Текст книги "Пленники колдовских чар"

Она понимала, что придется потерпеть до возвращения домой. Конечно, это был не ее дом, а князя, но другого у нее все равно не было. Слуги Анны Болотной были вольными, а не из крепостных, как у других, да и наняла она их сама, платила щедро и не наказывала, потому те служили ей верой и правдой. Таким образом Ася превратила свое обиталище в место, где она всегда может найти защиту и помощь, а это немаловажно для бедной содержанки, которая полностью зависит от благосклонности своего покровителя. К сожалению, даже самые преданные слуги не могли дать ей свободы.

И не могли защитить от липких взглядов и грязных намеков великосветских пакостников, которые тратили свою жизнь на карточные игры, охоту и любовные похождения, полагая таких девушек, как Анна Болотная, своей законной добычей.

Был объявлен менуэт. Этот чопорный танец королей и король танцев, хотя и считался безмерно устаревшим, все же оставался обязательным для приемов в высшем свете Ветрограда. Походил он скорее на церемонию приветствия, нежели на бальный танец, ибо состоял из череды поклонов, перемещений, поворотов и реверансов. Полвека спустя великий русский поэт напишет такие строки: «Во всю длину танцевальной залы дамы и кавалеры стояли в два ряда друг против друга; кавалеры низко кланялись, дамы еще ниже приседали: прямо против себя, потом, поворотясь направо, потом налево и так далее…». Ася не могла знать этих строк, но согласилась бы, что описание точное. И хотя молодежь откровенно посмеивалась над приверженностью старшего поколения к этому сложному действу, но отказаться от участия в нем не могла. И Анна Болотная была рада этому, ибо ей менуэт нравился. Он был наследием галантной эпохи короля-солнце Людовика XIV, единственного из монархов, кто снимал шляпу в присутствии женщин.

Увы, Ветроград не Париж, и нравы при здешнем дворе отличались от французских, но это не касалось бедной сироты. Ее-то уж точно никогда не пригласили бы на придворный бал, да она и не рвалась туда. Нынешний император хотя и был тезкой своего великого предшественника, но более ни в чем сходства с ним не имел. И следовательно, окружал себя толпами блюдолизов и льстецов, которые бдительно следили за тем, чтобы никто лишний не проник в их порочный круг, оказавшись в пределах которого, невозможно сохранить чистоту помыслов и поступков. Ася считала своим долгом блюсти себя хотя бы в тех сферах, куда забрасывала ее фортуна в лице князя Пустовойтова, а о большем она и не мечтала. Тем более сейчас, когда ощущение западни с каждым танцем лишь усиливалось.

Наконец был объявлен перерыв. Дамы опустились в кресла, расставленные вдоль стен. Обмахиваясь веерами, они благосклонно кивали в ответ на комплименты своих кавалеров. Через бальный зал уже торопились лакеи, разносившие прохладительные напитки. Ася, присевшая на обитую бархатом скамеечку, тоже взяла бокал с лимонадом. Маркиз Дервильи, который слыл чичисбеем красавицы Болотной, приседая от смеха, рассказывал ей пикантный анекдотец, но девушка не слушала его, потому что взгляд ее был прикован к другому человеку. Прежде она не замечала его среди гостей генерала от инфантерии. Да и к слугам этот мужчина явно не относился. Слуга не стал бы сидеть, развалясь в кресле, в простенке между двумя окнами, за которыми пылали гроздья праздничного фейерверка.

Выделялся незнакомец и своей внешностью. На его простоватом, грубо вылепленном лице не было пудры, накладных мушек и тонко постриженных усиков, как у других мужчин. Да и одет он был иначе, чем они. Вместо расшитого серебром камзола, кюлотов, чулок и туфель с пряжками, на нем было длиннополое черное одеяние, напоминающее мантию, из-под которой выглядывали ботфорты. Парика этот странный гость не носил. Темные с проседью волосы свободно лежали у него на плечах. Ася не могла отвести от него взгляд, хотя сам незнакомец на нее не смотрел. Он вертел в руках трость с золотым набалдашником и будто бы любовался бликами света, который тот отбрасывал. Неожиданно мужчина в черном резко поднялся и зашагал через зал столь стремительно, словно тот была пустой.

С замиранием сердца девушка поняла, что незнакомец направляется к ней. Осознал это и маркиз, потому что оборвал свой анекдотец на полуслове и растворился в толпе. Анна Болотная осталась в одиночестве, которое теперь не радовало ее. Черный человек приблизился, учтиво, но без раболепства поклонился. Ася поднялась со скамеечки и присела в изысканном реверансе, хотя этикет позволял ограничиться лишь небрежным кивком. Несколько томительно долгих мгновений они смотрели друг на друга, словно не знали, что сказать. Предчувствие, которое мучило Анну Болотную со дня получения приглашения, превратилось теперь в твердую уверенность. Этот странный незнакомец и был той самой западней. И еще она узнала взгляд, наблюдавший за ее рождением.

– Меня зовут Брюс, – произнес человек в черном. – Это я пригласил вас сюда, Анна.

– Приглашение было подписано генералом Моргенштерном, – попыталась возразить девушка.

– Карл Людвигович любезно согласился устроить этот междусобойчик по моей просьбе… А я снабдил его необходимыми средствами.

– Чем я обязана такой откровенности с вашей стороны?

– Тем, что все это празднество затеяно ради вас.

– Теперь я понимаю, что и платье тоже прислано вами.

– О, это сущие пустяки.

– Благодарю за хлопоты, но, право, ради меня одной не стоило так тратиться.

– Я настолько богат, что никакие расходы не кажутся мне чрезмерными.

– Если вы пытаетесь меня поразить своим богатством, то стараетесь понапрасну. Я не торгую собой.

– Все, что принадлежит мне, я готов бросить к вашим ногам, Анна, – холодно, без всякой страсти произнес Брюс, – но мне не нужна покорная рабыня. Я хочу, чтобы вы полюбили меня.

– Следует ли ваши слова понимать как признание в любви?

– Понимайте как вам заблагорассудится, Анна, – откликнулся тот. – Вы нужны мне, и я хочу стать необходимым вам. – Во всяком случае, изысканностью речи вам меня поразить не удалось.

– До записного балагура мне далеко – это верно, – кивнул Брюс. – Однако я владею иным искусством… Смотрите! Он щелкнул пальцами, и все вокруг замерло. Смолкла музыка. Повисли над струнами смычки. Танцоры застыли в полупоклоне. Свечные язычки, пригнутые сквозняком, так и не распрямились. Из открытых ртов не доносилось ни звука, а лица превратились в неподвижные маски, которые то вежливо улыбались, то недоуменно вздымали брови, то хмурились от досады. Даже залетевший из сырого ночного парка комар завис в воздухе, словно тот стал вязким, как смола. Брюс без улыбки ухватил насекомое двумя пальцами и растер его между ними, не побрезговав выступившей из брюшка кровью. Ася смотрела на эти чудеса с ужасом, хотя ее собеседник, конечно же, хотел вызвать у нее восхищение своим могуществом. Брюс заметил болезненную гримасу у нее на лице и взмахом руки вернул миру подвижность.

– Кто вы? – спросила девушка, когда вокруг снова загремела музыка и танцоры зашаркали подошвами по паркету.

Собеседник пожал плечами, обтянутыми черным шелком. – Алхимик, маг, астролог, чародей, престидижитатор, колдун, – проговорил он. – Называйте меня как хотите.

– Я хочу, чтобы вы навсегда исчезли из моей жизни.

– Этого я вам не обещаю, – покачал головой колдун. – Зато обещаю другое. Вы будете жить среди чудес, и малейшие ваши прихоти и желания, даже самые немыслимые, станут исполняться.

– Щедрые посулы, – усмехнулась Ася.

– Вы уже имели возможность убедиться, что это не просто посулы, – откликнулся Брюс. – Хотите, сейчас все присутствующие, включая старика-генерала, разденутся донага и продолжат отплясывать как ни в чем не бывало?

– Не хочу. Это мерзость.

– Тогда я сделаю так, что все вино на этой пирушке превратится в воду… Вот, извольте! – Он подозвал лакея с подносом, уставленным бокалами с желтоватой пузырящейся жидкостью. – Что это у тебя, братец?

– Вино из Шампани, мой государь, – отозвался лакей. – Его превосходительство велели подавать перед ужином.

– Дай-ка нам пару бокалов…

Лакей с поклоном протянул поднос. Брюс взял бокал и кивком предложил Асе выбрать любой из полудюжины оставшихся. Девушка схватила наугад, поднесла бокал к лицу, лопающиеся пузырьки пощекотали нос, но когда она отхлебнула – это оказалась чистейшая родниковая вода. По залу прокатился ропот недоумения. Гости генерала от инфантерии были разочарованы тем, что на столь роскошном балу их поят обыкновенной водой. Ася поневоле улыбнулась. Трюк с шампанским показался ей забавным, но он не прибавил симпатии к колдуну, его провернувшему. Она чувствовала, что западня захлопнулась, и теперь только чудо может избавить ее от злого чародея. Брюс оказался тут как тут. Он отдал опустевший бокал лакею, вынул из-за пазухи обтянутую алым бархатом шкатулочку и протянул ее девушке.

– Что это? – осведомилась та.

– Кольцо.

– Обручальное?..

– Нет пока. Всего лишь – волшебное.

Глава третья
Вторник
Ветроград-XXI

Все-таки на мгновение Иволгин потерял сознание. У него потемнело в глазах, он качнулся вперед и едва не упал. Хорошо, что чьи-то сильные руки подхватили его и вернули в вертикальное положение. Послышался девичий смех, и мужской бас посоветовал закусывать. Художник благодарно кивнул и уже без всякой надежды принялся озираться. Наверное, он и впрямь выглядел пьяным, но это не волновало Иволгина. Девушка с необыкновенным лицом, его Золушка, бесследно растворилась в толпе. Впрочем, еще оставалась призрачная надежда. Ведь она шла против общего течения горожан и туристов, стремящихся на Императорскую линию. Будь его воля, художник сорвался бы на бег, но в такой толпе бегущий человек невольно нарвется на скандал. Да еще обратит на себя внимание конных патрулей, и романтическая бледная ночь закончится в участке. Понимая всю безнадежность своего поиска, Иволгин все же пустился вдоль проспекта, с надеждой вглядываясь в лица тех женщин, которые двигались в направлении, противоположном общему устремлению.

Художник словно выполнял нелегкую, но необходимую работу. Ему казалось, что на плечи его легла неимоверная тяжесть, совсем как в давешнем сне, в котором он, будучи стариком, тащил мешок с золотыми монетами. Все бесполезно, думал Иволгин, я упустил свой единственный и неповторимый шанс запечатлеть именно тот образ, который мне нужен. Самое печальное, что мельком увиденные черты мгновенно стерлись у него из памяти. Такое с художниками случается редко, а уж с Иволгиным не случалось никогда. Он помнил изборожденный морщинами, словно распаханное поле, лоб старика – колхозного сторожа, которого видел лишь однажды, в пятилетнем возрасте; смеющуюся девчонку, что проехала мимо него в автобусе лет пятнадцать назад; даже смутный абрис женского профиля, увиденного сквозь морозные узоры на стекле. А эти столь нужные ему брови, глаза, нос и губы он забыл сразу, как только дурацкий обморок накрыл его с головой.

Погруженный в эти печальные размышления, художник не заметил, как выбрался из людского потока, пересек на светофоре Изветский проспект и углубился в путаницу переулков в квартале между улицей Маковского и Мятежной. Окна бывших доходных домов, а ныне занятых многочисленными учреждениями, отражали серебристый блеск ночного неба. Здесь встречалось мало прохожих, и шаги Иволгина гулким эхом отзывались в колодезях дворов. Охватившая среди многолюдья тоска постепенно отпускала сердце. Меж домами просачивалась прохлада, текущая с простора Большой Извети. Незримые токи воздуха сметали с тротуаров последние сугробы тополиного пуха. Минувшей весной тополя в городе цвели как никогда. Под напором древесных соков лопались почки, выстреливая пушистыми сережками. Не столько слухом, сколько сердцем воспринимался бумажный шорох распускающихся соцветий. Теплые метели текли по улицам, невесомые хлопья скапливались на карнизах, словно пена, плыли в тускло-зеленой воде каналов.

С начала лета на Ветроград душным одеялом навалилась жара. Зной прозрачным клеем залепил окна, липким горячим киселем обжигал гортань, заставляя бегом пересекать каменные пустыни площадей и жаться к жидкой тени домов и деревьев. Раскаленная небесная кровля не остывала даже по ночам. Камень мостовых обжигал сквозь самые толстые подошвы. Мертвый штиль сковал воды залива, и даже вялое течение обмелевших рек не могло оживить его. Замордованные жарой горожане шарахались от фонтанов, брызжущих кипятком. Воздух не могли охладить даже кондиционеры, натужно воющие в квартирах и офисах. Тянуло гарью с торфяных болот. Путевки в Карелию, на Соловки и в другие северные регионы были раскуплены на месяц вперед. Если человек хотел прихвастнуть достатком, он говорил, что прикупил недвижимость за полярным кругом. Бедолаги, которым не суждено было вырваться из города, стиснутого нагретыми в небесном горне железными обручами, мечтали о зимней стуже.

К исходу июня адская жара отступила. Радостно отгремели салюты гроз. Твердые, словно отлитые из стекла, дождевые струи пронзили пыльные напластования тополиного пуха. Низкие тучи цеплялись пушистыми подбрюшьями за шпили соборов, антенны и печные трубы. Каналы превратились в грязно-желтые потоки, что стремительно мчали вдоль каменных русел груды городского мусора, угрожая захлестнуть набережные. Ливни не могли удержать ветроградцев в четырех стенах. Горожане дружно покидали дома, чтобы выйти навстречу освободителям. Бродили по улицам, подставляя дождю улыбающиеся лица. Праздник длился недолго, но тот, кто ведал погодами, смилостивился над жителями северной Венеции и не допустил, чтобы она превратилась в унылую, раздражающую рутину. Дожди перестали. В городе снова стало жарко, но теперь прохлада далекой еще осени порою давала о себе знать. Особенно – по ночам.

Иволгин затерялся в мерклости бледной ночи, запутался в паутине теней, отбрасываемых деревьями и решетками ворот. Он понимал, что бессмысленно бродить в этих пустынных переулках и лучше всего вернуться к себе, в мастерскую. Вот только куда идти? Направо или налево? Смешно заблудиться в родном городе, но бледные ночи меняют привычный облик его зданий, проулки вращаются в заколдованном круге, замыкаясь сами на себя, словно мифический змей Уроборос, проглатывают заблудившегося темными горлами дворов-колодцев, холодят кожу бледными отблесками подкрадывающегося к городу рассвета. Что-то мелькнуло в сквозном проеме между двумя приземистыми домами, накренившимися крышами друг к другу, словно пьяницы, возвращающиеся из кабака. Художник вздрогнул. Ему показалось, что он узнал силуэт, проскользнувший в узкой прорези света.

Откуда только силы взялись? Сонный морок бледной ночи был сорван, как липкие путы. Иволгин встрепенулся.

Бросился к проходу между домами, где только что мимолетно увидел тот дивный образ, который так долго не давался его воображению. Он успел ровно настолько, чтобы заметить, как незнакомка скрывается в арке, ведущей на соседнюю улицу. Со всех ног кинулся следом. Под ноги попался какой-то ящик, брошенный посреди двора. Художник споткнулся об него. Едва не растянулся на мокром от росы булыжнике. Устоял на ногах. Прихрамывая – видимо, потянул сухожилия – продолжил бег. Дивное видение кануло в наливающейся утренним сиянием пустоте. Иволгин не сразу понял, что очутился на набережной. Словно две отливающих сталью полосы протянулись вправо и влево, отражаясь одна в другой. Вдали смутно темнели дымчатые силуэты строений Ветроградской стороны. Крепость на Заячьем острове все отчетливее прорисовывалась на фоне неба, медленно приобретающего золотистый оттенок. Ангел на шпиле Морского собора вспыхнул в лучах восходящего солнца.

Гарик Иволгин не был бы художником, если бы на миг не задохнулся от всей этой красоты. Он даже позабыл о цели своей неуклюжей погони, остро сожалея, что не захватил с собой хотя бы блокнота и карандашей, но в следующее мгновение вспомнил, что сейчас ему не до этюдов. Силуэт неизвестной в белом платье, словно бабочка, мелькал в полосах света, пролегающих между дворцами Императорской линии. Теперь он не должен упустить ее. Даже если это ошибка. Иволгин припустил следом, хотя вывихнутая нога с каждым шагом болела все сильнее. Блеклое небо колдовской ночи медленно наливалось синевой. Редкие облака порозовели. По набережной проехали первые автомобили. Незнакомка никуда не спешила. Она шла вдоль парапета, легонько касаясь его пальцами тонкой руки. При этом она смотрела на реку, лишь иногда оборачиваясь на шорох шин проезжающей машины. В эти мгновения художник мог видеть ее профиль, и всякий раз его сердце начинало биться раненой птахой.

Если бы не нога, Иволгин догнал бы девушку в два счета, но ускорить шаг у него не получалось. Окликнуть ее художник тоже не решался. Вдруг он все-таки ошибся. Обернется незнакомка, и чары, навеянные бледной ночью, рассеются. Вместо Золушки окажется какая-нибудь симпатичная, но, увы, немолодая дама, любительница ночных прогулок. Таких в это время года много – и уроженок Ветрограда, и приезжих. Иволгин ничего не имел против романтически настроенных дам бальзаковского возраста. Наоборот – он всегда с удовольствием рисовал их, но сейчас ему нужна была только его Золушка, а та должна быть совсем юной. Не умея догнать незнакомку, шаг которой был легок, почти невесом, художник разглядывал ее издали. Белое платье на ней выглядело, мягко говоря, старомодным – пышная колоколом, плавно колышущаяся из стороны в сторону юбка, узкий лиф, рукава чуть выше локтей, отороченные кружевами. Похоже было, что незнакомка неравнодушна к историческому костюму.

Это открытие воодушевило Иволгина. Ведь и его Золушка должна носить одежки трехсотлетней давности, со всеми их фижмами, корсетами, распашным и глухим платьями. Причем все это должно сидеть на ней естественно, а не так, как на девицах, завлекающих туристов фотографироваться на фоне Осеннего дворца. Кем бы ни оказалась девушка, порхающая впереди, громоздкое по меркам нынешнего века одеяние выглядело продолжением ее тела, а не причудой романтической натуры. Художник почти уже не сомневался в том, что пытается настичь именно ту, которую он так долго искал. Осталось только набраться храбрости и окликнуть ее. Должна же она понять, что этот странный тип, преследующий ее по утренней набережной, не маньяк и не искатель амурных приключений… А впрочем, почему – должна? Кому должна? Скорее всего, она пошлет его подальше и уйдет. И это в лучшем случае…

– Простите, девушка! – услышал он собственный, перехваченный от волнения и долгого молчания голос. – Остановитесь на минутку. Мне нужно поговорить с вами. Поверьте, в моих намерениях нет ничего дурного. Если опасаетесь, я не стану подходить близко. Я подвернул ногу и за вами мне не угнаться…

Незнакомка замедлила шаг, медленно повернулась на каблуках и взглянула ему в лицо. У Иволгина подкосились ноги, на которых он и так еле стоял. Скитания по ночному городу, безумная погоня за незнакомкой – все было не напрасно. Перед ним, горделиво выпрямив стан и чуть-чуть наклонив голову, стояла… Золушка. И она была даже лучше, чем ему представлялось. Пораженный этим, художник забыл о собственном обещании не приближаться. Как сомнамбула, шагнул к ней. Девушка отступила на шаг, подняла правую руку, на безымянном пальце которой сверкнуло в лучах восходящего солнца кольцо. Острый лучик света кольнул Иволгина в глаза, он невольно зажмурился, а когда проморгался, Золушки нигде не было.

В любовь колдуна Ася не поверила. Слишком уж холоден был его тон, когда он говорил о своих чувствах, слишком уж расчетливо подкупал ее. Однако кольцо девушка приняла. Особенно после того, как Брюс объяснил, какие именно возможности оно дарует. Сие подношение ни к чему ее не обязывало, а возможность самой творить чудеса – соблазняла. Понять бедную сироту можно. Когда ты во всем зависишь от доброхотства сильных мира сего, живительным становится любой глоток свободы. Руки чесались испытать чудесное кольцо в действии, но страшила неизвестность, поджидавшая ее в другом мире. Колдун сказал, что кольцо может перенести ее на три столетия в грядущее. Ася пыталась представить себе, с чем она может столкнуться в мире, ушедшем в своем развитии так далеко вперед? Будет ли это мир всеобщего просвещения и улучшения нравов, как предрекают иные английские и французские писатели, или придется очутиться среди безнравственных дикарей, пасущих коз на руинах великого города?

Получить ответ можно было, только побывав там. Ася попыталась подготовиться. Одеться попроще, но не как служанка, разумеется. Какими бы ни оказались потомки, предстать перед ними следовало достойно. Никаких украшений девушка ни надела и не взяла с собой ничего, что могло бы вызвать у людей далекого века недоумение или тревогу. Даже свой любимый кинжал милосердия, коим Анна Болотная вооружалась, если ей мерещилась какая-либо опасность, она решила оставить дома. Первая вылазка в мир далекого будущего должна была быть короткой. В детстве вместе с другими приютскими Ася нередко посещала сад соседней с воспитательным домом усадьбы. Разумеется – тайно. И вот теперь ей могло пригодиться умение не привлекать к себе внимания бдительных сторожей. Девушка выбрала самое таинственное время ветроградского лета – бледные ночи, полагая, что и в грядущем они будут привлекать внимание романтически настроенных горожан.

За бледные ночи ветроградцы готовы простить своему горячо любимому городу многое: и его мостовые, которые во времена Анны Болотной по большей части еще не были вымощены камнем, и частые дожди, порой сменяющиеся убийственной жарой, и промозглые ветры с залива, и наводнения, когда под бешеным напором Борея соленые волны из Маркизового болота сталкиваются с течением Большой Извети и захлестывают берега. Асе не пришлось побывать под небом Парижа, не довелось любоваться очертаниями руин Акрополя, белеющими на голубом полотне греческих небес, и уж тем более – южными звездами на берегах Ганга, но она верила, что красивее летнего неба Ветрограда нет ничего на свете. Тщетно искала девушка описание этого чуда в книгах – пиитам не хватало слов, да и как передать словами аромат розы или голос замирающей струны? Как выразить таинственное молчание, разливающееся над вздымающейся грудью Большой Извети, остывающей после дневного зноя в фосфорическом свечении призрачных облаков и выцветающем пурпуре заката? Да только ли пииты отступаются перед прелестью бледных ночей? Многим ли живописцам удавалось передать игру красок, когда истончается грань между небом и рекою и город кажется заключенным в громадный магический кристалл?

Ася не замахивалась на лавры пиитов и живописцев, она воспринимала красоту чуткой девичьей душой и потому решила, что лучше всего будет посетить мир грядущего именно бледной ночью. Сделав свой выбор, девушка уложила волосы, надела простое белое платье и легкие, удобные туфли. Прежде чем перейти в грядущий век, Ася покинула дом, где жила милостью князя Пустовойтова. Она рассудила так, что Ветроград ширится и меняется на глазах, что будет на месте этого дома спустя даже полвека, сказать затруднительно, а уж тем более – через три столетия. То же самое касалось и Корабельной набережной. Сейчас это был низкий топкий берег Малой Извети с деревянными мостками, у которых швартовались крутобокие торговые баркасы, а что будет в этом месте в грядущем? Торчать прямо посреди широкой проезжей улицы – неразумно. Чего доброго, попадешь под колеса какого-нибудь экипажа. Поломав голову, девушка решила, что разумнее всего совершить магический переход рядом с большим каменным, недавно построенным Предтеченским собором, который уж точно должен пережить смену веков.

Она не знала, что делает весьма рискованный выбор. Пронизывающие ветры истории, что за три столетия пролетят над Ветроградом, снесут не только иные дворцы, но и цитадели веры. Даже царский трон рухнет. Более того, невиданные в ее время металлические птицы станут ронять на площадях и проспектах смертоносные семена, из которых в мгновение ока будут вырастать дымные деревья, опадающие режущей листвой осколков. Холод и голод костлявыми призраками станут бродить по жилищам, унося в страну теней души стариков, детей и женщин, а вражеские полчища охватят город удушающим кольцом, подобно легендарному Змию, окружившему обреченный Вавилон. Ничего этого Ася, к своему счастью, не ведала, но ей повезло. Предтеченский собор на Корабельной набережной пережил все мятежи, революции и осады. Декреты богоборческой власти сохранили его как народное достояние. Германские бомбы рвались на его паперти, но не сокрушили стен.

Стены собора еще пахли свежей побелкой. Палисадник его был окружен легким плетнем, за которым тянули к небу тонкие веточки, высаженные еще по указу первого императора, тоненькие липы. По ночному времени в соборе было тихо. Лишь мерцала лампадка у надвратного образа. Ася с поклоном перекрестилась и попросила у Бога прощения за то, что прибегает к чародейству в столь святом месте. Вверив себя покровительству высших сил, она подняла руку с кольцом и пальцами другой руки повернула вправленный в него камень. Накатила легкая дурнота, зазвенело в ушах, в глазах потемнело. Девушка качнулась, машинально схватилась за тоненький ствол молодой липы и… пальцы ее не смогли охватить его. Еще не рассеялась муть перед очами, но то, что ладонь вместо гладкой глянцевитости коры юного деревца ощущала трещиноватую шероховатость старого дерева, лучше всего свидетельствовало о том, что чудо произошло.

Девушка открыла глаза. Громада собора смутно белела в сумраке бледной ночи. Могучие дерева тихо шелестели молодой листвой. Нет, это не были те самые деревья, что росли внутри церковной ограды три века назад. Благословенные императором липы давно сгорели в печах в лихие годы смут и войн. Кроны, осенявшие сейчас Асю, поднялись над землею не более восьми десятилетий назад, но сейчас это было неважно. Главное, что выглядели они иначе, чем в ее время. Девушке стало страшно. Она стояла в древесной тени, не смея шагнуть навстречу неведомому миру грядущего. Взор ее скользнул по острым пикам чугунной ограды, по каменному парапету набережной, по темному силуэту причудливого здания, воздвигнутого прямо посреди речного русла. Лишь в следующее мгновение Ася поняла, что это – не здание, а корабль. Короткие мачты его не имели парусов, да и выглядели слишком уж ненадежно. Даже будь на них паруса, как бы они сдвинули такую громаду?

«Нет-нет, – спохватилась девушка, – не нужно торопиться с суждениями». Что она знает об этом чуждом для нее столетии? Может быть, просвещение в этом веке достигло такого величия, что открыло способ мчать корабли без ветрил? И вообще, нечего жаться к дереву, словно тать ночной. Если уж решилась перескочить пропасть веков, так иди, всматривайся, вслушивайся, внимай. Иначе грош цена твоей решимости обрести свободу. Ася отлепилась от дерева, служившего ей опорой, и шагнула к воротам, которые, к счастью, оказались не заперты. Несколько робких шагов, и она очутилась на набережной. Приблизилась к каменному парапету, с тревогой и любопытством глядя в тусклую даль. Там, где Малая Изветь впадала в Большую, девушка увидела еще один корабль. В отличие от первого, этот двигался. Как и подозревала Ася – без парусов. Тяжкий рокот разносился от этого чудесного корабля. Множество ярких и, более того, разноцветных огней усыпало его надстройки и мачты.

За спиной Аси раздался похожий звук, только тише. Она обернулась. Ослепительные снопы света полоснули ее по глазам. Девушка невольно заслонилась рукой, но все же успела заметить удивительную приземистую повозку, освещенную изнутри и снаружи, что пронеслась мимо и канула в серебристых сумерках бледной ночи. Не успела Ася опомниться от этого дивного видения, как мимо пронеслась еще одна такая же чудная карета, а за нею и третья, и четвертая. Ни лошадей, ни возниц, ни лакеев на запятках. Все эти повозки, как и корабли на реке, двигались за счет неведомой страннице во времени внутренней силы. Не дикарями было населено грядущее, а скорее – волшебниками. Оставалось лишь надеяться, что не все они были такими, как Брюс. Не зная, куда ей направиться, девушка зашагала вслед за диковинными каретами.

Они спешили к громадному железному мосту, крутой аркой переброшенному через простор Большой Извети. Здесь Ася впервые встретилась с потомками. Шумной говорливой толпой поднимались они на настил моста, отгороженный от широкой его части, отданной во власть шумливых повозок. Одевались потомки странно. Юбки женщин и девушек были до неприличия коротки, а на мужчинах было что-то вроде кюлот, но с широкими, свободными штанинами. Ни париков, ни шпаг, а из верхнего платья лишь кургузые камзолы. Из карманов потомки то и дело вынимали плоские табакерки, направляли их то на себя, то на знакомых, то на простор реки и неба. При этом табакерки вспыхивали изумрудными и рубиновыми огоньками, озаряя веселые, улыбающиеся лица, на которых не было ни толстого слоя пудры, ни кокетливых мушек.