Текст книги "Вперед, по жизни"

После того как кинули последнюю лопату с землей на могилу Серёги и холмик разровняли, народ бодро двинулся с кладбища в сторону клуба.

Если на кладбище все шли тихо и благородно, то сейчас, в преддверии предстоящих возлияний, настроение у народа поднялось, стройность рядов потерялась и даже кое-где раздавались шутки.

Все прошли в клуб, где стояли накрытые столы с обильными закусками и выпивкой. Водяры на столах оказалось немерено.

Лёнька с Сашкой тоже оказались за общим столом. Им дали попробовать по полстакана красного вина, чтобы они помянули усопшего.

От такой дозы спиртного, мальчишки здорово захмелели. Они точно, как дурачки, сидели и только крутили головами, наблюдая за происходящим вытаращенными глазами.

Лёнька слышал от кого-то, чтобы хмель прошёл побыстрее, надо много есть. Поэтому они с Сашкой навалили себе полные тарелки всего, что находилось на столе и ели от пуза.

Неожиданно Лёнька почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо. Он обернулся и увидел Ивана Михайловича:

– Закусываете, ребятки? – как бы невзначай начал тот непринуждённо.

Лёнька знал, что такой тон Михалыча ничего хорошего не предвещает.

– Угу, – только и смог он ответить с полным набитым ртом.

– Это хорошо, – так же вкрадчиво продолжил Иван Михайлович. – Ешьте, ешьте, голубки, – и, как будто, что-то вспомнив, вновь потрепал Лёньку по плечу. – Лёня, а не съездил бы ты на Дубакит, на нашу заимку. Вещи там Серёгины надо забрать. Отец его хочет, чтобы эти вещи были у него. Сможешь? – Михалыч уже с просьбой заглядывал Лёньке в глаза.

Что уж там такого важного у Серёги осталось на заимке, Лёнька не знал. Но ехать ему в такую даль очень не хотелось.

Но тут к ним подошёл отец Серёги и проникновенно, глядя прямо Лёньке в глаза, попросил:

– Съезди, пожалуйста, сынок, а то тут все пьяны уже. Только ты сможешь это сделать сейчас. Мне каждая мелочь, напоминающая о нём, будет дорога.

– А что бы и не съездить? – лихо заявил Лёнька. Видимо остатки вина всё ещё играли в его голове. – Давай! Поеду.

Услышав согласие, полковник наклонился к Лёньке и приобнял его:

– Спасибо тебе, дорогой, – и, отвернувшись, смахнул слезинку с глаз.

Поняв, что Лёнька согласен, Иван Михайлович потянул его из-за стола:

– Сейчас пойдём на конюшню. Я там взнуздаю Рыжуху, а ты на ней и съездишь на заимку. Поедешь верхом, так что к вечеру, до темноты, сможешь обернуться. Смотри, сильно не гони её. Рыжуха девушка с норовом. Может и заартачиться.

Придя на конюшню, Иван Михайлович положил на Рыжухину спину седло и попытался подтянуть подпругу, но это у него с первого раза не получилось. Рыжуха надула живот. Увидев такую хитрость лошади, Михалыч со словами:

– Вот ты зараза, какая, – ударил её коленом в живот, от чего тот моментально сдулся, а Михалыч смог отрегулировать подпругу и, как будто что-то вспомнив, спросил у Лёньки:

– Верхом-то ты ездить умеешь?

– Приходилось ездить как-то на Кавказе несколько раз, – стал припоминать Лёнька. – Только давно это было. Года четыре назад.

– Это по твоим меркам давно, а по мне – это было вчера, – хохотнул Михалыч и добавил: – Значит, забыть не смог ещё. Но смотри, на ногах амортизируй больше, старайся, как бы обнять её ногами, – он хлопнул Рыжуху по спине. – Представь себе, что ты сидишь на бревне и обнимаешь его, – Михалыч посмотрел на Лёньку, пытаясь понять, дошли ли до него его слова. – Старайся нижней частью тела повторять все её движения. Назад сильно не заваливайся. У Рыжухи походка особенная. Копчик себе набить сможешь запросто, да ноги стереть.

– Ладно, попробую, – только и оставалось сказать Лёньке. Пути назад у него не было.

– На вот, на всякий случай, если мишку увидишь, – достал он двустволку шестнадцатого калибра из шкафа. – Возьми вот ещё ружьецо и патронов пачку, – Иван Михалыч положил в Ленькин рюкзак пачку патронов, фляжку с чаем, кусок отварного мяса и ломоть хлеба. – А это, чтобы перекусить, когда приедешь на заимку. Да, – добавил он, показывая на холстяной мешочек, – а это Рыжухе. Больно любит она подсоленные сухарики. Не забудь попоить её по приезду.

Михалыч поддержал ногу Лёньки, когда тот поднимался в седло и, хлопнув Рыжуху по крупу, пожелал:

– Удачно тебе добраться, сынок. Будь внимателен. На Рыжухины прихоти не поддавайся. Ты – хозяин, потому что ты в седле. Заставь её слушаться тебя. Счастливо!

Лёнька поводьями сразу же направил Рыжуху на выезд из прииска.

Лошадь слушалась хорошо, она же знала Лёньку, да и он всегда с ней ласково разговаривал, время от времени балуя различными вкусностями.

Пришлось немного наклониться вперед и упереться ногами в стремена, но ноги вскоре устали. Лёнька уже и так, и сяк пытался приноровиться к рыси лошади, но пока у него ничего не получалось.

Они доехали только до первой заимки, а силы у Лёньки в ногах почти закончились.

У входа в заимку, Лёнька спешился, размял затекшие ноги и, напоив лошадь, дал ей подсоленных сухариков, которые положил в рюкзак Михалыч.

Рыжуха смачно хрумкала ими, с благодарностью посматривая на Лёньку.

Передохнув, они поехали дальше.

При езде верхом присутствие комаров и мошки не замечалось. Лёнька вспомнил их первый поход на заимку. Тогда комары их жрали нещадно, было очень жарко и приходилось постоянно отбиваться от этих тварей и потеть в полностью застегнутых энцефалитках.

А сейчас, встречный ветерок обдувал Лёньку, растрепывая его отросшие и выгоревшие за лето волосы. На расстёгнутой энцефалитке даже пришлось застегнуть молнию. Ведь был же уже не июнь, а конец августа. Погода сильно поменялась. Даже на некоторых деревьях, низко нависающих над дорогой, стали проглядываться пожелтевшие листочки.

Лёнька ехал, немного приподнявшись в седле и слегка пригнувшись, чтобы ветви некоторых деревьев не задевали его голову.

Вскоре он подъехал к поляне, где в своё время они с Сашкой стреляли по воронам.

С удивлением он увидел, что на тех же соснах, как и прежде, опять сидели вὸроны.

Лёнька, воодушевленный тем, что он, как опытный всадник, умеет скакать на лошади, вспомнил романы Майн Рида, где ковбои стреляли из ружей, сидя в седлах.

Ему так захотелось походить на этих знаменитых ковбоев, что шальная мысль посетила его голову:

«Дай-ка, и я пальну по этим вὸронам».

Вὸроны, как будто не заметив подъезжающего к поляне Лёньку, безмятежно сидели на соснах.

Под нависающей листвой деревьев, Лёнька, как заправский ковбой, натянул поводья и, вынув из рюкзака патроны, которыми снабдил его Михалыч, зарядил ружьё.

Осторожно, чуть поддав каблуками Рыжуху, он направил её к краю поляны. Не выезжая на неё, прицелился и пальнул по вὸронам.

Вὸроны, тут же сорвались с ветвей и улетели, громко каркая и хлопая крыльями. У ковбоя Лёньки ничего не получилось! Ни в одного вὸрона он, конечно, не попал.

Рыжуха, после произведенного выстрела, только уши прижала, но не взбрыкнула и осталась стоять спокойно. Тут Лёнька почувствовал благодарность к Рыжухе и его неожиданно осенила мысль, что если бы это оказалась другая лошадь, а не Рыжуха, то она бы наверняка испугалась выстрела и, скинув своего идиотского седока, понеслась бы от страха невесть куда. Ловил бы он её тогда, если бы вообще жив остался.

А Рыжуха – ничего, только уши прижала и укоризненно смотрела на горе-ковбоя. В её взгляде только и сквозило:

«Ну и дурак же ты, Лёнька».

Увидев её осуждающий взгляд, Лёнька прижался к шее лошади и ласково попросил:

– Милая моя, извини ты меня, дурака. Я больше так не буду. Не хотел я тебя испугать. Прости меня и давай поедем дальше.

Рыжуха, как будто поняв извинения Лёньки, спокойно, без излишних понуканий, пошла дальше.

С такой скоростью, как бежала Рыжуха, Лёнька вскоре доехал до заимки.

Спешившись, он обошёл домик. Ничего-то в этих местах не изменилось.

Так же доносился шум вод Дубакита и по-прежнему шелестела листва высоких осин, окружающих заимку.

Вокруг стояла первозданная тишина, прерываемая иногда только голосами каких-то птичек.

Лёнька привык, что здесь всегда горел костер, за столом сидели люди и весело разговаривали. Здесь он с друзьями всегда чем-нибудь занимался, а сейчас здесь стояла только тишина.

От этого ощущения ему сделалось как-то не по себе и он, привязав Рыжуху к коновязи, которую в своё время построил Михалыч, вошёл в заимку.

Покопавшись на нарах и на полках, он нашёл Серёгины вещи. Он помнил их из тех коротких встреч, когда видел Серёгу. Вернее, он знал его вещи, в которых тот ходил.

Он их сложил в рюкзак и, прихватив военную куртку Серёги, о которой особенно попросил его отец, вышел из заимки.

Рыжуха по-прежнему стояла там, где её привязал Лёнька.

От такой покорности у него что-то перехватило в груди и он, подойдя к лошади, обнял её за голову и посмотрел в глаза:

– Сейчас, моя хорошая, я покормлю, да попою тебя.

Вначале он спустился к Дубакиту, черпанул из заводи воды и, поднявшись по крутому косогору, поставил ведро с водой перед своим другом.

Увидев, как Рыжуха начала пить, он нашёл в заимке мачете и пошел на ближайшую поляну, где росла сочная трава, прихватив с собой мешок.

Накосив травы, он вернулся к заимке и вывалил траву перед лошадью.

Рыжуха с благодарностью посмотрела на Лёньку и принялась спокойно её жевать, а он, устроившись на завалинке, смотрел, как она ест.

Только тут он почувствовал, что кожа на внутренней стороне бедер, горела, как костёр и он почти не мог сидеть.

Раздевшись, он осмотрел растертую кожу на ногах. Да! Она оказалась сильно растерта и саднила.

Тогда он отлил из Рыжухиного ведра воды и обмыл себя. Подождав, пока кожа обсохнет, он из аптечки, которую Михалыч оставил для странников, взял какую-то белую мазь и намазал ею кожу. Через некоторое время ему стало легче, и сидя на завалинке, он ждал, пока мазь впитается.

Под воздействием тишины, нарушаемой редкими голосами каких-то птичек и шелестом листвы на верхушках деревьев, его стало клонить в сон, но поняв, что дремота одолеет его, он сбросил её с себя, оделся и подошёл к Рыжухе.

Та уже доела всю траву и, подняв голову, вопросительно посмотрела на него.

– Ну что, родная? – Лёнька обнял Рыжуху за голову и, поцеловав в шелковистую морду, посмотрел ей в глаза. – Поехали, что ли назад.

Когда уже начало темнеть, Лёнька вернулся на прииск и сразу подъехал к клубу, чтобы найти Ивана Михайловича и передать ему рюкзак с Серёгиным вещами.

Он с трудом слез с лошади и в раскоряку прошёл в клуб.

Там уже шли не поминки. Там началась гулянка. Дым висел коромыслом и не хватало лишь гармошки с гитарой для общего эффекта, но чувствовалось, что скоро там загорланят и песни.

Иван Михайлович уже в дупель пьяный сидел рядом с отцом Серёги и что-то важное ему рассказывал. Отец Серёги тоже выглядел подвыпивши, но при появлении Лёньки, сразу поднялся из-за стола и двинулся к нему.

– Я приехал, – протянул ему рюкзак Лёнька. – Возьмите Серёгин рюкзак. Там всё, что я нашёл на заимке.

Отец молча взял рюкзак и, крепко прижав к себе Лёньку, негромко сказал ему на ухо:

– Спасибо, сынок. Я был уверен, что ты выполнишь мою просьбу. Возьми что-нибудь со стола. Поешь. Ведь устал же.

– Да, не особо, – для вида пробурчал Лёнька, хотя от усталости он не чувствовал под собой ног и внутренняя поверхность кожи на них, горела огнем, – но кушать очень хочется.

Серегин отец положил в большую миску отварного мяса, котлет, пельменей и, перемотав её полотенцем, вручил Лёньке.

– Спасибо, – невольно вырвались у того. – Пойду я, – он с трудом развернулся и вышел из клуба.

С трудом взгромоздился на Рыжуху, он поводьями направил её на конюшню.

Чувствовалось, что и Рыжуха тоже устала, но на конюшню она пошла рысью.

Там уже Кузьмич помог Лёньке слезть с седла и озабоченно спросил:

– Ну, что? Как дела? Как съездил?

– Да вот что-то жопа вся болит, не могу ходить, – не стал перед Кузьмичом скрывать своё самочувствие Лёнька.

Кузьмич потрогал Лёньку за зад, пальцем надавив на копчик. От такого неласкового прикосновения Лёнька даже ойкнул.

– Так ты, родной, наверное, копчик то повредил, – Кузьмич с сочувствием покрутил головой. – Ты что, ехал сидя на ней, как на табуретке? – он показал на Рыжуху.

– Ну, было иногда и так, – ничего не стал скрывать Лёнька от дотошного Кузьмича.

– Ну, ты и молодец, дорогой ты мой, – иронично усмехнулся Кузьмич. – Это ещё неизвестно, чем это у тебя всё закончится. Хорошо будет, если ты его не сломал, а только набил. А, если сломал, то без операции тогда не обойтись. На ко, вот тебе мазь, – Кузьмич достал из небольшого шкафчика в углу конюшни какую-то баночку. – Ты ей смажь себе меж ног всё, но сначала промой кожу чистой водичкой, а пока шкандыбай до хаты.

Взяв мазь, Лёнька еле-еле доплелся до дома.

Там у стола сидел понурый Сашка, который обрадовался появлению друга.

Увидев Лёньку, Сашка радостно вскрикнул:

– Здорово, Лёнь! – но увидев, что тот еле-еле передвигает ногами, забеспокоился: – Чё случилось то? Чё это тебя так раскорячило?

– Да, натер я всё, – Лёнька показал на внутреннюю поверхность ног. – Вот, Кузьмич мазь дал. Надо всё промыть и смазать.

Куда у Сашки пропала вся радость от встречи? Он засуетился, сбегал на речку за чистой водой, помог Лёньке раздеться и обмыться.

Потом они вместе мазали Кузьмичевой мазью Лёньке все интимные места и даже хохотали от того, что скоро у Лёньки и вся жопа отвалиться. После произведённых процедур, Лёнька в раскорячку устроился за столом.

Оказывается, Сашка тоже притащил с поминок еды. Они разложили на столе закуски, но Сашка, оказывается, притащил ещё полбутылки вина с поминок.

С видом отъявленного заговорщика, он вытащил спрятанную бутылку из какого-то сапога и важно водрузил её на стол со словами: