Текст книги "Внутри Ленина пресс"

Жизнь в неудобной позе

– А один вот так вот пришел на работу, и сказал, что больше работать не будет.

– Ну сказал и сказал.

– А потом пошел в магазин и купил себе самурайский меч…

– Катану, ага. И что?

– А ничего. Мы к нему зашли в гости через неделю, а он садится под своим плазменным телеком. На коленях, значит, меч этот. По ящику – «Андрей Рублев». В руках у него эти вот палочки для суши.

– Хаси.

– Они так называются?

– Ага.

– О как. Так он этими палочками сидит и что-то себе выстукивает. Говорит, записывает саундтрек. В общем, послушали мы и ушли. Он так жил-жил вроде, я ему звоню – на работу он и не думал устраиваться. Сидит себе, деньги кончаются, ус не дуется и черт с ним. Оброс, кстати, шо песдец. Да, так вот, месяца через три, деньги у него закончились совсем. Он сидит, понимаешь, во всей этой роскоши-плазма, мебель, гардины за тридцать штук. Жрать нечего. На последнюю тысячу накупил сигарет, пива и жетоны на метро. И стал ждать смерти. Натурально вот так вот. Я прихожу, а он мне: «Настоебало все, Саша. Иди на хрен отсюда». И тут к нему Оля повадилась ходить.

– Да ладно.

– Я серьезно. Так более того. Едет к нему эта фигурка, личико в гости, а в руках у нее плетеная сумка. А в сумке кастрюля. А в кастрюле блядь БОРЩ.

– Улет.

– Сам охренел. Ну, само собой, дело борщом не ограничилось. Она так сходила к нему раз, второй, да так и осталась.

– Живет у него?

– Да. И работает за него, а он сидит себе, саундтрек пишет. Она ему с посиделок палочки притаскивает. Плачет каждый день. Жалеет.

– Нда. Ну ничего так история. Только к чему рассказал? Мы о рыбалке говорили, не?

– Ну да, о рыбалке… Забудь. Вот ты мне лучше скажи-мы с тобой, два взрослых незакомплексованных человека, так?

– Без пизды.

– Воот. И если я, допустим, хочу посрать, я тебе скажу: «Хочу посрать». И пойду. Нормально ведь?

– Нормально.

– Так почему никто тебе никогда не скажет: «Чувак, посиди тут, я пойду подрочу.» Это что, хуже, чем срать? Менее естественно?

– Ну, блин. Я хрен его…

– А я, между прочим, подрочить хочу.

– Так иди, че.

– Да нет уж, спасибо.

Здравствуй, солнце!

В гостиной домика-музея стоял стол, стул с подлокотниками и небольшой диван. На стене висел портрет поэта, который когда-то жил здесь. Лицо его было похоже на комод, полный ненужной одежды. Под портретом, в соответствии с завещанием, висела золоченая табличка с надписью: «Здравствуй, небо! Здравствуй, солнце! Булка хлеба, свет в оконце». Из свидетельств современников совершенно ясно, что он был скрытым гомосексуалистом. А возможно и педофилом. Многие также предполагали, что и его собака была к нему привязана не просто так.

Слава приехал сюда на экскурсию. Это же правда интересно – прославленный педик. Всего их было шестеро, не считая женщины-экскурсовода по имени Галина. Рядом со Славой шла девушка с тяжелым отпечатком филологического образования на лице. Они разговорились, и теперь Слава пытался доказать ей, что он интересный собеседник.

– Поймите, Женя, если человек пишет плохой рассказ, он как бы выставляет напоказ свою задницу. Кому-то будет противно, кому-то смешно, ну вы поняли. А вот написать плохое стихотворение и продемонстрировать его, это все равно что трясти причинным местом посреди Таиланда. Причем местом очень маленьким. Это даже никого не оскорбит, понимаете? Презрение и жалость – удел плохого поэта.

Евгения смотрела прямо перед собой и коротко отвечала:

– Почитаешь мне свои стихи?

– Мне нетрудно, но стоит добавить, что некоторым… Некоторым людям и тридцати сантиметров не хватает.

– Как нескромно. И… многообещающе.

Экскурсовод громко вещала.

– Именно на этом диване, судя по рассказам многочисленных свидетелей, поэт Артур Перьев лишил невинности своего сына…

Слава вскинул руку.

– Скажите, пожалуйста, а сам Перьев никогда о себе не рассказывал?

Экскурсовод подняла глаза к небу, заслоненному потолком.

– В архивах сохранились многочисленные жалобы соседей, с подробными свидетельскими показаниями. Сам Перьев никаких автобиографических записей или интервью не оставил, нам приходится восстанавливать картину его жизни из многих кусочков мозаики…

Видимо, она все же разглядела небо и облака. Речь ее стала быстрой и заинтересованной. Она рассказывала о проделанной работе, об опрошенных свидетелях, исследованиях рукописей и архивов в поисках достоверных сведений… Слава вдруг заметил ее полную, стянутую блузкой грудь. Свежесть давно ушла из ее лица, но старость к нему еще не добралась.

– Баба в соку, – вслух сказал Слава.

– Да, ничего так еще, – не отвлекаясь от блокнота, откликнулась Женя.

– Ты не подумай, я не интересуюсь. Просто констатирую факт.

– Да мне как-то все равно.

Экскурсия продолжилась.

– Обратите внимание на крюк в потолке! Именно на нем повесился дед Артура Перьева, Прохор Вячеславович, и его отец, Владимир Прохорович – очень интересный человек – и сам поэт, к сожалению, тоже не избежал этой участи. Интересно, что каждый раз тела находил один и тот же человек – Григорий Лаврентьевич Струкало, он работает на почте недалеко отсюда, заодно сторожит по ночам наш музей. С ним и сейчас можно поговорить, он, к счастью, еще жив.

Галина не любила неясностей.

Слава все это время вертел в руках сувенирную пепельницу, но вдруг оживился:

– Галина, – он вдруг вспомнил ее имя, – не подскажете его адрес?

Женька провела рукой по волосам и вмешалась в разговор:

– Да на почте он живет. Всю жизнь. Как его только ноги еще носят?

Экскурсия двинулась дальше.

– Я с ним говорила, – продолжила Женька, наматывая прядь волос на тонкий палец, – бедного деда уже достали расспросами. «Внученька, – говорит, – да хуле с них взять? Скоты, внучка, скоты!» Как-то так ответил.

Слава слушал и смотрел на пепельницу. Смешная штука, бычок следовало тыкать в харю покойного поэта. Действительно, как еще из продукции местного завода склепать сувенир?

Все закончилось где-то через час. Немногочисленная процессия двинулась к гостинице. У самого входа в номер Слава старательно хлопнул себя по лбу.

– Жень, послушай, я там, кажется, забыл пепельницу эту дебильную. Сбегаю за ней, ты же подождешь?

– Да. Не будешь против, если я у тебя в номере посижу?

– Сколько угодно, – Слава изобразил улыбку, – держи ключи, я скоро.

По дороге к музею Слава заскочил в магазин и взял там бутылку сухого красного.

Чтобы добраться до музея, нужно было подняться в гору, выйти на обширную площадку и пройти еще где-то километр в сторону леса. Слава шел, то и дело поправляя лямки на полупустом рюкзаке. Он смотрел вверх и рассеянно повторял:

– Здравствуй, небо!

И потом:

– Здравствуй, солнце!

Но был поздний вечер. Переведя дух после долгой прогулки, Слава вошел внутрь. Галина еще не ушла, она дожидалась, пока доберется до работы сторож Григорий. В свои девяносто с гаком лет он еще мог осилить подъем. Ничто не делает человека таким живучим, как многолетний и однообразный труд вкупе со сварливым характером. Галина была на кухне. Чайник как раз закипел.

– Галина, здравствуйте!

– Здравствуйте, молодой человек.

По ее губам скользнула тень улыбки.

– Чем я могу вам помочь?

– Я хотел бы сегодня сторожем поработать. Просто у меня, знаете, такая тяга к этому месту возникла. Хотел, так сказать, проникнуться духом.

Во взгляде Галины вспыхнуло разочарование, и Слава заметил это. Но он твердо добавил:

– Пожалуйста.

Она молча, и как будто бы задумчиво сняла чайник с плиты. Бросила чайный пакетик в чашку себе и ему.

– Я думаю, что могу пойти вам навстречу. Нужно только встретить Григория Лаврентьевича.

Оглушительно хлопнула входная дверь. Слава и Галина еще не успели повернуться ко входу, как на порог кухни взлетела Женя.

– За пепельницей, значит, пошел. ЗА ЭТОЙ ПЕПЕЛЬНИЦЕЙ СТАРОЙ ПОШЕЛ, КОЗЕЛ?!

Лицо Галины поползло к земле.

– Вы… ты… да как ты смеешь, прохиндейка малолетняя!..

Женька взревела, как львица, и обрушилась на Галину потоком волос и ногтей. Они вцепились друг в друга. Ничего нельзя было разобрать в них, кроме ног и ярко накрашенных губ. Скоро они успокоятся, выпьют по чашке чая, а потом уйдут вместе, совсем позабыв и о Славе, и о старом стороже.

А сейчас Слава взял с пола рюкзак и вышел в коридор. Переступил порог гостиной и закрыл за собой дверь. Какое-то время он просто стоял и пытался привыкнуть к темноте. Подошел к рабочему столу. Опустил на него ладонь. Потом снял рюкзак с плеча, достал оттуда бутылку вина и отрез веревки. Вино он поставил на пол. Это для деда Гриши. Слава Перьев забрался на стол и горько улыбнулся портрету отца. Технология, отточенная поколениями. Потом он принялся за работу.

Когда дед Гриша вошел в гостиную, то ничему не удивился, даже бутылке вина на полу. Он пил вино и ждал утра. Когда небо за окном стало высоким и красным, старик вышел на порог дома и уселся на ступеньки. Его мутные глаза слезились от света, потому что наступило утро, и он еще мог его видеть.

Тогда он сказал:

– Здравствуй, небо!

А потом

– Здравствуй, солнце!

И больше ничего не говорил.

Незадолго до секса

Денег сегодня до неприличия много. Днем Артем подошел ко мне на улице, протянул пухлый конверт. Сказал: «Ты его нашел, понятно? Давай без вопросов.» Я понял, раз и навсегда.

Теперь я думал о растратах. О дорогих кабаках, об элитных напитках, о десятках книг. Состояние близилось к коматозному. Призрак капитализма обнажил белые зубы. Я тоже. Куда угодно и что угодно. Ворлд ис юрс.

По улице проплыла барышня. Она отбросила волосы с лица, и вместе с ними в воздух ворвался ржавый крюк. Он бережно вошел мне в затылок, и потянул следом за ней. Я обогнал ее, развернулся и застыл на месте, пораженный.

«Ты поразительна, – громко думал я, – смотри, меня обезоружила твоя красота». Я посмотрел ей в глаза. Чтобы оценить свои шансы достаточно одной лишней секунды взгляда. Есть! Мы тоже пускаем крюки! Мы, Александр Второй… Поехали дальше. Я подпустил ее поближе. Выдох и искренняя улыбка:

– Я прямо застыл. (Улыбайся, будь ошарашен. ОШАРАШЕНЕЕ!)

Она прыснула, и на каких-то полшага замедлила ход своих ног и истории человечества. Я пошел рядом с ней и добавил:

– Можешь считать меня навязчивым, но я решил посвятить тебе свою книгу.

Ее лицо тронула маска иронии. Еще и не дура, ну ничего себе. Я, пожалуй, лажанусь с минуты на минуту. Но она ответила.

– Книгу, которая в конверте?

– Это гонорар за предыдущую. Обналичил в банке.

– Трехлитровой?

– Стопудовой. Тут за углом.

Брейк! Дыши, дыши, дыши. Деньги творят чудеса, материализуют мысли. Секунда прошла.

Бокс!

– Я не смогу себе простить, если не угощу тебя кофе.

– Ну если все так серьезно, я тебя выручу.

Нокаут! Я закрыл глаза. Меня трясет за плечи тренер и смеется. Толпа объята пламенем. На ринг выносят Пояс Победителя… Я открыл глаза.

– Тогда нам налево.

И она пошла пить со мной кофе. Все удалось. Я заказывал виски и рассказывал о своей стремительной писательской карьере. Вкратце. Спрашивал ее. Она отвечала и принимала все, что я ей предлагал. Вечер еще только начинался, и я попросил принести нам счет.

– Знаешь, Лена, – начал я, вскрывая конверт, – в «Доме Кино» сегодня показывают одну действительно интересную фильму…

Тут я опустил глаза и увидел, что у меня в руках.

Листовки. С текстом.

«В ЖОПУ ЦАРЯ!

В ЖОПУ ДЕПУТАТОВ!

В ЖОПУ ЧЛЕНЫ

ИЗБИРКОМА!»

Дисквалификация. Тренер сдирает с меня пояс и громко матерится. Родители выпускают своих детей на ринг, чтобы они подрезали мне подколенные жилы. Падаю в обморок, запускаю автопилот.

– Лена, я должен был сказать. Я оппозиционный писатель. Это стыдно, но я…

Она улыбнулась как-то особенно тепло.

– И гонорары тебе листовками платят.

– Они наебщики все. Ну их на хер, буду фантастику писать.

Подошел официант. Расплачивалась она, со смехом отказавшись от комка мятых червонцев.

Мы вышли на улицу. Я потирал плечо и смотрел вниз.

– Спасибо тебе за вечер. Я еще могу рассчитывать на номер телефона?

Она искренне удивилась.

– Мы же в кино собирались, нет?

– Ну, ты же видишь, как оно…

– Ох, да забей ты. Я тоже сегодня получила гонорар. Вполне себе конформистский.

Она решительно взяла меня под руку и потащила вдоль по улице. Где-то в моей голове выстрелила бутылка шампанского.

Кирпич

Каждый день случаются банальные события. Настало утро. Ваня поднялся с кровати. Он доковылял до кухни, заварил себе чай. Выпил его. Настроение проснулось и приподнялось. Все крепкое, что в нем было, вытянулось следом. Он слушал музыку, приплясывал. Говорил себе вслух:

«Да! Отлично! За-ши-бись!»

Вскоре он столкнулся с проблемой. Хорошее настроение оказалось трудно удержать. Никаких предложений от вселенной не поступало. Телефон молчал. Трубы безжалостно горели. Чтобы удержать расположение духа на прежнем месте, он плеснул себе добрых полстакана водки и выпил в один присест. Вкус к жизни устоял, но вскоре уступил место сонливости. Ваня укутался в одеяло и начал смотреть странные сны про людей и собственные зубы. Разбудил его звон разбитого стекла.

Иван резко вскочил. Огляделся вокруг. Ветер вызывающе раздувал занавески на разбитом окне. На полу лежал кирпич. К нему была привязана записка. Ваня поправил трусы, поднялся с дивана. Вытащил бумажку и прочел ее.

Текст гласил.

«Ты это блядь оставь. Нехуй бля так поступать.»

«Что я сделал-то», – Ваня не чувствовал ни злости ни страха. Он недоумевал. Подошел к окну и громко крикнул в острые кромки дыры:

«Что я сделал-то?!»

Стало неловко и обидно. Ваня снова заварил себе чай. Посчитал квадраты на линолеуме. Немного поковырял в носу.

На кухне лопнуло стекло, и Ваня подскочил на стуле. В помещении вальяжно разместился еще один кирпич. Ваня рванул к окну, но на улице было пусто и тихо. Новая записка была написана гораздо более нервным почерком.

«Ты это бля оставь.

Ошибаешься сука.

Одумайся.»

Ваня смутился. Расстроился. Крикнул в дыру про ошибку и безвинность. Принюхался к чаю. Удовлетворения не ощутил. Налил себе водки.

«Как-то надо объяснить. По-дурацки вышло. Люди стараются, а я и ни при чем». Так что Ваня дернул, вздрогнул, и стал перебегать от окна к окну в надежде окликнуть заблуждающихся хулиганов. Через полчаса бдений он задумался.

«Тупость какая-то. Я бегаю, они выжидают».

Снова захотелось спать.

И тут комнату пронзил дверной звонок. Смотреть, кто за дверью, Ваня не стал. Открывать в любом случае надо. Неизвестность утомляла. За дверью стояли двое агрессивных и крепких ребят. Ничего неожиданного. Били мало, но долго. Молча, но с сопением. Ваня тоже молчал. Убеди попробуй. Если бьют, то за дело. Зато успокоятся.

Щелкнула и хлопнула дверь подъезда. По лестнице ударили каблуки. Парни остановились и уставились вниз. В пролете стояла девушка и кричала:

«Петя! Миша! Перестаньте, пожалуйста! Этот дурачок ни при чем, я сама виновата…»

От Вани ускользал смысл происходящего. Секунду назад его били, а теперь он не виноват. Хорошенькое дельце.

Петя и Миша ушли. Девушка осталась.

Ваня сказал ей:

«Эм… Ну, в сущности ничего и не случилось. Я не в обиде».

Девушка вдруг заплакала. Потом развернулась и ушла. Ваня поднялся с пола. Он умылся в ванной и пошел ставить чайник.

Симпатичная такая девушка.

Карты

Карты легли на стол. Задача Сенцова: не выигрывать. Ни разу. Ни копейки. Очень простой психологический тренинг: не трогай карты и смотри на партнеров по игре. Партнеры недоумевая переглядывались.

– Сева, – сказал один, – бери карты. Бери карты, гнусное ты животное, чего смотришь?

Повторюсь. Задача Сенцова – не играть. Чтобы не приведи Господь не выиграть. Смотри как хочешь, делай что хочешь, но карты в руки не бери.

Второй приподнялся и обеспокоенно посмотрел на Сенцова.

– Се-е-вка! Ку-ку! Чего улыбаешься? Карты, Сева! Карты! Ау!

Сенцов смотрел на них и улыбался.

Такой сладкой-сладкой улыбкой.

И приговаривал про себя: «Ну я и урод».

Двое забрали у него карты, перетасовали заново и начали играть друг с другом. Сенцов хлопнул в ладоши и сказал:

– Не-а. И вам нельзя. Хуюшки.

Первый разозлился по-настоящему:

– Сева, твою мать, чего ты вообще пришел? Чего тебе надо? Если выпивки, так она…

– Я за деньгами пришел, ребята. Просто мне интересно забрать их безо всяких ваших условностей. Фортуна на моей стороне и все дела. Давайте денежку, да я пойду. Поздно уже…

Двое смотрели на Сенцова. Их глаза хлопали, как ставни заброшенного дома. И помутнели, как стекла.

– Как свеклА! – громко сказал Сенцов и засмеялся.

Второй медленно начал говорить, пока первый хватал ртом воздух.

– Послушай. Мне кажется, что ты приболел. Мне кажется, что ты сейчас поднимешь свою жопу от стула и свалишь. И больше не придешь.

Первый очнулся и заорал.

– Потому что если ты сейчас же не съебешь! Паскуда! Я твоего туза натяну на… блядь, лучше съеби!

Сенцов держал правую руку под столом. В правой руке он держал нож. Он вставил этот нож в левую ногу второго. Тот сначала ахнул, потом завыл. Первый не сразу понял, в чем дело. Тут второй попытался достать Сенцова кулаком, но промахнулся. Теперь он лежал на полу и держался мокрыми руками за ногу. Первый онемел. В его глазах стояли слезы. В носу показалась блестящая капелька.

Сенцов повторил свою просьбу несколько громче. Второй рычал. Он уже сидел на полу и смотрел на Сенцова. Первый достал из комода средней толщины пачку купюр и бросил перед Сенцовым.

Сенцов улыбнулся детской улыбкой.

– Ребята! – он сказал это и воткнул в столешницу еще один нож, который извлек из кармана.

– Ребята, – повторил он, – теперь все будет куда лучше!

Сенцов достал из кармана собственные деньги и прибавил их к общей пачке. Потом положил на стол две купюры по тысяче рублей и начал тасовать колоду.

– Теперь давайте играть!

Двое замолчали и уставились на стол. Первый вытер слезы и взял свои карты. Второй кое-как взобрался на стул и взялся за свои.

Через два или три часа Сенцов проиграл часы и трофейный портсигар своего деда. Он облегченно откинулся на спинку стула и посмотрел на Двоих. Потом произнес, вежливо и негромко.

– Я, наверное, пойду. В этот раз хоть подольше поиграли, да? Нет, ну правда же. Скажите все-таки, а как вас зовут?

Первый ответил:

– Меня Анатолий.

Второй ослабел за этот вечер, но твердо сказал.

– Я – Леонид.

Сенцов улыбнулся уголками губ.

– Хотя бы имена узнал. Вы же у меня были: Первый и Второй. Стоять, смирно. Смех один. Я правда пойду.

Второй, тот второй, чье имя было Леонид, ответил ему.

– Давай, до скорого. Но ты приходи. Я не в обиде. Чаю попьем. С добавками.

Сева улыбнулся шире.

– Обязательно зайду.

И он ушел.

Первый, то есть Анатолий, сидел некоторое время молча. Леонид вслух считал деньги. Потом он отложил распухшую пачку в сторону и попросил Толю вызвать скорую помощь.

Котел

Горин поглаживал ей колено. Надвигался вечер. За вечером украдкой двигался холод. Горин почувствовал, что колено покрывается мурашками. Колено дрожало. Это не предвещало близости.

– Как-то похолодало, – Горин слегка хрипел. Он отвык разговаривать за эти полчаса.

– Даже очень, – ответила она, – у тебя нет одеяла?

– Чего только у меня нет…

Горин выскочил на кухню, чтобы выпить стакан воды. На веревках сушилось белье, летние шорты и дорожная сумка. Ему показалось, что здесь было подозрительно тихо. И действительно, отопительный котел не издавал ни звука. Горин наклонился, открыл алюминиевую дверку. Огонь в котле не горел. Чем ниже он наклонялся, тем сильнее пахло гарью и прохладой. За дверкой размещался круглый поворотник, который регулировал количество подаваемого газа. Рядом с ним торчала кнопка. Она должна была подать искру. Пока Горин осматривал убранство котла, женщина в его комнате начинала скучать.

– Куда ты пропал?

– Я добываю огонь, женщина! – воскликнул Горин. Он поднял вверх указательный палец. Она не могла оценить широту его жеста. Тогда он попросил ее прийти к нему. Она пришла и присела на табурет. Горин увлеченно щелкал черной пимпой и крутил регулятор. Табурет поскрипывал, когда она меняла позу.

– Искра идет! Вот искра! Газ идет! Вот как шумит. Не горит только…

– А ты спичку засунь, – предложила она.

– Много ты понимаешь, – обиделся Горин. Кнопка нажималась туго. Палец покраснел.

В молчании и пощелкивании прошло еще десять минут. На кухне появился едва ощутимый запах газа. Занавески невинно покачивались в объятиях сквозняка.

На голову Горина свалилась сумка. Он поднялся на ноги и тихо выругался. Потом обернулся к своей спутнице.

– Что с этим делать, мать?

Она невозмутимо закуривала сигарету и молчала. Халат нагло соскальзывал с ее плеча. Стало душно. Горин молча взял со стола пачку сигарет и сел рядом с женщиной.

– Я так думаю, – начал он, – что сегодня не так уж холодно.

– Наконец-то дошло, пупсик…

Она подала ему стакан вина. Напиток согрелся в ее руках. Цвет его был тяжелым.

– Знаешь, как угодить, – улыбнулся Горин. Он взял стакан у нее из рук. Выпил залпом. Комната заметно качнулась. Горин вернулся к котлу. Он продолжал свои попытки разжечь огонь, даже когда его разум загустел окончательно.

Она наблюдала за тем, как Горин соскальзывает на пол. Ее губы беззвучно считали минуты. Когда он перестал двигаться, она сбросила халат и надела свое платье. Потом осмотрела карманы его пальто и ящики стола. Вскоре она нашла все, что пригодно к ценному обмену. После этого она надела туфли. На холодный кафель кухни опустились тонкие каблуки. Она наклонилась над котлом и уснувшим мужчиной. Повернула регулятор подачи газа до максимума. Потом вышла в коридор и надела пальто. В квартире еще на минуту воцарилась тишина. Неожиданно на кухне снова раздались цокающие звуки. Она нажала на кнопку. Щелкнула искра. Загорелся огонь.

В сущности, не так уж он и плох… Хозяйственный.