Текст книги "Бремя колокольчиков"

Ворошиловский стрелок

Не будет за грехи ответа

Когда и будущего нет.

Мы увядшие цветы,

Мы смертельный яд,

Мы сами будущее, твое будущее.

Sex pistols⁵⁶, «When there's no future».

Получив желанное назначение в богатый московский храм, отец Глеб сразу туда поехал.

– Простите, вы не настоятель? – спросил он у пожилого батюшки, которого увидел возле храма.

– Нет, а ты что? Пополнение? Дьякон новый?

– Да служить сюда прислали, но я священник…

– А-а-а, а то ещё дьякона обещали. М-да… Помню я одного дьякона, суров был… Лет двадцать назад это было… Настоятель – митрофорный протоиерей⁵⁷, из маститых, проскомидию⁵⁸ совершает, а дьякон в алтарь приходит, а от него перегар… Настоятель ему: «Ты служить сегодня не будешь, ты пьян!» А тот: «Как не буду? Я готовился!» Настоятель: «Да знаю я, как ты готовился». А дьякон ему – рррраз в хлебало! Аж митра⁵⁹ из дьяконских дверей выкатилась… Меня, кстати, отцом Василием звать.

– Меня – Глебом. А где мне настоятеля, отца Константина, найти?

– А… он у себя в кабинете, наверное…

Отец Василий был ветераном войны, ворошиловским стрелком. В 50-е рукоположился где-то в провинции. Семья, дети, небедная поповская жизнь, но вот беда: супруга скончалась, когда трое его детей ещё маленькими были.

Второй брак для священника запрещён по канонам, но отец Василий женился, уйдя за штат. Все всё понимали, и отца Василия стали приглашать в разные храмы помогать. В штат не брали, хотя у некоторых настоятелей была та же, а то и похлеще, история, но они не афишировали. А отец Василий был человеком весёлым и открытым – скрывать толком ничего не умел. Приживаться и изворачиваться, правда, умел изысканно и феерически. При этом подхалимом не был, хоть и умел его изображать. Настоятель, считал отца Василия позором храма, порой и не без повода.

Как-то вызывает настоятель всё духовенство, старосту и казначея к себе. Знак недобрый.

– Отцы, я позвал вас, потому что поступает много жалоб на ваше служение. Я не обо всём докладываю владыке, но вы знаете, что он всё равно всё знает. Вот вы просили повысить зарплату, увидев мою новую машину, так, отец Вячеслав?

Второй священник стал оправдываться.

– Ну отец, у нас же зарплата смешная, только на требах и зарабатываем…

– Храм не бедный, но расходов много. А машину мне спонсоры подарили. Служите лучше, а не по требам бегайте с утра до ночи, и у вас спонсоры будут! Ты, вот, отец Вячеслав! Вечно службу начинаешь раньше положенного, а это – непорядок!

Отцы потупились. Стало ясно, что к зарплате, меньшей, чем у школьного учителя на полставки, прибавлять не будут. Попам-то ещё ничего на требах, а вот дьяконам – совсем кисло. Эх, зря они, настоятеля взбаламутили только… А отмаз про спонсоров вообще издевательство. Все ж понимали, как деньги настоятель пилит с благотворителями, отстёгивая кому надо в патриархию.

– Отец Василий! На тебя особая жалоба! Ты отчитывать бесноватого ходил на дом?

– Ну отец настоятель, просят, я и хожу…

– А две недели назад был? Да я знаю, был. Отслужил молебен об изгнании злой силы у какого-то на голову больного, когда и дома никого не было… а потом полквартиры вывез!

– А, это… Отче, он сам всё отдал, я и не просил ничего… меня мать его позвала, говорит: «Батюшка, приходите, когда вам удобно». Я и пришёл. Отслужил всё. Он сам и говорит: «Спасибо, мне полегчало, берите чего хотите, для вас ничего не жалко».

– И ты сына с машиной вызвал…

– Ну… я ж не мог один унести всё. У меня ж в ногах осколок с войны. Но я же не себе, я ж – сироткам! У меня же у дочки погибшей четверо осталось…

– Да знаем мы про твоих внуков! Все уши прожужжал! – заорал настоятель. – А мать этого больного домой пришла, а полквартиры нет… как говорит…

– Отец Константин! Ну, не полквартиры же я на Жигулях вывез…

Первым не выдержал протодьякон, закашлявшись, чтобы скрыть смех. Настоятель смерил отцов гневным взглядом. Все старательно давили в себе раздирающий их хохот: кто закусывал губы, кто прикрывал рот, кто прятал глаза. Настоятель заорал.

– Достали вы все, лоботрясы! Отец Василий! Всё вернуть! Я сказал.

– Батюшка, миленький, а у меня ж ничего нет! Я всё отдал сироткам…

Тут даже у старого гэбэшника-старосты лицо расплылось в улыбке.

Тот случай с попыткой экзорцизма на дому отец Василий ещё долго пояснял так: «Вот видите, всегда так, когда отчитываешь! Потом – бесовские искушения».

Настоятель на праздничных храмовых трапезах, случавшихся нередко, после где-то пятого-шестого тоста становился крайне многословен. Последующие его тосты превращались в длинные речи, исполненные пафоса со стремительно уменьшающимся смыслом.

Отец Василий как-то принял по старой памяти, не подумав, что развозит его в таком возрасте быстрее и сильнее. Молчаливо слушать настоятельские рассуждения ему наскучило, и он начал потихоньку разговаривать с сидевшими рядом с ним гостями застолья.

Настоятель – громче, отец Василий – тоже. Настоятель ещё громче. Отец Василий, громыхая, придвинул стул поближе и, заглушая и так уже почти крик настоятеля, обратился к соседу.

– Что вы сказали?

Но вместо ответа услышал громкий голос настоятеля.

– Отец Василий! Ты смотри!… Ты держись за наш храм!… – с ехидной злобой обращался к ветерану настоятель.

– Держусь батюшка! – ворошиловский стрелок тут же проворно повернулся, стремглав подлетел к настоятелю и ухватился за его руку. – Ножки не ходят! Сил нет! Годы какие, а я держусь с Божией помощью! Вашими молитвами, дорогой наш отец Константин! Держусь… за храм… ножки-то… а я держусь всеми силами.

И в доказательство силы, с которой он держится за храм, отец Василий принялся трясти руку отца настоятеля и лобызать его в пухлую щёку, вытирая старческую слюну об ухоженную настоятельскую бороду.

Как он был похож в этот момент на быковского скомороха из Андрея Рублёва⁶⁰! Нет, не внешне, а скоморошьей удалью и глазками остренько бегающими.

– Ладно, садись уже, – миролюбиво ответил настоятель, вытирая пострадавшую бороду.

Иногда отец Василий рассказывал, каким лихим пулемётчиком он был на фронте. Как самое страшное, вспоминал он бойню под Харьковом в 42-м.

Энергии в нём было очень много. Со своей палочкой он уже успевал обежать весь район, пока молодые отцы ещё только собирались. Народ любил его, да и со служащей братией он был в хороших отношениях. Несмотря на то, что он был много старше всех, держался всегда открыто и не пытался создать себе привилегированное положение. На примирение в случае конфликтов он шёл легко, и уже не изображая из себя скомороха, как частенько делал это перед настоятелем.

Отцу Глебу хорошо запомнилось, как они повздорили из-за какой-то ерунды, а отцу Василию надо было литургию служить. Глеб стоял в алтаре, вынимал просфоры⁶¹, стараясь не смотреть в сторону отца Василия. Старый священник подошёл к молодому, потянул за рукав и серьёзно сказал.

– Прости ты меня, отец Глеб…

Что такое панк-молебен отец Василий, конечно, и знать не мог. Но уже исполнял его в то время, как будущие участницы Пусси Райот ещё писали в подгузники и слушали стих про качающегося бычка…

Дело в том, что голос у отца Василия был когда-то громким и красивым. Громкость к старости осталась, чего не скажешь о красоте. Да и слух куда-то исчез. При этом он очень любил служить панихиды и заводил в конце Вечную память⁶², исполняя её на стыке стилей: аритмичного фри джаза и раннего Егора Летова⁶³…

Народу это нравилось. Народ начинал… подпевать – не скажешь, скорее – дружно орать. Настоятель аж присаживался, когда это слышал. Особенный эффект был, когда эта Вечная память раздавалась после витиеватых песнопений правого хора на поздней литургии и высокопарной проповеди настоятеля! Фактически, это был настоящий колхозный панк сразу после Голубого огонька⁶⁴!

Ветеран служил до конца. Последний раз пришёл в храм за две недели до кончины. Исповедовал, сходил на молебен…

В последний путь провожал его весь храм, многие плакали.

На девятый день отец Глеб с протодьяконом служили панихиду. Хор уже закончил петь Святый Боже⁶⁵ Отцы переглянулись. Чего-то не хватало. Они поняли, чего и затянули Вечную память по-отцевасильевски.

Протодьякон пытался придать своему голосу рóковое звучание, Глеб орал во весь свой слабый голос… До отца Василия им было далеко и по драйву, и по разрушающей все музыкальные понятия мощи, но народ подхватил сразу…

После панихиды пожилая прихожанка подошла к отцу Глебу.

– Батюшка! Эххх! Да-а-а!… Так! – прорекла она, махая в восторге руками.

Традиция была сохранена.

Инок и архимандрит

Я опять возвращаюсь к границе,

Чтобы больше не быть проклятым,

Чтобы чистой водой умыться

Я насквозь пропитался ядом.

Elton John⁶⁶, «Border song».

– Чего так рано, Глебушка? – обернулся облачающийся к началу будничной литургии отец Вячеслав к кладущему поклоны у престола сослуживцу. – Народу будет немного после праздника. Не знаю, зачем тебя настоятель помогающим поставил на сегодня? Я бы сам справился, там исповедников на пол-аналоя.

– Ну, с ним не поспоришь ведь… А я всё равно в келье⁶⁷ ночевал, дома все болеют… Вот и пришёл пораньше на службу.

– Ну так, поисповедуешь не торопясь, ты ж любишь с разговорами, как старец.

– Это, если есть с кем и о чем поговорить, отченька. А старец это у нас – ты… после отца Василия, покойника, – отшутился отец Глеб.

– Да, тот всем старцам старец и чудотворцем чудотворец был… Упокой его Господи!

Отец Глеб взял крест и Евангелие, не торопясь вышел из алтаря. У аналоя для исповедников собралось всего человек пять: завсегдатаи-прихожанки в платочках и незнакомый молодой человек с длинными волосами и жиденькой бородкой в кирзовых сапогах. «Поди ж ты, какого-то залетного из святых мест занесло. Ща начнёт мшелоимство с непостными конфетками исповедовать», – подумал священник.

Молодой человек подошёл последним.

– Недостойный инок Афанасий, отче. Как благословите… очень хочется причаститься, но не знаю, стоит ли приступить к чаше или воздержаться… – начал он.

– А в чем дело?

– Я из N-ского монастыря. Слышали, наверно, о нашей святой обители? Прибыл в столицу. Хочу сюда перебраться на учебу и несение послушания. Вот… хотел причаститься сегодня, чтоб Господь благословил начинания… но, знаете… Вчера друга встретил, мы давно не виделись, соскучились друг по другу, и мы с ним были… ночь провели вместе…

– Перебрали, что ль?

– Да не особо… не в этом дело… Мы в интимном смысле вместе были. Вот я и подумал, не грех ли мне причащаться сегодня будет? Духовник у нас в монастыре благословлял омываться и воздерживаться следующий день от причастия в таких случаях.

– Не понял?!!…Вы гомосексуализмом занимались что ли?!!

– Ну, можно и так сказать. Но это по взаимному…

– Да вы что, издеваетесь?!! – почти крикнул отец Глеб и посмотрел на исповедующегося юного монаха. Тот глядел ясным, чистым, даже смущенным взором, никак не подразумевавшим издевку.

– Извините…

– Вы что? Не знаете, что это cодомский грех? Что мужеложники царства Божия не наследуют? Ну… минимум в этом надо серьёзно каяться! По канонам за это положено отлучение от причастия на годы!!! А вы – инок! И так спокойно об этом говорите, как будто речь о какой-то ерунде! Не знаю… как будто съели чего-то непостное…

– М-да… Ну, видимо, у вас здесь другие правила. Не как у нас в обители… Что-ж, тогда благословите, причащусь в другой раз.

Глеб онемел, не знал, что и сказать. Посмотрев на монаха еще раз и понял – едва ли будет услышан.

– Знаете… Бог да благословит вас почитать каноны и святых отцов о грехе мужеложества и да поможет избавиться от него… или хоть воздерживаться.

– Да я понял! Постараюсь воздерживаться перед причастием… но, знаете… так хотелось причаститься!

Отец Глеб вернулся в алтарь, положил на престол⁶⁸ крест, поставил Евангелие. Отошёл к окну, задумавшись. Вспомнилась ему, как молодым парнем ездил устраиваться в подмосковный храм к почтенному архимандриту⁶⁹ алтарником.

Возил его тогда знакомый регент. Всю дорогу рассказывал о своих прежних двух женах, с которыми разошёлся, и о нынешней, смущая неженатого юношу подробностями интимной жизни.

Приехали к архимандриту поздно, остались ночевать. После ужина батюшка предложил Глебу выйти пройтись.

– Онанизмом занимаешься?

Глеб был смущен таким поворотом разговора. Прямо перед этим вопросом он расспрашивал архимандрита о богослужебном уставе, поэтому удивился.

– Отче, а обязательно сейчас об этом?

Старый архимандрит вдруг хватанул юнца за тощий зад. Глеб резко двинул его по руке…

Вернулись с прогулки молча. Регент хитро на него посмотрел. Архимандрит из-за спины Глеба, видимо, подал ему какой-то знак.

– Что ж, Глеб, вижу, не хочешь ты у почтенного архимандрита поучиться… А зря! Оно б и в карьере тебе помогло. У батюшки хорошие связи, авторитет. Ну, да твое дело. Насильно мил не будешь. Иди тогда спи на чердаке, а я здесь, с батюшкой останусь – нам есть ещё чем заняться.

Глеб ушёл на чердак, запер ненадежный засов, придвинул стул. Оглядевшись, нашёл палку и положил её возле койки на случай вторжения.

Спал он тревожно, тем более что в комнате под ним не было тихо: скрипела кровать и раздавались всякие звуки, казавшиеся в лучшем случае подозрительными…

Позже, уже священником, Глеб видел по телевизору интервью с этим архимандритом. Тот с большим энтузиазмом говорил о духовном возрождении и ещё о чём-то патриотическом.

– М-да… – произнес отец Глеб вслух.

– Что мдакаешь и стоишь с молитвенной скорбью на челе? А, Глебушка? За весь мир слезы проливаешь, что ли? – иронизировал вернувшийся в алтарь после причащения мирян отец Вячеслав, – иди уж крестить, там двое записалось. Быстрей отстреляешься – быстрей по требам пойдешь.

Рождественская история

Ветер пронизывает насквозь,

Здесь не место старикам.

Когда ты впервые взял меня за руку

В холодный сочельник,

Ты обещал мне,

что нас ждет волшебная сказка.

The Pogues⁷⁰, «Fairytale of New York».

Холодно. Градусов двадцать да ещё и ветер. Отец Глеб думал сэкономить и не ловить тачку, но пилить пешком на требу по такому морозу совершенно не хотелось. Поднял руку. Не новая, но чистенькая шестёрка остановилась.

– Тэбэ куда? – спросил пожилой водила-кавказец.

«Эх, опять хач… дорогу наверняка не знает и вообще…» – подумал Глеб и хотел даже отказаться, но стоять на холоде не хотелось сильнее, чем ехать с кавказцем.

– Да тут по району, N-ская улица.

– Дорогу покажешь?

– Да… – вздохнул молодой священник.

– Ну садыс, давай!

Поехали. У проспекта попали в пробку – авария. Эх, если бы не погода, как хорошо было бы пешком!

– Ничего, чта я курыть буду? – достал сигарету водила.

– Ваша машина… – без энтузиазма ответил Глеб.

– Эй, а что смурной такой? Если тэбэ нэприятно – так скажи! Зачем злышься?

– Знаете, я священник, еду на требу… ну, по вызову. Не очень хорошо, если от меня табаком разить будет.

– Ну вот! А то ви всэ масквичи такой сложный: и сказать нэ могут, и сидят злой. Нахчывань не так висё…

– Ну так, чего ж вам там не жилось?

–Да жили карашо в савэтский врэмя. Я таксист всю жизнь биль. А щас работа нэт, дэньги нада, внуки… Вот адын сын суда приехаль, а я и там, и здесь ездюю… А дед у меня тоже, как ты, священник биль…

– Священник? Но вы же, кажется… мусульманин…

– А какой разница? Бог адын! Я нэ панимаю разница! Зачэм? Вот с армянами у нас война. Наши их убивают, гонят… А они наших. Какому Богу эта нада? Скажи? Как эта висё началось, мы адын жэнщин армянский с ребьёнком в свой квартыра прятали тры день. Патом вывез. Меня астанавиль двое с калашом: «Давай её стрэлять будэм, она сабака!» – гаварят. Я им: «Аллах тэбэ кагда эта сказаль? Или мама? Ты видишь жэнщина и рэбёнок, а нэ сабак и шэнок! Каго ты стэрэлять хочешь? Вэщи беры её, если совэсть нэт тэбэ, но стэрэлять – тэбэ Аллах накажет!»

– И что?

– Борзый называль мэнэ. Па рожэ пириклад даль. Сказаль, што если ещё армян вазит буду – убьют мэнэ. Ей тоже пириклад в лицо, вещи взяль и ушоль.

– М-да… А ты говоришь, у нас народ злой. Нервный – да… Хотя, если до резни дойдёт… Ну, вот мы и подъезжаем… Сколько с меня?

Пятиэтажка, третий этаж, дверь старая, не металлическая, даже номер квартиры ещё тот, советский, по краям чуть заляпанный краской. Дверь открыл пожилой мужичок, на вид не старик, но уже пенсионер, должно быть.

– Я священник Глеб. Вы записочку оставляли по поводу освящения квартиры. Я звонил вам.

– Ах да, батюшка, проходите. Я тут один живу… Супруга моя полгода как отошла… Я тоскую очень… Вот, освятить хотел.

Квартирка была под стать двери: скромненько, чистенько, но как-то очень уютно, хотя непонятно из-за чего. Ничего ведь особенного – типичное жильё советских работяг шестидесятых-семидесятых годов.

– Вы, батюшка, простите, мы люди-то простые, не учёные… Что делать-то мне надо?

– Сейчас помолимся вместе, крестики я наклею. Стакан для святой воды нужен, масло ещё растительное чуть-чуть в какую-нибудь ёмкость небольшую… А иконки у вас есть? – спросил отец Глеб, наклеивая на стены наклейки с крестами для освящения.

– Да. Там, на кухне.

На старенькой, крашенной масляной краской полке над столом на крохотной кухоньке стояли разные дешёвые печатные иконки. Некоторые уже почти выцвели, а рядом с ними на той же полке почему-то стояла деревянная кремлёвская башенка, которую к тому же венчала голова Олимпийского Мишки.

– Что ж, давайте помолимся.

Отец Глеб начал читать молитвы, поглядывая на иконостас. Он всё время ловил на себе хитрый взгляд символа того далёкого праздника спорта восьмидесятых. Вдруг вспомнился впервые в жизни увиденный Глебом пьяный милиционер, мочившийся под дерево в Сокольниках в то олимпийское лето… Глеб старался отогнать эти мысли и воспоминания и сосредоточиться на молитве, но получалось не очень…

– Ну, вот. Всё мы сделали. Целуйте крест. Надеюсь, теперь вам будет лучше здесь жить, но… знаете, надо вам прийти в храм, исповедоваться и причаститься. Вы когда-нибудь причащались?

– В детстве, только… У меня больше супруга по этой части была… А вы чайку со мной не попьёте?

На улице было холодно, да и мужичок явно хотел пообщаться, одиноко ведь человеку. Глеб же считал своим долгом объяснить ему что-то о православной вере.

Сели. Хозяин разлил чай. Он стал рассказывать о том, как всю жизнь проработал на ЗИЛе, как любил свою жену, с которой Бог не дал детей. Рассказ его для рабочего был немного странным: много наблюдений и мало осуждения. Просто, но без грубости. Священник же всё пытался объяснить необходимость участия в жизни Церкви через принятие Таинств.

– А вот ещё, посмотрите. Видите? – указал мужичок на треснутое и заклеенное ровное отверстие в стекле, на которое отец Глеб уже давно обратил внимание. – Это напротив, в лесопарке, бандиты разбирались, а ко мне шальная пуля и залетела. Следователь приходил, пулю прямо в косяке нашли. Хорошо, я в комнате был, а не здесь, на кухне.

– Да, Господь вас уберёг. Ну что ж, спасибо! Пора мне.

Отец Глеб пошёл одеваться, но видел, что хочет пожилой работяга ещё что-то сказать. Наконец решился.

– А ведь я знаю, правда это всё у вас…

– Где?

– Ну, в Церкви… Я, заболел как-то серьёзно, на операцию меня повезли, я боюсь страшно, прям трясусь весь. А тут эти… у вас на стенах рисуют… Летают ещё… Ну, с крыльями… Вокруг меня, пока везли в операционную, а другие их не видят… ну как их…

– Ангелы?

– Да, точно!

– Да это может вам под эфиром так показалось? Ангелов-то только святые, да и то редко видят… Ну, или когда прелесть бесовская… но это тоже вряд ли ваш случай…

– Не знаю, про какие такие прелести, батюшка, вы говорите, но так вот они летают вокруг… может и без крыльев… но, как в церкви рисуют точно, такие же какие-то… а я ж совсем испугался, думаю, чего летают-то? Один мне и говорит по-простецки, так: «Да не бойся ты, брат, чего дрожишь? Всё нормально будет!» И мне как-то хорошо, спокойно стало… А потом мне как раз эфир дали, и я ничего больше не помню, но знаю теперь, оно правда всё, что у вас там, и оно такое… Доброе всё…

Глеб навсегда запомнил эту башенку с головой Олимпийского Мишки. Вспоминался он часто в тяжёлые моменты, и как-то становилось чуть-чуть смешно и немного легче…

Протодьякон

Здесь так одиноко, ведь некого больше пытать.

Дай мне полный контроль

Над каждой живой душой

Ложись рядом со мной, считай, что это приказ.

Leonard Cohen⁷¹, «The future».

– Поисповедуй, Глебушка!

Протодьякон Николай пришёл на службу насупленный. Дочитывали часы⁷² перед литургией. Отец Глеб не любил его исповедовать и отсылал обычно к отцу Вячеславу. Но сегодня бы это не удалось – будничная служба. Никого, кроме них двоих в расписании не стояло.

– Чё? Срочно? До воскресенья не дотерпишь?

– Давай сейчас… не дотерплю…

– Ну, подходи. Что случилось у тебя? Опять нажрался?

– Да, и не только, – протодьякон подошёл и наклонился к престолу, – Бабы опять… По пьянке проституток позвали с друзьями… Дорогие. Не халтурщицы-хохлушки из деревни. Я выбрал себе молодую, симпатичную… с задницей такой… ну, да это не в тему… Всё сделали. Ребята ещё кувыркались, а я пошёл её чаем на кухню поить. Поговорили за жизнь. Она студентка, подрабатывает так. Потом, говорит, бросит. Я ей про себя рассказал, что дети есть, что служу… Она меня и давай поучать, что так жить нельзя, что она по молодости на шмотки и хорошую жизнь, это ладно, а мне это всё ни к чему… Бать, представляешь?!

– Ты… эта… не знаю… может тебе и вправду сан снять?… Или, нет, просто уйти лучше на время… Прости… Я понимаю… Но…

– Да не-е, – отпрянул протодьякон, – экий ты, брат! Не могу я без службы, хоть и зовут друзья на фирму. Понимаю, каноны, будь они неладны. Блудник-прелюбодей, и всё такое. Но я хочу служить Богу! Хоть и говно, и служу не пойми чему…

Протодьякон плакал, что с ним бывало не часто, даже когда он бывал сильно пьян. Вообще, в нём уживались как бы два человека: один был весёлый малый, смахивающий на лесковского разухабистого персонажа, другой… который сейчас плакал.

Когда-то, совсем молодым столичным студентом, уверовав, он стал ездить к популярному старцу. Многие считали того батюшку прозорливым Всё шло как по маслу. Духовное окормление, молитвенное правило, пост.

У Николая прекрасный голос и хороший слух. Его стали приглашать читать и петь на клиросе⁷³. Старец всё говорил о приближающемся антихристе, о трёх шестёрках и о том, что в городе одни соблазны и грехи, и надо ехать дальше, учиться жить в деревне, как жили благочестивые предки.

Однажды батюшка позвал Николая в крестилку⁷⁴ отдельно, после службы. Там стояла девушка, которая тоже не в первый раз приезжала сюда, Николай её уже видел.

– Вот, Коля, знакомься – Анастасия! Она из-под древнего русского города N. Девка хозяйственная и богобоязненная. Ты давно меня про женитьбу спрашивал, вот меня Господь и вразумил это дело обустроить. А ещё, тебя обрадую! В области, в которой Анастасия живёт, владыка – мой старый приятель. Он тебя в дьяконы рукоположит, а потом и в священники! Во славу Божию будешь служить в деревне подальше от всей этой бесовщины и детей лучше вырастишь, если Господь время продлит, но если и антихристово время придёт – быстрее там убережёшься.

Разве мог Николай от такого отказаться?! Да и девушка была вполне себе красивая, хоть и строгая на вид. Но оно ж Коле даже и лучше, что строгая, чтоб от греха подальше и за хозяйством. Чтоб, как в святую старину! Как же всё славно устраивается!

Родители Николая хоть и охали, но что уж сделаешь? Двадцать два года – сам решает. Старец их обвенчал и отправил в N-скую область с письмом архиерею. Тот обрадовался, особенно когда услышал, как замечательно Николай читает и поёт.

Рукоположил он его в дьяконы и оставил у себя. Квартиры в городе не было, и новопоставленный дьякон жил, где придётся. Когда через пару лет отдали монастырь, то Николаю выписали там келью, а Анастасия жила у себя в деревне, в ста с лишним километрах от областного центра. Зарплаты у дьякона почти не было. В начале 90-х даже соборные попы жаловались и всё вспоминали прежние благие времена.

К жене Николай выбирался раз в две недели где-то. Жила она тяжело, в доме без воды, с больной матерью поднимала всё появлявшихся детей.

Сначала Николай спрашивал владыку о том, скоро ли его пошлют батюшкой на приход, как благословил старец. Епископ сперва отшучивался. Погоди, мол, прыткий больно столичный соловей! Потом стал сердиться. Де, это владычнее дело – и старец ему не указ! А что с семьёй порознь живёт, так это уже его не касается. Квартиры ему для дьяконов не выдают, а платить больше он не может. Итак, он, владыка, чрезмерно добр, что вообще на такие вопросы отвечает. Другой бы на его месте за одни такие разговоры Николая отправил бы под запрет, чтоб знал, как с архиереем разговаривать надо.

Николай смирился. Служб хоть и много, и они тяжёлые (владыка любил монастырский устав и долгое пение), но и трапезы на престольные праздники, на которые владыка всегда Николая брал с собой, были обильными. Знай своё дело: ешь, пей, да многолетие Святейшему да нашему Преосвященнейшему владыке возглашай. А чем больше выпьешь – тем лучше многолетие выходит…

Через пять лет Николай стал вторым архиерейским протодьяконом. К жизни такой привык. Денег не много, но подкидывать на престольных праздниках стали, да Николай и сам научился правильно подойти к встречающему архиерея дрожащему настоятелю, чтоб тот не обидел владычнего протодьякона.

Семья так и оставалась в деревне. А что он мог сделать? Хорошую квартиру в городе снять, у него денег не хватило бы. А в плохой – жить вместе тяжело, да и старец благословлял не оставлять деревню.

Ещё через пару лет у Анастасии умерла мать, а после и сама протодьяконша слегла… Врачи сказали, что после третьих родов тяжести ей носить совсем нельзя. А как не носить, коль в деревне живёшь? Да ещё без газа и воды?

Владыка не дал своему протодьякону даже отпуска за свой счёт. Служи, мол, Господь всё устроит! Негоже из-за бабы службу архиерейскую оставлять!

Сильно это подломило тогда Николая. Как-то всё накопилось и хрустнуло…

Отправил протодьякон жену в столицу. Благо в однушку покойной бабушки родители ради внуков впустили. Лучше там стало супруге –расцвела прям. Оказывается, столько зависит от условий! Отказалась она возвращаться, не смотря на все уговоры. Даже из старца смогла выбить молчаливый кивок-благословение остаться по болезни.

Николай запил по-серьёзному. На престолах часто из-за стола его стали выводить под руки. Владыка всё спускал любимчику, до одного случая.

На трапезе после Епархиального собрания⁷⁵ протодьякон подвалил к группе батьков с Украины и начал им доказывать, что служить они не умеют. Да и вообще непонятно, что тут делают. И даже, возможно, они агенты НАТО! Говорил он это громко и не стесняясь в выражениях, так что епископ, проходивший мимо в окружении благочинных⁷⁶ и наместников⁷⁷, решил сделать ему замечание.

– Отец Николай! Потише! Не на базаре!

– А-а-а-а! Владыко! Погоди, я те ща тоже скажу!

Старый епископ решил разобраться потом, не при всех, и когда здоровый протодьякон протрезвеет и будет безопасен. Но Николай увидел, что владыка отходит в другую часть зала, и заорал на всё Епархиальное собрание.

– Владык! А хули ты уходишь! Я те ещё не сказал! Что ты, блять… – И направился, расталкивая попов напрямую к архиерею.

– Уймите его, – закричал Преосвященнейший. Первым опомнился монастырский послушник⁷⁸, он в спецназе служил раньше…

Утро протодьякон встретил привязанным к кровати в монастырской келье. Сушняк и головная боль.

Отвязали. Повели к владыке. «Как в кино», – подумал Николай, идя по длинным, со сводчатыми потолками, коридорам монастыря.

Архиерей долго говорил, как он разочарован в Николае, чем тот отплатил ему за всю его владычную доброту, что он не представляет его более служителем вверенной ему епархии, но, поскольку он преисполнен христианского милосердия, то не будет запрещать Николая в служении, а только почислит его за штат.

В Москву Николай вернулся в общем вагоне. Да и на это соборные отцы ему денег накидали втихаря от владыки.

Анастасия приняла холодно: вчетвером в однушке и так тесно, а тут ещё один безработный, да ещё пьющий. Они и раньше-то почти не знали друг друга, а теперь и вовсе никакого взаимопонимания не выходило. Жена постоянно злилась и срывалась, а ему так была нужна её помощь…

Николай, оглядевшись в столице, через полгодика смог устроится неофициально, как заштатник, к отцу Константину в храм. Больно уж тому понравился весёлый протодьякон с хорошим голосом.

Пошла привычная жизнь: службы, праздники, застолья. А жена всё отказывалась исполнять супружеский долг. Говорила, что детей она больше рожать не может, а предохраняться старец запрещает настрого. Как-то Николай пришёл сильно пьяный.

– Хочешь, *лядь, как в древности? Так получай домострой! – процедил Николай и взял жену силой.

Наутро он извинялся, а она даже не плакала. Зло молчала и взглянула один раз только. У Николая всё сжалось: «Господи! Что я! До чего докатился!… Но и она – дура… Бред это всё какой-то».

Он не раз то умолял простить, то пытался весело шутить, старался больше уделять время детям и помогать по дому. Ни тени прощения, ни намёка на хоть какой-то мир. Так жить он больше не мог. Боялся, что, выпив, либо с собой, либо с ней чего-нибудь сделает.

Собрал вещи и ушёл жить к родителям.

А тут со старыми, ещё институтскими, друзьями встречаться стал. Он всегда был любимчиком-балагуром. А многие однокашники его карьеру давно сделали, разбогатели. Стал протодьякон подгуливать с ними. И вкус анаши вспомнил, и кайф абсента познал. Само собой, и до девочек дошло…

Через пару недель после той исповеди заходит протодьякон на Родительскую субботу на ранней литургии в алтарь. По расписанию он служить должен, но уже начали без него. А он и не торопится даже.

– Отец Вячеслав, ты служишь? Слушай, я чё-та с ребятами вчера засиделся, в клуб ездили. Да… Послужи сам, а я те записки помогу прочесть, да пойду сосну перед поздней.

– А? Соснуть?… Ну, сосни…

– Эх, батя, при те, прям, ничё не скажешь!

Записок было много. На помин на амвон⁷⁹ вышли все отцы и алтарники. Последним, в широкой греческой рясе, благоухая дорогим парфюмом, не торопясь вышел протодьякон. Глядя на него в упор отец Вячеслав загремел на весь храм:

– Помяни, Господи, о здравии протодьякона Николая… Путешествующего… В Горний Иерусалим!