Текст книги "Бэд-трип"

– Ты должна говорить, что твоя смерть – это лишь кошмарный сон.

Она оттягивает свои трусики и вводит мой член в себя. Она говорит:

– Моя смерть, – она давит на мои ягодицы, чтобы я вошел глубже. Она говорит: – Моя смерть – это лишь кошмарный сон.

Я медленно двигаюсь внутри нее и говорю, чтобы она постоянно повторяла эти слова. Я называю ее Полиной и спрашиваю приятно ли ей. Женщина, слуга грязного города, говорит, что ей очень приятно, что она все еще жива. Я ускоряюсь, и она через стон говорит, что ее смерть – это лишь кошмарный сон. Женщина, готовая на все за мои деньги. Она без конца повторяет, что я не виноват.

9

Тринадцать дней до дедлайна

Я оставляю шлюху в комнате, а сам отхожу отлить. Щелчок выключателя, свет, режущий непривыкшие глаза. В моих руках бутылка с остатками алкоголя. В унитазе стоит пластиковое крепление для дезинфицирующих таблеток. Оно пустое. Таблетка давно использована. Полины нет, менять некому, мне плевать.

В унитазе плавает использованный презерватив. Эта женщина в черной кожаной юбке не справилась со своей работой, как бы сильно она ни старалась. Она говорила все, что я просил. Она делала все, что я ей приказывал. Но ей ни на долю секунды не удалось убедить меня в том, чего я хотел. Деньги заплачены, работа не сделана. Я ошибся. Несколько минут после секса я просто сидел и смотрел в стену, не в силах понять себя. Она все говорила возле моего уха, что можно попробовать еще. Она говорила, что ей понравилось со мной. Но я все смотрел в стену и только морщился от ее слов.

Пока я расстегиваю штаны, я не знаю, что шлюха в поисках какой-нибудь наживы уже рыскает по моим ящикам. Пока я вытаскиваю член из штанов, я не знаю, что она ничего не находит, и идет к кладовке. Пока я отливаю, я не знаю, что она открывает кладовку и щелкает выключателем. Пока я застегиваю ширинку, я слышу, как она кричит. Она орет на всю квартиру: «Больной ублюдок!» Через несколько секунд я слышу, как шлюха хлопает входной дверью.

Когда я выхожу из туалета в тишину прихожей, я вижу свет, сочащийся из кладовки. Устрашающее одинокое мерцание тусклой лампочки. В воздухе еще держится тошнотворный запах сбежавшей шлюхи. Дамы с дешевым парфюмом и след простыл.

Я медленно подхожу к источнику света и трогаю дверцу. Она скрипит, нарушая тяжелую тишину, в которой осталась только вибрация хлопнувшей двери. Снова трогаю дверцу. Заглядываю внутрь. В мой чулан. В мою кладовку. Она выглядит не хуже сектантских убежищ, где чокнутые психи стегают себя по спине цепями. Когда я первый раз встретился с ним, кладовка была набита коробками с консервами, которые присылали нам с Полей ее родители. Теперь это место для моих встреч с моим деловым партнером.

Стены моей кладовки разрисованы черной краской. Непонятные знаки. Иероглифы, которые нанес я. Что-то на старославянском. Фразы на иеохианском. Все стены испещрены надписями разного размера и шрифта. Это сделал я. Сейчас надписи мне не понятны. Я понимаю их, когда добавляю в свой организм один ингредиент. После его употребления все эти буквы становятся для меня истиной прописной.

В моей кладовке много ритуальных приспособлений. Блюдца с костями маленьких зверьков. В кладовке банки с субстанциями, залитыми формалином, керамические фигурки богов смерти разных культур, железные пентаграммы и черепки. На каждой полочке стоят свечи разной длины, свечи разного диаметра. Почти, как рядом с иконостасом Пожарного. Фотографии с изображением дьявольских отродий, бестий, демонов – настоящих исчадий ада. На самом видном месте лежит мой ритуальный нож. Обычный кухонный нож с черной рукояткой и большим лезвием. Таким удобно резать хлеб. И руку. Мой соратник с недавнего времени. С помощью него я каждые две недели делаю надрез в своей правой ладони. Я набираю чашу своей крови и ставлю на алтарь в знак преданности договору. Знак того, что я не передумал и готов исполнить последнюю часть сделки. Каждые две недели я чищу чашу. Рана только успевает затянуться, и я снова делаю надрез. Кровь снова льется в чашу. Моя преданность договору, моя вера в кровавую клятву подтверждена. Каждые две недели я режу свою правую ладонь, чтобы доказать, что моя темная вера в силу кровавого договора сильна и несокрушима. В течение полугода я режу свою кисть в знак преданности условиям сделки. Один раз в две недели, три раза в месяц, восемнадцать раз за полгода. Восемнадцать надрезов ладони. Надрезов одного и того же чуть затягивающегося шрама. Восемнадцать соприкосновений холодного лезвия моего ритуального ножа с теплой плотью. Каждые две недели я наполняю чашу объемом 200 мл кровью. Один раз в две недели, три раза в месяц, восемнадцать раз за полгода. 3600 мл сцеженной крови. Крови, которую я отдал во имя преданности договору, заключенному с демоном и его копытами. 3,6 литра жертвенной красной жидкости.

Когда я первый раз его увидел, кладовка была набита коробками с консервами. Было немного неудобно, ноги затекали. Он приказал мне превратить чулан в дьявольский алтарь, и я это сделал, не раздумывая. Он крутит мной, как хочет, потому что знает, что мне нужно. Мы пожали друг другу руки во время нашей первой встречи. Было неудобно, ведь у него вместо человеческих кистей копыта. Железные и холодные. Он любит высекать ими искры. Когда я впервые с ним встретился, я сразу понял, что он именно тот, кто мне нужен. Я хотел увидеть Полину, но это было бы слишком легко. Полина умерла, а демон мог помочь мне вернуть ее.

10

Мы с Полиной переехали в большой город, и он сразу окружил нас своим вниманием. Главное было – не поддаваться ему полностью. Надо было получать удовольствие от его гостеприимства, а не отдавать всю свою душу. Город даже и не просил наших душ. Он просто показывал нам с Полиной свои прелести. Прелести греха. Но Поля. Она будто хотела поблагодарить его за радушный прием. Она отдавала всю себя этому городу.

Уже в первый год нашей жизни здесь она употребляла столько, что можно было смело сажать ее в клинику. Нужно было сделать это, и моя совесть была бы чиста. Хоть и не до конца. Но я медлил. Я ждал. Ее безупречная учеба. Ее оценки. Лучше, чем в моей зачетке. Они убеждали меня, что все хорошо. Только потом я догадался, что Поля просто отлично умела совмещать приятное с полезным.

Она употребляла все чаще. Больше. Дозы становились крупнее. Виды становились тяжелее. Хотя меня нельзя назвать человеком, далеким от мира наркотиков, иногда я даже не понимал, под чем она.

Первый год нашей жизни на новом месте. Все было относительно просто. Одна таблетка экстази с утра, пару дорожек мефедрона после обеда, чуток каннабиса на полдник, и большой отрыв в виде сочетания марихуаны и гашиша после ужина. Полина не давала форы. Она хотела быть первой в этой погоне с самой собой.

Все стало хуже через год, когда Полина расширила свой рацион.

Утром она заменила экстази опиатами, в середине дня прибавился кокаин, вечером она добивала себя афметаминами.

Деньги уходили, как вода сквозь пальцы. Я продолжал бездействовать.

Я, конечно, пытался разговаривать, но слезы сбивали меня с толку. Ее слезы. Я чувствовал, что делаю только хуже, раздражая ее.

Один раз был момент просветления. Когда она загремела в больницу с почками. Всего лишь двумя днями ранее я устроил скандал. Взорвал все ее нычки. Все эти тайники, разбросанные по квартире. Рассадник наркотической грязи, которая так соблазняет. Я сорвался и устроил скандал. Весь пол был устлан наркотой разного вида. Как будто спецподразделение получило наводку и примчалось уложить всех мордами в пол. Не хватало только оператора, который бы заснял Полину, скрывающую свое личико рукой с обгрызанным маникюром. Она бы говорила, чтобы этот придурок убрал свою камеру. Она бы сказала, что это все ей не принадлежит, и она не знает откуда взялись все эти мягкие мешочки и свертки. Все эти сухие листья.

Я сорвался. Я бросал все на пол и топтал в порывах ярости. Я кричал, что от такого люди долго не живут. Полина смотрела на меня изумленными глазами в облаке кристаллической пыли.

Спустя два дня Поля пожаловалась на боль в пояснице, и ее положили в больницу. Я пришел к ней в палату. Принес апельсины, которые, как оказалось, ей нельзя. Такое иногда очень сильно добивает. Когда ты на пределе. Тебе страшно от того, что вот-вот ты потеряешь любимого человека. Единственного важного для тебя человека. Ты приходишь его навестить, а тебе говорят, что ему нельзя апельсины. Такое добивает. Такое щиплет глаза. Щиплет, будто ты со злости начал рвать эти самые апельсины. Не аккуратно отделять корочку на расстоянии от глаз, а разрывать, как разрывал бы сердце того мудака, кто придумал наркоту. Сок пылью оседает на глазах. И щиплет их.

Я с трудом узнал ее из-за бледности и темных кругов под глазами. Все благодатное свечение, которое исходило от нее с самого начала, исчезло. С того самого момента, когда перед ней расступался народ возле мемориала, Полина излучала волны доброты и спокойствия. В тот душный вечер, когда меня пронесли через толпу и бросили на тротуар. В день нашей встречи она казалась мне ангельским созданием. В ту секунду, когда она подошла ко мне со свечой и щелкнула пальцами перед лицом. Мне кажется, в тот момент я уверовал в высшие силы. Даже когда протрезвел и увидел ее рядом, я подумал, что в тот вечер ко мне сошла благодать.

Когда я пришел к ней в палату, то увидел, что огненные волосы начали тухнуть и больше не источают тепло. Когда я пришел к ней в палату, она больше походила на больную раком женщину. Она с трудом смотрела на меня и разговаривала с лицом, которое что-то искажало. Она сказала мне тогда, что сразу призналась врачу. Сложно было разбирать слова, которые она пыталась до меня донести. Уши заложило. Глухой стук моей тахикардии перекрывал почти весь диапазон Полиного излучения.

Еще до того, как у нее взяли анализы, она рассказала врачу про свою слабость. Я отошел от нее, хоть и не хотел, и отвернулся к окну. Она добавила: «Я больше не буду».

Когда Полину выписали, прошло три дня и я хватал ее за руки, и кидал об стену. Я сдавливал ее горло одной рукой, а в другой держал коробку из-под обуви, в которой Полина хранила свой травяной набор. Я не желал ей смерти. Сдавленное горло было лишь отчаянной попыткой спасти ее. По-другому ее было просто не остановить.

Мы еще не думали про детей. Но она защищала свое добро, будто ребенка, которого пришла отнять ювенальная служба. Она царапала мне руки и кричала, что я не имею права. Я был сильнее, но я не хотел этого. Поэтому я разжимал руки, смотрел на ее испуганное лицо и давал ей волю. Она кидалась на пол, собирая россыпь в ладони и отправляя все это по карманам. Полина закрывалась в ванной. Через промежуток между дверью и полом шел дым.

У нее бывали наркотические истерики. Тогда я плотно закрывал уши или кричал, упершись лицом в подушку. Самое дикое было, когда она вспоминала своего маленького хомячка из детства. Его звали Лапка. Бедняга. Он задохнулся прямо в своей клетке. Маленькая Поля нашла его бездыханное тельце с просунутой между прутьев клетки головой. Взрослая Полина хотела вернуть его. Хотела увидеть еще хотя бы раз.

Потом я вытащил ее из кладовки, которая была забита консервами. Глаза стеклянные. Полина весь вечер гладила свое плечо, и целовала воздух. Я повытаскивал кучу пакетиков с грибами из ее карманов.

Она протрезвела и призналась, что употребляет грибы уже не первый раз. Она сказала, что они помогают ей видеться с Лапкой. Она сказала, держа свои ладони на моем лице, что Лапка все такой же мягкий и пушистый.

11

Я не был уверен, что в квартире не осталось ничего, что могло бы развязать мне руки. Полины не было, и я боялся наткнуться на любую оставленную ею заначку. Полины не было, не было сдерживающего фактора. Я не был уверен в том, что не сорвусь. Конечно, я мог сделать заказ в интернете. Или написать кому-нибудь в закрытый чат. Достаточно выйти на улицу и внимательно осмотреться. Как говорил мой учитель по физике: «На заборе все написано». Поэтому достать что-то было не проблемой. Но три года назад я обещал Полине, что больше так не буду. Три года назад я дал ей обещание, что больше не буду пихать в себя эту грязь. И пока я с этой грязью не столкнулся, не думать о ней было просто. Алкоголь был выигрышным вариантом. Я подумал, что лучше пристращусь к нему. Тогда и обещание будет в силе.

Но все-таки я не был уверен, что квартира чиста. Что все нычки пусты. Что в коробках из-под обуви пусто, в вентиляции на кухне и в ванной тоже. Я не был уверен, что не пропустил спичечный коробок, завернутый в целлофан, в сливном бачке, или пластиковое яйцо из киндер-сюрприза за газовой плитой. Не был уверен, что проверил все под пластинами ламината или в ее ящике с нижним бельем.

Оно само меня нашло. Прозрачный пакетик, начиненный грибами. В одну из пьяных ночей, когда я перебирал хорошие воспоминания, чтобы забить эфир той кошмарной ночи, я заметил, что колесо велосипеда Поли спущено. Раньше я этого не замечал. Даже когда она была со мной, она давно на нем не каталась.

Я захотел накачать колесо, пока меня не отрубило от литра виски. Сидя перед велосипедом с насосом в руках, я смотрел на странную выпуклость в месте соединения покрышки и железного обода. Я взял отвертку и поддел эту выпуклость. Этот прозрачный пакетик, выпавший из колеса прямо перед моими коленями. Я будто видел в нем упрек в мою сторону. Он либо хотел обвинить меня в уходе Полины, либо в том, что я искал его так долго. Но дело в том, что я не искал и не хотел ничего найти. А теперь этот упрек от пакетика с грибами вынуждал меня вскрыть его.

Картина того, как Полина, сидя в кладовке, общается с Лапкой, гладит его шерстку, целует его. Эта картина предстала передо мной еще в тот момент, когда грибы падали из колеса на пол. Пока они падали к моим коленям, на которых я стоял перед велосипедом, как в молитве, я видел счастливое лицо Полины, выходящей из кладовки.

К тому времени она и правда улыбалась только после этих своих сеансов в кладовке. Ее больше не брали мои шутки. Ее больше не радовали мои истории. С каждым днем я любил ее все больше. Она же с каждым днем только дальше уходила от меня, забывая, кто я такой и какую роль занимаю в ее жизни.

Мой первый сеанс прошел неудачно. Первый блин комом, все ясно. Надо было слушать бредни своей девушки, когда она пыталась объяснить мне правила употребления псилоцибиновых грибов. Я не знал, что их надо было чем-нибудь запить. А Поля об этом говорила. Плохой ученик. Грибы были очень горькие. Все, что я набрал в рот, оказалось на мне.

Когда я закинул горсть во второй раз, в первые полчаса ничего не происходило. Я сидел в кладовке в полной темноте среди консервов. Вспоминал. Пытался вспомнить хоть что-то из наркоманского опыта Полины. Она что-то говорила мне про шаманов. Что псилоцибиновые грибы раньше употребляли шаманы в качестве проводника при проведении ритуалов. Что за проводник и куда он может провести – это вспомнить было сложнее. В 60—х их ели хиппи. Теперь их едят хипстеры. Поля говорила, что в первые пятнадцать минут хочется в туалет. Она называла это «Входом».

После «Входа» что-то произошло. Когда я первый раз съел грибочки, я, конечно, надеялся увидеть Полину. Она же видела своего почившего хомячка. Но это была не Поля. Прошло примерно минут сорок, когда я услышал его голос. Сначала я только слышал его. Он даже не думал показывать себя. Ему на это надо было мое разрешение.

И я разрешил.

Я ответил, пытаясь придать своему голосу торжественную окраску:

– Я разрешаю тебе явить себя. – Мне было смешно до тех пор, пока я не увидел его. Но когда он предстал передо мной, смелости в моем голосе поубавилось.

Он действительно был жуткий. Жутко реальный. Не поверить, что перед тобой никого нет, было невозможно. Он был близко, но я не мог до него дотянуться. Он говорил высоким слогом. Будто вылез из романа Достоевского. Но выглядел он совсем не как его персонажи. Хотелось пощупать эту красную кожу, покрытую красивыми шрамами-иероглифами.

В тот первый  сеанс он спросил меня:

– Чем имею честь видеться с вами, милостивый государь?

Я сказал:

– Вообще-то я планировал встретить здесь не тебя. Я хотел увидеть свою девушку. А тут ты.

Он сложил руки на груди, закрывая черные соски. Копыта свисали, как тяжелые грузила.

– Все не так просто, смертный мой друг, – сказал он мне.

Я дал понять ему взглядом, что внимательно его слушаю, и тогда он предложил мне сделку. Долго я не думал.

Гарантий не было никаких. К тому же я думал, что мне это все кажется. Но эта игра немного возбудила во мне интерес к происходящему. Впервые за время, которое я провел без Поли. Ко всему прочему – терять мне было нечего. А когда человеку нечего терять, зачем вообще осторожничать.

– Первое – разгребите весь этот хлам. Сделайте из этого чулана достойное место для наших деловых встреч, – сказал он.

– Вообще-то, это не хлам, – перебил я. – Это еда в жестяных банках.

– Не перебивайте, дружок и тогда из нашего предприятия что-нибудь да выйдет.

Я кивнул головой, а он продолжал.

– Второе – начиная с этого дня, каждые две недели, вы должны жертвовать своей кровью.

– И нахрена?

– Это некоторая гарантия. Гарантия того, что вы не передумаете, не откажетесь в последний момент от планируемого действия.

– Легко, – сказал я. – Есть еще третье, правильно?

– Да. Третье и последнее – через полгода вы должны будете принести в жертву человеческую душу.

– Свою? – спросил я. – Ты хочешь сказать, что, когда я убью себя, я снова буду вместе с Полиной? В твоем загробном мире?

– Это не мой мир, как бы сильно я этого ни желал. Я лишь солдат. – сказал он, явно нервничая. – А убить вы должны не себя, а любого другого человека. Тогда я выполню свою часть сделки.

– Вернешь мне мою Полину?

Демон только кивнул.

Я заткнулся и выбежал из кладовки. Пока я был на кухне, пока брал нож, я думал, что когда вернусь, в кладовке никого не будет. Я подумал, что кончу себя этим ножом, если это так. Но он все еще был там, и я даже удивился.

Я полоснул себя по ладони, чтобы скрепить договор кровью. Он протянул мне свое правое копыто. В этот раз я до него дотянулся. Оставил на нем свою кровь. Копыто. Эта железка была холодной, как Полина в ту ночь, когда громко играла музыка. Это было жесткое рукопожатие, от которого у меня закружилась голова, и я вывалился из кладовки на пол в коридор.

Когда я очнулся, голова жутко болела. Но мне было все равно. Я принялся за возведение поклонного алтаря. За превращение моего чулана в место, где следующие полгода я преклонялся перед демоном ради того, чтобы вернуть Полю. Я верил в это. О том, что через год мне надо будет убить человека, я даже не волновался. Я был уверен, что сделаю это, не задумываясь.

12

Тринадцать дней до дедлайна

Я снова нарушаю распорядок. Разница в том, что на работу я опаздываю, а сейчас прежде времени решил залезть сюда. У меня не было в планах открывать кладовку. Прошлый сеанс был сутки назад. Следующий должен состояться через две недели. Последний сеанс. Он должен был произойти в ночь перед тем, как прольется чья-то кровь. Мой дедлайн. Он так близок.

Я копаюсь в мешанине из проводов в поисках остатков псилоцибина. Он хранится в коробке, где куча зарядных устройств и наушников с перепутанными проводами. Пакетик, в котором осталась одна доза. На финальный сеанс с моим демоном. Но я решаю ее использовать. Сожрать эту дозу, чтобы вызвать его раньше положенного срока. Мы виделись совсем недавно, но меня это не волнует. И я не задаюсь вопросом, почему меня это не волнует. Потому что мне нужно просто с ним поболтать или чем меньше остается времени, тем больше я начинаю сомневаться в правильности происходящего? Я не думаю над этими вопросами. Я даже не волнуюсь, что демон может отменить сделку прямо сейчас, если поймет, что я вызвал его без какой-либо цели. Так, просто поболтать.

Пакетик с одной дозой. Я смело раскрываю его. Пережевывать пищу надо медленно и тщательно, друзья. Каждый чертов кусок лучше разжевать примерно двадцать раз. Стакан воды. Мама всегда говорила мне, что нельзя запивать, когда ешь, но никогда не могла ответить, почему. Поэтому я пью. Еще потому, что так учила Поля. За оставшиеся две недели надо не забыть достать еще грибов, иначе все сорвется в самый последний момент. Главное, чтобы вдруг не начался дефицит. Хотя я сильно сомневаюсь, что в этом городе такое возможно.

Пока я возвращаюсь к кладовке, я вспоминаю, как полгода назад возвращался домой после собрания. Я поднимался по лестнице на наш этаж. Было около полуночи. Собрание тогда закончилось позже, чем обычно. Мы обсуждали «Бесов» Достоевского. Я очень спорил с одной девицей, которая сильно злилась на Ставрогина. Она не оставляла ему никаких шансов на оправдание.

Тогда, полгода назад, я поднимался по лестнице и на половине пути услышал сверху громкую музыку. Сейчас я иду к кладовке теми же медленными шагами.

Полгода назад я поднимался по лестнице и пытался убедить себя, что это не у нас так громко играет музыка. Мы совсем недавно договорились с Полиной, что она больше не будет включать колонки на полную так поздно. Совсем недавно я успокаивал соседей, пока она молча стояла рядом и виновато смотрела в пол. Я иногда поглядывал на нее в разговоре с недовольным мужиком и его женой. Я говорил, что больше такого не повторится. Теперь, спустя полгода я открываю дверь кладовки и забираюсь в нее, скрючившись в три погибели.

Тогда, в ту кошмарную ночь, поднявшись на наш этаж, я убедился, что музыка долбит стены нашей квартиры. Дотронувшись до дверной ручки, я даже почувствовал вибрацию. Сейчас, когда я потерял самого дорогого человека в своей жизни, я включаю таймер на своем мобильном, чтобы не пропустить «Вход», чтобы не пропустить демона. Его внезапные появления пугают.

Полгода назад, зайдя в квартиру, я увидел несколько пар обуви в прихожей. В квартире стоял запах травы. Воняло аптекой. В гостиной я увидел наших друзей. Два парня обсасывали журнальный столик, как пылесосы. Парень с философского работал одной ноздрей. Он рычал, пока его друг, работал обеими. Сколько я их знал на тот момент, я бы никогда не подумал, что они на такое способны. Столик перед ними был заставлен полупустыми стаканами и бутылками, усыпан порошком. Медицина. Вонь стояла, как в тех клубах, где мы давили экстази на танцполе. Сейчас, спустя полгода после ухода Полины, я уже прошел стадию «Входа» и молчаливо рассуждаю о цели вызова своего демона. Я создаю настоящую романтическую атмосферу. Не ту, что похвалила та шлюха, которая дала мне лишний раз заглянуть в кладовку и испытать чувство желания. Я зажигаю все свечи и выключаю лампочку. Становится теплее. Мне очень уютно, немного клонит задремать. Это сейчас.

А тогда, все еще стоя в прихожей, слева от себя из дверного проема нашей с Полей ванной я увидел ее ножки в белых носочках. Они как-то быстро дергались. Сейчас, при свечах, я шепотом рассуждаю кто я на самом деле – нарколыга или спятивший от отчаяния хороший парень. Я прихожу к выводу, что предпочту сумасшествие повторению своего черного прошлого. Лучше быть сумасшедшим. Чтобы мной занимались. В белой комнате, где только стул, стол, я и накинутый на меня халат в горошинку. Электронный голос из ниоткуда задает мне кучу вопросов, на которые я не знаю ответа.

«Почему вы обвиняете город в том, что от вас ушла девушка?»

«Почему вы не убили себя, когда она ушла?»

«Вы не убили себя, потому что вам страшно?»

«Или потому, что вам стыдно?»

«Вы не убили себя, потому что слишком себя любите?»

Тогда, полгода назад, мои колени дрожали, как в детстве, когда я дотронулся до электрощита и палец слегка дернуло. Я увидел ее дергающиеся ножки и кинулся к ним, понимая, что опоздал на целую вечность.

О наркоманах, никчемной врачихе,

и моей умирающей Поле

Поля лежала, опершись на нашу корзину для грязного белья, а подружка, которая после этой ночи просто не достойна быть врачом, всеми силами и руками старалась удержать хлещущую изо рта моей любимой пену, чтобы не загадить плитку ванной комнаты. Я, как в фильмах, чувствуя, что время, как в тех же самых фильмах замедлилось, упал на колени перед Полей, пытаясь тем самым унять внезапно возникшую в них неуемную дрожь. Я кричал в лицо неудавшейся врачихи, убеждая ее, что она должна предпринять какие-нибудь действия, однако музыка была громче меня. Сзади возникли минуту назад лобызающиеся с журнальным столиком парни, и встали, как вкопанные, наблюдая за вдруг возникшей трагедией. Пена у Поли, похоже, закончилась, и дрожь ушла, но мне стало только страшнее, потому что теперь она не двигалась вообще, и я, собрав все силы, какие только можно было найти в моем худосочном теле, переместил ее в ванну, открыв холодную воду прямо ей на лицо. Безжизненное тело моей любимой не дало никакой реакции, наградив меня насмешливым лицом. Я забрался к ней в холодный поток воды, мимолетно вспомнив наши прекрасные совместные горячие ванны с кучей пены и морской соли под ягодицами. Не помню сколько раз я давил ей на грудь перед тем, как дарить ей мой воздух, но мне кажется, я делал все достаточно правильно, учитывая то, что врачиха начала подбадривать меня за спиной, поощряя мои действия. Я крикнул ей через плечо, чтобы она вызвала скорую, но даже не помню, послушала ли она меня. Поля угасла, оставив все признаки жизни только на фотографиях, которые у меня так хорошо получалось подписывать. На шее Полины больше не бился в такт сердечному ритму этот нежный артериальный бугорок, который я так нежно любил наблюдать по утрам, пока она спит.

– Вы отвлекли меня от любимого занятия, – говорит демон.

Я смеюсь, когда он появляется и говорю:

– Это очень интересно. И что это за занятие?

– Нагнетание тоски в вашей голове. Чтобы вы не смели даже подумать о нарушении условий нашей сделки.

Я говорю демону:

– Я полгода жертвую тебе свою кровь, а ты так до сих пор и не допер, что я сделаю все как надо?

– Вы, люди, мастаки в порочной лжи и грязном обмане, – говорит демон.

Я улыбаюсь и говорю:

– Мы мастаки врать только самым дорогим нам людям. Остальных мы обманываем так себе.

Демон присаживается на что-то. Под ним ничего нет. Кажется, будто он висит в воздухе, согнув ноги в коленях. Он говорит:

– Зачем вы вызвали меня сегодня? Следующая наша встреча…

– Мне вдруг стало интересно, кто ты такой.

– Вы знаете, кто я, – говорит он и складывает руки на груди.

– Да, да, я знаю, что ты солдат подземного мира, добывающий человеческие души, заключая сделки с простыми смертными, как я. Бла, бла, бла, это все понятно. Но как твое имя?

– У меня его нет, – отвечает демон.

– Нет имени? – спрашиваю я и откидываюсь на стенку кладовки. Я смотрю вверх и говорю:

– Я вот называю тебя демон. Но ты не думаешь, что это как-то слишком обычно?

– Зовите меня, как вам угодно, лишь бы через две недели вы выполнили свою часть сделки.

За полгода наших встреч я первый раз решил поинтересоваться, как зовут моего делового партнера. Меня никогда это не интересовало, а сегодня я вдруг решил. Он никогда мне не нравился. Я только любил рассматривать его иероглифы. На руках, ногах, на лице. Красном лице с желтыми глазами. Все тело было в этих рисунках-лабиринтах. Рога. Только на хвосте их не было.

– Может, сатана? – спрашиваю я. – Хотя нет, это же самый главный там у вас. Ты всего лишь солдат.

– Кирилл…

– Бес, – продолжаю я. – Дьявол отметаем. Черт лукавый, исчадие ада…

– Хватит! – он гаркает так, что я вспоминаю Пожарного.

– Спокойно, дружище. Я вызвал тебя не просто так, – говорю я, смотря демону прямо в глаза. – У меня сомнения по поводу способа.

Демон говорит:

– Я вам предложил отличный способ.

– Сплести какую-то хрень из кости мертвой птицы? Я тебя умоляю, ты правда думаешь, что это сработает?

– Вы думаете, вы первый, с кем я заключаю сделку? Я собрал миллиарды душ за все вечности, которые служу.

– Опыт не пропьешь и все такое, да? – говорю я.

– Это легкий и действенный способ.

Демон говорит про старославянский метод наведения порчи. Необходимо вплести в узел заговоренную веревку, и кость птицы, убитой в полночь на кладбище. Наматывая все это друг на друга, надо проговаривать то, что ты хочешь, чтобы произошло с человеком, которого ты выбрал. В моем случае – нужна смерть. То, как этот человек умрет, решала уже темная сила, заключенная в науз. Надо только подкинуть его жертве и дело в шляпе.

Я смотрю на демона, и он смотрит на меня. Мы молчим, слушая, как трещат тающие свечи.

– Слушай, я просто хочу быть уверенным, что это не развод, – говорю я, понимая, что мой тон не поможет мне вызвать никакого сочувствия со стороны демона. Это холодная сделка. Ничего личного, просто бизнес.

– Мне пора, – говорит демон, и я вижу, как его рога начинают расплываться. Так происходит всегда, когда он вдруг решает свалить. Он говорит: – Через тринадцать дней соблаговолите мне чью-то душонку.

– Дай мне гарантии.

Демон не слушает меня. Его голова и тело расплываются. Ноги и руки с копытами. Он не слушает меня и говорит:

– Тринадцать дней, и я верну вам вашу девушку.

В следующий миг я просыпаюсь на полу возле кладовки. Свечи затушены, голова раскалывается и моя только начинающая заживать рука снова вскрыта. Чаша наполнена моей кровью, хотя сегодня я не должен демону ничего. Я переработал. Попрошу занести это в журнал переработок.

Как ни странно, я даже не опаздываю на работу. Я хорошо завтракаю и беру униформу. Я выхожу из дома так рано, что у меня еще есть время немного подышать свежим утренним воздухом. Есть время побродить по пустому двору. Почти пустому.

Есть время подойти к алкашу, спящему на лавке возле соседнего подъезда. В это утро у меня даже есть время, чтобы проверить – жив ли вообще этот бедолага. Есть время приложить руку к его груди, проверить сердцебиение. А, убедившись, что он жив, сунуть ему во внутренний карман свой проклятый узелок. Незаметно. Не подавая вида. Просто для проверки. Чтобы в самый ответственный момент я был уверен, что все сработает. А этого алкаша никто и не хватится. В его крови сейчас огромное количество алкоголя. Все во дворе знают, что этот мужик тот еще пропойца. Все знают, что, если он не перестанет столько пить, то скоро сдохнет. Все знают, что он не перестанет.

Я кладу науз во внутренний карман его пиджака и продолжаю свой путь на работу. Я – хороший гражданин. Я забочусь об окружающих. Этот мужик всего лишь спит. На улице тепло и ему ничего не угрожает, кроме него самого.

Я иду на работу. Мое сердце колотится, как колотилось в последний раз в ту ночь, когда я поднимался по лестнице и убеждал себя, что эта громкая музыка играет не у нас. В ту ночь, полгода назад, когда наступила тьма. Только кромешная тьма, которая напомнила день, когда мы с родителями хотели поехать на озеро в жаркий денек. Холодное озеро и жара. Два горячих взрыва. В двух разных частях города.