Текст книги "Уймись, конопатая!"

Услышав сказанное, она задохнулась. Набрала в грудь воздуха, но сказать ничего не смогла. Словно вмиг забыла, как это делается.

– Виктория Юрьевна, думаю, достаточно, – явно занервничавший потный Борщук, изменившийся за эти месяцы, кажется, не в лучшую сторону, поднялся из-за стола. – Зебзеев, уводи задержанного.

Чтобы присутствующие не смогли разглядеть слез в ее глазах, Вика отвернулась. Она слышала за спиной шаги, тяжелое дыхание Стаса – чувствовала, как ему не по себе. Он был мужчиной, не привыкшим держать внутри то, что требовало выхода. Он мог взорваться в любой момент. Невзирая на полицейских, наручники, прутья решеток… Его ничто бы не остановило… Она вдруг поняла это. Между ней и Стасом никого не было. Никаких преград.

И он взорвался. Неожиданно.

С каким-то грохотом, возней.

– Вик, ты прости… Нашло на меня что-то… Виноват… Без тебя я погибну просто, мне не жить… Без тебя…

Она обернулась и обомлела. Как в замедленном кино, неуклюже шаркая брючинами по паркету, он двигался к ней на коленях, вытянув вперед руки в наручниках. Неопытный молодой Зебзеев, видимо, не сориентировался сразу и теперь безуспешно пытался до него дотянуться. Борщук с округлившимися глазами маячил в коридоре бесплатным приложением к происходящему.

Грохот, который несколько секунд назад «оглушил» Вику, скорее всего, издали коленные чашечки задержанного, чудом не расколовшись от удара о паркет.

– Прекрати паясничать! – крикнула она, понимая, что паясничаньем тут и не пахнет. Внутри предательски прозвучало:

«Все, конопатая, ты не выдержишь. Признайся хотя бы себе. Какое сердце тут устоит! Такая безоглядность дорогого стоит!»

– Вика, родная, мы с тобой должны быть вместе, – продолжал умолять, приближаясь к ней, тот, кого еще полчаса назад она собиралась вычеркнуть из жизни. – Не отворачивайся, прошу! Прошу…

Она поняла, что еще секунда – и он обхватит ее колени, от него невозможно будет оторваться. Сгорая от стыда, метнулась в сторону, пытаясь увернуться от приближающегося любовника, потом со всех ног кинулась к выходу. Она почувствовала касание его пальцев… Оно ее обожгло сквозь плащ, сквозь юбку.

В узком коридоре Вику ждал Борщук:

– Я так понимаю, Виктория Юрьевна, заявление Заривчацкого не лишено оснований? Вы его определенно знаете.

– Что вы от меня хотите услышать? – она остановилась посреди коридора, не особо заботясь о том, слышит ее сейчас кто-то или нет. – Что нас связывает? Сплю я с ним или нет? Вы это хотите узнать?

– Ни в коем разе! – тряхнул щеками участковый, забегав глазами. – Пройдемте в кабинет, там поговорим. В спокойной обстановке.

Сделав несколько глотков из предложенного стакана, в кабинете Вика удивленно прислушалась к себе. Странно, но самореза в висках не чувствовалось! Голова не болела!

Борщук прохаживался между столами, сцепив за спиной руки, не торопя ее с ответом, как бы давая время все взвесить, не рубить с плеча.

– Поймите, Виктория Юрьевна, я на вашей стороне. Никто не узнает о вашем визите и о его просьбе… Вас здесь не было… И быть не могло! Мало ли что между вами было, мы его продержим столько, сколько надо. Факты остаются фактами. Он ее отколошматил так, что…

– Где он, кстати, ее… это случилось… где? – осторожно, словно ступая по минному полю, задала вопрос Вика.

– Прямо на улице. Задержали на площади перед ТРК «Столица». Причем избивать начал на глазах… не только прохожих, но и проезжавшего мимо наряда полиции не испугался… Ему все было «по барабану», вот что странно. Он адекватен, вообще-то?

Ты все поняла, конопатая? Он не испугался! Ни там не испугался, ни здесь, в отделении. Это все – ради тебя!

– Может, выпил немного, – заметила Вика, встряхнув головой. – Разве в такой ситуации можно остаться адекватным? Поставьте себя на его…

Вика словно сделала шаг в пустоту над пропастью – нога не ощутила привычной тверди.

– В какой ситуации? – в голосе участкового проклюнулись металлические нотки. Потом, словно спохватившись, он затряс щеками: – Это я в частном порядке, не под протокол, разумеется… Понимаете, пострадал человек. Кстати, как там пострадавшая?

Вика обрадовалась возможности перевести разговор в другое русло, в деловую плоскость. Туда, где чувствовала себя намного уверенней.

– Когда я уезжала, была без сознания. Кстати, мне надо позвонить.

Она достала из сумочки сотовый.

Бывший ее огорошил:

– Состояние не очень, если честно. Он ей вдобавок селезенку порвал, внутреннее кровотечение… Операция заканчивается… Капаем, короче, но насчет прогноза пока воздержусь.

– Почки?

– Диурез в норме… Правда…

– Что «правда»?

Они понимали друг друга с полуслова. Работа в медицине приучает быть кратким в таких ситуациях. Ей показалось, что его ответ прозвучал в ее мозгу раньше, чем влетел в ухо. Даже нет – он словно жил там задолго до того, как Эдуард его озвучил. Только с каких пор?

– Она была беременна… Он из нее выколотил… все, что можно.

– О господи… Еду, – отрезала она, поднимаясь.

– Операция заканчивается… Можешь не спешить особо…

Она отключилась, не дав ему договорить.

– Я так понимаю, с пострадавшей все серьезно? – поинтересовался Борщук, протирая носовым платком фуражку изнутри. – Расставьте точки над i, проясните ситуацию. Что с ней?

– Пока рано делать выводы, но состояние серьезное, – бросила она на ходу. – Поступайте по инструкции, по закону, по совести. В конце концов, вы сами сказали, что меня здесь… как будто… не было. Отсюда и танцуйте.

Участковый водрузил фуражку на голову, но получилось как-то кургузо, несолидно, однако поправлять времени не было, Вика могла вот-вот уйти.

– Вы не знаете ее родственников? Ну, этой… пострадавшей Андрющенко?

– Откуда?! Я ее вообще не знаю, кто она? – раздраженно отреагировала она, задержавшись в проеме дверей. – Кто из нас полицейский? Вы или я? Вот и узнайте. У меня других проблем хватает.

«Остынь, конопатая, – успокаивала она себя, перестраивая машину бывшего в левый ряд перед светофором. – Если сейчас тебя остановят ГИБДДшники за превышение скорости, как ты докажешь, что «мазда» твоя? При разводе Эдичка по-царски оставил тебе «опель», эту взял подержанную. Смотри, хоть здесь не вляпайся! Денек в самом разгаре… То ли еще будет!»

Она скинула в ординаторской плащ, мельком глянула на часы и удивилась: половина пятого. Уже! После чашки кофе утром в кафе у нее не было маковой росинки во рту. Странно – голова не болела, никто саморез в висок не вкручивал.

Эдичка зашел неслышно – словно телепортировался.

– Беременность была сколько недель? – спросила она в лоб, не давая ему опомниться. – Гинекологи что говорят?

– Десять-одиннадцать. Точнее никто не скажет. Все стабильно, не волнуйся. Она уже в реанимации.

– Да уж… Одно другого хлеще… Интересно… – хмыкнула Вика, подходя к умывальнику. – Она знала о беременности наверняка и ему не сказала. Что за молодежь пошла! Впрочем, может, и сказала… Тогда у него вместо сердца… это самое… Больше детей у нее не будет?

– Естественно… У нее не будет. А у нас… А мы еще сможем.

Глаза бывшего как-то нехорошо сверкнули, но Вика не придала поначалу этому значения, пропустила сказанное мимо ушей, быстро направилась мимо Красильникова.

Но что-то в его поведении ее насторожило. И тут до нее дошел смысл сказанного только что. Она на короткое время остановилась, зависнув подобно компьютеру:

– Мы?! Сможем?! Ты о чем?!

Эдуард почувствовал ее замешательство, ее временную прострацию, быстро защелкнул дверь ординаторской на шпингалет, схватил ее за рукав и резко притянул к себе.

– Ковать железо надо, – выдохнул ей в ухо, – пока горячо!

Она потеряла несколько драгоценных секунд на осмысление услышанного, этого оказалось достаточно, чтобы его руки замком сцепились у нее на пояснице. По телу разливалась страшная слабость – то ли от голода, то ли оттого, что поступок Красильникова не вписывался в то, из-за чего она с ним развелась.

Никогда еще он так не овладевал ею – нахраписто, дерзко. Как бы перечеркивая всю их предыдущую Love story.

Она не узнавала его – вроде руки, плечи, рыжеватая щетина на щеках – все было до оскомины знакомо, но…

Что за день такой сегодня, конопатая?! Одни парадоксы! Сперва один шокирует, потом другой… не отстает.

Отстраненно, словно наблюдая из окна автомобиля, Вика отметила, что за время после развода нос Эдички стал еще более мясистым, брови – еще бесцветнее. К щетине она привыкла. Ох уж эта небритость – кому-то она шла, только не ему! Он же отказывался напрочь понимать это.

Резкое ограничение свободы действий почему-то никак не сказалось на скорости мыслей. Они продолжали течь в том же ритме и в том же направлении. Организм отказывался всерьез воспринимать реальность.

Почему?

Может, заехать ему ногой в пах, конопатая? Как-то чересчур банально получится. Тебе не кажется? Он проявил разнообразие, удивил… Сделал то, чего за два десятилетия супружеской жизни ни разу не осмелился… теперь очередь за тобой. Думай, конопатая, думай!

Красильников тем временем судорожно искал губами ее губы, держа мертвой хваткой за талию. Вот он, жирный минус стройных фигур! Будь она в три обхвата – ему вряд ли удалось бы ее так ловко стреножить!

Вику вдруг начал разбирать смех.

А ведь она такой и была! В детстве. В том самом, когда с пацанами по двору носилась. Ее не только конопатой звали. Еще и кексом, и ватрухой.

В другой жизни это было, что сейчас вспоминать!

Она представила, как бы употел доктор, пытаясь так же сцепить пальцы на ее коровьей талии, не похудей она в свое время! Он бы не дотянулся, схватил бы воздух, пустоту.

Ничего подобного бывший не ожидал. Готов был небось к сопротивлению, ругательствам, ударам в пах – к чему угодно, но не к этому гомерическому хохоту.

Возможно, сказалось нервное напряжение первой половины дня – изнутри поднялось что-то, ей не подвластное, и она… разразилась, отпустила тормоза, захохотала так, что Эдуард испугался и мигом расцепил свой «капкан».

Пытаться поцеловать в губы хохочущую женщину – все равно что вдергивать в игольное ушко корабельный канат.

Освободившись от его объятий, она… тотчас успокоилась, подошла к зеркалу, поправила прическу, юбку с блузкой, из сумки, лежавшей на тумбочке, достала косметичку, поправила макияж. Потом достала из шкафа халат и, надевая его на ходу, направилась к двери. Мельком взглянув на незадачливого насильника, отметила, как хищно вздуваются его ноздри.

– Хочешь сказать, умыла? – округлив глаза, с трудом переводя дыхание, прошипел бывший. – Обула?.. Выкрутилась?.. Обвела вокруг пальца?

– Причем – не какого-то, а вокруг этого! – она эффектно, словно поставив щелбан, выстрелила перед его носом средним, цвет маникюра на котором отличался от остальных.

Никогда раньше этого не делала – считала ниже своего достоинства, ненавидела этот жест. Теперь не сдержалась.

Как бы не пожалеть, конопатая! Жестоко, однако. Может, стоило уступить, покориться? От тебя бы не убыло. Он-то полгода наверняка ни с кем и никак. Хотя – кто его знает! Это теперь не твое, конопатая, дело!

Привычно здороваясь с коллегами в коридоре, она вдруг поймала себя на том, что еще не отошла от поединка с Эдуардом. До сих пор чувствует на пояснице его ладони, горячее дыхание на своем лице. Она несет это все на себе, как одежду.

Что это? Нервно-мышечная память? Генетический код? Приросла к нему, что называется, с мясом… Почти полгода прошло, а как будто вчера было. Или, может, тоска по остроте ощущений, недостаток… этого самого?

Перед дверью реанимации остановилась, достала из кармана маску.

Забыть и растереть! Не было ничего в ординаторской! Не было!

Обескровленная пискуша лежала под капельницей, веки были прикрыты, чуть подрагивали. Вике показалось, что за четыре часа с момента поступления синяки на лице пострадавшей соперницы приняли другой – более зеленоватый – оттенок. Возможно, виновато было освещение.

Приближение Вики прооперированная почувствовала, веки взлетели вверх.

– Вас только что кто-то пытался поцеловать, – без подготовки выдала надрывным шепотом избитая, безуспешно пытаясь улыбнуться. – Неужто Стасик? Он здесь? В больнице?

Не ожидавшая подобного вопроса доктор смутилась, не сразу нашлась, что ответить… кажется, даже залилась румянцем.

– Что, сквозь маску видно?

Выходит, конопатая, если не ты заехала в пах бывшему, то тебе заехали… и по-настоящему. Ведь только что за уши с того света девку выволокли, а какова! Учись, как надо!

– При чем тут маска? – продолжала надсадно шептать пискуша. – Мне кажется, я утром почувствовала ваше присутствие в квартире. Вы были в кладовке, верно? Стасик не чувствовал, а я…

– Почему же не убежала? Почему не остановила его?

По бескровному лицу пробежала снисходительная усмешка:

– Поздно было. Если заявилась в чужую квартиру с хахалем – какой смысл коней на переправе менять!

Вика быстро представила себя на ее месте и поежилась, так как между лопаток прокатился озноб. Про кладовку девушка знать никак не могла! Если бы она, Вика, ощутила чужое присутствие – ни за что бы в постель не легла с этим… Под любым предлогом смылась с глаз долой. Другое дело, что такого с ней никогда не случалось – не умела она видеть сквозь стены. Не дано!

– За что он тебя так?

– За то, что вы его застукали. Надо же было на ком-то злость сорвать. А под рукой только я. Во всем виноватая, крайняя… Не было бы меня, не было бы такого… как он выразился, засвета.

В реанимации, кроме них и анестезистки, больше никого не было. Вика взяла со стола историю болезни, пролистала.

– Ну, ну, продолжай… Евстолия, – с трудом разобрав почерк дежурной медсестры, Вика жестом показала, что слушает. – Вот, значит, как он это называет – засвет? Очень интересно. А мне он по-другому объяснял причину избиения… Совсем по-другому.

– Я знаю, – перебила ее пострадавшая соперница, хотя каждое слово ей давалось с трудом. – Я ваш разговор в отделении полиции очень хорошо представляю. Он наверняка говорил, что я попыталась… занять как бы всю… лодку, а вам не гожусь даже в подметки… За это якобы и избил… Потом наверняка умолял на коленях… Я права?

– А на самом деле ты этого не говорила? Про лодку.

– Мы про вас вообще не говорили. Он пытался начать, но я не поддерживала разговор. На душе и так было скверно, к чему все?!

Вика опустилась на стул рядом и медленно перевела взгляд с истории на избитую девушку.

– Евстолия, ты что, ясновидящая?

– Бабушка у меня была такой, а на меня лишь иногда что-то находит… В самый неподходящий момент. Когда не надо бы – тогда и вижу. И обычно то, чего не надо.

Вика перелистнула несколько страниц в истории и не нашла то, что искала. Не было ничего сказано о беременности и выкидыше, не было даже осмотра гинеколога.

– Как у тебя дела с месячными?

– Нормально. Неделю назад закончились.

Отложив в сторону историю, Вика автоматически посчитала у соперницы пульс, измерила давление. Потом улыбнулась и поднялась:

– Ладно, давай, поправляйся. Все не так уж плохо.

– Извините, Виктория… Юрьевна, – пострадавшая кое-как разобрала отчество на бейдже, – из-за меня у вас, кажется, сломалась личная жизнь. Я виновата… в ваших…

Вика жестом остановила ее мучительный поток извинений:

– Тебе нельзя много говорить. Отдыхай и поправляйся. Еще неизвестно, кто виноват в чьих проблемах. Не проспи я сегодня утром, не зайди в спальню в самый неподходящий момент – глядишь, и не попала бы ты сюда. Так что… мы обе хороши. Давай не будем. А что касается Стаса… Нет, это не он пытался меня поцеловать, он в полиции, а я на работе.

Евстолия собиралась ответить, но Вика приложила палец к ее губам.

Телефон бывшего оказался недоступен.

Она быстро шла по больничному коридору и негодовала: никогда ее так не обманывали. Бессовестно, низко, подло. Как он мог опуститься до такого! Ведь знал, что рано или поздно ложь раскроется.

У них самих скоро должен был появиться на свет внук, Эдичка прекрасно знал об этом! Невестка Оксана ходила на последнем месяце…

Дешевка! Что он выиграл? Чего добивался?

Хотя – понятно, чего.

Вика вдруг вспомнила душную обстановку кабинета Бор-щука, когда услышала по телефону слова Эдуарда о прерванной беременности Евстолии.

Так ярко представила, что в больничном коридоре ей стало не хватать воздуха. Она остановилась у окна, подробности в голове наплывали одна на другую.

В тот миг она люто возненавидела Стаса.

Бить ногой беременную в живот – немыслимо! В пылу ненависти не стала заходить напоследок в… этот… «обезьянник» – кажется, так называется зарешеченное помещение, куда Заривчацкого временно поместили. Хотя за минуту до этого хотела. А беременности не было! Эдичка соврал!

Сотовый, который она сжимала в руке, неожиданно проснулся. Звонил сын Антон:

– Ма, привет… Что у вас там происходит? Я понимаю, вы разбежались… Но не до такой же степени! Батяня недоступен, естественно.

Что-то в голосе сына проступало такое, отчего воздуха стало не хватать еще больше. В виске стрельнуло – саморез уже не вкручивали, по нему долбанули молотком.

– Привет, сынуля… Говори толком… Что ты имеешь в виду? Почему естественно… недоступен? Он и для меня недоступен.

– Потому что сейчас собственными глазами видел из автобуса, как его под белы рученьки выводят из полиции, садят в автозак и увозят в неизвестном направлении.

Вика переложила трубку из правой руки в левую, а освободившейся попыталась открыть окно, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Но – ничего не вышло.

– Какое отделение?.. Которое на Кировоградской? – мгновенно пересохшим ртом уточнила она. – Неподалеку от нашего дома?

– Ага. Ты откуда знаешь? – удивился сын на том конце. – Когда я выскочил из автобуса, было уже поздно. Судя по всему, ты в курсе…

– Да в курсе я, в курсе… Не бойся, ничего страшного. Подержат и отпустят… Так же, как и…

Ей, наконец, удалось приоткрыть окно. Она сделала вдох и… споткнулась на полуслове, прикрыв рот ладонью.

Ты что несешь, конопатая? Уймись! Это же твой сын, ему совсем ни к чему знать, что ты видела утром. Пощади хотя бы его психику! У него, между прочим, жена на сносях!

– Ма, ты в порядке? Что за скрипы там у тебя? Так же, как кого? – невозмутимо поинтересовалась трубка.

– Антош, давай не по телефону. Это я окно открываю… Заезжайте вечером с Оксаной на огонек…

– Окси я отвез только что в роддом, на скорой, схватки начались. Ты скоро бабушкой станешь. Колись давай, за что дедушку нашего замели в полицию?

– Так ты из роддома ехал?

– Ну да… Там сказали, что, возможно, еще не скоро… Я за всеми причиндалами поехал – в спешке-то позабыли. Ну там, зубную щетку, зарядку к мобильнику… И тут такое вижу… из окна. Прикинь.

Она прикидывала.

Бросив в трубку короткое «Я тебе перезвоню», она сделала еще один глубокий вдох. Видимо, слишком много свежего воздуха сразу – тоже вредно. Все поплыло у нее перед глазами, в виске еще раз прострелило, ноги подкосились, и Вика провалилась в темноту.

Что-то голубоватое, бесформенное и блестящее переваливалось справа налево, будучи привязано к потолку. Не сразу Вика сообразила, что это голова анестезиолога в синей униформе, маске, колпаке и очках. Она лежала на операционном столе, а доктор, стоя у изголовья, легонько похлопывал ее по щекам и приговаривал:

– Просыпаемся помаленьку… Приходим в себя, матушка, наркоз закончился, дышим, дышим… Глубже… Вдо-о-х… Вот, хорошо.

Голос показался Вике немного знакомым. Где-то в мозгу даже сверкнула догадка, но окончательно оформиться не успела – сильные руки переложили ее на каталку, при этом тела своего она не почувствовала – словно летала во сне.

Даже голова была чужая, не ее.

«Ты и так во сне, конопатая, – менторски прозвучало в «чужой» голове. – Не верь тому, что видишь, что слышишь. Все пройдет, рассосется, как гематома. Вот увидишь, это временно».

Горло саднило, нос заложило, хотелось кашлять. Но кашлянуть не получалось – легкие отказывались подчиняться. Мелькали перед глазами чьи-то руки, вверху проплывали люминесцентные лампы.

– Куда везем? – неожиданно раздалось справа.

– В реанимацию, конечно… Это ж надо, так испинать бедняжку. Ведь живого места не оставил… Ирод! Беременную бабу пинать – последнее дело!

– Ничего, ишь… отольются кошке мышки… слезы… Есть… на свете справедливость… Все потом … глядишь… зачтется…

Последний голос, прозвучавший как из тумана сверху, Вика узнала. Постовая медсестра хирургического отделения Лариса, как обычно, немного картавила и тараторила быстро, запинаясь и глотая слоги.

Значит, ее после операции везут в реанимационное отделение. Кто ее запинал чуть не до смерти? Стас? Или кто-то еще? С ума сойти!

Вообще, она ли это? Зеркало бы не помешало, но, похоже, никому до ее самоидентификации сейчас нет никакого дела, все обеспокоены тем, чтобы доставить прооперированную больную по адресу.

Не видят, что ли, кого везут?! Она же главврач!!! Не похоже…

Она не верила в переселение душ, но… Вдруг это … не ее тело?

Случилась какая-то дикая мистификация, непонятный сбой… этого самого… континуума. Все не с ней происходит. А с кем тогда? Может, с Евстолией? С той самой пискушей, с которой она только что разговаривала? Время отмоталось назад и… поменяло тела? Оно что, сбрендило? Свихнулось?

Она – в теле пискуши??? Чудовищно!!! Немыслимо!

Только что с ней в реанимации разговаривала, и вдруг – на тебе! Сама на ее месте оказалась. Нет, тут определенно что-то не то! Но что именно?!

Подумав об этом, Вика снова провалилась в темноту.

Очнулась уже в реанимации от вкалывания в вену. Над ее локтевой ямкой колдовала незнакомая медсестра. Кажется, что-то при этом говорила…

Вика прислушалась:

– …Вообще-то мы не допускаем… после операции… да еще такой… обширной…, но этому… участковому полицейскому доктор разрешил… в халате и маске. Все, как полагается. Он с вами поговорить хочет.

На этих словах в кадре появился… квадрат, обтянутый халатом явно не по размеру… Вика еще подумала, что можно было не застегивать… Удобней ведь…

Не может быть! Не может!

Зрение предательски медленно фокусировалось на волевом подбородке, тонких губах, расплывшихся в улыбке, греческом носе… Глаза «проявились» в последнюю очередь. Стас!

Медсестра невозмутимо закрепила пластырем иглу в вене, выпрямилась, чуть покрутила колесико капельницы.

– Не больше трех минут! – строго сказала тому, кто глыбообразно возвышался за ее спиной. – Договорились?

– Как скажете… Меня зовут Глеб Аркадьевич, – представился «квадрат» голосом ее любовника, не умещаясь в поле зрения. – Фамилия Могильников.

– Странно, – кое-как прохрипела Вика в ответ. – Мне почему-то казалось, что Стас Заривчацкий. Видимо, ошибалась. Извините.

Ей хотелось, чтобы он улыбнулся в ответ и признался в розыгрыше, как бывало не раз и не два… Но она ошиблась. Квадрат раскрыл журнал, достал из кармана авторучку и зашелестел страницами.

– Ничего, Оксана Валерьевна… Знать меня вы не можете… Мы с вами нигде не пересекались. Лучше скажите, вы помните, что с вами произошло?

Как он ее назвал? Оксана? Валерьевна? Так звали ее беременную невестку, жену Антона, которую тот сегодня отвез в роддом. Вика недавно с ним разговаривала по телефону. Она хотела ответить, но Квадрат опередил ее.

– Вас жестоко избил муж, Антон Черевко…

«Это бред, конопатая! – с помехами, словно кто-то крутил настройки радиоприемника, прозвучало в ушах. – Твой сын не способен бить женщин, ты знаешь это. К тому же ты не можешь быть беременной женой своего собственного сына. Это чудовищный сюр! Перебор! Хватит фантазировать, это галлюцинация! Уймись! Не верь!»

– Он сейчас в отделении полиции дает показания, – невозмутимо продолжал «гнуть свое» Квадрат в халате. – Вы сами-то как думаете, за что он вас?

– В том, что на Кировоградской? – хрипло уточнила неожиданно для себя Вика. – Отделение я имею в виду.

– Да, именно в этом, а вы откуда знаете? На Кировоградской… Странно! – хмыкнул Квадрат, потом вдруг округлил глаза, неожиданно по-женски взмахнул руками и заговорил нараспев грудным голосом:

– Что с вами, Виктория Юрьевна? Вы меня слышите? Вот, понюхайте…

В нос ударил резкий запах нашатыря.

Реальность распустилась в ее глазах бутоном энотеры.

Она сидела на паркете больничного коридора, прислонившись к обогревателю. Рядом на корточках с ваткой в руке застыла та самая незнакомая медсестра из реанимации, впустившая недавно к ней квадратного Стаса. Неподалеку валялся сотовый.

И ватка, и округленные глаза медсестры, и сотовый слегка плавали, как взвесь в аквариуме. Она взглянула на часы: получалось, что в отключке пробыла минуту-другую, не больше.

– Голова что-то закружилась, – коротко объяснила Вика, отодвигая руку медсестры с вонючей ваткой. – Спасибо, ты мне очень помогла. Кстати, как тебя зовут? Я, кажется, забыла.

– Лизой меня зовут, – пояснила смущенная девушка, помогая главврачу подняться. – Я работаю недавно, так что… Вполне естественно, что вы не знали. Вы точно себя хорошо чувствуете?

В глазах девушки читалась нешуточная тревога.

Еще бы – не часто найдешь главврача больницы на паркете в обмороке.

– Не бойся, больше не упаду… Спасибо, Лиза, – выпрямившись и отряхнувшись, Вика подняла свой сотовый и, пошатываясь, направилась к себе.

– Ну, смотрите…

– Да, и попрошу тебя, – она схватила девушку за локоть, притянув к себе, выдохнула ей в ухо: – О том, что здесь произошло, никто не должен знать! Удержишь язык за зубами – я в долгу не останусь.

– Обещаю… Могила…

Поднимаясь в лифте, Вика мучительно соображала – что ее удивило в ответе медсестры. Когда лифт остановился, вспомнила: в ее минутной «бредовой галлюцинации» фамилия Квадрата в халате, который был как две капли воды похож на Заривчацкого, почему-то звучала Могильников…

Одетая секретарша, столкнувшись с ней на выходе из кабинета, вскинула брови:

– Виктория Юрьевна?! Так вы еще здесь? До вас сегодня невозможно дозвониться… Что-то случилось?

– Я знаю, Зоя… Сегодня у меня сумасшедший день. Форс-мажор. Иди, я отпускаю тебя… Завтра все доделаем, если что…

Оставшись одна в кабинете, Вика закрылась изнутри, прошла в «чайную комнату», как она называла небольшой закуток, предназначенный для отдыха руководителя, открыла там холодильник, достала бутылку армянского коньяка, взяла плитку горького шоколада.

Когда огонь побежал по пищеводу, как по бикфордову шнуру, она вспомнила, что ей надо сделать безотлагательно. Из хаоса мыслей, бурлившего в ее голове, на поверхность вынырнула одна – Эдичка!

Сотовый бывшего не отвечал. Услышав в третий раз «абонент не отвечает», Вика вернулась в кабинет. В кармане плаща она обнаружила ключи от его «мазды» – так и не вернула после дневной поездки в отделение полиции. Сейчас ее путь лежал туда же.

Да, коньячок выпила… Шоколадкой заела. Но ведь форс-мажор! Обстоятельства! С ней за день столько всего приключилось… Имеет право! Ее должны понять!

– Что, простите?

Старичок с тростью остановился неподалеку от нее на стоянке и прислушался. Тут она поняла, что рассуждает вслух, привлекая в сумерках внимание прохожих. И это тоже ей простительно!

– Извините, это я о своем. Не обращайте внимания!

Лихо вписавшись в поток вечерних машин, она вспомнила про разговор с сыном. Интересно, родила уже Оксана или нет? Стала она, наконец, бабушкой или…

Антон должен непременно позвонить. Сообщить радостную новость. Нет, она первой звонить не будет… Ни к чему форсировать, нервировать парня лишний раз.

После сложного перекрестка мысли сменили направление. Что за чертовщина ей привиделась за ту пару минут, что она валялась в обмороке!

Какие еще выкрутасы ее подсознание способно выкинуть?

Эдуарда она случайно обнаружила на небольшой скамейке в детском городке за квартал до отделения полиции. Бывший муж сидел, уставившись в одну точку, никак не отреагировав на ее появление. Сигарета в углу рта давно потухла, но он этого не замечал.

– Ты знаешь, я, наверное, уйду из медицины, – пробормотал он, когда Вика уселась рядом. – Нельзя мне быть врачом.

– С чего такой вывод? – удивленно поинтересовалась она.

– Я сегодня дважды ее хотел убить. Реально! И убил бы, если…

Он вдруг осекся, выплюнул потухшую сигарету, достал из кармана пачку, зажигалку, снова закурил. Затянувшись, принялся раскачиваться взад-вперед.

– Говори ты толком, – заворчала Вика, легонько двинув его локтем, чувствуя, что, кажется, знает ответ. – Кого ты хотел убить?

– Эту… прооперированную… Андрющенко… И так бы убил, что все списали на тяжесть полученных травм. Ни одна бы экспертиза не доказала. И твой Заривчацкий сел бы надолго… за убийство!

Вика почувствовала, как между лопаток крадется по телу неприятный холодок, словно, как в детстве, ей за шиворот попали снежком.

– Ты поэтому мне соврал про ее беременность, про выкидыш…

Эдуард повернул к ней лицо. В глазах были слезы.

– Вот видишь, – криво усмехнувшись, он уронил пепел с сигареты себе на брюки, – ты все понимаешь.

– Ничего я не понимаю! – Вика вскочила и принялась ходить взад-вперед перед бывшим мужем. – Как ты оказался в полиции? Тебя видел Антон. Тебя вели… под белы рученьки.

– А что мне было еще делать? У меня крыша поехала, я бы ее убил… Особенно после твоего гомерического хохота. Чтобы меня как-то остановили, я пошел в полицию. В самый последний момент решился. Потребовал, чтобы дали поговорить с этим твоим… Шум поднял… Ты знаешь, это я умею. Ничего не вышло. Думал, упакуют хотя бы на пятнадцать – даже на сутки не упаковали. Так, пальчиком погрозили, дескать, ай-яй, нехорошо! Вот, сижу теперь, думаю, что дальше…

Интересно, конопатая, на какие еще фокусы способны мужикиради тебя? Один избивает до полусмерти ту, с которой ты его застукала. Другой устраивает дебош в отделении полиции, чтобы его посадили. Что ждет впереди? При этом на тебя выливается по ушату вранья как с той, так и с другой стороны. Один пытается как-то оправдать свою жестокость, хотя, кроме своей неуемной похоти, там ее оправдывать нечем. Другой во что бы то ни стало хочет представить соперника такой сволочью, что ты даже и смотреть в его сторону не будешь. Хотя тот и так сволочь… Хотя… они оба сволочи…

Не кажется ли тебе, конопатая, что пора прекращать этот дешевый затянувшийся спектакль?! Не пора ли заставить всех играть по твоим правилам! Пока ты лишь расхлебываешь последствия, развязываешь завязанные кем-то узлы. Так можно до бесконечности…

– Вот что, Эдичка! Я тебе запрещаю приближаться к больной Андрющенко ближе, чем на десять метров. Сейчас ты ей уже ничего не сможешь сделать, так как она идет на поправку. И любое ухудшение в ее самочувствии будет выглядеть крайне подозрительным.

– Да? Очень интересно, – он выбросил окурок, быстро вскочил и сграбастал ее в охапку. – Это если я тебя сейчас отпущу и ты… по-прежнему будешь исполнять обязанности главврача. А если я тебя упрячу куда-нибудь и ты не сможешь выйти на свет божий… В подвал, например…