Текст книги "Бремя колокольчиков"

Могилы мусульман

Моя душа уже давно черным черна.

Мою красную дверь покрасили в чёрный цвет.

Может, если я исчезну, мне больше не придётся это видеть.

Невыносимо жить, когда весь мир стал черным.

Rolling Stones¹⁰³, «Paint it black».

Светлый осенний день. Солнце отдает свое последнее мягкое и неуверенное тепло, чтобы стать скоро ярким и холодно-жгучим светилом морозного дня. Глеб с грустной нежностью любовался этой картиной, глядя из окна машины.

Подъехали к кладбищу, водитель замедлил ход.

– Сейчас, батюшка, приедем, где-то тут… А! Вон они стоят!

Остановились у тропинки между захоронениями, возле которой стояло человек пять. Отец Глеб вышел из машины. К нему подошёл седой кавказец.

– Здраствуйтэ! Махмуд Рашадович мэнэ зову. Моей женэ умерла сегодня тры год назад. Хочу, чтоб ви молитву служили… Ваня, можешь покурыть пока, – последние слова заказчик панихиды адресовал уже водителю дорогой блестящей иномарки, который привез отец Глеба.

С Глебом о требе договаривалась какая-то женщина, но здесь её не было. За ним прислали русского немногословного шофера, а здесь собрались, кажется, одни кавказцы. Причем, судя по всему, азербайджанцы-мусульмане. Молодому священнику стало неуютно. Идя к могиле, Глеб спросил Махмуда:

– Извините, а супруга ваша – православная?

– Канэчна! Она верущий была, молилась очень дома, такие картины у нас были… как их?…

– Иконы? – с тревожной надеждой подсказал Глеб.

– Нэ знаю… Как в цэрквы! Дева Мария с младенцем, Рафаэль¹⁰⁴, кажется, илы эта… Лэонардо¹⁰⁵…

Глеб совсем пал духом. Куда и зачем его ведут? Что за женщина? Католичка? Некрещёная?

Ну, вот и пришли. Глеб обомлел. С шикарного нового мраморного памятника на него смотрел… Махмуд Рашидович!

Священнику захотелось бросить кадило и, подняв полы рясы, броситься через могилы наутек.

– Красыва вышьла, да? – перехватил взгляд отца Глеба живой Махмуд, – Это я сэбэ сделаль! Нелзэ вэрить, шта хорошо сделать будут потом, а так –сам всё слежу! А Наташа моя – здэсь рядом, вот сбоку, смотрыте!

Опешивший священник и не заметил, что сбоку углом стоит меньший памятник с портретом красивой славянки. Наталья Ильинична… только фамилия длинная у нее и на-оглы заканчивается. Даты жизни: 1940-1994.

– Тебэ как зовут? – спросил живой вдовец.

– Ах да… извините, я не представился… Священник Глеб.

– Так вот, брат Глэб, помолысь хорошо, как надо! Моя Наташа очень хороший жена была! Я горячий был, много её обижал и не прав был, а она терпела и меня жить учила всэму: как с людьми, как зло нэ держать, нэ мстить… У меня нэ простой жизнь был… Я бэз нэё бы и жив-то нэ был… А она заболэл – я всё дэлал! Лучший врачи… Жаль только, дэтэй у нас нэт… Она вобшэ сирота жыла… Всэ в войну погыбли…

Махмуд достал платок. Глеб начал готовится к панихиде. Хотел встать лицом к могиле усопшей, но как-то было не развернуться, и служить пришлось лицом к глядевшему с памятника усатому Махмуду. Глеб отводил взгляд, но неизменно упирался глазами или в Махмуда живого, или в людей, внешне похожих на него, стоявших с разных сторон. Тогда он закрывал глаза или устремлял их к верхушкам осенних деревьев…

– Представляешь! Служил сегодня на могиле живого мусульманина, да он ещё рядом стоял! Вот до чего я докатился! – объявил отец Глеб своему приятелю отцу Сергию, заходя к нему в келью.

– Не понял? – удивился тот.

Ликующий Глеб рассказал, как дело было.

– А я черных видеть не могу теперь… Особенно, когда они с бабами русскими, – сказал коротко стриженный крепкий мужчина, сидевший тут же на стуле. Глеб, желая поскорей похвастаться необычной историей, сразу и не заметил гостя отца Сергия.

– Знакомься, отче! Это мой друг по военному училищу – Александр. Он в спецназе в Чечне воевал… Так что, сам понимаешь, почему у него такая реакция.

– Священник Глеб! Очень приятно, – представился батюшка, разглядывая гостя.

Тот сидел прямо, взгляд у него был жесткий и усталый. На столе перед ним стоял пустой стакан.

– Вы понимаете, здесь совсем другая история. С этим азербайджанцем и его женой… хотя, конечно… вы там на многое насмотрелись.

– Насмотрелся на разное. И на подвиги, и на такое дерьмо… Дерьма было больше.

– Да оно, Сань, и везде в жизни так, – отозвался отец Сергий.

Гость криво усмехнулся, поднял глаза. Они как будто были сделаны из смеси льда, металла и мутного стекла. Внимательный взгляд был наполнен лишь бесстрашной осторожностью и абсолютным безвременьем. Глеб не мог понять: то ли спецназовец настолько пьян, то ли он по жизни с таким взглядом. Посмотрев пристально на Глеба, он ухмыльнулся ещё раз и, переведя взгляд на иконы, сказал:

– Эх, батюшки, видели б вы то, что видел я, не знаю, как бы вы в Бога верили… Но и без веры нельзя…

Сказано это было так, что в келье стало тихо. Паузу прервал офицер.

– Когда на задание идешь, а по дороге, кого встречаешь – сразу мочишь без рассуждений… У тебя, бля, приказ! И ничто не должно помешать его выполнению… Пацана помню. Мы через сад пробирались, а он поссать вышёл… Старик ещё был… Но это всё фигня. А вот когда на точку выходишь, и этих уродов бородатых в прицел видишь, а тебе приказ отступать… Вот тогда кроме мата ничего уже не остается! Когда понимаешь, что всё это зря было… И пацан этот, и старик… А ведь почти всегда этот приказ приходил, отступать…

Отец Сергий достал ещё один стакан, поставил Глебу. Разлил всем. Повертел стакан в руке. Наконец, подыскивая слова, произнес:

– Ну, а что сделаешь? Война – зло. А когда оно ещё бессмысленное… Это уже ад… Чтоб тебе, Санек, прошедшему через этот ад, самому в себе его не держать… Господь не оставит, если мы сами этого не хотим…

Выпили. Глебу вдруг захотелось что-то сказать, продолжить мысль друга.

– Верно всё. Хорошо, отче, ты сказал. Мы сами себе ад создаем по большому счету. Сами и путь свой выбираем, часто того не ведая…

– Что ты говоришь, батюшка? – повысил голос спецназовец, – красиво так говоришь! А кто, ты думаешь, ад создал той чеченке, которой я живьем ребенка из живота вырезал? Она снайпером не была. И вообще не при делах… Ничего такого она не выбирала, я по глазам её видел. Она и ничего ещё выбирать-то не умела… А ад ей я создал, понимаешь? Я!!! Без всякого дьявола вашего! И похуй, по приказу или без…

Риголетто и духи

Посмотри на себя,

А впрочем, лучше не смотри.

О как же крышу сносит,

Если ветер внутри.

Умка и Броневик¹⁰⁶, «Посмотри на себя».

Отец Глеб после больших праздников всегда выпивал. Сначала – на общей трапезе под трели настоятеля. Настоятель брал соло уже поднажравшись, а до этого любил, чтоб говорили братия. И отцу Глебу приходилось нести всякую ахинею из смеси высокопарности и, насколько возможно, умеренного славословия начальства, заканчивающуюся обычно многолетием патриарху, епископу, настоятелю или кому-нибудь из уважаемых гостей, сидевших за столом с топорно-довольными физиономиями.

Понятно, после всей этой тухлятины догонялись в келье узким кругом младшего клира¹⁰⁷ с алтарничками. Дальше, если летом, – долгий путь загород, на дачу, периодически превращавшийся в дополнения к известному описанию дороги в Петушки. До ангелов с хересом, правда, пока не доходило, но нечто, напоминающее Слезу комсомолки¹⁰⁸ порой уже поблёскивало.

Домой после праздника за день удавалось добраться не всегда. Что, в общем-то, и к лучшему – зачем жену с детишками пугать. Зависалово у друзей – всегдашнее спасение на пути.

К Виталию, тогда ещё некрещёному, в его уютный дачный домик, он приехал никакой. Ввалившись, сразу заорал: «Московская патриархия – ФАК!»

Незнакомый, улыбчивый гость, сидевший с Виталием за столом, с интересом посмотрел на закинувшего руку с соответствующим фразе знаком батюшку.

За столом гость всё пытался поговорить о чём-то духовном и церковном. Но отец Глеб, узнав, что гость – режиссёр и сценарист, переводил разговор в область кино, особо восхваляя достоинства Криминального чтива¹⁰⁹, Тарковского¹¹⁰, Бунюэля¹¹¹ вкупе с некрореализмом Юфита¹¹².

Потом, кажется, батюшка упал… По крайней мере, дар прямохождения его явно оставил. Борьба с помыслами закончилась полной победой над ними.

Утром он проснулся от нестерпимой головной боли. Его потрясывало, но не сильно – можно было сразу не похмеляться. Виталия не было, а вчерашний гость оказался тут как тут.

– Воды? Пивка? Может, чаю крепкого?

– Чаю, – хрипло ответил отец Глеб.

– А у вас вчера риголетто случилось… – с улыбкой молвил киношник, наливая чай.

– Что?…

– Ну… проблевались вы… Но я всё убрал, не волнуйтесь.

– Извините…

Глебу стало уже совсем неудобно. И куда, блин, Виталик ушёл так рано?…или не рано уже сейчас? Часы здесь вечно стоят.

А режиссер всё продолжал с интересом поглядывать на смущенного взъерошенного батюшку, не оставляя того в покое. Задавал ему всё какие-то вопросы, на которые Глеб отвечал без былого запала и энтузиазма.

И вдруг, прищурившись уж совсем по-ленински хитро, воодушевлённый киношник выдал окрыливший его замысел.

– Знаете, мы снимем фильм! Триллер. По сюжету там священник будет исповедовать преступника… маньяка… перед казнью. И дух этого преступника вселится в этого священника… И, я хочу вас обрадовать, главную роль хочу предложить вам!

Отец Глеб не знал, за что хвататься: за голову или полетевшую на пол чашку с кипятком…

Джентльмены на выезде

Наша жизнь едва виднеется во мраке, как чьё-то лицо во тьме.

Тайна рождения, детские тайны. Смиренное кладбище.

Что нас призывает оттуда? Отчего мы молимся в рыданиях?

Мы закрываем глаза, протягиваем руки и распахиваем окно,

Едва болтающееся на петлях. Линия жизни. Ветка дерева.

Его руки и клятва, что он благословен среди жён.

Боже, я люблю тебя.

Patti Smith¹¹³, «Dancing Barefoot».

– Коль, давай на твоей машине съездим в больницу? Там детей в том, тяжёлом состоянии… причастить надо, – вернувшись в алтарь после исповеди, обратился отец Глеб к протодьякону, – не боись, участие оплачивается лично мной.

– А когда?

– Да сразу после службы. Женщина пришла оттуда попросить. Там у них умирающий лежит… а заодно и других…

– Туда ж из монастыря кого-то приписали?

– Да она говорит, что он раз в две недели бывает. Соборует¹¹⁴ и причащает, да и то не всех… Натощак требует, блин, а сам после двенадцати часов дня только приходит. В общем – монах, сам понимаешь…

– Понимаю – одному возится тебе неохота и на троллейбусе ехать, что и понятно. На моей Короллочке куда приятнее! Ладно, разберёмся…

Вывеска: «Детская онкология». Скрипит тяжёлая дверь. Пациенты и их родители перетекают из палат к большому холлу с телевизором. Маленькие лысые головки высовываются отовсюду.

– Сюда, батюшки! Здесь у нас Сашенька, мальчик добрый и очень стойкий… Сколько перенёс – всё терпел и мало плакал. Всё маму жалел… и другие дети его очень любят. Он на днях отойдёт, врачи так сказали… Да он и сам знает… Мать решила не скрывать… – рассказывала провожатая, как выяснилось, бабушка одного из больных детей, ведя в конец коридора.

Они подошли к отдельному боксу.

Исхудалый мальчик лет шести едва дышит на не по размеру большой для него кровати. Рядом высокая женщина с заплаканным лицом. Во взгляде тяжесть смирения перед обречённостью…

– Его сначала причастите? – спрашивает провожатая.

– Простите, вы мама? Я так понимаю, – обратился к заплаканной женщине отец Глеб, – а он проглотить сможет? Жидкое, капельку хотя бы.

Ребёнок полуоткрывает глаза. Резко и тяжело вздыхает.

От этого стало не по себе…

– Батюшка, он всё слышит. Мы тут молитвы с ним читаем… разговариваем… Он проглотить сможет. Правда, Саша? Причастишься?

Мальчик отвечает кивком.

– Давайте так. Все, кто причащаться будет, встанут здесь в коридоре. Мы все помолимся с Сашей, потом я поисповедую быстренько старших, потом Сашу и всех причастим, только столик нужно.

Провожатая бабуля-активист всё быстро организовала.

Отец Глеб разложил дароносицу, договорился с протодьяконом, что и как читать будут. Решили совместить несколько молебнов с чином причащения тяжко болящих.

– Дорогие дети и взрослые! Сейчас мы все вместе помолимся о Саше и о нас. Все вы слышали о пришельцах? Фильмы, мультики смотрели, да? Так вот, все мы с вами и есть пришельцы на Земле! Да, так и есть! Наша Родина не здесь. Все мы рождены для вечности, то есть навсегда, а не только для временной жизни здесь. И рано или поздно все мы уходим в эту вечность. Кто-то раньше, а кто-то позже… И очень важно уйти в эту вечность к её Творцу, к Богу, который есть Любовь. В мире очень много всякого зла, и важно всем нам поменьше испачкаться в этом зле. А если уж испачкались, то постараться исправить… – отец Глеб очень вдохновился. Говорил он легко, только всё время боялся усложнить и сбиться на непонятные термины и сложные объяснения.

Потом начали молебен. Потом отец Глеб исповедовал почти всех детей, пока дьякон читал Правило ко причащению. Первого причащали Сашу.

– Мама, а ты тоже умрёшь? – неожиданно спросил мальчик после причастия.

– Конечно, родненький! – не задумываясь, с какой-то радостной решимостью сказала мать.

Отец Глеб смахнул слезу. Он обернулся, чтобы начать причащать остальных. Прямо перед ним стоял полный молодой священник.

– 

Отче, отойдёмте отсюда!

– Я вас слушаю, – сказал отец Глеб ведомый за рукав неизвестным в рясе.

– Иеромонах¹¹⁵ Макарий. Моё послушание – приглядывать за этим отделением. Вы причастили умирающего – ладно! Но зачем вы собираетесь всё отделение причащать?! Они все завтракали, не готовились!!! Я приучаю к дисциплине! Слежу, чтоб всё по правилам было, а вы не натощак причащать собираетесь! Это как понимать?!

– Так и понимайте, отче. Меня позвали не к одному умирающему, и я причащу других. У вас нет права мне это запретить.

– Ладно! – полное лицо монаха побагровело. – У нас в отделении лежит еретик-армянин. Смотрю, вы и его причастить собрались! Я предлагал ему и его родителям перейти в православную церковь, но они отказываются!!! Говорят, они и так христиане и не понимают разницы, хоть я и пытался объяснить! Упираются, что в Армении всё равно в свой храм ходить будут! Вы не должны его причащать!!!

– Отче, мальчик смертельно болен… Какая, в такой ситуации, разница…

– Какая разница?! – вскипел иеромонах, уже почти накидываясь на меньшего ростом отца Глеба. – Да вы что?! Вы где учились?! Это ЕРЕТИКИ!!! Вы хотите дать святыню псам?! Надругаться над святыми Телом и Кровью Спасителя?! Я не позволю!!!

– Какое надругательство? Это больные дети.. – срывающимся голосом начал было оправдываться отец Глеб.

– Отец Макарий, на пару слов! – вдруг командным тоном перебил его протодьякон. Уводя иеромонаха в холл, он махнул отцу Глебу, – причащай, де.

– Эх, спасибо Пельменю-дружбану! Славную Короллку он мне подогнал, когда на БМВ пересаживался! А ведь мог продать! Не-е-е! Мне спонсировал, – не мог нарадоваться на свою новую машину дьякон, открывая её.

– И как же те удалось? Он же совсем озверел уже, этот аэромонах! А пока я причащал, его и след простыл… – удивлялся отец Глеб, усаживаясь в машину.

– Да чё там… Я ему сказал, что у меня полпатриархии родственников и знакомых, и что его живенько из Москвы выпрут, если я только скажу… Он ещё чего-то завякал про каноны, а я ему вломил легонько под рёбра и сказал, что я его урою прямо здесь – и мне ничего не будет. Доступно так объяснил! Он сразу и свалил, просрамшись.

– Ну ты даёшь!

– Да мне насрать, таким же не объяснишь по-другому…

– Слышь, там родители денег накидали… Я отказывался, но они сказали, что обидятся, если не возьму… – отец Глеб стал доставать из кармана мятые купюры, – Распилю сейчас пополам…

– Не-е, бать, бери всё себе!

– Да хоть на бензинчик-то возьми!

– Нет, не возьму! То бензин, а то – дети! Помнишь Джентльменов удачи¹¹⁶? Ну так настоящий дьякон и есть такой джентльмен!

Исповедь и Вознесение¹¹⁷

Жизнь со вкусом и в роскоши крайней

И в разврате любые желанья,

А с раскаянья редкой слезою

Справлюсь легким движеньем рукою.

Iggy Pop¹¹⁸, Private Hell

– Ты завтра на поздней литургии сможешь обе чаши потребить, отец Николай? Я тогда на ранней причащусь, – просил молоденький, пары месяцев ещё не прослуживший, дьякон, старшего товарища, когда разоблачались после всенощной¹¹⁹ на Вознесение.

– Не называйте никого отцами, особенно дьяконов! И уж тем более, если сам дьякон. Не учили тебя такому в семинариях, Аркаш?

– Нет. Отец дьякон – вполне в ходу было…

– Да ладно, не парься. Потреблю или кто из батьков мне поможет.

– Слышь, а ты не знаешь, патриархия завтра работает?

– Ты чё? С дуба рухнул? В двунадесятый праздник¹²⁰? Патриархия? Ну, ты точно ладаном обдышался с непривычки! А чё те там так срочно понадобилось?

– Да я, понимаешь, все удостоверение клирика никак не получу…

– Да ты что?!! – изменился в лице протодьякон, – как же ты служишь?!!

– А что?

– Тебе ж нельзя! После месяца службы, если удостоверения нет, то служить не имеешь права! Это ж постановление такое патриархийное. Уже несколько лет действует.

– Ты шутишь…

– Да ты чо? Разве над таким шутят? Тебя ж за это под запрет запросто отправить могут! Настоятель знает?

– Нет…

В алтаре и так было душно, а после этого известия молоденький дьякон вообще побледнел как мел.

– Бегом к нему, пока он не уехал! Кайся! Валяйся в ногах! Проси прощения! Объясняй, что ходил, но не попал, но на следующей неделе получишь, чтоб он на тебя не писал пока докладную, а то, если он от кого другого узнает, что ты скрывал… Конец тогда тебе…

– Но ты же не расскажешь? – с испугом и надеждой в голосе пролепетал Аркадий.

– Не знаю, брат… Я с тобой под запрет не хочу… Так что – беги скорее к настоятелю, если сегодня не скажешь, то завтра может быть поздно!

– Ну что ты человека напугал так? Хватит уже прикалываться! Смотри, он и впрямь уже собрался бежать и под настоятельские колеса бросаться, – не выдержал укладывающий рядом своё облачение отец Глеб.

– Ну, блин, бать! Зачем такую разводку обломал?! Аркаша бы мне сейчас бутылку выставил, чтоб я на него не стуканул… Ты ж поверил, правда, Аркаш?

Бледность сменилась краской на лице молодого служителя культа, он ничего не ответил.

– Да ладно, тебе! Вырастешь – сам желторотых дьяконов подкалывать будешь, учись! Это, брат, наши православные традиции. А традиции – наше всё! – воздел палец к небу протодьякон.

Сирень на церковном дворе благоухала. Близкий закат наложил свои мягкие оттенки на окружающий мир. Пели птицы. Редкое время, когда в Москве не холодно, не жарко, а так красиво и приятно.

У крыльца приходского дома стоял отец Андрей, прислуживавший когда-то в семинарские годы в алтаре у весьма популярного в православной, особенно женской среде, отца Иосифа.

– Привет! Христос Вознесся! Как это ты после всенощной у себя в храме к нам успел? – приветствовал Глеб старого знакомого.

– Да я после канона отпросился. Сказал, что надо за лекарством ребенку заехать…

– Заехал?

– Да не, я к тебе… Мне поисповедаться срочно надо…

– Вот, понимаешь… Я уж домой собрался… Ну, пошли обратно в храм.

– Я тебя потом на машине подкину…

– И что ты ко мне-то зачастил? К отцу Иосифу или ещё кому пошёл бы… Вон, у нас Вячеслав – тоже с опытом батюшка, пьющий, правда…

– Да я тебе доверяю, а остальным не решусь всё выкладывать, ты ж понимаешь… А к Иосифу я уж давно не ходок, он человек святой жизни, ему нельзя такие вещи говорить… Как он мне тогда сказал, что в пост с женой, если захочу перепихнуться, то должен в гамак, и за окно, и как я представил себе этот гамачизм… ни ногой к нему с тех пор… Да я ж тебе рассказывал всё это не раз.

– Ну да, я как-то не подумал… Не знаю, зачем про Иосифа ляпнул…

Через полчаса они ехали по вечерней Москве. Отец Андрей был напряжен. Впереди затормозила машина.

– Ну… твою-то мать! Только исповедовался, а они так и норовят в грех ввести!

– После исповеди – всегда искушения, – сам не зная, иронизирует он или серьёзно, ответил отец Глеб и продолжил прерванный разговор, – затонировать стекла, говоришь…

– Да это не я, а Катя… Затонируй, говорит, батюшка стекла, а то неудобно в машине этим заниматься…

– М-да… Погоди, её же Надей звали?

– Надя – раньше была. А эта – Катя…

– Так это другая у тебя уже? Ну, ты даешь! Извини, конечно, но мне твоя исповедь анекдот напомнила. Приходит мужик домой, а там любовник у него в кровати. Он садится на стул, молчит, потом говорит любовнику жены: «Понимаю, я попал… Но тебе-то зачем всё это нужно?» Вот и я не понимаю, зачем тебе это нужно? У тебя – жена. Хоть и не ангельского нрава, но красавица, несмотря на то, что пятерых родила. И не отказывала тебе, насколько я знаю…

– Да не могу я её ни видеть, ни что-то с ней иметь. Стерва! Я ей говорю: «Заткнись! Слушай меня!» – а она продолжает мозг выносить. Я говорю: «Ща не замолчишь – в пост ДПС въеду!» – как раз мимо проезжали. Она продолжает. Я и завернул… крылом… Так она из машины выбегает и кричит: «Караул! Милиция! Помогите! Он меня убить хочет!» Представляешь?! Менты за автоматы, не знаю, чем бы кончилось, не будь я в подряснике…

– Да, уж… Но ведь ты тоже виноват…

– Да я понимаю. Но не могу я с ней! А Катя – она нормальная девчонка, дочь спонсора храма нашего… У неё уже два брака несчастных было, мы друг друга хорошо понимаем… Кончать только она плохо умеет…

– Ну, этих подробностей мне не надо, а про понимание – и про Надю ты, помнится, то же самое говорил. Вообще… Знаешь, у нас у протодьякона такие же проблемы семейные. И он – не без греха по женской части… Ты не подумай, это я не тайну исповеди раскрываю, он и без исповеди мне рассказывал. Вот у него принцип: никаких романов на приходе! Хоть за ним и ходят девки табуном по храму… И вообще, веру в это дело не вмешивает, и, думаю, прав он. Если уж грешен, то не надо одно на другое нанизывать, а то такой винегрет получится и в голове, и в жизни… Да и стуканут в патриархию скорее с прихода… Дочь спонсора храма… Ну, ты догадался…

– Думаешь, я не понимаю? Я ж, знаешь, тебе кратко на исповеди про суицид… Я прям в келье нашей поповской повеситься хотел, на люстре… Теперь мы без света там сидим…

– Ну, ты ж знал, что люстра не выдержит? Зачем это всё…

– А ты хотел бы, чтоб выдержала? Не знал я… правда… Не думал даже…

– Вот и я говорю, пора тебе, дорогой, уже думать начинать. Ты парень-то добрый, заботливым можешь быть, чутким. Надо как-то что-то менять. Извини, что советы даю. Просто больно за тебя, и за твоих. Ну, вот и приехали, спасибо, что довез. Зайдешь? Света пироги обещала.

– Да не… Мне раннюю служить – отдохнуть надо… Спасибо за исповедь и понимание…