Текст книги "Вперед, по жизни"

После того как кинули последнюю лопату с землей на могилу Серёги и холмик разровняли, народ бодро двинулся с кладбища в сторону клуба.

Если на кладбище все шли тихо и благородно, то сейчас, в преддверии предстоящих возлияний, настроение у народа поднялось, стройность рядов потерялась и даже кое-где раздавались шутки.

Все прошли в клуб, где стояли накрытые столы с обильными закусками и выпивкой. Водяры на столах оказалось немерено.

Лёнька с Сашкой тоже оказались за общим столом. Им дали попробовать по полстакана красного вина, чтобы они помянули усопшего.

От такой дозы спиртного, мальчишки здорово захмелели. Они точно, как дурачки, сидели и только крутили головами, наблюдая за происходящим вытаращенными глазами.

Лёнька слышал от кого-то, чтобы хмель прошёл побыстрее, надо много есть. Поэтому они с Сашкой навалили себе полные тарелки всего, что находилось на столе и ели от пуза.

Неожиданно Лёнька почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо. Он обернулся и увидел Ивана Михайловича:

– Закусываете, ребятки? – как бы невзначай начал тот непринуждённо.

Лёнька знал, что такой тон Михалыча ничего хорошего не предвещает.

– Угу, – только и смог он ответить с полным набитым ртом.

– Это хорошо, – так же вкрадчиво продолжил Иван Михайлович. – Ешьте, ешьте, голубки, – и, как будто, что-то вспомнив, вновь потрепал Лёньку по плечу. – Лёня, а не съездил бы ты на Дубакит, на нашу заимку. Вещи там Серёгины надо забрать. Отец его хочет, чтобы эти вещи были у него. Сможешь? – Михалыч уже с просьбой заглядывал Лёньке в глаза.

Что уж там такого важного у Серёги осталось на заимке, Лёнька не знал. Но ехать ему в такую даль очень не хотелось.

Но тут к ним подошёл отец Серёги и проникновенно, глядя прямо Лёньке в глаза, попросил:

– Съезди, пожалуйста, сынок, а то тут все пьяны уже. Только ты сможешь это сделать сейчас. Мне каждая мелочь, напоминающая о нём, будет дорога.

– А что бы и не съездить? – лихо заявил Лёнька. Видимо остатки вина всё ещё играли в его голове. – Давай! Поеду.

Услышав согласие, полковник наклонился к Лёньке и приобнял его:

– Спасибо тебе, дорогой, – и, отвернувшись, смахнул слезинку с глаз.

Поняв, что Лёнька согласен, Иван Михайлович потянул его из-за стола:

– Сейчас пойдём на конюшню. Я там взнуздаю Рыжуху, а ты на ней и съездишь на заимку. Поедешь верхом, так что к вечеру, до темноты, сможешь обернуться. Смотри, сильно не гони её. Рыжуха девушка с норовом. Может и заартачиться.

Придя на конюшню, Иван Михайлович положил на Рыжухину спину седло и попытался подтянуть подпругу, но это у него с первого раза не получилось. Рыжуха надула живот. Увидев такую хитрость лошади, Михалыч со словами:

– Вот ты зараза, какая, – ударил её коленом в живот, от чего тот моментально сдулся, а Михалыч смог отрегулировать подпругу и, как будто что-то вспомнив, спросил у Лёньки:

– Верхом-то ты ездить умеешь?

– Приходилось ездить как-то на Кавказе несколько раз, – стал припоминать Лёнька. – Только давно это было. Года четыре назад.

– Это по твоим меркам давно, а по мне – это было вчера, – хохотнул Михалыч и добавил: – Значит, забыть не смог ещё. Но смотри, на ногах амортизируй больше, старайся, как бы обнять её ногами, – он хлопнул Рыжуху по спине. – Представь себе, что ты сидишь на бревне и обнимаешь его, – Михалыч посмотрел на Лёньку, пытаясь понять, дошли ли до него его слова. – Старайся нижней частью тела повторять все её движения. Назад сильно не заваливайся. У Рыжухи походка особенная. Копчик себе набить сможешь запросто, да ноги стереть.

– Ладно, попробую, – только и оставалось сказать Лёньке. Пути назад у него не было.

– На вот, на всякий случай, если мишку увидишь, – достал он двустволку шестнадцатого калибра из шкафа. – Возьми вот ещё ружьецо и патронов пачку, – Иван Михалыч положил в Ленькин рюкзак пачку патронов, фляжку с чаем, кусок отварного мяса и ломоть хлеба. – А это, чтобы перекусить, когда приедешь на заимку. Да, – добавил он, показывая на холстяной мешочек, – а это Рыжухе. Больно любит она подсоленные сухарики. Не забудь попоить её по приезду.

Михалыч поддержал ногу Лёньки, когда тот поднимался в седло и, хлопнув Рыжуху по крупу, пожелал:

– Удачно тебе добраться, сынок. Будь внимателен. На Рыжухины прихоти не поддавайся. Ты – хозяин, потому что ты в седле. Заставь её слушаться тебя. Счастливо!

Лёнька поводьями сразу же направил Рыжуху на выезд из прииска.

Лошадь слушалась хорошо, она же знала Лёньку, да и он всегда с ней ласково разговаривал, время от времени балуя различными вкусностями.

Пришлось немного наклониться вперед и упереться ногами в стремена, но ноги вскоре устали. Лёнька уже и так, и сяк пытался приноровиться к рыси лошади, но пока у него ничего не получалось.

Они доехали только до первой заимки, а силы у Лёньки в ногах почти закончились.

У входа в заимку, Лёнька спешился, размял затекшие ноги и, напоив лошадь, дал ей подсоленных сухариков, которые положил в рюкзак Михалыч.

Рыжуха смачно хрумкала ими, с благодарностью посматривая на Лёньку.

Передохнув, они поехали дальше.

При езде верхом присутствие комаров и мошки не замечалось. Лёнька вспомнил их первый поход на заимку. Тогда комары их жрали нещадно, было очень жарко и приходилось постоянно отбиваться от этих тварей и потеть в полностью застегнутых энцефалитках.

А сейчас, встречный ветерок обдувал Лёньку, растрепывая его отросшие и выгоревшие за лето волосы. На расстёгнутой энцефалитке даже пришлось застегнуть молнию. Ведь был же уже не июнь, а конец августа. Погода сильно поменялась. Даже на некоторых деревьях, низко нависающих над дорогой, стали проглядываться пожелтевшие листочки.

Лёнька ехал, немного приподнявшись в седле и слегка пригнувшись, чтобы ветви некоторых деревьев не задевали его голову.

Вскоре он подъехал к поляне, где в своё время они с Сашкой стреляли по воронам.

С удивлением он увидел, что на тех же соснах, как и прежде, опять сидели вὸроны.

Лёнька, воодушевленный тем, что он, как опытный всадник, умеет скакать на лошади, вспомнил романы Майн Рида, где ковбои стреляли из ружей, сидя в седлах.

Ему так захотелось походить на этих знаменитых ковбоев, что шальная мысль посетила его голову:

«Дай-ка, и я пальну по этим вὸронам».

Вὸроны, как будто не заметив подъезжающего к поляне Лёньку, безмятежно сидели на соснах.

Под нависающей листвой деревьев, Лёнька, как заправский ковбой, натянул поводья и, вынув из рюкзака патроны, которыми снабдил его Михалыч, зарядил ружьё.

Осторожно, чуть поддав каблуками Рыжуху, он направил её к краю поляны. Не выезжая на неё, прицелился и пальнул по вὸронам.

Вὸроны, тут же сорвались с ветвей и улетели, громко каркая и хлопая крыльями. У ковбоя Лёньки ничего не получилось! Ни в одного вὸрона он, конечно, не попал.

Рыжуха, после произведенного выстрела, только уши прижала, но не взбрыкнула и осталась стоять спокойно. Тут Лёнька почувствовал благодарность к Рыжухе и его неожиданно осенила мысль, что если бы это оказалась другая лошадь, а не Рыжуха, то она бы наверняка испугалась выстрела и, скинув своего идиотского седока, понеслась бы от страха невесть куда. Ловил бы он её тогда, если бы вообще жив остался.

А Рыжуха – ничего, только уши прижала и укоризненно смотрела на горе-ковбоя. В её взгляде только и сквозило:

«Ну и дурак же ты, Лёнька».

Увидев её осуждающий взгляд, Лёнька прижался к шее лошади и ласково попросил:

– Милая моя, извини ты меня, дурака. Я больше так не буду. Не хотел я тебя испугать. Прости меня и давай поедем дальше.

Рыжуха, как будто поняв извинения Лёньки, спокойно, без излишних понуканий, пошла дальше.

С такой скоростью, как бежала Рыжуха, Лёнька вскоре доехал до заимки.

Спешившись, он обошёл домик. Ничего-то в этих местах не изменилось.

Так же доносился шум вод Дубакита и по-прежнему шелестела листва высоких осин, окружающих заимку.

Вокруг стояла первозданная тишина, прерываемая иногда только голосами каких-то птичек.

Лёнька привык, что здесь всегда горел костер, за столом сидели люди и весело разговаривали. Здесь он с друзьями всегда чем-нибудь занимался, а сейчас здесь стояла только тишина.

От этого ощущения ему сделалось как-то не по себе и он, привязав Рыжуху к коновязи, которую в своё время построил Михалыч, вошёл в заимку.

Покопавшись на нарах и на полках, он нашёл Серёгины вещи. Он помнил их из тех коротких встреч, когда видел Серёгу. Вернее, он знал его вещи, в которых тот ходил.

Он их сложил в рюкзак и, прихватив военную куртку Серёги, о которой особенно попросил его отец, вышел из заимки.

Рыжуха по-прежнему стояла там, где её привязал Лёнька.

От такой покорности у него что-то перехватило в груди и он, подойдя к лошади, обнял её за голову и посмотрел в глаза:

– Сейчас, моя хорошая, я покормлю, да попою тебя.

Вначале он спустился к Дубакиту, черпанул из заводи воды и, поднявшись по крутому косогору, поставил ведро с водой перед своим другом.

Увидев, как Рыжуха начала пить, он нашёл в заимке мачете и пошел на ближайшую поляну, где росла сочная трава, прихватив с собой мешок.

Накосив травы, он вернулся к заимке и вывалил траву перед лошадью.

Рыжуха с благодарностью посмотрела на Лёньку и принялась спокойно её жевать, а он, устроившись на завалинке, смотрел, как она ест.

Только тут он почувствовал, что кожа на внутренней стороне бедер, горела, как костёр и он почти не мог сидеть.

Раздевшись, он осмотрел растертую кожу на ногах. Да! Она оказалась сильно растерта и саднила.

Тогда он отлил из Рыжухиного ведра воды и обмыл себя. Подождав, пока кожа обсохнет, он из аптечки, которую Михалыч оставил для странников, взял какую-то белую мазь и намазал ею кожу. Через некоторое время ему стало легче, и сидя на завалинке, он ждал, пока мазь впитается.

Под воздействием тишины, нарушаемой редкими голосами каких-то птичек и шелестом листвы на верхушках деревьев, его стало клонить в сон, но поняв, что дремота одолеет его, он сбросил её с себя, оделся и подошёл к Рыжухе.

Та уже доела всю траву и, подняв голову, вопросительно посмотрела на него.

– Ну что, родная? – Лёнька обнял Рыжуху за голову и, поцеловав в шелковистую морду, посмотрел ей в глаза. – Поехали, что ли назад.

Когда уже начало темнеть, Лёнька вернулся на прииск и сразу подъехал к клубу, чтобы найти Ивана Михайловича и передать ему рюкзак с Серёгиным вещами.

Он с трудом слез с лошади и в раскоряку прошёл в клуб.

Там уже шли не поминки. Там началась гулянка. Дым висел коромыслом и не хватало лишь гармошки с гитарой для общего эффекта, но чувствовалось, что скоро там загорланят и песни.

Иван Михайлович уже в дупель пьяный сидел рядом с отцом Серёги и что-то важное ему рассказывал. Отец Серёги тоже выглядел подвыпивши, но при появлении Лёньки, сразу поднялся из-за стола и двинулся к нему.

– Я приехал, – протянул ему рюкзак Лёнька. – Возьмите Серёгин рюкзак. Там всё, что я нашёл на заимке.

Отец молча взял рюкзак и, крепко прижав к себе Лёньку, негромко сказал ему на ухо:

– Спасибо, сынок. Я был уверен, что ты выполнишь мою просьбу. Возьми что-нибудь со стола. Поешь. Ведь устал же.

– Да, не особо, – для вида пробурчал Лёнька, хотя от усталости он не чувствовал под собой ног и внутренняя поверхность кожи на них, горела огнем, – но кушать очень хочется.

Серегин отец положил в большую миску отварного мяса, котлет, пельменей и, перемотав её полотенцем, вручил Лёньке.

– Спасибо, – невольно вырвались у того. – Пойду я, – он с трудом развернулся и вышел из клуба.

С трудом взгромоздился на Рыжуху, он поводьями направил её на конюшню.

Чувствовалось, что и Рыжуха тоже устала, но на конюшню она пошла рысью.

Там уже Кузьмич помог Лёньке слезть с седла и озабоченно спросил:

– Ну, что? Как дела? Как съездил?

– Да вот что-то жопа вся болит, не могу ходить, – не стал перед Кузьмичом скрывать своё самочувствие Лёнька.

Кузьмич потрогал Лёньку за зад, пальцем надавив на копчик. От такого неласкового прикосновения Лёнька даже ойкнул.

– Так ты, родной, наверное, копчик то повредил, – Кузьмич с сочувствием покрутил головой. – Ты что, ехал сидя на ней, как на табуретке? – он показал на Рыжуху.

– Ну, было иногда и так, – ничего не стал скрывать Лёнька от дотошного Кузьмича.

– Ну, ты и молодец, дорогой ты мой, – иронично усмехнулся Кузьмич. – Это ещё неизвестно, чем это у тебя всё закончится. Хорошо будет, если ты его не сломал, а только набил. А, если сломал, то без операции тогда не обойтись. На ко, вот тебе мазь, – Кузьмич достал из небольшого шкафчика в углу конюшни какую-то баночку. – Ты ей смажь себе меж ног всё, но сначала промой кожу чистой водичкой, а пока шкандыбай до хаты.

Взяв мазь, Лёнька еле-еле доплелся до дома.

Там у стола сидел понурый Сашка, который обрадовался появлению друга.

Увидев Лёньку, Сашка радостно вскрикнул:

– Здорово, Лёнь! – но увидев, что тот еле-еле передвигает ногами, забеспокоился: – Чё случилось то? Чё это тебя так раскорячило?

– Да, натер я всё, – Лёнька показал на внутреннюю поверхность ног. – Вот, Кузьмич мазь дал. Надо всё промыть и смазать.

Куда у Сашки пропала вся радость от встречи? Он засуетился, сбегал на речку за чистой водой, помог Лёньке раздеться и обмыться.

Потом они вместе мазали Кузьмичевой мазью Лёньке все интимные места и даже хохотали от того, что скоро у Лёньки и вся жопа отвалиться. После произведённых процедур, Лёнька в раскорячку устроился за столом.

Оказывается, Сашка тоже притащил с поминок еды. Они разложили на столе закуски, но Сашка, оказывается, притащил ещё полбутылки вина с поминок.

С видом отъявленного заговорщика, он вытащил спрятанную бутылку из какого-то сапога и важно водрузил её на стол со словами:

– А что мы хуже всех, что ли? Все пьют, поминают, а мы что? Не мужики, что ли?

Лёньке больше всего хотелось есть и спать, но при Сашкиных словах его, как будто распрямило. Конечно, он мужик! Смог же он съездить туда и обратно на заимку. Не каждый бы смог это сделать! А он сделал! Значит, он настоящий мужик! Значит, и ему можно выпить вина.

Что они и сделали. От выпитого вина получился обратный эффект. Вместо легкости и уверенности, которое предвещало вино, Лёньке стало совсем плохо. С Сашкой произошло то же самое.

В итоге их бравада закончилась тем, что они оба выбежали во двор и там, задыхаясь от рвоты выдавали из себя фонтаны какой-то вонючей жидкости.

Было только одно хорошее в этой пробежке, что Лёнька не чувствовал боли в стертых ногах и копчике.

Проблевавшись, они, как нашкодившие коты, вернулись в дом. Даже сил, чтобы убрать на столе у них не осталось.

В башке у Лёньки крутилась только одна мысль:

– Зачем только я пил это вино проклятое? Какая это гадость…

Сил хватило лишь на то, чтобы только развернуть спальники и залезть в них.

Глава пятая

Утром друзья с трудом проснулись.

Голова болит. Во всем теле ощущение полной разбитости. А у Лёньки ещё и весь зад болит, особенно в районе копчика, да натертая кожа на ногах горит, как костер. Ко всему телу даже больно прикоснуться. С помощью Сашки, которого мутило с самого утра, они намазали Лёньке мазью поврежденные поверхности кожи и тот еле-еле, в раскорячку, вышел во двор.

Там его увидела Ритка и посочувствовала:

– Что? Натёр всё? – она показала на внутреннюю поверхность ног.

У Лёньки не было даже сил, чтобы ответить Ритке, и он только кивнул в ответ.

– Эх ты… – жалобно произнесла Ритка. – Надо же было осторожно ехать.

– Да, знал я обо всём этом. Михалыч предупреждал, – нашёл в себе силы ответить Лёнька. – Но, так получилось. Торопился я вернуться засветло.

– Эх ты, горе луковое, – начала по бабьи причитать Ритка. – А неужто не знаешь, что спешка нужна только при ловле блох? Тут надо ко всему серьезно относиться, – уже по-взрослому сделала заключение Ритка.

– Да, знаю я всё это. Но, вот так вот получилось, – Лёнька развел руками, – хорошо, что хоть Кузьмич мазь дал, она меня и спасает.

Поговорив ещё немного, Лёнька с помощью Ритки вышел на улицу. Там следователь вместе с Серёгиным отцом собирались уезжать. Понурый Соколов уже сидел на телеге. Это сейчас в фильмах показывают, что преступники всегда в наручниках. Но наручников на Соколова не надели. Он, опустив голову и ни на кого не глядя, сидел на телеге под наблюдением милиционера.

Следователь скомандовал Кузьмичу, и они поехали.

Жена Соколова с Ленкой шли следом за телегой.

– Ой, Юра, зачем ты это сделал? Сколько теперь тебе дадут? Ой, тюрьма! Да я не хочу оставаться одна! Что я буду делать одна? Надо зарабатывать. Денег и так нет. Ленку надо выучить… А ты вот, что вытворил, – слезливо причитала Света.

Несмотря на все её причитания, Соколов по-прежнему молча, без единого движения сидел в телеге, опустив голову, и ничего не отвечая ей.

А когда телега выехала из прииска и исчезла за поворотом, Света с Ленкой вернулись в свой дом.

Откуда-то опять взялась водка и давай они её глушить. Валеев, жена Соколова, Анатолий Павлович, Иван Михалыч и оба Бориса. Пили они два дня. У всех горе. У кого от чего.

А ребятам работать не надо, потому что кто будет ими руководить? Иван Михайлович бродил где-то. Борисы тоже где-то водки набрали и валялись, то в доме на спальниках, то у соседки на сеновале.

Когда Лёнька увидел, что ими никто не руководит, и на работу не гонит, то решил поохотиться.

Одному идти как-то не хотелось, хоть и места знакомые, но ему что-то было не по себе, поэтому он предложил Сашке:

– Сань, пошли завтра с утречка, постреляем птичек, всё равно делать нечего.

– Да ну его в баню, – тут же отреагировал на такое предложение Сашка. – С утра вставать и куда-то переться. Ты чё? В своём уме? Тут шара поспать выдалась, а тебя всё куда-то тянет.

– Да пошли, – не отставал Лёнька. – Успеешь ты выспаться.

– Не-е, неохота, я лучше посплю, – продолжал отказываться Сашка. – Это надо ни свет, ни заря подскакивать, да куда-то переться. Да и холодно уже по утрам. Нет, – подытожил он, – ты, как хочешь, а я лучше посплю.

– Чё ты, в самом деле, успеешь ты ещё выспаться, – не отставал от него Лёнька.

– Нет, не пойду, – уже твердо заявил Сашка. – И ещё неизвестно, есть ли там дичь, или нет. Тут местные её уже всю перестреляли, да разогнали, – выдал он последний довод.

– Ну, как хочешь, – сдался Ленька, – а я пойду. Надоело мне тут сиднем сидеть, да на пьяные морды смотреть.

– Ну, ну, – хмыкнул Сашка. – Давай, давай, – и, развернувшись, пошёл к Ритке во двор.

Но Лёньке, если что он замыслил, то ему это надо было обязательно сделать.

Вспомнив учения Михалыча, он зарядил себе с десяток патронов, взял двустволку и, поднявшись рано утром, пошёл за прииск. Там, поднявшись по главной просеке с километр в сторону Золотой Горы, он остановился и осмотрелся.

На синем небе высоко-высоко проплывали редкие облака. Солнце, едва вышедшее из-за сопок, ещё не прогрело по-утреннему прохладный воздух. Небольшой ветерок слегка шевелил листву на деревьях. Вокруг стояла тишина, нарушаемая только их шелестом.

По обе стороны от просеки росли высокие деревья. В основном осины или березы, но частенько попадались и сосны с пихтами.

С утра было прохладно и чувствовалось приближение осени. Так что Лёнька не пожалел, что под энцефалитку надел кроме футболки ещё и байковую рубашку.

На некоторых деревьях уже виднелись пожелтевшие листья, которые кое-где стали опадать на землю, создавая желто-зелёно-красный ковёр.

За Лёнькой увязался Серый, почувствовав, что тот собрался на охоту.

Пока Лёнька шёл к просеке по дороге, то пёс то забегал далеко вперёд перед ним, то отставал, теряясь в ближайших кустах, то возвращался, преданно заглядывая в глаза. Мол, я тут, нигде не потерялся, не волнуйся. Серый всё время смотрел по сторонам, как бы ища добычу, не лаял и не скулил.

Выйдя на просеку, Лёнька снял ружье, зарядил его и принялся осматривать деревья, росшие по обе стороны от неё. Он старался идти тихо, осторожно, не наступая на сухой валежник, чтобы не создавать излишнего шума.

Неожиданно, среди ветвей ближайшего дерева, он увидел какую-то птицу.

Серый её тоже заметил и присел, в ожидании, что же будет делать Лёнька.

Осторожно, медленно подняв ружье, Лёнька прицелился и выстрелил.

Неожиданно, с соседней ветки, что была ниже, взлетела вторая птица. Лёнька её первоначально и не заметил.

Во втором стволе оставался ещё один патрон. Не опуская ружья, Лёнька поймал её на мушку и вторично выстрелил.

Он так и не понял, попал он в кого или нет. Но никаких птиц рядом он больше не видел, и никто вблизи не летал.

«Наверное, попал», – пронеслась мысль.

Серый, сразу же после выстрела, сорвавшись с места, побежал к дереву, на котором сидели птицы и тут же вернулся, неся в зубах сначала одного рябчика, а потом сбегал и за другим.

Лёнька такому результату своей стрельбы несказанно обрадовался, когда рассматривал первую в своей жизни добычу.

Он снял рюкзак, достал оттуда непромокаемый пакет и уложил в него рябчиков. Затем достал кусок вяленого мяса и отрезал Серому небольшой кусочек. Серый, проглотив положенную награду, верно смотрел Лёньке в глаза, показывая всем своим видом, что снова готов к новым подвигам.

Он суетился вокруг Лёньки, давая понять, что надо идти и нечего тут оставаться, как будто куда-то звал Лёньку.

Перезарядив ружье и закинув рюкзак с первой добычей за плечи, Лёнька двинулся вслед за Серым.

Тот бежал впереди, постоянно оглядываясь и, как будто, приглашал Лёньку следовать за собой.

Пришлось прибавить ходу и идти за ним дальше по просеке.

Вдруг Серый сел, задрав морду вверх и уставившись в одну точку. Лёнька посмотрел в ту же сторону, куда уставился Серый и увидел на дальнем дереве ещё несколько птиц.

Всё также осторожно, поднял ружье и прицелился. Испытывая небольшую дрожь от возбуждения, он унял её и, помня указания Михалыча, задержал дыхание, а затем плавно нажал на курок.

Выстрелив, он увидел ещё несколько взлетевших птиц, и разрядил по ним и второй ствол.

Серый вновь кинулся под дерево, на котором сидели птицы, и принёс одного рябчика.

Лёнька потрепал Серого по холке:

– Молодец, ты мой, – поблагодарил он сообразительного пса. – Сейчас, подожди, сходим, посмотрим, что там есть ещё и я тебя покормлю.

Серый, как будто поняв Лёньку, опять сорвался в сторону дерева, на котором сидели птицы, радостно гавкнув.

Подойдя туда, Лёнька нашёл ещё двух подбитых птиц.

Это было полной неожиданностью для него. Получилось, что он дробью попал сразу в несколько птиц.

На радостях он даже станцевал какой-то незамысловатый танец и, сняв рюкзак, достал для Серого награду. Кусок мяса моментально исчез в пасти Серого, а глаза его только и говорили:

– Пошли ещё. Я тебе ещё найду добычу, – он даже поскуливал, радостно крутя хвостом, то отбегая, то возвращаясь к Лёньке, чтобы тот вновь его погладил по холке и похвалил.

Но в рюкзаке у Лёньки лежало пять рябчиков, а зачем ему больше? Хотя у него оставалось ещё шесть патронов, но Лёнька решил вернуться обратно на прииск.

Серый же совсем не хотел уходить с просеки. Он всем своим видом показывал Лёньке, что надо куда-то ещё идти и всё время бегал вокруг него кругами.

Лёнька его вновь погладил, наговорил много ласковых слов и, достав кусок колбасы, который припас для себя, отломил кусок Серому, а сам доел её остатки вместе с хлебом, запив чаем из фляжки.

Но Серый всё никак не мог успокоиться. Он ждал дальнейших указаний и действий Лёньки.

Лёньке вспомнилось, что как-то на профиле, Серый подбежал и уставился ему прямо в глаза, как человек. Тогда Лёнька не мог понять его взгляда, ему от такого взгляда даже стало страшно, настолько взгляд Серого показался ему очеловеченным. Как будто пёс говорил:

– Вот, видишь, какой я молодец? А ты мне что-нибудь дай, дай, дай, – читалось в собачьих глазах. – Или я тебя сейчас укушу.

От таких собачьих мыслей Лёнька даже испугался и невольно отстранился от Серого.

– Серый, ну-ка, перестань пялиться! – отмахнулся он от пса, слегка дав тому по морде. – Не мешай работать. Кушать будем потом, – и Серый, как будто поняв Лёньку, вновь скрылся в кустах по своим собачьим делам.

Вот и сейчас, увидев точно такой же взгляд Серого, Лёнька похлопал его по холке:

– Всё, наохотились, пошли домой, там уже будем кушать, – и Серый, отскочив от Лёньки, первым развернулся в сторону прииска.

Подойдя к дому, Лёнька увидел выбежавшего Сашку:

– Чё ты там стрелял? – чуть ли не прокричал он. – От медведѐй что ли отбивался?

– Каких медвѐдей? Смотри! – Лёнька скинул рюкзак и показал ему пакет с рябчиками.

– Ой, я тоже хочу! – чуть не завопил Сашка

– А я же тебе предлагал, – Лёнька ехидно посмотрел на Сашку, – чё ты не пошёл-то?

Сашке ничего не оставалось делать, как согласиться:

– Да, дурак был. Лень одолела. А, как ты ушёл, то я так и не спал, зря провалялся только.

– Ладно, что уж тут говорить, пошли в дом, – Лёнька примирительно похлопал Сашку по плечу.

Когда они зашли в дом, то увидели валяющихся Борисов. Ивана Михайловича в доме не оказалось. Он уже куда-то ушёл.

От увиденного, настроение сразу упало и Лёнька, положив рябчиков на стол, сел на скамью.

Но сидеть, долго не пришлось. В дом ворвалась Ритка.

– Ну что, Лёнька? Покажи, что настрелял, – она сразу кинулась к столу, на котором лежала Лёнькина добыча. – Я слышала, как ты там палил, – возбужденно тараторила она. – Думала, или обороняется или по банкам стреляет.

– Ты чё? По банкам… Вон, смотри! – Лёнька гордо показал Ритке на стол.

Ритка уже стояла у стола и перебирала птицу.

– Давай я их заберу и ощиплю, – неожиданно предложила Ритка.

Вообще-то эта мысль с самого начала тревожила Лёньку: «Что же делать с птицей».

Самому ему возиться с ней не хотелось, тем более, ощипывать. Он обрадовался Риткиному предложению, но для вида, серьезно посмотрел на неё:

– А что ты делать-то с ними потом будешь?

– А вот с тех утей, что вы тогда принесли в тот раз, – затараторила Ритка, – я все перья взяла и собрала в мешок. Я их собираю для подушки. А этих птичек я тоже ощиплю, и добавлю к прежним. Самые крупные перья сожгу, а пух оставлю. У меня уже пуха на полподушки есть. Я всегда собираю пух, когда кто-нибудь птицу подстрелит или мамка курицу забьёт.

– Ну, ты хозяйственная, Ритка, – невольно восхитился Лёнька. – Зачем тебе подушка то?

– А вот, когда я замуж выйду, у меня будет своя подушка, – Ритка посмотрела на Лёньку, как на какого-то дурачка, что тот не понимает таких простых вещей. – Это мне мамка так сказала.

– Тебе же только двенадцать, – удивился Лёнька Риткиной прагматичности, – а ты уже замуж собралась.

– А что? – Ритка подбоченилась. – У нас так в тайге. У нас девичий век короток. Замуж надо обязательно выходить, – твердо заявила Ритка, чтобы отсечь все сомнения.

– Но ты же ведь ещё школу не закончила, – Лёнька не переставал удивляться Риткиным словам. – Тебе надо ещё в школе учиться, а не о замужестве думать.

– Да ну её, эту школу, – отмахнулась Ритка. – Я вон тут и в тайге неплохо живу. Вон мамка моя пять классов закончила и ничего. Вон дети у неё какие – смотри, и я, и Женька. И папка. Вон она папкой как командует. То на работу его куда пошлёт, то на охоту или рыбалку. Зачем мне та школа нужна? Считать и писать я уже научилась.

– Ну, смотри, как хочешь, – Лёньке надоело спорить с Риткой, и он постарался переключил её внимание с неприятного разговора: – Рябчиков забирай и подушку свою набивай.

Сашка над этими словами только рассмеялся, а старший Борис из своего спальника, заплетающимся языком промямлил:

– Правильно Ритка. Молодец Ритка. Замуж выходи и никого не слушай.

Ритка забрала рябчиков и пошла их ощипывать.

Пока Ритка ощипывала птицу, мальчишки разожгли печь, принесли котёл, набрали в него воды и принялись ждать главную повариху.

Ритка вскоре появилась с ощипанными рябчиками и принялась за приготовление супчика.

Супчик получился на объедение.

Мальчишки устроились за столом, налили себе полные миски и с удовольствием поглощали его.

Тут со двора послышался громкий крик. По голосу они поняли, что это что-то кричит Риткина мать.

От такого крика, Ритка даже сделалась в два раза ниже, а когда в дом ворвалась Риткина мамаша, то от страха чуть ли не залезла под стол:

– Вы чё тут прячетесь? Чё вы тут делаете? – громогласный крик Риткиной матери заставил содрогнуться стены дома, а Борисов закрыть уши.

Если Ритка и побаивалась своей крикливой мамаши, то Лёньке на неё было полностью начихать, поэтому он, оторвавшись от миски с супом, недовольно ответил на её вопли:

– А что такое? Не видите, что ли? Суп мы едим.

Тут следом за Риткиной матерью вошел директор прииска Петр Петрович.

Он трезвым взглядом оглядел комнату, махнул рукой на разоравшуюся женщину и, найдя взглядом мальчишек, начал:

– Лёнька, Сашка, слушайте сюда. Лёнькин отец позвонил только что и сказал, что нечего вам тут делать с убийцами и этими пьяницами, – он указал на двух Борисов, до сих пор завернутых в спальники, – и что он со всеми ещё разберется, а вы чтобы немедленно собирались домой. Завтра будет телега на Золотую Гору и, чтобы вы завтра же туда поехали.

Выдохнув после такой продолжительной речи, он спросил у обалдевших мальчишек:

– Понятно?

– А чё тут неясного. Всё понятно, – пожал плечами Лёнька. – Завтра надо выезжать.

Тут в дом забежала запыхавшаяся Света. Она, наверное, уже была в курсе озабоченности директора прииска, поэтому с порога сразу же обратилась к Петру Петровичу:

– И Ленка пусть с ними тоже поедет.

– Да мне всё равно, кто поедет, – пожал тот плечами. – Телега идет, пусть все садятся и едут.

Лёнька вспомнил, как папа говорил ему перед отъездом:

– Чтобы в конце августа вы обязательно вернулись.

Тогда Лёнька сразу понял папу:

– Конечно, пап, ведь школу же никто не отменял.

Тут уже окончательно проснулись и Борисы. Они с опухшими физиономиями вылезли из спальников и, когда услышали, что ребята уезжают, радостно потирали руки:

– Отходную надо делать, а то это как-то не по-человечески, уезжать на сухую. Обмыть такое дело надобно…

Тут на них уже накинулись Света и Риткина мама:

– Да вы на себя лучше посмотрите, морды вы неумытые. Это же надо! Мальчишек спаивать решили! Совести у вас нет, бичуганы чёртовы!

Борисы, поняв, что ляпнули лишнего, сразу же пошли на попятный:

– Да мы это, пошутили только, – начали они оправдываться. – Никто не собирается их спаивать. Пусть едут куда хотят.

Пётр Петрович, видя, что тут и без него всем сейчас придётся жарко, незаметно вышел из дома, оставив разъяренных женщин и полупьяных Борисов.

Сообразив, что детям ничего не угрожает, Риткина мать скомандовала дочери:

– А ты, марш домой! – и Ритка потихоньку, вдоль стенки, прошмыгнула во двор.

Света, сурово посмотрев на ребят, решила:

– А вы, – она сделала небольшую паузу, как будто подбирая слова, – суп доедайте, вещи собирайте и, чтобы больше духу вашего в этом вертепе не было. Переночуете сегодня у меня. Понятно? – решительно закончила она.