Текст книги "Темная сторона Англии"

В общем, он сделал вид, что прочистил мне мозги, а я сделал вид, что все понял. На том и разошлись. А потом в магазине я увидел коврики, которые кладут перед входными дверями, чтобы вытирать ноги. Они были в виде флага Великобритании. После этого я уже не удивлялся ничему.

* * *

За обедом Римас рассказал, что у его подруги вчера был конфликт с начальницей. Начальница была не в духе и наехала, что из-за таких литовцев ее сын после школы семь лет работу найти не может.

От неожиданности я чуть не выронил пластиковую коробку с едой:

– Она че, дура? Хотел бы, давно нашел. Почему-то мы находим работу за полторы-две недели, иногда даже быстрее, а ее болван семь лет на пособии сидит?

– Так он потому и сидит, что платят! На хрена ему работать, если можно не работать? Много ли ему надо на жизнь? За квартиру мама платит, жратву мама покупает. Ему пособия вполне хватает на пиво да на пару косяков в день, ну и ладно! Может, разок в месяц на дискотеку сходит. Он до пенсии будет себе работу искать. – Римас открыл термос и налил себе чай.

– А что, логично. У нас ведь в цеху среди англичан все более или менее толковые мастера – люди предпенсионного возраста. А молодежь, которая приходит на работу, тупая как валенок и ленивая как мерин. Как в той поговорке: «Дай дураку стеклянный хрен, он и хрен разобьет и руки порежет». Из них же больше двух недель не задержался ни один. Работа тяжелая. Ты видел глаза этих несчастных «пионеров», когда им надо сделать что-нибудь посложнее? В реальности стариков заменить-то и некем! Единственная замена – это мы. Эмигранты. Или как они говорят – fucking immigrants (гребаные эмигранты).

– Вот-вот. А потом они жалуются, что у них потомственные безработные. Вон вчера в газете: мужику пятьдесят шесть лет, а он ни одного дня не работал. «Настрогал» восемь детей и жил на пособие всю жизнь. А тут и пенсия подошла, гуляй рванина! Жизнь прошла с толком.

– А ты посмотри глубже. – Я уже начал не на шутку заводиться. – Эти восемь, которые с ним живут, как думаешь, будут рваться на работу? Всю жизнь от рождения и по сегодняшний день они видели, как их папа ничего не делал, но при этом у них все было. Может, и не шиковали, но голыми не ходят и с голоду помирать не пришлось. Так зачем им что-то делать? Зачем напрягаться? Можно ведь жить и так!

– Кстати, – Римас отхлебнул из стакана и поставил его на стол, – я как-то снимал квартирку в доме. Кроме моей, там было еще три. В одной жила социальная семья, типа той, про которую только что говорили, во второй какие-то двое алкашей, а в третьей жил англичанин, который был безработным уже больше двадцати лет и существовал исключительно на пособие. Каждый день он спал до часу дня, потом шел отмечаться на биржу. Он называл ее не job center (центр по трудоустройству), а joke center (шуточный центр). На обратном пути он покупал пару банок пива, косяк марихуаны и шел домой смотреть телевизор. Когда заходишь в самоуправление, где начисляют пособия и бенефиты, на входе висит плакат: «Мы инвестируем в людей». Невольно начинаешь задумываться, в кого же они, в основной массе, инвестируют бабло.

– Слушай. – Мне реально стало интересно. – А как они десятилетиями умудряются сидеть на пособии? Ведь по идее оно должно уменьшаться, чтобы стимулировать поиск работы, и через какое-то время должно полностью сойти на нет.

– Да очень просто. Идешь, становишься на биржу. Тебе начинают платить. А ты ждешь предложения по работе. Когда тебе дают направление на интервью, ты берешь его, приезжаешь в компанию-работодатель и изображаешь из себя полного дебила. Естественно, тебе говорят, что ты не подходишь. А ты им говоришь: «Хорошо, но, пожалуйста, напишите это на направлении». После этого возвращаешься обратно на биржу и показываешь им надпись в направлении на интервью. В следующий раз делаешь то же самое. Биржа продолжает платить пособие и искать тебе вакансии. По их мнению, ты не сидишь без дела, а занимаешься активным поиском работы, просто тебе не везет. У меня один знакомый из Литвы получает тысячу в месяц с биржи и живет так уже четыре года, а моя подруга пашет в гостинице за тысячу в месяц, убирая иногда всей командой до пятидесяти номеров в день.

* * *

Наступила пора летнего отпуска. Каждый год, в августе, завод закрывается на две недели, и у иностранных работников появляется возможность спокойно слетать домой. Я в этом году решил съездить на Украину к матери, а на обратном пути заскочить в Ригу, чтобы повидать папу и сыновей. Билеты на самолеты и автобусы были куплены давно, но тут я вспомнил, что забыл сделать одну жизненно важную вещь.

– Кать, слушай, совсем забыли заехать в банк активировать банковскую карту. – Когда-то давно Катерина прочитала на каком-то форуме, что Ллойдовскую дебетную карточку, перед тем как выезжать из Великобритании, нужно активировать на ту страну, в которую ты едешь, иначе она не будет работать и рассчитаться ею ты не сможешь нигде.

Я не первый раз выезжал из Англии, и эта операция была довольно привычным делом. Идешь в банк, просишь активацию зарубежного доступа с указанием страны, даты выезда и даты возвращения обратно. Три раза я ездил в Латвию, и все три раза мы ходили в банк за этой услугой. Каждый раз работники банка просили показать карточку, что-то вводили в компьютер, проверяли наш адрес, вбивали страну, дату и вежливо улыбались. Но сегодня старшая менеджер сделала большие глаза и сказала нам:

– А зачем вам открывать доступ? У вас же зеленая карточка. Она работает по всему миру. Серая имеет ограниченную зону действия. Только Великобритания. И вот ее нужно активировать перед тем, как ехать за границу. А вы, я вообще не понимаю, зачем сюда пришли.

Мы стояли у выхода из банка в полном недоумении. Я убрал карточку в карман портмоне и произнес:

– Слушай, Кать, а во все предыдущие разы работники банка не знали об этом? Или они не различают цвета?

* * *

После летнего отпуска мы поняли, что у компании нет заказов. Всех раскидали по другим верфям. Я вначале попал на верфь «5». Там я проработал неделю. Меня приставили к поляку, который здесь был уже давно. Он все время говорил, чтобы я сбавил темп работы при всем при том, что и так делать было нечего вообще. Это была мучительная неделя, потому что спрятаться там было негде, а делать было нечего. Как-то утром мы целый час сидели и терли наждачной бумагой одно и то же место на палубе.

На самом деле то, что мы здесь делали за день, можно было сделать за час. Здесь же я впервые увидел очередь в туалет. Позже понял, почему. Когда я спросил у поляка, что делать еще, он сказал, что если у меня в телефоне есть Интернет, то нужно идти минут на двадцать в туалет. И таких страдальцев там было очень много. Что касается его самого, он ходил туда каждый час. Пока поляк был в туалете, ко мне подошел его бригадир:

– Почему ты ничего не делаешь?

– Мне нечего делать, дай мне, пожалуйста, работу, – я безо всякого смущения посмотрел ему в глаза.

– Если нет работы – look busy (выгляди занятым).

– Что это значит?

– Это значит, что надо взять метлу и мести пол. – Он улыбнулся и пошел дальше по цеху.

Хорошо придумано. Теперь только бы найти свободную метлу. Метелок в цеху было мало, а работников, которым нечего делать, много. Кое-как я разыскал ободранную щетку и начал медленно возить ею по полу. Пол был чистым, потому что десять минут назад его уже подметали такие же бездельники, как я.

Потом по громкой связи объявили митинг. Глядя на огромный цех, мне казалось, что там работает максимум человек двадцать, но когда всем сказали собраться около офиса супервайзера, из каких-то щелей вылезло еще человек сорок и собралась огромная толпа. Супервайзер вышел, промямлил по бумажке что-то невнятное, все поаплодировали и разошлись на брейк.

На следующий день была верфь «2», где делают самые большие серийные модели, длиной сорок метров. Здесь было все очень строго. Наверное, это единственное место на фирме, где есть хоть какой-то порядок. Но и там все работали очень медленно. Мне дали работу на весь день, которую можно было не торопясь сделать за час. Я долго и мучительно растягивал ее, но тут ко мне подошел какой-то парень и спросил по-русски:

– Ты из Латвии?

– Да. – Я просто обалдел, потому что не ожидал услышать здесь русскую речь.

– Мне англичане из твоей команды сказали. Меня зовут Роландас, я из Литвы.

Как выяснилось в разговоре, Роландас живет в Англии уже двенадцать лет, шесть из которых в Пуле.

– Слушай, здесь так тихо и спокойно, – сказал ему я. – Совсем не так, как в других городах. Вечером можно спокойно ходить по улицам, и никто, как в Манчестере, не даст тебе бейсбольной битой по голове за то, что ты ответил ему с акцентом на вопрос «который час?».

– А ты ходил здесь по клубам или дискотекам? – поинтересовался он у меня.

– Нет.

– А ты сходи, это, конечно, не Манчестер, но урвать можно и здесь.

Потом была верфь «4». Здесь в это время строили самую большую композитную яхту в мире по индивидуальному заказу, и работали на ней исключительно англичане. Мне пришлось клеить изнутри топливные баки. Это просто ужасная работа. Ты залезаешь через маленький люк внутрь огромной по размерам, но очень маленькой по высоте емкости и ползаешь там, как червь, через отверстия в перегородках. Сверху дуют огромные вентиляторы, на лице маска, из освещения несколько ламп дневного света. Когда моешь стенки бака ацетоном, каждые десять минут нужно выскакивать наружу и идти на улицу подышать. Маска фильтрует воздух, но это когда есть что фильтровать. Когда вся емкость наполнена парами ацетона, воздуха там нет. К тому же это место не для тех, кто болен клаустрофобией.

Яхта была анонсирована на начало года, но уже заканчивалось лето, а она до сих пор стояла без верхней палубы, не говоря об оснащении и внутренней отделке. Нам давали огромное количество сверхурочных часов, потому что время поджимало уже дальше некуда. Когда меня переводили на другую верфь, бригадир поблагодарил меня за работу и сказал, что он держит пальцы крестом, чтобы меня вернули обратно. Пальцы крестом – это как у нас держать кулаки. А держал он их по одной простой причине. Потому что я очень быстро и хорошо работал, а время надо было нагонять.

Потом была верфь «3». Там я делал формы для новой модели яхты вместе с поляками, а потом меня вернули на мой завод. Временный разброс людей по другим подразделениям дал возможность супервайзеру убрать какое-то количество бездельников со своего. Их просто не позвали обратно, а из тех, кто вернулся, была сформирована команда, которая вшестером легко выполняла то, что раньше делали девять человек. Правда, англичан теперь было только двое. Кроме них, были трое поляков и я. Пока велась фильтрация коллектива, заодно выгнали всех, кто работал через агентство.

От агентства в основном были поляки, которые имели временный контракт и работали на проверочном сроке. Некоторые из них уже отпахали по пять месяцев вместо трех, но всем им в один момент сказали «До свидания». А через неделю взяли обратно. На новый проверочный срок. Это очень выгодно для компании потому, что постоянного контрактника выгнать тяжело, а временных работников можно выгнать в любой момент без объяснения причин. Им просто говорят, что завтра они могут не приходить, потому что они больше не нужны, а через неделю звонят и говорят, что заводу нужны рабочие. Хочешь не хочешь – вернешься. Нужно кормить семью и оплачивать счета. А с нашей специальностью в этом городе всего два завода. Этот и еще один, который делает корпуса и лопасти промышленных ветрогенераторов. Менеджеры по персоналу обоих предприятий прекрасно знают друг друга, и, когда тебя выгоняют с одного завода и ты идешь наниматься на другой, там известна вся твоя биография еще до начала интервью.

* * *

Наиболее выдающейся личностью в нашей команде был Пол. Это самый молодой и самый запомнившийся мне за все время англичанин. Ему было двадцать семь лет, и он каждый вечер ходил в паб, чтобы выпить три-четыре пинты пива. Англичане между собой называли его fucking alcoholic (гребаный алкоголик). Когда однажды в процессе работы зашел разговор о том, у кого какая религия, Пол сказал: «My church is a pub, my God is alcohol» («Моя церковь – паб, мой Бог – алкоголь»). Во время работы он все время издавал какие-то вопли, похожие на крики павиана, подпевал дурным голосом певцам на радио, но самое интересное, что когда начиналась музыкальная композиция, которая ему очень нравилась, он извинялся, говорил, что это его любимая песня, клал рабочий инструмент на пол и начинал, как собака, трахать ближайший выступающий угол корпуса яхты. Видимо, положительные эмоции от прослушивания песни ассоциировались у него исключительно с сексом.

Позднее он стал помимо песен трахать детали корабля. Если ему давали что-то ламинировать, например вклеивать резонатор глушителя, он сначала трахал его, потом начинал делать. Так же он постоянно трахал стрингеры и моторные фундаменты, перед тем как начать с ними работать.

У нашей соседки-англичанки было два золотистых ретривера. Сука, которой было восемь лет, и кобель, которому было четыре года. Время от времени сука залезала на кобеля и начинала его насиловать. Мы спросили в шутку у соседки, что делает сука, и соседка на полном серьезе объяснила нам, что таким образом она показывает свое превосходство над кобелем и то, что она доминирует над ним же. Думаю, что у Пола это тоже было как-то связано с проявлением превосходства над деталями корабля. Однажды, когда мы стояли с ним около яхты в цеху, Пол в глубокой задумчивости сказал мне:

– Наверное, мне надо сходить к врачу. Мне кажется, что у меня что-то не в порядке с головой…

Несмотря на это, бригадир постоянно советовался с ним в технических вопросах и считал, что это самый толковый и ответственный работник среди нас.

Издержки образования

Я зашел домой после работы, разулся и бросил рюкзак на полку для обуви.

– Всем привет! Чем занимаетесь?

– Привет, я на кухне, младшая дочка смотрит мультики, старшая сидит за математикой, все при делах. – Катерина вышла с кухни с мокрыми руками и чмокнула меня в нос.

– Привет, Александра! – Я заглянул через плечо старшей дочки, которая на кухонном столе разложила книжки и решала какие-то примеры по математике. – Что тут у тебя?

– Привет. Нам сегодня задали деление цифр. – Она сдвинула тетрадку на край, чтобы мне было лучше видно, над чем она сидит.

То, что я увидел, вызвало во мне неподдельный интерес. На листочке была написана цифра 15, обведенная кружком. К кружку были пририсованы три ножки. Напротив каждой стояли какие-то точки. Я не видел ничего подобного раньше, поэтому спросил:

– А это, собственно говоря, что?

– Я делю пятнадцать на три. Для этого надо взять цифру пятнадцать, обвести ее кружком, нарисовать столько ножек, на сколько ты хочешь ее разделить, а потом надо считать и ставить точки около каждой ножки. Когда досчитаешь до конца, надо посмотреть, сколько точек напротив одной ножки. Это правильный ответ.

– И что, ты не знаешь, сколько это по таблице умножения? Прекрати заниматься ерундой. Выдумала какую-то чушь!

– Это не чушь! – Девочка обиделась и надула губки. – Это нас в школе научили так!

– В школе? – Я не на шутку растерялся. Я и предположить не мог, что в четвертом классе далеко не самой плохой школы в городе могут преподавать такой бред. – А если я попрошу тебя разделить двести на десять?

– О, это сложное задание, – ответила мне восьмилетняя дочка моей подруги. – Но я попробую.

Она написала цифру двести, обвела кружком, пририсовала десять ножек и начала ставить точки и считать.

– Ради бога, остановись, – попросил ее я. – Я больше не могу на это смотреть.

После этого я стал больше интересоваться английской школой и узнал много нового. Например, что в третьем классе для детей организовывается «ночь пижам», когда ученикам нужно вечером, одевшись в пижаму, выйти в ней из дома и прийти в школу, где всех уложат на матрасы в спортзале и будут читать сказку про трех поросят. Мероприятие длится около часа, в итоге все встают, собирают матрасы и в тех же пижамах идут спать домой. В этом же третьем классе всем ученикам в начале учебного года дарят калькуляторы, чтобы они на математике случайно не перенапрягли свою голову, складывая два плюс три.

Что в четвертом классе в первом полугодии на дом задают счет до двадцати, во втором полугодии – счет до сорока и что дневники, которые дети еженедельно приносят на подпись родителям, не содержат в себе ничего, кроме напечатанных в них линеек. Там не вписаны ни даты, ни дни недели, ни расписание уроков, там нет ничего, кроме подписи учительницы и родительницы. Совершенно не понятно, что это означает, но в конце недели стоя́т лишь две размашистые подписи на девственно чистых листах. Оценок в школе нет. Их в принципе нет. Они появляются только после четвертого класса, и то не в виде оценок, а в виде буквенной категории уровня знаний. То есть A, B, C, D. Как на водительских правах.

То есть до пятого класса нет никакой градации, и соответственно, нет никакой мотивации учиться. Плевать, что никто ничего не знает, я тоже ничего не знаю, но при этом не хуже других. А куда же хуже? Вместо того чтобы давать детям знания, на уроки постоянно приводят каких-то собачек, кошечек, курочек, кроликов, после чего начинаются длинные рассказы про их романтическую жизнь. Детки постоянно рисуют, танцуют, плавают, ходят на экскурсии, играют. Это все, конечно, здорово, но не тогда, когда им уже по восемь лет, а они до сих пор не знают, сколько будет пять, умноженное на пять. Все хорошо в меру, и не надо перегибать. Толку с того, что они постоянно развлекаются, но при этом не знают элементарных вещей?

Что это за бред, когда ребенок, который не может (читай «не хочет») выполнить домашнюю работу, вправе самостоятельно написать записку учителю: «Я не могу сделать эту задачу». При этом записка будет достаточным оправданием и ученика даже не пожурят.

– Мама, я не могу сделать эти примеры! – В один из вечеров Александра с плаксивым видом входит на кухню. – Я напишу записку, что не могу, и отдам ее учителю!

– Ну да, конечно, какие у нас могут быть уроки, если младшая сестра уже полчаса смотрит мультфильм. – Я прекрасно понимаю, что проблема не в трудности примеров, а в пропущенном сюжете с «Барби».

– Ну у меня не получа-а-а-а-ется-я-я! – Старшая дочь начинает брать измором.

– Ну не получается и не получается. – Я с ходу предлагаю ей альтернативу. – Напиши записку учителю, и все. Только не пиши «Я не могу сделать задание», а напиши: «Я не могу сделать задание, потому что я тупая!»

– Я не тупая! – Слезы в одно мгновение прекращаются, она вытирает рукавом нос и повторяет мне: – Я не тупая!

– Тогда пойди и сделай задание! А то завтра ты придешь в школу с запиской и кто-нибудь действительно подумает, что ты тупая.

– Я умная! – Девочка разворачивается и идет обратно в детскую.

– Ну зачем ты так резко? – Катя всегда как квочка защищает своих «цыплят».

– А что, я что-то сказал неправильно? – Я вопросительно поднимаю на нее взгляд. – Или вместо «тупая» надо говорить «недостаточно умная»? Будет немного мягче, но смысл от этого не меняется. Зато она разозлилась и пошла решать. Я ее хоть чем-то зацепил.

Через пятнадцать минут Александра появляется с победоносным взглядом и хлопает тетрадью о стол:

– Я все сделала!

– Ну вот, этим ты еще раз подтвердила, что ты умная. И завтра в классе, когда больше половины учеников достанут из кармана записки, ты будешь очень сильно отличаться от них. Ну а теперь мультфильм!

Дочка убежала, а я снова обратился к Кате:

– Мне тут, кстати, поляк рассказывал. Они с женой задумались, что, может быть, сто́ит вернуться в Польшу. Он отправил жену и четырнадцатилетнюю дочку на разведку, посмотреть, что да как обстоит дома, потому что они прожили в Англии уже больше шести лет. Когда они приехали в Польшу, первым делом пошли в школу. Через несколько уроков дочка выбежала в слезах и сказала маме, что ни за что не останется здесь. Мать пошла разбираться, кто обидел ее чадо, но учительница объяснила, что все ученики смеялись над нею только потому, что по уровню знаний девочку надо было определять в класс на пару лет назад. Понятное дело, что ребенку этого так просто не перенести. Одноклассникам же рот не заткнешь, а дети – существа жестокие.

Брат того же поляка переехал в Англию совсем недавно и привез с собой свою двенадцатилетнюю дочь. Ее определили в местный класс по возрасту, но она начала жаловаться, что ей там совершенно нечего делать. Математические задачи, которые ее одногодки решали минут по двадцать, она делала за пару минут. По просьбе отца девочку перевели на класс выше. Но и там она сидела и смотрела в потолок потому, что ситуация практически повторилась один в один.

Так как еще выше перевестись уже не было возможности, все оставили как есть. Дочка полностью потеряла интерес к образованию. А у другого поляка старший сын уже закончил английскую школу. Мальчик проучился в ней последние 8 лет.

– Ну и что он говорит про него?

– Я спрашивал. Он сказал мне очень коротко: «Дурак дураком».

* * *

Весь день в любую свободную минуту все мои напарники по команде достают свои айфоны и постоянно проверяют фейсбук. Мобильники запрещены к использованию на рабочем месте, но всем до этого нет никакого дела, и единственный, кто оставляет телефон в раздевалке, – это я. Сегодня команда разделилась, и мы с поляками постоянно что-то делали, а англичане весь день сидели и болтали с бригадиром, а заодно чатились по социальным сетям.

Когда закончилось основное рабочее время, местные пошли домой, а нам предложили остаться и сделать их работу, которую они даже не попробовали начать. Оказывается, завтра по графику надо вынимать корпус корабля из формы, а ключевые узлы не готовы, поэтому сроки сбиваются и надо их попытаться догнать. Мы с поляками переглянулись и сказали, что не сможем остаться. В конце концов, сколько можно было это терпеть?

Тогда супервайзер спросил, можем ли мы выйти в шесть утра, то есть на два часа раньше основного времени. Мы снова переглянулись и сказали, что не можем. В руководстве началась паника. Нас уговаривали, просили, но мы стояли на своем. Супервайзер с огромным трудом уговорил остаться каких-то двух англичан с палубного цеха, но они все равно в итоге не сделали ничего. Дело в том, что обычно на овертайм из руководства никто не остается, поэтому у ребят просто появилась еще одна возможность посидеть в корабле за деньги и поговорить про жизнь. Мы сдвинули график сознательно, чтобы они почувствовали, что большая часть работы на заводе зависит от нас. Эффект действовал не больше суток. Потом они снова стали принимать факт нашей переработки, как будто мы обязаны это делать всегда.

Как правило, англичане в основном работают только сорок часов. Крайне редко они остаются на овертайм. Много работать невыгодно. Установленный государством порог обеспеченности семьи немногим больше тридцати тысяч фунтов. Если ты зарабатываешь меньше семнадцати тысяч в год, государство доплачивает тебе разницу. Если ты превышаешь семнадцать тысяч, тебе перестают платить пособия и бенефиты. То есть работать не выгодно. С условием того, что местные, как правило, живут в своих домах, этих денег им вполне хватает. Плюс государство доплачивает им как малоимущим, они имеют бесплатную медицину и много чего еще. А мы платим бешеные аренды за жилье, высокие страховки и поэтому вынуждены работать много. У нас выбора нет.

* * *

– Почему сидите и не работаете? – Бригадир окликает меня и еще одного ламинатора, закончивших технологический этап и разговаривающих о чем-то о своем.

Я пытаюсь встать, но Марек, поляк из моей бригады, одергивает меня за бумажный комбинезон:

– Потому что Гарри и Томас, которых ты поставил вчера на наше место, делают эту работу за полтора часа, а мы с Алексом за сорок минут. Поэтому мы можем сидеть и разговаривать еще ровно пятьдесят минут!

Бригадир тупо улыбнулся и пошел дальше в цех. Я сидел и не мог поверить в происходящее. Как так? Он заткнул бригадира за две секунды, и тот молча ушел. Ничего себе!

Мой польский напарник угадал мои мысли:

– Удивлен?

– Да. Я не думал, что можно так разговаривать с бригадиром.

– Можно и не так, – усмехнулся Марек. – Они же тут без нас ничего не могут. Сам посмотри, основную работу делаем мы. Нам же, как правило, достается и самое тяжелое. Почему, ты думаешь, он терпит нас, да потому, что если нас не будет, не будет этого корабля. Вернее, он, конечно, будет, только на месяц позже и финишеры геройски погибнут, убирая с него весь брак. Они зависят от нас, поэтому не надо перед ними гнуться. Вся эта компания до сих пор жива только потому, что больше половины рабочих на ней – это гастарбайтеры. Высокое английское качество умелыми польскими руками.

– И давно ты тут?

– Семь лет. – Марек встал и взял ведро с остатками смолы. – В Польше я был старшим мастером цеха на такой же верфи. Когда приехал сюда, думал, что поработаю несколько лет и начну подниматься по карьерной лестнице. И вот уже семь лет я простой рабочий, и все, что я сейчас слышу, это то, что со дня на день меня сделают бригадиром. А для того, чтобы я не потерял надежду, время от времени дают какие-то бонусы в виде оплаты новых рабочих ботинок или чего-нибудь еще.

– Ничего, кроме обещаний? – Я тоже поднялся, и мы направились к трапу, по которому выходят из корабля.

– Ничего. Им очень удобно, когда нужно подменить ночного бригадира или кому-то из них нужно смотаться в отпуск. Всегда можно дернуть меня, потому что я отлично знаю технологию, умею работать со всеми документами, вовремя выхожу на работу и на меня можно положиться во всем. Только когда доходит до повышения, почему-то все забывают про свои обещания и повышают очередного англичанина, а я остаюсь тем, кем был.

– Не хочешь вернуться в Польшу?

– Поздно. Мы уже тут осели. Купили квартиру в кредит, дети ходят в школу, жена нашла себе работу, куда нам дергаться? Да и как ни крути, зарплата простого рабочего в Англии в лучшем случае вровень с зарплатой мастера польского завода, а ответственности меньше. Так что буду я жить здесь.

* * *

– Задолбали, уроды! – Я выхожу на задний двор, где мы с моим литовским другом обычно сидим в перерыв.

– Что случилось, Алекс?

– Да опять набросали объедков на мой стол! И ведь точно знают, что это мое место. Потом еще спрашивают, почему мы не хотим с ними обедать вместе.

– Так это нормально. – Роландас подвинул мне стул. – Садись. Что ты думаешь, если они жмут тебе руку с утра и с улыбкой говорят «Доброе утро», то они тебя очень любят? Они любят тебя под видеокамерами да на глазах у супервайзера. Все они при поступлении на работу подписывали такой же бланк, как и ты. О толерантном отношении. А когда тебя нет в столовой, они могут нагадить на твой стол. Пока никто не видит. А на выходе снова пожмут тебе руку. И это будет даже в том случае, если у тебя ни с кем не произошел конфликт. Будет конфликт – вообще съедят. Что слышно еще?

– Да вот, поговорил с Мареком.

– Ну и что?

– Да рассказал он мне, что перспективы практически нулевые. Я-то ехал с надеждой, что тут можно расти, а получается, что он тут уже семь лет работает, а как был простым ламинатором, так и есть. В Польше он был мастером цеха, на таком же заводе, только местном. А здесь ему уже много лет обещают, что сделают бригадиром, но только добавляют обязанности, а статус оставляют такой же, как и был. Своих двигают. Наши им в начальстве ни к чему.

– Ну а что ты думал? – Роландас язвительно усмехнулся. – Моя вон тоже на прошлой неделе участвовала в конкурсе на администратора. Она уже три года работает в гостинице и знает практически все. Кем она только не была за это время. Не выйдет какая-то местная баба на работу – сразу ставят ее. И администратором, и барменом, и официантом в ресторан. А она ведь только комнаты убирать должна. И ничего. За одни и те же двести пятьдесят фунтов в неделю постоянно делает четыре работы. И что? Освободилась вакансия администратора. Там и денежки получше, и работа полегче. Все девки ей сказали: «Ну, вот и пробил твой час! Ты самая опытная, дольше всех работаешь, английский у тебя хороший, наверняка тебя возьмут на это место, тем более что ты там работала, и не раз!»

– Взяли?

– Ага! Догнали и еще раз взяли. На собеседовании было девять человек, все из ее коллектива. И кто, ты думаешь, получил место? Молодая англичанка, которая пришла работать два месяца назад. Опять двигают своих. – Это уже была вторая история, услышанная мною за последние полчаса.

– Точно! Но помимо этого есть и еще одна причина. Задумайся только на секунду, кто будет убирать номера с такой скоростью и с таким качеством, как убирают наши девчонки? Англичанки? Не смешите. Если руководство наберет команду из местных, гостиница утонет в грязи на пятый день! Они просто не справятся! Поэтому наши «рабочие лошадки» будут убирать ее вечно, а англичанки будут сидеть на ресепшене, отвечать на телефоны и бумажки перебирать.

– Тогда получается, лучше быть убогим? Ты будешь получать легкую работу, и при этом никто от тебя ничего не будет требовать и ждать, просто потому что ты ничто? На самом деле ведь у нас в цеху то же самое. Если ты один раз хорошо сделал трудную работу, в дальнейшем ее постоянно сваливают на тебя, а местные в это время делают что-то простое, где не надо старательности и большого ума.

– Выходит, что так. Хотя верить в это нет никакого желания. Да и думать об этом тоже. Скажу одно. Без местного диплома на этом предприятии не поднимется никто. Даже если у него будет семь пядей во лбу. И нет смысла ожидать чудо. Вот Марек ждал семь лет, а чудо так и не наступило. Думаю, что и не наступит. Для этого поводов нет.

– Да-а-а. – Я задумчиво ковырнул вилкой домашний плов. – У меня нет столько времени, для того чтобы ставить эксперимент.

– Какой эксперимент, Алекс?

– Эксперимент, стану ли я здесь кем-то, кроме ламинатора. Умный учится на своих ошибках, а мудрый на чужих. Будем учиться на ошибках Марека, и нечего тут больше ждать.

* * *

Вечером я достал несколько чистых листов бумаги, положил на стол калькулятор, ручку, позвал Катю и усадил ее за кухонный стол.

– Есть серьезный разговор. В свете сложившейся обстановки надо понять, как мы живем и что нас ждет впереди.

– Что случилось? – Сколько ее знаю, она всегда чрезмерно пугалась, когда я начинал серьезный разговор.

– Еще не случилось Но может. Я сегодня говорил с Мареком, и он четко дал мне понять, что на заводе перспективы нет. Я буду ламинатором до пенсии, и дай бог мне выйти на нее, а не закончить свое существование, как плотник с третьей судоверфи.