешь, какие бывают? Меленький такой моросит, прямо туман, но за полчаса твоя телогреечка так водой пропитается, что ты двинуться не сможешь и в грязи утонешь по колено. Но Ивана Карловича не нужно было уговаривать…

Алеша

Поселок Ворохта. Чайная. План

Утро следующего дня было прекрасным. Приподняв голову над металлической спинкой кровати, и оттянув кремовую с разводами ржавчины шторку, я глянул в окно. Оно выходило во двор гостиницы, который плетнем был отделен от огорода. За участком стоял белый домик, с маленьким окном, совсем такой, какие описаны в украинских сказках. Только крыша его была не соломенной, а железной. Солнце уже поднималось из-за горы (или, скорее, пологого холма поросшего зеленью) и, попадая в лужу, зайчиком играло на стене за дедушкиной кроватью. Мне уже совсем расхотелось спать, достав со стула не совсем просохшие брюки и носки, я оделся и, устроившись на стуле около окна, продолжал оглядывать окрестности. Чтобы было лучше видно, я забрался с ногами на стол и придвинулся к подоконнику. Слева, частично закрытый деревьями, вырисовывался зеленый склон большой горы, а под ним – центральная улица города. На одном из домов я прочел на покосившейся металлической табличке: «вул. Ленина». Правее белого домика с крашеной железной крышей простирались бескрайние огороды с капустой, желтыми тыквами и золотыми зонтиками укропа. В одном из хозяйств возвышался колодец – журавль, и женщина, притягивая к себе за веревку рычаг, доставала из него ведро с водой. Панораму вида из окна замыкал тот самый туалет и шаткие временные мостки, ведущие к нему через канаву. Я попытался представить себе эти места во время войны, как по этой улице проезжали запряженные лошадьми обозы с вооружением и продовольствием, шли солдаты с винтовками и скатками. Наверное, эти лужи существовали еще тогда, и эта ветхая гостиница и эти беленые домики из глины и соломы.

Увлекшись, я не заметил, что дедушка проснулся и потягивается. Он встал с постели, и, присоединившись ко мне, любовался видом из окна. Да, это был тот же, и в то же время совершенно другой мир, так далеко от нашего Горького.

Мы умылись, оделись и отправились на поиски завтрака. Выходя из гостиницы мы увидели вывеску, на которую ночью в темноте не обратили внимание: «Готель».

– Да, уж – проворчал дед. – Все как на западе.

– Ну, ведь мы и в самом деле на западе? – Пожалуй, Ленька. Только я Гоголя сразу вспомнил… На другой стороне единственной в местечке улицы стояла небольшая столовая или закусочная с заметной издалека вывеской – «Чайная». Вывеска была нарисована тушью на листе ватмана и вставлена для надежности в деревянную рамку под стекло. Строение представляло собой двухэтажный домик, весьма покосившийся от времени. Доски обшивки никогда не знали краски и сильно почернели от частых дождей. Заведение это можно было бы назвать и пивной и рюмочной. И как угодно, только не чайной.

Чай тут подавали не всегда, но в буфете можно было взять бутерброды с сыром, купить яиц, сваренных вкрутую и даже заказать что-то горячее. Пахло кислой капустой, пивом. Я скучал, сидя за столом, пока дедушка с бабушкой пытались раздобыть что-то из еды у рыжеволосого человека с переброшенным через плечо полотенцем за стойкой. Бабушка спрашивала манной или гречневой каши для меня, но рыжеволосый то и дело вертел головой и предлагал что-то другое, наверное, совсем несъедобное. Я перевел взгляд налево и увлекся необыкновенным зрелищем: огромный дядька, взяв за стойкой две громадные кружки пенного пива, готовился их выпить. Он не просто собирался поглотить их, а открыв стеклянную баночку сметаны, в один момент вывалил ее содержимое в кружки с пивом и, всыпав щепоть соли из грязной солонки, размешал вилкой. Затем великан запрокинул голову назад, и махом опустошил сначала одну кружку, потом таким же образом другую. Меня этот метод употребления пива очень даже удивил, ничего подобного я ранее не видал.

Каши в чайной в тот день не было. Вместо каши дедушка с бабушкой раздобыли на завтрак три порции рыжей тушеной капусты с сардельками, и мы принялись за еду.

После завтрака мы вернулись к гостинице. Наверное, мы очень бросались в глаза своим видом – местные жители злорадно поглядывали на светлые китайские чесучевые брюки деда и нашу с бабушкой неприспособленную для передвижения по грязи обувь – легкие сандалии. Неторопливо преодолев пространство из скользкой глины и луж, мы устроились на одной из лавочек возле «готеля». Необходимо было обсудить наши дальнейшие планы. Дождливая погода Прикарпатья внесла перемены в порядок наших действий. Хотелось приступить к поискам немедленно, тем более мы имели план, поселок по своим размерам был очень невелик, и обойти все окрестности на первый взгляд казалось делом крайне простым. С другой стороны – прилегающая железная дорога, окружающие холмы и горы неожиданно запутывали наши поиски. В некоторых местах местность была перерезана ручьями, несущими свои бурные воды в Прут. Конечно, трудностей особых не было, но было решено запастись резиновыми сапогами, зонтами и прочей защитой от сырости и возможной встречи со змеями.

Дедушка достал из кожаного портмоне сложенный лист бумаги с какими-то условными обозначениями. Это был тот самый план, нарисованный вручную. Такие планы встречались порой в книгах об искателях кладов, и мне сразу вспомнился «Золотой жук» Эдгара По.

План.

Здесь, в боях за Ворохту в первую мировую войну погиб Григорий Иванович Агапов, отец моей бабушки. Территория, на которой располагалась Ворохта, вплоть до 1939 года была польской. Оказывается, в 20-е годы тут командовал Пилсудский, были тут недобитые петлюровцы и другие враги молодой Советской власти. Конечно, приехать в эти места из СССР было невозможно.

Однако, бабушкин дядя, Иван Карлович Гибсон, проживавший в ту пору в Лондоне, сумел раздобыть документы о раненых и погибших. Они были присланы после войны организацией «Красный Крест» в Швейцарии. Его поиски начались с бесконечных запросов, писем, звонков. Позднее, когда появились уточненные сведения, ему пришлось совершить длительное путешествие через пролив Ламанш, Францию, Швейцарию на поезде, а далее, на перекладных добираться через Карпатский перевал до Ворохты. Каким образом Иван Карлович нашел могилу и установил памятник в виде креста с табличкой, – осталось неизвестным, но в одном из своих писем он довольно точно описал ее расположение.

Уже после Великой Отечественной войны дедушкин учитель и друг Георгий Яворовский лечился в Ворохте в санатории. Уезжая на лечение, Георгий Аполинарьевич заходил к нам и взял то письмо с описанием. Ему очень хотелось помочь бабушке в поисках могилы ее отца. По описанию он и нашел кладбище, сторожа и могилу Григория Агапова, скромно украшенную бетонным крестом с табличкой. Георгий Аполинарьевич зарисовал план Ворохты и кладбища, стараясь соблюдать масштаб. Конечно, прошло несколько лет, произошли какие-то изменения, но мы очень надеялись найти эту могилу.

Я с большим интересом выслушал от бабушки всю эту историю, и мое сердце забилось: нас ждали интересные поиски, походы в горы. Потом она мне рассказала, как в самом начале войны в России не хватало офицеров для фронта и их начали обучать по срочной программе из простых штатских с высшим и средним образованием. Так Григорий Иванович Агапов стал прапорщиком и отправился на фронт. Потом, ближе к концу рассказа бабушка стала грустная-грустная, и дед перевел разговор на другую тему.

Часть II

Григорий

Переселение. Хата. Распутица. Думы о доме.

24 сентября.

«У меня нет никаких тяжелых предчувствий, за себя лично в смысле опасности, я совершенно спокоен; конечно, когда станешь к ней в непосредственной близости, наверное, ёкнет сердце. Теперь же я больше о вас думаю».

8 октября.

«В последнее время у меня испортилось настроение. Хотя оно и раньше не было веселым, все же в последнее время чувствую себя особенно тоскливо. Как я далек от вас, как бессилен утешить…»

31 октября

«В прошлое воскресенье ездил в Каменец. Осмотрел город, что я всегда очень люблю делать. Как город, не важен, но очень много красивого – глубокое скалистое ложе речонки и остатки разрушающейся старины.»

Переход батальона в соседнее село произошел неожиданно. Последовала команда из штаба, быстро собрали вещи, двинулись с обеда в путь, вечером того же дня расквартировались. Слободка была еще меньше Кадиевки и грязнее. Эти переброски запасных батальонов были неизбежны и не способствовали развитию учебной деятельности. Неопределенность всех угнетала, солдаты, совершенно подавленные, не могли выполнить простых упражнений, да и нечем было поднять их дух. Чаще офицерский состав получал депеши о дезертирстве из расквартированных по соседству войск. Уходили целыми ротами, занимались разбоем, прятались в лесах Малороссии, рассыпались и по одному уходили с фронта. Карательные отряды, предназначенные для таких случаев, лишь иногда ловили кого-то для острастки, люди все равно покидали свои части.

Плотникова М.К. 1915 г.

Григорий получал письма из дома. Иногда какие-то задерживались, из-за этого хронологии событий не получалось. Мэри подбадривала, не жаловалась на тяготы жизни и на то, что повысились цены на все. Впереди зима, как она там, с дровами?

Замечательная, сильная духом женщина, его Мария Карловна, Мэри, урожденная Гибсон, была наполовину английской крови. Отец ее – британский инженер, специалист по кораблестроению, работал по приглашению царского правительства сначала в Севастополе, потом в Нижнем Новгороде.

Там и свела их вместе с Гришей жизнь и судьба.

Бедная Эричка, ей, наверное, тяжело сейчас. Много Агапов думал и о работе, крепко связавшей их, без которой они не представляли свою жизнь. Надо же, а теперь он лишен её и всех тех важных, главных дел, что так нужно было доделать…

Война внесла свои коррективы: кто-то, несомненно, наживется на военных поставках: повышение цен ему нипочем – были яйца по 30 копеек десяток – стали по 60, на керосин прибавят, да на соль и все остальное…

«Сильная своим единением с царем Русь вынесет все испытания войной» – вспомнились ему слова всеподданнейшего думского адреса. Чего стоили высокие слова без дров и хлеба?

Товарищи по работе из Семеновского уезда писали о новых призывах на фронт, о перестановках в правлении, о строительстве водонапорной башни, железной дороги и т. д. Так хотелось, так нужно было бы быть сейчас с ними!

Где-то там, в Нижнем, шли заседания, принимались решения, а он был вдалеке, место его – война, дело его – винтовка, все отложено до лучших дней. Боже, если бы удалось съездить в отпуск! Ох, столько бы он успел сделать! Как рассчитывать на это? Он уже пытался расспросить командира насчет этого, тот выслушал, и только рассмеялся в лицо, мол, еще и не служил совсем, а в отпуск хочешь. То есть, раньше следующего лета и не мечтай. Он ловил себя на том, что обязательно в отпуске придет в земство, обо всем переговорит с друзьями. Надо найти время на это, ведь так много понято и прочувствовано за эти месяцы, такие перемены произошли!

Григорий гнал тоску и малодушие от себя всеми силами, старался лучше вникнуть в военную работу, но то, что происходило кругом, противоречило справедливости и здравому смыслу.

Для одних в этой жизни существовали правила, жесткие, безоговорочные, другие шагали по спинам и головам товарищей, без совести, безнаказанно нарушая все, получая благодарности, новые чины и отпуска. Да и тут, на войне, ловкость, хитрость, а главное – протекция значили все. Прапорщик Александров вот только что получил грамоту и отпуск. Чем он был лучше? Не было у него никаких достижений, Агапов мог биться об заклад. Был кто-то невидимый, дядька из столицы в штабе, может, адъютант Иванова или даже самого Алексеева. Сашка был нормальным парнем и лишнего о себе не говорил. Несмотря на отсутствие каких-то особых заслуг, Александров был исключительно обаятельным человеком, можно сказать, душой компании и сердиться на него не хотелось. К тому же, зависть была не присуща Григорию.

Хата на краю села, в которой они расквартировались, оказалась много хуже балаковской. Две койки стояли у окон, третья совсем продавленная, на которой разместился Григорий – в глубине. Над головой под потолком проходила массивная тесаная балка, увешанная разными предметами утвари. Там же, наверху сушились какие-то лекарственные травы, и от того во всей хате стоял особый, больничный запах. Правда, печь в доме была с дымоходом. Некоторым при переселении не повезло и они оказались в «куренных» хатах, где дым от печи не уходил в дымоход, а просто поднимался через отверстия ведущие на чердак и в окна. Конечно, чего хорошего – кругом сажа, да копоть.

Вечерами становилось все холоднее. Непрерывный, мелкий дождь размыл дорогу между домами, все походы на улицу кончались промоченными одеждой и ногами. Грязь, липкая, глиняная, приставала к каждому сапогу и затрудняла передвижения. Месиво на улице к утру замерзало, лужи покрывались корочкой льда, потом все снова таяло. Офицеры стискивали зубы, несмотря на сухой закон, грелись спиртным, ругая высокое начальство, штабных крыс. Агапов горилку не пил, все чаще замыкался в себе, думал о своем. Соседи удивлялись его замкнутости, не узнавали в нем того Гришу, неунывающего, с его песнями и шутками.

Темными осенними вечерами жгли лампу, с моторным горючим. Лампа коптила, но давала хороший, сильный свет, и можно было ночью почитать что-то за столом или написать домой.

5 ноября

«Очень меня печалит, что так много несправедливости, так много значит безсмысленный случай и так много (больше всего) знакомство, протекция и пр.»

12 ноября

«Пусть эта карточка прапорщика Бобылева лежит дома. Когда-нибудь потом буду вспоминать по таким карточкам это необыкновенное время, этот нелепый, дикий кошмар. Письмо я начинаю писать только тогда, когда все в хате уснут, до этого совершенно не могу. Здорово стесняют меня все эти… Когда примутся храпеть, тогда я чувствую себя свободным и могу мечтать…

Ах, как все надоело здесь! Спасибо за письма…»

Григорий

Шпионы. Освобождение. Ода дивану. Стены крепости.

Утро выдалось морозным. В окно Григорий увидел льдинки на лужах, иней на стволах яблонь. Вспомнил о том, что пятница, что седьмая в наряде, что надо сходить в караул, проверить. Присел лишь на мгновение за стол, чтобы сделать записи в своем блокноте, и тут же услышал вопли денщика:

– Ваше благородие, взяли! Шпиёнов взяли двоих, святой крест! Бусурмане в черных платьях, чтоб ночью не видно было, совсем близко подобрались к деревне, тут, ваше благородие, Федор их и накрыл. Он в карауле стоял, видел их шапки издалека, затаился… и-и-и бац! Сразу двоих. На землю положил, связал. Ясное дело, шпионы, без оружия с баком каким-то и шлангом. Ну, наверное, колодец отравить хотели, не иначе.

– Погоди, что ты несешь, какие шпионы, какой колодец?! – Григорий приподнялся.

– Самое натуральное дело – австрияки, на своём лопочут: йя-йя, немцы, мать их, прости господи…

Григорий смекнул, что что-то тут не так, стал натягивать сапоги, накинул шинель, второпях опрокинул ковш с водой, разлил, пожурил денщика:

– Фуражку, что не почистил, вся в пыли, не видишь, лентяй!

Перед глазами вдруг мелькнула картина удачи, почетная грамота, признание заслуг, заслуженный отпуск, затем розовое виденье в сознании погасло, сменилось опять здравым смыслом, за который в последнее время Григорий себя все больше ненавидел.

Взволнованный, спотыкаясь, он двинулся по замерзшим лужам на другой конец села, в караулку.

В маленькой комнатке было натоплено и невыносимо душно. Солдаты, сняв сапоги и шинели, мертвым сном спали прямо на полу. Григорий велел позвать Федорова, отличившегося поутру.

И тут же увидел пленников, сидевших в соседней комнате на лавке в плотно связанном виде. Глаза одного из них с мольбой поднялись на офицера:

– We are friends! – он попытался высвободить руку.

– Sergeant, check our papers, please!

Ситуация внезапно для офицеров перешла из драматической в комическую, вошедший неслышно Юдин еще безмолвно улыбался, а Григорий, не сдержавшись, захохотал. Вытянув у пленного бойца из нагрудного кармана комбинезона документы, Юдин, непристойно ругнувшись, громко прокомментировал:

– Мотопехота его королевского величества Георга V!

Протиснулся в дверь могучий Федоров, и вытянувшись по струнке, выпалил:

– Так точно, ваше благородие, они самые, бусурмане австрийские задержаны в 5.00 утра на входе в расположения наших войск со злодейским умыслом!

– Да не ори ты так, всех разбудишь, – шикнул на него Агапов.

Агапов Г.И. 1915 г.

Тут от хохота зашелся Юдин, уронив стул на одного из спящих на полу солдат.

– Федоров, развяжи их.

Федоров с неохотой принялся развязывать пленников.

– We needed water for engines … – неуверенно заговорил один из них. Григорий, уловив знакомые слова, тут же налил из чайника воды в стакан и протянул англичанину.

– Дринк, там разберемся.

Англичанин удивленно посмотрел на мутный стакан с теплой водой, сделал глоток и отставил его.

В 8 часов пришла смена караула. Застегнув шинель, Григорий Иванович взял с собой денщика и пошел проводить англичан.

Пока добрались до хаты Григория, англичане в своих комбинезонах из «чертовой кожи» изрядно продрогли, попрятали посиневшие от холода руки в карманы и стучали зубами. Вот-так, вышли на минутку за водой! Григорий молил бога, чтоб он не послал ему навстречу каких-либо старших офицеров. Не хватало еще излишних вопросов. Скандал! Надо было просто спрятать союзников на время, обогреть, а потом уж спокойно отправить в свое расположение, как положено. Тут на дороге, спускавшейся с пригорка вниз, как назло, возникла широкая фигура капитана Петраченко, который, покачиваясь, и перебираясь через колдобины, поднимался им навстречу и сосредоточенно смотрел под ноги. На солнце сверкнули его погоны.

Григорий Иванович, уже кляня судьбу, стал думать, что он будет докладывать командиру по поводу англичан, как в тот же момент капитан нагнулся к дороге, поднял что-то и, приблизив к носу, стал изучать.

До плетня оставался один шаг, Григорий распахнул калитку и пригласил гостей: – Please!

Пронесло! Никаких происшествий нет, и не было, все кончилось. Солдат караульных даже не нужно было инструктировать, все, что они видели – не существовало, было плодом их сонного воображения, не более. Смена на отдыхе после наряда – всем спать, отдыхать, никаких вопросов и ответов.

Лекарственный запах после свежего воздуха резко ударил в нос. Гостей усадили за стол, Григорий отдал распоряжение денщику и принести что-нибудь горячего, а сам добыл из потайного места за шкафчиком со столовыми принадлежностями бутылку горилки, принесенную Александровым по случаю отъезда и недопитую и несколько граненых стаканчиков. В бутылке плавал тонкий пламенный стручок перца, а сама настойка уже приобрела от него аппетитный золотистый цвет.

Налил себе и подданным королевы, выпил, крякнув, подавая пример. Те тоже, переглянувшись, (как это без разбавления водой???) подражая ему, махом выпили и даже вздрогнули от неожиданной крепости. Григорий и сам на несколько секунд как будто оглох с непривычки:

– Да, зело, сильна! (Видела бы это Мэри!)

Затем, налили по второй. Горло нестерпимо жгло, но тепло стало пробираться по всему телу, до конечностей.

– This swill makes me burn inside! – вырвалось у порозовевшего британца. – Steve – он показал пальцем на себя, – Billy – на своего незадачливого напарника.

– George – сообщил Григорий, улыбаясь, тыча себя в грудь пальцем.

Денщик принес козий сыр, краюшку хлеба, поджаренную колбасу. Все было кстати. На плите заворчал, закипел, сильно закопченный чайник, стали пить чай. Денщик только успевал куски нарезать. Англичане со смехом и совсем без обиды вспоминали раннее утро и Федора:

– He had thrown us at one blow, a real bear!

У того, что назвался Стивом, на глазах после второй порции горилки выступили слезы и начали скатываться к верхней губе. Дошло дело и до колбасы, и она была очень вкусной, но тоже с острым перцем.

Однако на часах было уже полдвенадцатого, и гостям давно уже пора было собираться на свою диспозицию, они поблагодарили за угощение и собрались в путь. Григорий достал с печки пару телогреек, чтоб бойцы не простудились, и они вместе вышли за порог, офицеры набрали в колодце воды в свой бак и, стараясь нигде не останавливаться, спустились под горку, в долину, где располагался их лагерь. Лагерь в долине был тщательно замаскирован натянутыми сетками с имитацией листьев и кустов, поэтому Григорий издалека не сразу разглядел его. Тут стояли машины доблестных мотопехотных войск его Королевского Величества – мотоциклы, бронеавтомобили с пулеметами.

Приподняв сетчатый зеленый полог, он прошел за Биллом внутрь и увидел временную стоянку англичан. Два механика, несмотря на холод, промасленные и разгоряченные, подтягивали гайки, заливали смазку и горючее в машины.

Он с любопытством разглядывал бронеавтомобиль «Остин» британского производства, постучал по броне, внутрь не полез, стесняясь не столь выпитого, сколь своей неловкости. Англичане предлагали еще погостить, но Агапов заторопился. Билл, прощаясь сказал:

– Thank, you! Visit us next time, Steve is having birthday soon!

– Yes! – Григорий закивал головой.

Здесь они расстались; Агапов, размягченный спиртным, с двумя телогрейками под мышками, довольный тем, что пригодился его английский, покинул лагерь союзников, а затем, покачиваясь, влез в горку. Передохнув мгновение, он прошел, не замечая ничего вокруг, несколько дворов и, оказавшись дома, повалился спать.

Проклятая продавленная, кровать изрядно надоела прапорщику. Порой утром от нее ломило поясницу. Григорий долго ворочался, днем при свете он вообще заснуть не мог. Думал о предстоящем перемещении батальона в другой населенный пункт. Опять устройство на квартиру, может, еще худшую, чем эта. А, может, окопы? Поневоле в голову опять полезли мысли о доме.

Как он любил свой диван в гостиной с двумя круглыми валиками и тремя подушками! Вот это был отдых. Летом в выходной после обеда хорошо было растянуться на нем у раскрытого окна, положив валик под голову, все тело отдыхало, наполнялось радостью бытия, на комоде в пепельнице тлела папироса –

так далеко от него сейчас этот нехитрый комфорт. Зимой в голландке пощелкивали поленья, в трубе завывал ветер. Под рукой оказывалась любимая газета, интересная книга…

Можно было просто лежать на диване и мечтать, глядя в потолок, чудесный потолок с аккуратной лепниной, без особых излишеств, гладкой и прямолинейной. От таких созерцаний мысли Григория приходили в порядок. Прямолинейность успокаивала и помогала сосредоточиться. Агапов ловил себя на том, что, отдыхая на диване, он подсознательно продолжает думать о работе, и мысли, правильные, новые идеи именно тут осеняли его. В общем, диван не раз вдохновлял его…

Перевернувшись на другой бок, он в окне увидел, как прошла смена караула, начищенные штыки сверкнули гранями на солнце. Вспомнил про Федорова: молодец, он проявил бдительность. При всей комичности ситуации он повел себя решительно и правильно. Может, другой с испугу и пальнул бы в союзников из трехлинейки, но только не Федоров. Еще раз горько ухмыльнулся над своими мечтами об отпуске, что ж оставалось, собраться с силами и ждать. Спать не хотелось, он встал с кровати, достал перо и чернильницу.