Текст книги "Избранные письма"

А. Н. Островскому

(15 февраля 1857 г., С. – Петербург).

Любезный друг,

Александр Николаевич!

Посылаю два экз. моей «Старой Барыни», из которых один тебе, а другой передай от меня Садовскому. Твои сценки в «Современнике» я прочитал[18]18
  Твои сценки в «Современнике» я прочитал. – Речь идет о «Праздничном сне до обеда», напечатанном в февральской книжке журнала (1857).


[Закрыть] и прочитал с удовольствием, и когда я читал их другим, – все хохотали; но мнение большинства литературного таково, что в них ты повторяешься; хотя в то же время все очень хорошо убеждены, что виноват в этом случае не ты, а среда, и душевное желание всех людей, тебя любящих и понимающих, чтоб ты переходил в другие сферы: на одной среде ни один из больших европейских и русских писателей не останавливался, потому что это сверх творческих средств. Если мы и не мастера первого разряда, то все-таки в нас есть настолько душевных сил, чтобы переходить из одной среды в другую. Если же ты этого не можешь сделать, то знакомься больше и больше с купеческим бытом более высшим; или, наконец, отчего ты не займешься мужиком, которого ты, я знаю, – знаешь? Говорят, твоя новая комедия[19]19
  Твоя новая комедия – комедия «Доходное место», опубликованная в кн. 1 «Русской беседы» 1857 года.


[Закрыть] из чинов быта. Я радуюсь заранее. Знаю, что у тебя сюжет созрел, но выполнил ли ты, как большой маэстро по драматической части, со всей подробностью и объективностью характер? Читал ли ты критич. разборы Дружинина[20]20
  …Критич. разборы Дружинина – рецензия А.В.Дружинина на «Очерки из крестьянского быта» Писемского («Библиотека для чтения», 1857, No 1).


[Закрыть], где он говорит, что ты, Толстой и я – представители направления, независимого от критик. В какой мере это справедливо, я не могу судить, но уже и то хорошо, что нас определили независимыми от критик. Григорович, приехавший в Петербург, первым долгом обнародовал везде, что А.А.Григорьев пропал без вести и что его ищут чрез полицию. Не знавши этого, я встретился с Григоровичем в магазине Печаткина[21]21
  Я встретился с Григоровичем в магазине Печаткина. – П.В.Анненков писал 28 февраля 1857 года И.С.Тургеневу: «В пьяном виде, все более и более возвращающемся к нему, Писемский делается ненавистником Григоровича. На днях поймал его в книжной лавке, прижал его в угол и публично стал говорить: «Зачем вы не пишете по-французски своих простонародных романов, пишите по-французски – больше успеха будет». Тот ежился и искал спасения в отчаянной лести, но не умилостивил его» («Труды Публичной библиотеки СССР имени Ленина», вып. III, M., 1934, стр. 67).


[Закрыть] и, по известной тебе моей к нему симпатии, обругал его за весь его литературный блуд, и он теперь скрылся у И.А.Гончарова и ругает меня как свинью, которая не умеет себя держать в обществе, а при встрече со мной – побаивается меня. Если ты можешь приехать в Петербург, – приезжай; мы с тобой, может быть, что-нибудь и сделаем тут, тем более, что на плечах «Современник». Боткин здесь пакостит, насколько он может пакостить. Все это до такой степени возмутило меня – чего при нашем бесценном Иване Сергеевиче не бывало, – возмутило так, что я, кроме ругани, ничего этим господам не говорю.

. . . . . . . . .

Затем прощай и не повторяйся так, как ты повторился в твоем последнем произведении.

Подписал Алексей Писемский.

Литературный секретарь И.Горбунов.

А. Н. Островскому

(30 марта 1857 г., С. – Петербург).

Любезный друг,

Александр Николаевич!

. . . . . . . . .

…Старший ребенок мой, Павел, болен: у него холодная опухоль локтя на правой руке, болезнь, которая часто кончается отнятием руки. Бедная жена моя убита всем этим, но еще бодрится, тогда как я падаю духом окончательно! Обе комедии здесь твои пользуются полным успехом[22]22
  Обе комедии здесь твои пользуются успехом – комедии Островского «Праздничный сон до обеда» и «Доходное место».


[Закрыть]. Личное мое мнение об них вот тебе самое откровенное: в «Сне в праздничный день» лицо Бальзаминова недотанцовано в представлении автора. В первой сцене – прижиганье уха совершенно водевильный прием, а прочие лица все превосходны, особенно две девки; я так и чувствую от них здоровый женский запах. Во второй комедии самая картина исполнена и жизни, и бойких типов, и, наконец, нравственной глубины, но все это вставлено в рамку, т. е. в 1-е и 5-е действия, совершенно мозговую, сделанную, а не созданную, и потому именно, что в них играют роли пара Вишневских – оба эти лица по грамматичности их изложения совершенные гробы, но это бы еще ничего: не создашь всех лиц, другие можно и попридумать, – но дело в том, что они очень много говорят, их надобно сократить: пусть они только самой необходимой стороной касаются комедии. С концом пьесы я тоже не согласен: Жданов не должен был бы выйти победителем, а должен был бы пасть. Смысл комедии был бы, по-моему, многозначительнее и глубже; я нарочно пишу тебе самые отрицательные стороны твоих пьес, чтобы ты принял это в расчет при вторичном их издании или при постановке на сцену: личных курителей и печатных ругателей найдется много у тебя и без меня. Денежная необходимость заставила меня вспомнить мой первый роман «Виновата ли она?»[23]23
  …Вспомнить мой первый роман «Виновата ли она?» – Роман напечатан под заглавием «Боярщина» в «Библиотеке для чтения» 1858 года.


[Закрыть]. Я прочитал его совершенно, как чужое произведение, и он мне понравился: мне уж теперь с таким запалом не написать; много, конечно, в нем совершенно драло мои уши, как, например, вся похабщина, которую я где совсем вырвал, где смягчил; не веря, впрочем, себе, стал читать редакторству и критикам – все хвалят и «Биб. для чтения», если только Фрейганг пропустит, дает мне за него 3000 руб. сереб. – сумма, которая меня обеспечит более чем на год и даст мне хоть некоторое время не думать о проклятых деньгах. Теперь о твоих делах. Уваров, говорят, назначил[24]24
  Уваров, говорят, назначил… – Ежегодные уваровские премии за лучшие исторические труды и драматические произведения были учреждены А.С.Уваровым в память его отца С.С.Уварова.


[Закрыть] 3000 руб. сереб. пожизненной пенсии тому, кто напишет лучшую комедию или драму: пиши-ка, брат! А я, впрочем, распространяю мысль, что нельзя ли тебе отдать премии без писания, так как по этой части тобой много написано и без того, а то, чего доброго, нажарит Потехин драму или Сологуб комедию, да и возьмут. Прощай, поклонись всему, кому знаешь.

Твой Писемский.

1857 года. Марта 30-го

А. Н. Островскому

(8 ноября 1857 г., С. – Петербург).

Любезный друг,

Александр Николаевич!

Во-первых, спасибо за радушный прием; теперь о пьесе твоей «Доходное место». По приезде моем в Петербург я узнал, что я тоже назначен членом Комитета[25]25
  Я тоже назначен членом Комитета. – Членом театрально-литературного комитета Писемский состоял с ноября 1857 по ноябрь 1858 года.


[Закрыть], и, разумеется, воспользовался сим. Поехал к председателю, который теперь Никитенко, и настоял на том, чтобы в следующую субботу открылось заседание, и пьеса твоя, как читанная всеми, сейчас же будет пропущена. Поклонись от меня всем, и всех от глубины души моей целую я заочно и благодарю за ласковой и радушной прием. Алмазову, вероятно, я сегодня же буду писать. Прощай, Агафье Ивановне делаю ручкой.

Твой Писемский.

Пятница. 8 ноября.

П. А. Плетневу

(10 октября 1860 г., С. – Петербург).

Милостивый государь,

Петр Александрович!

Позвольте мне представить Вам экземплярчик моей драмы «Горькая судьбина» и еще раз поблагодарить Вас за ваше лестное для меня внимание к ней. Память об этом я сохраню навсегда, как о величайшей чести, которую когда-либо я надеялся заслужить моими слабыми трудами.

Вы были другом и советником Пушкина и Гоголя и поверьте, что ваше ободрение для нас (юнейших и далеко ниже стоящих перед этими великими маэстро) дороже самого громкого успеха в публике, часто создающей себе, бог знает за что и почему, кумирчики.

Засим, прося принять уверение в совершенном моем почтении, имею честь пребыть

покорнейшим слугой.

А.Писемский.

10 октября 1860 г.

А.А.Краевскому[26]26
  Письмо к А.А.Краевскому связано с запиской петербургских и московских литераторов, поданной в конце 1861 года в междуведомственный комитет, разрабатывавший вопрос о передаче цензуры из министерства народного просвещения в ведомство министерства внутренних дел.


[Закрыть]

(Лето 1861 г.).

Милостивый государь,

Андрей Александрович!

Прошу Вас сообщить гг. Литераторам мое мнение касательно перемены цензуры: в настоящем своем виде она существовать не может, так как только понижает Литературу: все, что составляет серьезную мысль, она запрещает, все, что мелко, пошло, под ее благодетельным влиянием расцветает роскошными букетами; но, с другой стороны, и касательно цензуры карательной мы должны поступить осторожно и, как я полагаю, прежде чем изъявлять на нее свое желание, мы должны бы спросить о тех законах, по которым нас будут карать, и о составе того судилища, где нас будут судить, и во всяком случае мы в этом деле лица угнетенные и должны заявлять только свои права и желания, не соображаясь с требованием правительства, которых мы не знаем и которые оно, вероятно, само не пропустит. Мы же, как мне кажется, должны просить: 1) права переводить все сочинения, вышедшие на иностранных языках, так как они и без того не скрываются от русской публики, почти подряд знающей иностранные языки и преспокойно покупающей эти книги у книгопродавцев и при поездках за границу; но переведенные, они если и больше огласятся, то, вероятно, в критических статьях вызовут и реакцию против себя; 2) права рассуждать об всевозможных формах правительств, что почти и делается теперь, но только в недомолвках, которые только раздражают читателей, заставляя его предполагать бог знает какую премудрость между строками; 3) права излагать в совершенной полноте все философские системы, будь автор Деист, Идеалист, Материалист. В этом случае правительству опять следует поставить на вид то, что мысль может уничтожаться только мыслью, а не квартальными и цензорами; 4) допустить сатиру в самых широких размерах. Касательно ограничения пускай не допущено будет никакой нахальной личности ни в отношении правительственных лиц; ни в отношении частных. Из всего этого, разумеется, у нас половину отрежут, но все-таки мы ничего иного желать не можем и не должны. Предположить соединение предостерегательной цензуры и карательной нелепо – это значит прямо идти на то, чтобы вас били с двух боков; пусть оно лучше остается, как теперь идет: цензора еще обмануть можно, а сам-то себя не обманешь! Но опять повторяю, что покуда не будем знать положительно тех законов, по которым нас будут казнить, то мы и в пользу карательной цензуры не должны говорить ни слова, ни звука!

Чтобы оформить все это в официальном тоне, то я полагаю, что и записку к министру следует начать так: «Что, ваше высокопревосходительство, прежде всего мы желали бы знать: 1) Чего правительство требует от цензуры: того ли, чтоб она была ослаблена, или того ли, чтоб усилена? 2) Какие установлены будут законы цензурные, так как из ныне существующих ничего нельзя понять, и дозволено ли нам самим будет проектировать эти законы? 3) Какого рода судилище будет устроено над виновными, чему их именно будут подвергать и кого именно: авторов или издателей?» – А до тех пор, пока нам не будет этого сказано, мы ничего сказать не можем.

Вот все, что я пока считал нужным сказать с своей стороны.

Жму вашу руку.

А.Писемский.

А. Л. Потапову

(Августа 1863 г., Москва).

Будучи твердо уверен в вашей высокой справедливости и просвещенном понимании того, что каждый из нас, русских писателей, пишет и с какою целью это пишет, я беру смелость обратиться к вашему превосходительству с моею просьбою по поводу пьесы моей «Горькая судьбина», с месяц тому назад пропущенной для представления на сцене цензурою 3 отделения. Пьеса эта 31 июля была сыграна любителями в благотворительном спектакле. Публикою она была принята с полнейшим успехом: я был вызван до 20 раз! Но через несколько дней стал ходить по городу слух, что московский генерал-губернатор хочет запретить представление моей пьесы на сцене на том основании, что она шокирует будто бы дворян, осмеивает чиновников, производит тяжелое впечатление и исполнена грубых выражений… Никому ничего подобного из публики и в голову не приходило; тем не менее, так как г. генерал-губернатора самого и на представлении не было, я счел себя обязанным лично явиться к нему и объяснить во 1-х, что пьеса моя была разыграна вся дворянами, смотрели на нее по преимуществу дворяне и принимали пьесу с общим удовольствием. Кроме того, пьеса моя не новинка; она 4 года как издана, разошлась, может быть, в 8 тысячах экземплярах и раскуплена исключительно дворянами, значит, она никого не обидела! Во 2-х, пьеса моя не на тенденцию написанная; мне дана за нее Уваровская премия Академией, а по уставу этой премии прямо воспрещено назначать премии за пьесы с какой-нибудь задней мыслью. В 3-х, пьеса моя имеет почти уже исторический характер: злой фатум ее – крепостное право уничтожено правительством и отвергнуто самим обществом; выведены в пьесе недостатки камерного судопроизводства, но и те уничтожены, а говорить обществу об его болезнях, от которых оно уже излечилось, не значит его оскорблять, а напротив – радовать. В 4-х, касательно тяжелого впечатления и грубых выражений, встречающихся в пьесе, то, по законам эстетики, она должна производить тяжелое впечатление, потому что трагедия, и если бы не производила этого впечатления, то в таком случае ее и на сцену не стоило бы ставить; грубых же выражений в языке я не мог избегнуть или смягчить их потому, что я тогда бы солгал на быт, а ложь и еще ложь со сцены есть безнравственная и возмутительная вещь! Все эти мысли я тем более считал себя вправе высказать, что они не мои, а ходячие в обществе, и насколько я ими убедил г. генерал-губернатора, не знаю; но он мне при этом сказал, что один из изветов на пьесу мою он получил от начальника здешних театров г. Львова. При этом я только руки распустил. Пьесы моей я не навязывал дирекции. Она сама через своих чиновников выпросила у меня согласие на постановку ее на сцене, сама представила ее в комитет, сама получила ее оттуда, и вдруг пьеса стала не годиться! Что-нибудь одно: или г. Львов не знает, что у него делается в управлении, или, наконец, сам даже не знает, что делает! На днях г. Львов распустил еще новый слух, что пьеса моя окончательно запрещена для постановки на сцену. Полагая, что одно только 3-е отделение может разрешать и воспрещать постановку пьес на сцене, и в то же время зная очень хорошо ваше благородство, прямоту и твердость во всех ваших служебных действиях, я решаюсь просить ваше превосходительство защитить судьбу моих произведений от мнений г. Львова и каких-то других господ, сделавших на пьесу мою донос генерал-губернатору, и если возможно, то испросить высочайшего разрешения на постановку ее на сцену, как сделано это было в отношении «Ревизора» Гоголи: мне скрываться нечего ни перед царем моим, ни перед обществом – при всех недостатках моей пьесы она есть единственная, которая взяла крестьянский быт в главном его жизненном мотиве, и смею клятвенно заверить, что если постановка ее и будет, может быть, неприятна двум – трем господам, то запрещение ее произведет ропот во всем русском обществе, которое уже не ребенок и не желает, чтобы от него скрывали то, что оно само очень хорошо и давно знает! Излагая все это вниманию вашего превосходительства, я снова повторяю мою просьбу защитить мое бедное произведение, которое не возмущало общество, а, напротив, стоит за него; прошу принять уверение (и т. д.).

А. А. Краевскому

Августа, 25, 1864 г. (Москва).

Почтеннейший

Андрей Александрович!

Вы, вероятно, уже слышали, что я с Катковым разошелся[27]27
  Я с Катковым разошелся. – Писемский до этого заведовал литературным отделом «Русского вестника».


[Закрыть] по причинам, зависящим от его и от меня, а потому имею теперь довольно свободного времени; в продолжение осени и зимы я желал бы написать и напечатать несколько статеек о Московском театре[28]28
  …желал бы написать и напечатать несколько статеек о Московском театре. – Статьи Писемского до сих пор не обнаружены.


[Закрыть]. Возьмете ли вы их в ваш «Голос»? – Статьи, наперед говорю, будут резкие как в отношении театрального начальства, так и в отношении актеров; не стеснитесь ли вы их напечатать; отвечайте, пожалуйста, мне прямо: взгляд мой и понимание театра вы отчасти знаете.

Теперь второе: пишутся у меня очерки под названием «Русские лгуны», – выведен будет целый ряд типов, вроде снобсов Теккерея. Теперь окончена мною первая серия – Невинные врали – т. е. которые лгали насчет охоты, силы, близости к царской фамилии, насчет чудес, испытываемых ими во время путешествий; далее будут: Сентименталы и сентименталки, порожденные Карамзиным и Жуковским. Далее – Марлинщина. Далее: Байронисты россейские. Далее: Тонкие эстетики. Далее Народолюбы. Далее Герценисты и в заключение: Катковисты. Посылаю вам на обороте копию с маленького предисловия к этому труду; она вам несколько объяснит значение его.

Теперь у меня написано листа на два печатных, а печатать я желал бы начать с генваря. Уведомьте, пригоден вам этот труд мой или нет, если не пригоден, не стесняйтесь и пишите прямо. Дружески жму вашу руку.

Преданный вам А.Писемский.

Адрес мой: на Сивцевом Вражке в Нащекинском переулке, в доме Яковлевой.

П. А. Валуеву

(8 мая 1867 г., Москва).

Ваше высокопревосходительство,

милостивый государь

Петр Александрович!

В прошлом месяце я представлял в главное управление цензуры историческую пьесу мою «Поручик Гладков» для одобрения ее к представлению на сцене. Главное управление, как ныне известился я, большинством голосов постановило запретить ее к постановке на театре, руководствуясь, вероятно, тем, что сюжет моей пьесы никогда еще не был выводим на сцену. Не находя с своей стороны в моей пьесе ничего могущего служить прямой причиной к оглашению ее со сцены, я беру смелость прибегнуть к Вашему высокопревосходительству и ходатайствовать[29]29
  Ходатайство А.Ф.Писемского, обращенное при посредстве П.А.Вяземского к министру внутренних дел П.А.Валуеву, не привело к желанным результатам: трагедия «Поручик Гладков» осталась под цензурным запретом и к постановке на сцену допущена не была.


[Закрыть] в силу дарованной Вам власти разрешить представление моей пьесы на театре. Вам лично известно мое литературное направление, и сколь мои труды, как писателя, ни малозначительны и ни слабы, но я всегда в них имел одну цель – говорить, по крайнему своему разумению, правду, точно так же, смею заверить, и пьеса моя «Гладков» ничего тенденционного, ничего символического и имеющего хоть малейшую возможность быть применимо к настоящему времени не представляет, а имеет в себе одно только свойство: историческую достоверность и справедливость. Скрывать от народа его историю, я полагаю, более вредно, чем полезно; а между тем сцена есть единственной путь, через которой масса публики может познакомиться с светлыми и темными сторонами своей прошедшей жизни, заинтересуется ею и полюбит ее; никакой умный учебник, никакая строгая школа не в состоянии сделать этого для истории!

Повергая все сие милостивому вниманию Вашему, я разрешение пьесы моей к постановке на сцену приму новым проявлением вашей благосклонности ко мне, которая уже служила мне, а ныне еще раз послужит ободряющим средством к литературным трудам моим.

Прошу принять уверение в глубоком моем уважении, с коим имею честь пребыть

Вашего высокопревосходительства

покорнейшим слугою

Алексей Писемский.

1867 Мая 8 дня.

А. В. Никитенко

(16 марта 1873 г., Москва).

Милостивый государь,

Александр Васильевич!

Комедия моя «Подкопы», в судьбе которой Вы столь обязательно для меня принимали такое живое участие, появилась, наконец, в печати и вместе с этим письмом отправлена мною в Петербург, в Академию наук, на имя Константина Степановича Веселовского; предоставляю ее на ваш милостивый и праведный суд! Цензурных изменений, хоть сколько-нибудь существенных, пьеса не потерпела нисколько; я всего только и сделал, что в перечне действующих лиц уничтожил титулы; в самом же тексте не произошло никаких перемен, за исключением тех немногих, которые я сам сделал чисто уже в видах художественного улучшения. В надежде на ваше доброе расположение ко мне я вместе с сим решаюсь повергнуть вашему вниманию еще другое обстоятельство, до меня касающееся: кроме «Подкопов», я написал еще новую пьесу, «Ваал». Из самого заглавия вы уже, конечно, усматриваете, что в пьесе этой затронут вряд ли не главнейший мотив в жизни современного общества: все ныне поклоняется Ваалу – этому богу денег и материальных преуспеяний и который, как некогда греческая Судьба, тяготеет над миром и все заранее предрекает!.. Под гнетом его люди совершают мерзости и великие дела, страдают и торжествуют. Пьеса эта будет напечатана в нынешнем году в «Русском Вестнике»; но могу ли я ее тоже представить в Академию на Уваровскую премию в нынешнем году вместе с «Подкопами» и может ли быть назначаема премия за две пьесы одного и того же автора в один год, этого я решительно не знаю и недоумеваю; а потому убедительнейше просил бы вас уведомить меня, как говорит об этом Устав об Уваровской премии, а также и о том, как Вы лично полагаете, что лучше для меня: в нынешнем ли году представить мне «Ваала» в Академию или отложить это до будущего года?

Вашим обязательным ответом Вы бесконечно одолжите меня и заставите навсегда быть благодарным Вам.

Искренно и глубоко

уважающий Вас

Писемский.

1873 года. Марта 16.

Адрес мой: в Москве, на Поварской, в Борисоглебском переулке, в своем доме.

Я. П. Полонскому

(14 апреля 1873 г., Москва).

Любезнейший друг,

Яков Петрович!

Посылаю тебе экземплярчик моей новой пьесы «Ваал», на днях вышедшей в «Р.Вестнике». Очень желаю, чтобы она тебе понравилась. Что твои «Собаки»?[30]30
  Что твои «Собаки»? – Разумеется поэма Я.П.Полонского «Собаки», впервые опубликованная в журнале «Пчела» (NoNo 2, 3 и 6).


[Закрыть] Кончил ли ты их, где и когда будешь печатать? «Гражданин», говорят, кончается? Какое неловкое положение при этом бедного Достоевского, хоть бы он приискал какого-нибудь другого издателя.

Поздравляю тебя и супругу твою с праздником и, душевно желая, чтобы всем домочадцам твоим было хорошо, остаюсь душевно преданный

Писемский.

IV 1873.

14

С. В. Максимову

(27—28 января 1875 г., Москва).

Мой дорогой Сергей Васильевич!

В газетах я прочел[31]31
  В газетах я прочел… – в «Русском мире» была напечатана следующая заметка: «Мы слышали, что 25-летний юбилей литературной деятельности А.Ф.Писемского, праздновавшийся на днях в Москве, вызвал в среде литераторов-костромичей желание увековечить это событие изданием литературного сборника. Мысль эта встретила живое сочувствие в среде земляков Писемского, и в сборнике примут участие литераторы, художники и ученые, уроженцы Костромской губернии. Сборник выйдет в нынешнем году и вырученные деньги будут употреблены на какое-нибудь доброе и полезное дело» (1875, No 21). Замысел костромичей осуществлен не был.


[Закрыть], что костромичи литераторы и художники в память моего юбилея хотят в пользу бедных издать сборник. Если это действительно есть намерение, то ты, конечно, уж участвуешь в нем, а потому уведомь, бога ради, действительно ли есть такое намерение…

О таком дорогом венке я никогда, конечно, и не мечтал и надеюсь только, что вы позволите и мне участвовать в этом сборнике и чтобы моя в этом случае рука была не щербата. Остаюсь душевно любящий тебя Писемский.

P.S. Буду с нетерпением ждать ответа от тебя.