Текст книги "Бэд-трип"

Вот почему никто не слышал меня, когда я кричал на Лизу и двух гомиков, и обвинял их в смерти Полины. Полгода назад, когда она ушла от меня. Громкая музыка продолжала играть. Очень громко. На полную. Она заглушала мои крики. В конечном счете, когда я пришел в себя, я понял, что не в музыке дело. Просто в квартире не осталось никого, кроме меня и моей мертвой девушки.

13

После смерти Полины меня охватила яростная злость. На всех. На весь мир. Я злюсь на все вокруг себя. Я хамлю людям, которые не делают мне ничего плохого. Я разбиваю вещи без повода. Разбить какую-то вещь в порыве ярости – на такое способен любой человек. Но так может произойти в первые минуты обозления. Потом отпускает. Не мой случай.

Во мне – злость сидит, будто двадцать четыре часа, семь дней в неделю. Круглосуточное излияние негативной энергии, у которой нет выходных и даже напарника для замены. Я зол постоянно, без перерыва. Моя злость, она может быть только меньше или больше. Исчезнуть полностью – без вариантов. Даже на время.

Так было и в тот день, когда Пожарный открыл свой шкаф, из которого на меня вывалился пыльный скелет. Это было в первую неделю работы на шлагбауме. Тогда я еще не вмазал своему первому напарнику и даже знать не знал, что есть на свете такой полудурок, как этот Никита. Хотя, может я и встречал его в комнате отдыха персонала пару раз.

Это были первые дни работы, и я хорошо тогда отрывался.

В тот день, когда Пожарный рассказал мне историю про своих родителей, он подошел к моей бывшей точке с каким-то мужиком.

– Да, вот этот мерзавец, – сказал тогда тот мужик, тыча пальцем в мою сторону. Мой напарник стоял рядом. Его лицо было еще в порядке. Только через пару дней я приложусь к нему без особой на то причины. Напарник стоял рядом со мной и боялся пикнуть, потому что понимал, что этот мужик может приплести и его к моей шалости. А я всего-то погнул капот тачки этого идиота.

Пожарный тогда посмотрел на меня так, будто единственным его желанием в ту секунду было – взять кирпич и бить меня по голове в одно и то же место так долго, пока на месте мягкой кожи и крошащегося черепа, не окажется асфальт.

– За мной, – сказал Пожарный. – Сейчас!

Напарник посмотрел на меня, а я, не обращая на него никакого внимания, двинулся за Пожарным и этим мужиком, который был в неистовой обиде на меня за то, что я испортил его машину. Я не считал себя виноватым. Этот неженка так расчувствовался, когда я сказал ему: «Как можно слушать такую тупую музыку?», что перешел на личности.

Я сказал, что его музыка – дерьмо, а он вышел из своего крутого Лэнд Крузера и сказал, что-то типа: «Мамочка должна была научить тебя хорошим манерам в детстве». Я забрался на капот его черного «крузака» и прыгнул вверх, как можно выше. Так, чтобы достать до неба. Я приземлился четко по центру капота, упав на свой левый бок. Было больно, но оно того стоило. Разъяренный мужик уехал, крича из окна, что доложит начальству. Доложил.

Бывший напарник был в шоке от моего поведения. Но не больше, чем два дня спустя, когда я разукрасил его счастливую мордашку. На тот момент его время еще не пришло. Нечего портить утро своим хорошим настроением.

Пока я шел за своим начальником, он что-то втолковывал своему собеседнику, которого я обидел. Пожарный иногда, не сбавляя шага, посматривал на меня через плечо, чтобы убедиться, что я все еще иду за ними. Метров за двадцать до офиса они остановились. Я тоже встал и смотрел, как они жмут друг другу руки. У того мужика лицо сильно изменилось с тех пор, как я камнем упал на капот его блестящего внедорожника. Он вдруг подобрел. Он еще раз посмотрел на меня прежде, чем продолжить путь к офису и мне даже показалось, что я заметил на его лице ухмылку.

Пока я смотрел ему вслед, Пожарный уже стоял прямо передо мной. Он так тихо подошел, что я даже не заметил.

Он сказал тогда:

– Вы хреново начали здесь свою деятельность.

Я ему ответил, что тот мудак сам напросился.

– На парковке через семь минут, – сказал Пожарный и двинулся к офисному зданию. Он не хотел ничего слушать. Ему были не важны слова какого-то сопляка-подчиненного, который нарушает его строго заведенный режим.

Я стоял возле парковки олимпийского комплекса и пытался догадаться, что придумал Пожарный. Мне даже стало интересно, что будет дальше. Это меня удивило. А то, что произошло потом и вовсе позабавило.

Пожарный подъехал ко мне на своем автомобиле. Я открыл дверь и посмотрел на него.

– Что уставился? – спросил он. – Садись.

Первое что мне бросилось в глаза, когда я сел на переднее пассажирское Митсубиси Галант, это приборная панель. Но меня это не удивило. Маленькие иконки. Такие приборные панели в нашей стране в каждом втором автомобиле. Маленькие иконки с бородатыми старцами. Такие же, как у Пожарного в кабинете, только в разы меньше. Будто это может спасти от себя самого, если вдруг решил слегка превысить скорость.

Когда я сел, Пожарный спросил меня:

– Ты веришь в вещие сны?

Я ответил, что ни во что не верю.

– А что? – спросил я.

Пожарный пристегнулся, завел двигатель и перекрестился три раза. Он приложил указательный палец к губам, а потом приложил его к каждой маленькой иконке.

– Не бери в голову, – ответил Пожарный и нажал на газ. – Не думай об этом.

Мы ехали молча. Я смотрел на дорогу, и мне казалось, что мы наматываем круги вокруг объекта. Но нет, все же была какая-то цель. Через несколько минут Пожарный остановился напротив отдела полиции.

Пожарный не смотрел на меня и я на него тоже. Мы оба смотрели перед собой. Он сказал тогда:

– Я прямо сейчас могу выйти из машины, зайти в это здание и сдать тебя парням, которым как раз нечем заняться, кроме того, что принимать таких идиотов, как ты.

Я посмотрел на Пожарного. Его руки были на руле, он продолжал смотреть перед собой. И продолжал говорить:

– К испорченному капоту того мужчины я прибавлю оскорбления с твоей стороны в его адрес, а он будет только рад это подтвердить.

– Он обиделся, что я назвал его музыку отстойной? – ухмыльнулся я.

Пожарный оставил мои слова без внимания.

– На тебя наложат штраф, и ты вылетишь с работы. С характеристикой, которую дам тебе я и парни из этого отдела, – Пожарный не отрывая руки от руля, направил палец в сторону полицейского участка, – тебя не возьмут даже говно убирать в сортирах.

Я молчал и обдумывал, а он продолжал.

– Можно пойти и другим путем. Ты просишь прощения у того мужика, который, к слову, является одним из акционеров олимпийской деревни. Ущерб мы вычтем из твоей зарплаты.

Вся эта история могла испортить мои планы, и я, не раздумывая, согласился на второй вариант развития событий. Как бы сильно во мне не кипела злоба в тот момент, я убеждал себя, что Пожарный скоро получит по заслугам. Я иногда посматривал на него, на его руки в черных рабочих перчатках и думал о том, как демон заберет его в свои объятия. Только это меня немного утешало. Но в остальном – прямо сейчас я хотел избить его, так, что его бы родная мать не узнала.

Мы все еще ехали обратно к объекту, когда я спросил Пожарного:

– Что у вас с руками?

Пожарный повернул голову на меня и смотрел так, не отрывая глаз. В это время за дорогой следил я, и чувствовал, как Пожарный прожигает мой висок своим взглядом. Движение не было особенно затруднено, тем более, что Пожарный выбрал какую-то незнакомую мне дорогу, где машин было мало.

Он продолжал смотреть на меня, а я на дорогу. Краем глаза я заметил, что Пожарный отпустил руль.

– Я понимаю, что вы человек верующий, – сказал я. – У вас тут эти иконы и все такое, но может, вы вернете руки на руль?

Пожарный начал снимать свои перчатки, плюя на мою просьбу. Он снял одну перчатку, и я увидел белую кисть, обтянутую сплошным шрамом. Обтянутую шрамовой перчаткой. Пожарный снял перчатку и сказал:

– Только не говори, что тебе есть, что терять. – Он снял вторую перчатку, под которой пряталась такая же изуродованная кисть, и начал закатывать рукава.

– С недавнего времени у меня появилась цель, – сказал я. – Не хотелось бы терять ее так быстро.

– Быстро? – спросил Пожарный. – Всего лишь восемьдесят километров в час, парень. – После этих слов звук двигателя стал громче.

– Я согласился извиниться перед тем уродом. Что вы еще от меня хотите? – сказал я, не отрывая глаз от дороги, которая к удивлению была до сих пор пуста. Ни одной машины за все это время. Но скорость, с которой мы ехали, увеличилась километров на десять.

– Ты хочешь узнать, что у меня с руками. Я могу рассказать. Но надо, чтобы ты видел их, пока я буду рассказывать.

Закатав рукава по локти, обнажив свои ужасные шрамы, Пожарный снова положил руки на руль, и уставился на дорогу. Он сбавил скорость. У меня слегка отлегло. Я даже не заметил, что был напряжен во время этого перфоманса со стороны своего начальника. Я почувствовал, как моя спина пришла в свое обычное сгорбленное положение, а дыхание стало реже.

Я все смотрел на его горелые руки, которые двигались при поворотах руля. Тогда шрамы растягивались, а один, если, конечно, можно выделить из полностью обгоревших рук, один шрам, ведь руки сами были как сплошной шрам. Так вот один шрам при повороте руля налево принимал очертание улыбающегося рта. Он словно насмехался надо мной. Над моей жизнью. Над моим одиночеством.

– Ты правда хочешь знать? – спросил он и, мне кажется, слегка улыбнулся.

– Разное говорят, – сказал я тогда. – Хотелось узнать из первых рук, отчего они все в шрамах.

Он сказал, что его отец был человеком не лучших качеств. Пожарный потер свою щеку и сказал:

– Он бил меня, бил маму. И все ему сходило с рук. Мой старик. Он неплохо зарабатывал, ремонтируя машины, и без него нам с мамой пришел бы конец. Поэтому приходилось терпеть его выходки.

Пожарный сказал, что однажды, когда он был совсем еще юнцом, его это доконало.

– Отец избил мать так, что она хромала на одну ногу. Можно было смело оставаться дома не несколько недель, пока не заживет ее лицо.

– Сколько вам тогда было? – спросил я.

– Лет десять.

Пожарный сказал, что на следующую ночь, после того, как его отец избил маму, тот пришел домой пьяный, как никогда раньше.

– Он был в лоскуты, чтоб ты понимал, – сказал Пожарный. – Только и смог, что позвонить в дверь и завалиться спать рядом на лестнице.

Пожарный сказал, что он уговорил маму не вставать с кровати, что он сам откроет дверь, что все будет хорошо.

– Я был готов ко всему. Но когда открыл дверь, то увидел, что не к чему быть готовым, – сказал Пожарный. – Мой папаша валялся, будто без сознания рядом с дверью.

Пожарный сказал, что увидел в этом единственный и возможно последний шанс.

– Тогда я был благодарен отцу за то, что он однажды показал мне, как горит технический спирт.

Я не отрывал глаз от Пожарного и его рук, а он продолжал:

– Батяня действительно был сильно пьян, ведь даже когда я вылил на него всю литровую канистру, которую нашел в чулане, он не дернулся. Только кряхтел от неудовольствия.

Пожарный сказал, что потом он чиркнул спичкой. Но еще до того, как услышал крик своего отца, он услышал свой собственный крик.

– Видно, спирт попал мне на руки, пока я возился в темноте с крышкой, но я был так взволнован, что не заметил такую мелочь. Черт бы побрал того, кто выкрутил лампочку на нашем этаже.

В ту ночь маленькому Пожарному удалось на время осветить темную лестничную площадку. Озарить ее синим пламенем, плавно перешедшим в яркий желтый огонь, который сжирал одежду его отца. Который сжирал его собственные руки.

– Он все еще не двигался, пока пламя не перекинулось ему на лицо и волосы. Тогда то мы и стали кричать дуэтом. В тот момент подоспела мать, и, пока помогала мне сбить пламя с рук, отец горел за все свои грехи, как это и положено грешникам. – Пожарный перекрестился. – Я боялся только одного – что огонь попадет и на мать, но все обошлось.

Пожарный сказал, что правда был очень взволнован тогда. В таких делах необходима холодная расчетливость, а он тушевался, и погубил свои руки, которые потом тушила мама.

– Но эта взволнованность помогла мне избежать наказания за убийство отца – мне было десять, мать избита – состояние аффекта, не более.

– Аминь, – сказал я и уставился в окно справа от себя.

Я смотрел на кусочки своего лица, отражавшегося в нем, собирая его, как пазл.

– И кто же вас потом обеспечивал, вас с мамой? – спросил я.

– Друг отца. Он выкупил у нас его ремонтную мастерскую и помогал нам дальше, пока я не вырос.

Я оглянулся на Пожарного. Он успел закатать рукава и надеть перчатки. Пожарный посмотрел на меня:

– Что ты так смотришь? – спросил он и снова устремил взгляд на дорогу. – Ты думал, что он выжил после такого? Куда там, сгорел до угольков. Мама, конечно, в первую очередь спасала меня. Но не думаю, что она просто не успела спасти своего мужа. Она не хотела его спасать, ведь я сделал то, на что не решалась она. Сжег до тла наши с ней мучения.

Мы подъехали к парковке и остановились.

– Проваливай из моей машины, парень и веди себя хорошо, – сказал он. – Я поверил в тебя, когда впервые увидел. Таких, как ты, сюда вообще-то не берут.

– Таких, как я?

– Убитых горем, – Пожарный откинулся на сиденье и, не отрывая голову от подголовника, повернул ее в мою сторону. – Психика может подвести в самый важный момент.

Я высунулся из машины, выставив одну ногу на асфальт.

– Но я видел тогда, когда ты стоял в моем кабинете, что теракт, в котором погибли твои родители, тебя не сломил. И я дал тебе эту возможность.

– Вы не знаете… – не оборачиваясь, сказал я.

– А ты просираешь эту возможность собственными руками, – сказал Пожарный, не обращая внимания на мою попытку с ним спорить. – За работу, Кирилл. Андреевич.

Я вышел из машины и закрыл дверь.

Сделать что-то ужасное ради того, чтобы вернуть к жизни самого дорогого тебе человека. Безумие ли это?

Я перестал верить в бога, чудеса и прочие несуществующие слова, когда увидел своих маму и папу в момент утраты этого понятия – мама и папа. Я не стал нигилистом или циничным скептиком, который затыкает рты убогим, предлагающим брошюрки на дешевой бумаге с описанием своей секты. Мне было просто плевать на это все. Я убедил себя, что ничего этого нет. Что нет проклятий, нет сглазов, нет судьбы и нет воли божьей. Есть только жизнь и смерть. Есть несчастный случай, есть случайное стечение обстоятельств. Есть появление тебя не в том месте не в то время. Мам, пап. Надо было отпроситься с работы пораньше в тот славный денек.

Но я признаю, что, потеряв Полину, ту, которая щелкнув пальцами перед моим лицом, протянула мне руку, чтобы я не увяз в этом болоте, потеряв ее, я готов был поверить во что угодно, лишь бы она снова была со мной. Она, такая маленькая, с такими худенькими ручками, тащила меня изо всех сил на свет, чтобы я не пропал. Поэтому мне пришлось снова поверить во что-то такое, что выше человеческого понимания. То, во что нужно просто верить. Не искать никаких объяснений. Это как с любимым человеком. Каким бы козлом он ни был, надо верить в него и продолжать верить, даже когда силы уже на исходе.

Я почти не сомневался в том, что моя порча подействует. Что Пожарный отправится восвояси, а я, вернувшись домой, снова увижу ее. Я понял, что миру не будет особо тяжко, если Пожарный сгинет. Я понял, что мир ничего не потеряет, если Пожарный отправится на тот свет. Благодаря ему вернется моя Поля – огненные волосы и сине-зелено-желто-серые глаза.

14

Десять дней до дедлайна

Та поездка с Пожарным в первые дни работы. Сейчас она вспоминается мне, как что-то далекое. Как что-то, с чем я давно свыкся. Наверно, я должен быть польщен тем, что Пожарный рассказал мне про историю своих шрамов. А может, история про случай с героическим спасением актрисы из пожара тоже рассказана им? Только не мне. И история про фритюр, поведанная мне Никитой. Откуда он ее слышал? Может, Пожарный всем рассказывает про свои шрамы в первые дни работы под его предводительством? Только каждый раз – история новая.

Прямо сейчас я пытаюсь успокоить себя. Убедить себя, что все в порядке. Что эти пятна, это не страшно. Пусть продолжают летать себе перед глазами. Я называю это пятнами, хотя мутные очертания человеческого тела, которые иногда появляются в самых разных местах, на пятна не совсем похожи. Я просто закрываю глаза на несколько секунд, а когда открываю – пятен уже нет.

Никто не хватится алкаша. Никто его так и не хватился. Я подкинул науз тому спящему мужику и ушел на работу. До этого я видел его на той скамье возле подъезда каждый день. Его знали все. Даже Полина. Но я сунул ему в карман узелок и ушел на работу. Когда вернулся, мужика не было. На следующее утро скамья была пуста. И тем же вечером. И еще через день тоже. И сегодня с утра я проходил мимо пустой скамьи. Пьяный мужик исчез. Я не могу просто взять и поверить в то, что он бросил пить. Порча работает.

Прямо сейчас я подхожу к офису и не вижу на входе Никиту. Неужели сгинул, как этот мужик. Он каждый день встречает меня. С нашего первого дня совместной работы. Каждый день. Но не сегодня. Сегодня я не вижу его возле входа.

Я прохожу через турникет, через металлоискатель, и иду к комнате отдыха для персонала, чтобы переодеться в униформу. Возле двери на корточках сидит Никита и гладит маленького котенка. Он гладит его, пока тот лакает что-то из блюдца. Милая картина. Я уже почти обрадовался, что Никита чем-то заболел. Я надеялся, что чем-то смертельным. Чем-то, что не лечится.

Я прохожу мимо них в комнату отдыха. Внутри остальные сотрудники готовятся к новому рабочему дню. Я вхожу, а они смотрят на меня исподлобья. Двое смотрят на меня и перешептываются между собой. Они знают, что я делаю с теми, кто мне надоедает. Бью в морду.

Я захожу в одну из раздевалок и напяливаю на себя вонючий комплект пестрой униформы. Разноцветное псведошелковое поло с синим воротником и синие штаны с символикой олимпийских игр. Я смотрю на себя в зеркало. Я говорю себе, что осталось совсем немного. Немного потерпеть и все это закончится. Я говорю себе, что глазом не успею моргнуть, и все забудется. Я говорю своему отражению, что у меня все получится. Что скоро Поля будет рядом. Говорю, что мы восстановимся в универе. Получим образование и создадим семью. Я готов потерпеть еще немного.

Я выхожу из раздевалки. Прямо перед ней стоит Никита.

Я стою и молча смотрю на него. Снова его детское выражение лица. Только сейчас это лицо испуганного ребенка.

Он переминается с ноги на ногу. В его руках тот котенок, которого он кормил. Никита гладит его и говорит:

– Ты уже слышал? – Никита пропускает меня, когда я показываю ему рукой, чтобы он ушел с дороги. Он смотрит на меня, не отрываясь и отходит. Он говорит: – Еще одного нашли.

Я прохожу мимо него и иду к кофейному аппарату. Все смотрят на нас и продолжают перешептываться. Все провожают нас взглядами. Смотрят, как я иду к кофе-машине, а Никита бредет за мной с котенком в руках.

– Говорят, что его нашли совсем рядом, – говорит Никита, пока я стою возле стойки и жду, пока нальется кофе. Он пускает котенка на пол и говорит: – Мне нужно работать, но на самом деле я бы хотел сейчас сидеть дома, пока не поймают этого безумца.

– Расслабься, – говорю я.

– Ты считаешь, что я был плохим ветеринаром, я знаю.

– Да, – говорю я и беру кружку. Я иду к дивану, и Никита идет за мной, прихватывая своего котенка.

– Ты считаешь, что он не придет за мной, – говорит Никита и садится со мной на диван. Котенка он садит рядом с собой.

– Именно, – говорю я и дую на поверхность черного кофе.

– Но я был хорошим ветеринаром, – говорит Никита. – И я продолжаю быть хорошим ветеринаром. – Никита засовывает сложенные ладони между коленями, как маленький, и говорит: – Ты можешь не верить мне, но я работал не только в деревне.

Я отпиваю немного кофе, но я мало дул на него. Я обжигаю нёбо и язык. Я говорю Никите, что он слишком близко принимает все к сердцу. Я нащупываю языком кусок тонкой кожицы, свисающий с обожженного нёба, и говорю:

– Сколько по-твоему в этом огромном городе ветеринаров?

– Я даже знаю…

– Дохрена, – помогаю я. – Он не успеет до тебя добраться, как его уже поймают. Сейчас таких, как он, ловят в два счета. Вот увидишь.

Никита смотрит, как я осторожно пью кофе и говорит:

– Мне нравится, что ты пытаешься меня успокоить. – Он улыбается и говорит: – Это первый шаг.

Я смотрю на Никиту вопросительным взглядом. Он говорит:

– Первый шаг к взаимопониманию, друг.

– Не начинай, – говорю я, а Никита улыбается своим коленям, гладит котенка и спрашивает:

– А что значит, таких, как он?

– Психов, которые отрезают людям головы и оставляют в разных частях города. – Я делаю глоток кофе и говорю: – Где-нибудь он точно наследит, поверь мне.

– Буду надеяться, – говорит Никита котенку. – Да, Кирюш? – спрашивает он его, а потом с улыбкой смотрит на меня. Со своей ребяческой не по возрасту улыбкой.

Возле шлагбаума Никита разворачивает передо мной карту. Карту города. Он говорит, что купил эту карту недавно. Никита распрямляет углы своей карты, положив ее прямо на дорогу. Он стоит на коленях, как маленький. Он водит пальцем по карте от точки к точке. Он сам пометил эти точки на карте маркером.

Он показывает на одну красную точку и говорит:

– Смотри, вот здесь нашли первую голову.

Я стою сзади и смотрю на согнувшегося над картой Никиту.

Он говорит:

– Я просмотрел все специальные репортажи с самого начала. – Никита оглядывается на меня из неудобного положения и говорит: – С того дня, как нашли первую голову. Вот здесь. – Он снова отворачивается и водит пальцем по карте. – Здесь нашли вторую.

– Зачем ты мне это показываешь? – спрашиваю я.

– Я хочу сказать, что область уменьшается, – говорит Никита. – Вот, рядом с нашим объектом, здесь, сегодня нашли. Это девятая голова.

– И?

– А вот смотри, где нашли остальные, – говорит Никита и водит пальцем по карте от точки к точке. Он делает небольшую паузу, проходя через красные пункты. Там, где нашли головы исчезнувших ветеринаров. Я вижу, что, начиная с первой головы, остальные действительно сужаются.

– Смотри, – говорит Никита, – получается мнимая спираль. – Оказывается, он не так уж и глуп для таких выражений. Он ускоряет движение своего пальца. Ноготь не стрижен. Царапает карту и описывает спираль. От точки к точке. Девятая точка в нескольких километрах от нашего комплекса.

Никита встает с дороги, сворачивая карту. Он убирает ее в карман своих штанов и смотрит на меня испуганным взглядом. Он говорит:

– Он подбирается ко мне. Ты сам видел. – Никита закрывает лицо руками и стоит так, тяжело дыша. Мы так увлеклись, что не заметили, как у шлагбаума выстроилась очередь из нескольких машин.

Мы с Никитой вздрагиваем от неожиданного громкого звука. Нетерпеливый козел в одной из тачек пугает нас, просигналив. Никита вздрагивает и отрывает руки от своего лица. Он говорит, что ему очень страшно, что ему нужна какая-то защита. Типа программы для защиты свидетелей, если такая вообще есть. Он говорит это и идет к машине, чтобы проверить ее.

Я смотрю ему вслед и впервые за то время, которое его знаю, понимаю, что смотрю на Никиту другим взглядом. С какой-то другой стороны. Новой для меня. Новой за последние полгода. Я смотрю, как он проверяет машину, и говорю ему:

– Дай своему животному другое имя, – Никита выглядывает из-за машины, чтобы увидеть меня.

Он говорит:

– Я не могу сделать этого, он уже привык. – Никита проводит длинной палкой с прицепленным к ней зеркальцем под машиной, чтобы удостовериться, что нет взрывных устройств. Он говорит: – Он очень похож на тебя. Такой же строптивый. – Никита показывает водителю большой палец, а я поднимаю шлагбаум. Никита провожает взглядом машину перед тем, как проверить остальные. Он говорит мне, пожимая плечами: – Но он согласен быть моим другом.