Текст книги "Из Петербурга в Петербург. Неформальные воспоминания"

Через много лет я пошел на ее бенефис в честь 60-летия, прошел за кулисы, и когда она, принимая поздравления, подошла ко мне, я спросил:

– Ты меня помнишь?

Поскольку я был уверен, что она меня не помнила (прошло около 40 лет со дня нашей последней встречи), я протянул ей свою визитную карточку.

– Ой! Алёша! – воскликнула она, сразу вспомнив. – Это же было в прошлой жизни!

К сожалению, она умерла вскоре после своего бенефиса. В последние годы жизни Людмила Федотова преподавала в Консерватории, и о ней очень хорошо отзывались ученики и преподаватели.

Люся была очень порядочным, надежным человеком. Вот кусочек ее интервью для «Театрального Петербурга»:

– Но, простите, беда не обошла стороной и ваш дом. Двадцать лет назад Евгений Алексеевич (муж Л. Федотовой) вступился за незнакомую женщину и был избит хулиганами так, что три недели пролежал без признаков жизни. Его воскрешение чуду подобно! В той критической ситуации вы всё же, наверное, в первую очередь были женщиной, а уж потом – актрисой. У меня в голове всё никак не укладывается: какое мужество, какое самообладание надо было иметь, чтобы в те дни, когда он не без вашей помощи выкарабкивался с того света, блистать на сцене в «легком жанре»!

– Никакого! Я точно знала, что он будет жить! Больше скажу: беда стряслась 18 октября, а 9 декабря я пела два спектакля «Летучая мышь» – утром и вечером. С чардашем, с труднейшей для моего голоса партией. Я тогда загадала: если справлюсь – он будет жить! И я спела! И Женя выжил! Вы думаете, мое поведение было за гранью, да? Тогда вы путаете профессию с жизнью. В этом и заключается профессионализм. Это в самодеятельности есть настроение – поешь, нет настроения – не поешь. Тут же просто включается тумблер… и всё!

А вообще-то, не дай бог кому-нибудь собственноручно писать расписки, подобные моей: «Я, Федотова Людмила Николаевна, ознакомлена с состоянием моего мужа и даю согласие на безнадежную операцию…»

– Вы вместе с мужем, по сути дела, пережили его клиническую смерть, возвращение Евгения Линда к полноценной жизни затянулось на долгие годы…

– Всё это так. И всё это в прошлом. Женя – из той редкой породы людей, с которыми не соскучишься. Он создал множество музеев в разных уголках страны, самый известный из которых, конечно же, «А музы не молчали!». Мы с ним, уже инвалидом, износили не один автомобиль, путешествуя. Когда вернулись из Уфы, на спидометре – 999 998 километров! Взяли шампанское и – вокруг Пушкина на площади Искусств! Мы и на Эльбрус поднимались (не на машине, понятно) – до Камней Пастухова, дальше помешала непогода. Есть люди, которым везде плохо: хоть на Эльбрусе, хоть в «Мерседесе». Мы с Женей не из их числа.

Для счастья, оказывается, не так много и надо. Артисту, может быть, чуть-чуть больше, чем всем остальным, – еще и любовь зрителя, ради которого он живет.

В последние годы учебы я работал на кафедре автоматики и телемеханики, руководимой Робертом Ивановичем Юргенсоном. Он предложил мне писать дипломный проект в области медицины. Роберт Иванович познакомил меня с инженером организации «Ленсвет» Людмилой Павловной Молого и больше мною никак не руководил и не мешал мне делать то, что я считал нужным.

И вот я пришел в полуподвальное помещение на Большой Морской улице (тогда ул. Герцена), где работала Людмила Павловна. Она сказала мне, что у нее больной сын, которого лечит очень хороший педиатр, кандидат медицинских наук Александр Ильич Клиорин, работающий в детской клинике Военно-Медицинской академии. Для его научных исследований нужно было разработать некий прибор, но Людмила Павловна этого сделать не могла.

Так я познакомился с Александром Ильичом, встреча с которым оказалась краеугольным камнем в моей жизни. Александр Ильич – интеллигентный человек, потомственный врач, всецело увлеченный своей работой, с множеством идей. Еще его отец был земским врачом в г. Орле.

Я стал регулярно встречаться с Александром Ильичом – он познакомил меня со своей семьей. Я ездил к нему на дачу в Осельки, часто бывал у него дома.

Жил А. И. Клиорин вместе со своей женой, ее родителями и маленькой дочерью в доме на канале Грибоедова, недалеко от Консерватории. Его тесть работал главным бухгалтером одного из закрытых НИИ, впоследствии ВНИИ радиоаппаратуры (ВНИИРА). Жена – тоже врач, работала в 1-м Медицинском институте. Всем хозяйством заправляла теща – очень суровая женщина, недолюбливавшая А.И.

Помню, как-то я задержался у них на даче, и пришло время обедать. Я по блокадной привычке хотел уйти, но меня уговорили остаться. После обеда мы поднялись с А.И. на второй этаж; он принес блюдо клубники, собранной с грядки, и сказал мне, что теще очень не нравится, что он не принимает никакого участия в хозяйстве, уходе за участком, а труды сельскохозяйственной деятельности потребляет, да еще и угощает гостей. Однако я чувствовал, что его семейство ко мне относилось хорошо.

Немного я общался с его шестилетней дочерью. Она демонстрировала нам знание английского языка. Оказалось, что она занимается языком в частной группе у некой Фаины Фишелевны. Прошло несколько лет – я женился, у нас родилась дочь Катя. Решено было начать заниматься с ней английским языком. Совершенно случайно мы устроили ее в группу к той же Фаине Фишелевне. Этого мало! Когда у Кати родился сын Максим, он также занимался английским с Фаиной Фишелевной.

Немного позже А. И. Клиорин разошелся со своей женой и уехал в Москву – писать докторскую диссертацию в Институте педиатрии АН СССР. Несколько лет он жил на служебной площади в комнатке примерно 6 м² в двухкомнатной квартирке на первом этаже. В соседней комнате жила дворничиха, которая была очень недовольна таким соседством. Помню, я один раз (когда я не смог устроиться в гостинице) ночевал у А.И. в этой комнатке. А если учесть, что в это время к нему из Орла приехала мама, то сейчас я не представляю, как мы там поместились втроем!

Защитив диссертацию, А. И. Клиорин вернулся в Ленинград на должность заведующего детской клиникой Военно-Медицинской академии.

Но это я отвлекся.

Итак, я стал читать научные работы И. П. Павлова, А.А.Ухтомского и др. В результате родилась тема дипломного проекта: прибор для исследования высшей нервной деятельности человека. Суть работы прибора заключалась в том, что исследователь набирал на пульте программу мигания лампочек, а испытуемый должен был нажимать или не нажимать клавишу в зависимости от сигнала.

Мой дипломный проект

Для разработки алгоритма функционирования прибора я применил аппарат математической логики. Кроме теоретической части я разработал и конструкцию прибора, т. е. довел до уровня чертежей.

В это время произошла реформа денег, что привело к необходимости менять уличные телефоны-автоматы. Теперь цена телефонного разговора менялась с 15 коп. на 2 коп. У меня дома (на набережной Чёрной речки) телефона не было, а ближайший работающий телефон-автомат находился на площади Льва Толстого. Метро от Чёрной речки тоже не было. А мне надо было отвезти свой дипломный проект рецензенту. Поскольку я должен был с ним сговориться, мне пришлось в течение одного вечера несколько раз ездить на площадь Льва Толстого к телефону-автомату, чтобы договориться о встрече, так как рецензента трудно было застать дома.

Дипломный проект я защитил на отлично и распрощался с институтом.

После моего ухода реализацией моего проекта занялся студент уже следующего поколения. В результате через несколько лет прибор был изготовлен и на ВДНХ (Выставке достижений народного хозяйства) получил диплом, а А. И. Клиорин использовал его в своей научной деятельности.

Знакомство с А. И. Клиориным переросло в дружбу – мы продолжали регулярно встречаться, обсуждать всякие проблемы и после моего окончания института. Так, благодаря ему появилась моя первая научная работа – он предложил мне выступить с докладом на конференции в Военно-Медицинской академии, который впоследствии был опубликован в трудах этой конференции. Этот доклад имел название «Использование математической логики при конструировании автомата для исследования высшей нервной деятельности».

Позже А. И. Клиорин защитил докторскую диссертацию, стал профессором, генерал-майором медицинской службы, руководителем кафедры детских болезней Военно-Медицинской академии. Мы с ним тесно общались примерно в течение 20 лет, потом постепенно общение заглохло, что, конечно, очень жаль.

Глава 5. ПЕРВЫЙ ОБМАН И ПЕРВОЕ МЕСТО РАБОТЫ

Вот и окончен институт. В те времена существовало распределение. Часто студенты шли на работу туда, где они писали свои дипломные проекты. Но я писал свой проект как свободный художник – формально при кафедре автоматики и телемеханики, но оставаться работать на кафедре не собирался. На распределении представители разных НИИ выбирали себе сотрудников. Я не знал никого, и когда представитель организации п/я 472 при заводе «Лентеплоприбор» предложил мне идти к ним работать, я сразу согласился, поскольку всё равно не знал, что предпочесть.

После защиты диплома и получения всех документов я отправился на свое будущее место работы. Начальник отдела кадров в двух словах рассказал, чем занимается предприятие, и спросил, где бы я хотел работать. Мне всегда импонировала цифровая техника и не лежала душа к аналоговой.

Начальник отдела кадров вызвал начальника лаборатории Воронкова, который более подробно рассказал о работе своего отдела, и мы договорились, что я пойду работать к нему.

Поскольку мне полагался месячный отпуск, я вышел на работу через месяц.

Каково же было мое удивление, когда начальник отдела кадров сказал мне, что в отдел Воронкова уже мест нет, и предложил мне работать в другом отделе, занимающемся аналоговой техникой, где начальником был Иван Иванович Атласов. До чего я был наивным: я считал, что если человек дал слово, то он всегда его сдержит!

Иван Иванович – хороший человек под 50 лет, не очень образованный, но хорошо разбирающийся в жизни администратор – приучил меня никому не верить на слово, каждое обещание подтверждать бумажкой с подписью и т. д. Этот отдел занимался аналоговыми устройствами – усилителями, стабилизаторами и т. п. Мне это было не очень интересно. Но положительным было то, что отдел был совсем маленьким и коллектив был прекрасным.

Мне очень понравилось название моей должности: инженер-исследователь с окладом 110 руб. Сперва мы располагались на территории завода, где действовала старая система учета. По приходе на работу мы перевешивали номерки с одной доски на другую. Если чей-то номерок оставался неперевешенным – значит, человек либо опоздал, либо не пришел.

И вот мой первый рабочий день. Я вошел в маленькую, заставленную старой мебелью комнату с множеством приборов. Иван Иванович представил меня сотрудникам и сказал, что поступаю в помощники к ведущему инженеру Виктору Шапошникову. Витя – высокий, немногословный человек лет около тридцати – выделил мне уголок у какого-то стола и стал думать, чем бы меня занять.

Молодых специалистов, направленных на работу в этот отдел, было трое: Юра Ноткин (ЛЭТИ), Галя Гордон (ЛИТМО) и я. Мы сразу нашли общий язык, некоторое время держались кучкой, а потом быстро слились со старожилами отдела.

Наконец Витя придумал мне «исследовательскую» работу. Привел меня в цех, где наматывались маленькие трансформаторы, принес мне ящик, наполненный ими, вручил тестер и сказал, чтобы я проверил, нет ли обрывов в обмотках. И вот я прикладывал щупы тестера к двум выводам трансформатора и смотрел, отклоняется ли стрелка тестера. Этой работы мне хватило на день, а по распределению нужно было работать по крайней мере еще три года.

Но работа меня любила. Это было время, когда в СССР только наладили производство полупроводниковых элементов, – нужно было переходить на них, а опыта еще не было. Одним из направлений работы отдела была разработка ламповых стабилизаторов напряжения. Теперь нужно было разрабатывать их на полупроводниках, а этим в отделе никто не занимался. И вот эту работу поручили мне. Кое-какие теоретические знания в этой области после института у меня были. И тогда я стал полностью самостоятельным, никто мной не руководил, надо было начинать всё с нуля. Через некоторое время объём работ у меня увеличился, и я взял в помощники Галю Гордон.

Интерес можно найти во всём. Я стал в НИИ специалистом по стабилизированным источникам питания – я их разрабатывал, передавал схемы в конструкторский отдел, следил за изготовлением их в цеху, разрабатывал ОСТы и параллельно всё же пытался перейти в бывший отдел Воронкова, который (Воронков) к этому времени стал главным инженером. Но это мне не удавалось, поскольку я был единственным специалистом по стабилизаторам. На основе разработки стабилизатора, который пошел в серию, я написал свою единственную статью, посвященную стабилизированным источникам питания. Минимальный срок работы молодого специалиста составлял три года. После этого либо уже «немолодой специалист» переходил на другую работу с повышением оклада, либо поступал в аспирантуру, либо оставался работать на прежнем месте уже надолго. Года через два меня повысили в должности – я стал старшим инженером с окладом 125 руб. На этом предприятии я проработал четыре с половиной года, поскольку ждал определенного места в аспирантуру.

Время начала нашей производственной деятельности совпало с расцветом оттепели. В наш «почтовый ящик» пришло сравнительно много специалистов из ЛЭТИ и ЛИТМО, мы были молоды, полны энтузиазма. В это время организация переехала в новое здание у Гренадерского моста. Молодежь разбередила устоявшуюся жизнь института. Еще живы были студенческие привычки – нам неинтересно было только работать, хотелось жить полной жизнью. Был организован Совет молодых специалистов – мы созвали несколько конференций молодых специалистов, на которых обсуждали свои работы, устраивали культпоходы, организовывали спортивные кружки, вечера, выпускали газету, где не боялись высмеивать вмешательство парткома в нашу жизнь, и т. п. Именно в это время стали возвращаться из лагерей инженеры, которые работали в этой организации раньше. Тогда мы упивались «свободой».

Мне запомнились некоторые истории из того времени. Расскажу их, не придерживаясь хронологической последовательности.

Руководство НИИ решило, что в институте нужно организовать свой радиоузел, и поручило это одному из представителей парткома. Почему-то он обратился ко мне, хотя я с парткомом не имел никаких дел. Я предложил работать вместе со мной Витольду – молодому специалисту, пришедшему на работу после окончания ЛЭТИ через год после меня. Я забыл фамилию представителя парткома; он оказался очень приличным человеком, помогал нам во всём и не осуществлял никакой цензуры. Мы делали то, что считали нужным. Была оборудована радиостудия, и мы взялись за работу. Естественно, нам не хотелось заниматься этим формально, читать «последние известия» о работе отделов, о взятых соцобязательствах и пр.

Во-первых, мы модернизировали радиосеть. Динамики были почти во всех отделах, так как конструкторы любили работать под шуршание радио. Мы сделали так, что из радиостудии могли принудительно включать все динамики НИИ, даже если у них была выключена громкость.

И вот первая «принудительная» передача. Один из сюжетов – высмеивание совершенно безграмотных (с точки зрения русского языка) приказов начальника отдела кадров. Вот текст этой невинной передачи:

Мы не шутим

Вы интересовались когда-нибудь объявлениями, афишами и приказами? Если нет, то поинтересуйтесь – узнаете много интересного. Год назад, проходя по Невскому проспекту, ленинградцы с удивлением взирали на интригующую надпись на крупнейшем ленинградском универмаге: «ГОСТИНЫЙ …ВОР».

А как вам нравится объявление: «Производится прокат легковых автомобилей… БЕЗ ШОФЕРОВ»?

Или же лозунг: «Да здравствует 1-е и 2-е мая!».

Сотрудники нашего ОКБ наивно полагали, что наша организация находится в ведомстве Комитета по приборостроению. Отнюдь нет! Аттестационные листы нашего предприятия уверяют нас, что все мы работаем в сфере действия таинственного комитета по… ПРИОБРЕТЕНИЮ.

А совсем недавно озабоченные курьеры разносили срочную депешу отдела кадров. Нашему специальному корреспонденту удалось раздобыть один экземпляр этого уникального документа.

Вот он: «Прошу сообщить в отдел кадров ФАМИЛИИ ЖЕНЩИН, имеющих детей до 8-летнего возраста, и ФАМИЛИИ ЛИЦ, умеющих водить автомашины, мотоциклы и …ТРАКТОРА».

А сейчас мы хотим вам посоветовать подняться на четвертый этаж и ознакомиться с одним чрезвычайно любопытным объявлением:

«Комсомольцы НИО!

Проведем отчетно-перевыборное собрание… С ПЕРВОГО ЗАХОДА!»

Наша редакция предлагает свой вариант:

«Даешь комсомольское собрание… с 1-го, 2-го, 3-го, 4-го, … ЗАХОДА (ненужное зачеркнуть).

А во время этой передачи у директора НИИ шло совещание, на котором присутствовал начальник отдела кадров. Я прочитал фельетон, цитируя его малограмотные приказы. Как мне рассказали позже, начальник отдела кадров подскочил к динамику и попытался выключить звук с помощью регулятора громкости. А когда ему это не удалось, он с корнем вырвал шнур из сети.

Что самое удивительное – нам за это ничего не было (в брежневское время просто выгнали бы с работы), только попросили убрать принудительную трансляцию из кабинетов директора и главного инженера.

Мы продолжали вживую раз в неделю вести наши передачи. Поскольку они имели успех, нам выделили деньги на покупку магнитофона. Теперь мы стали комбинировать живой эфир с записями.

Как раз в это время (кажется, в 1961 году) в Ленинграде в Доме работников искусств состоялся первый концерт Булата Окуджавы. В газете «Смена» корреспондент Игорь Лисочкин написал об Окуджаве разгромную статью. Мы не остались в стороне – добыли магнитофонную пленку с песнями Окуджавы и прокрутили ее на нашем радио в обеденный перерыв.

Об этом в книгах воспоминаний («Вблизи и вдали», «След в океане») рассказывал Александр Городницкий:

…С самого момента своего появления авторская песня постоянно запрещалась и многократно предавалась анафеме с высоких трибун и в печати. Я вспоминаю одно из первых выступлений Булата Окуджавы в моем родном Ленинграде, после которого он был подвергнут травле в доносительской статье некоего И. Лисочкина, опубликованной в комсомольской газете «Смена». На выступлении, проходившем в Доме работников искусств на Невском, присутствовало довольно много ленинградских композиторов, которые не стеснялись топать ногами, освистывать автора, выкрикивать: «Пошлость!» и всячески выражать свое возмущение. После концерта, уже в гардеробе, к Окуджаве подскочил именитый в те поры и обласканный властями композитор Иван Дзержинский, автор популярной в сталинские годы оперы «Тихий Дон». Багровый от негодования, брызжа слюной, он размахивал руками перед самым носом Булата Окуджавы и кричал:

– Я не дозволю подобного безобразия в нашем доме! Я – Дзержинский! Я – Дзержинский!

Обстановку неожиданно разрядил стоявший за разбушевавшимся композитором известный актер БДТ Евгений Лебедев, который хлопнул его по плечу и заявил:

– А я – Фрунзе!

Хотелось чего-то нового. Тогда мы вдвоем с Витольдом стали писать и передавать короткие получасовые обозрения. Но в конце концов мы выдохлись. Тогда мы выделили по неделе каждому отделу НИИ и предложили им выступать по радио. Везде оказались инициативные люди, которые с удовольствием приняли в этом участие.

Музыкальные магнитофонные записи тогда были редки. Помню, принесли нам ленту с какой-то западной невыдающейся и неизвестной танцевальной музыкой. Тогда перед каким-то государственным праздником мы устроили «Концерт по заявкам» – пародию на концерты по заявкам, передающиеся по центральному радио.

Выглядело это примерно так.

Дикторский текст: «По заявке Нины Ивановны Петровой, победительницы социалистического соревнования в III квартале, выполнившей план квартала на три дня раньше срока, передаем „Криминальное танго“ и т. д.».

Всё было серьезно, без шуток. Только до этого Нина Ивановна никогда в жизни не слышала этого «Криминального танго». Просто мы подошли к ней со списком произведений, записанных на магнитной ленте, и сказали: «Вот эти произведения уже заказаны, остались эти три – что вы хотите услышать?». И поскольку это были совершенно неизвестные произведения, люди тыкали пальцем в любые оставшиеся, а мы выполняли их заявки. Выглядело это всё вполне пристойно, и мало кто заметил иронию.

Но тут сместили Хрущёва, да и мы уволились. Вместо нас двоих, работавших бесплатно, просто для своего удовольствия, взяли женщину – профессионального журналиста, – и всё изменилось. Радиопередачи стали обычными пропагандистскими – их перестали ждать и слушать. Но всё это было позже.

Примерно через год после поступления на работу меня выдвинули на Доску почета, а эти списки выдвинутых утверждал партком. Вызывает меня начальник отдела кадров и говорит: «Понимаете, Доска почета висит в проходной предприятия, мимо нее все ходят, включая московское начальство, а на ней висит ваша фотография с бородой. Сбрейте бороду – и мы вас перефотографируем». А надо сказать, что в те годы борода была признаком инакомыслия, свободомыслия.

Фотография с Доски почета

Я ответил, что мою фотографию можно и не вешать на Доску почета, – мне это не нужно. Но отдел кадров не мог пойти против решения парткома – и моя «неприличная» фотография провисела там полгода, до следующего государственного праздника. Когда через некоторое время меня опять выдвинули на Доску почета, вопрос о бороде уже не возникал.

Наш отдел был маленький и дружный. Не обходилось и без подтруниваний друг над другом. Разработкой ламповых усилителей занимался Виктор Белорусов. Приходя на работу, он всегда переодевался в тапочки. После обеда любил немного подремать, сидя за своим рабочим столом и сняв тапочки. И вот как-то, когда он дремал, его тапочки прибили к полу, а затем позвали Виктора к телефону. Он всунул ноги в тапочки, но встать не мог… Отношения в отделе были такие, что мы друг на друга не обижались.

Как я уже писал раньше, в 1959 году, учась в институте, я участвовал в переписи населения. Мне достался дом на улице академика Павлова. Было очень интересно общаться с различными людьми. Помню, в двухкомнатной квартире в одной комнате жила семья из трех человек – муж, жена и небольшая дочь, – а в другой – один мужчина (до сих пор помню его фамилию – Клингер), которого я никак не мог застать дома. На работу я поступил в 1961 году. И вот как-то мы с Виктором Белорусовым разговорились, и я случайно узнал, что он живет в доме, где я проводил перепись населения. Тут я ему и напомнил, что когда я пришел его переписывать, он сидел в уголке и чинил телевизор. Вот какая хорошая тогда была у меня память – не то что сейчас!

Поскольку я любил кино и театр, то решил устраивать культпоходы. В то время кино пользовалось большим успехом, на некоторые фильмы образовывались громадные очереди. Тогда я придумал такой ход. На бланке организации писал официальное письмо в кинотеатр с просьбой о выделении некоторого количества билетов, шел к администратору – и мне продавали нужное число билетов. С театром были немного другие отношения. Раньше существовали распространители билетов, которые ходили в организации и там продавали билеты, очень часто с «нагрузкой» (т. е. на спектакли или концерты, не пользующиеся успехом). Я познакомился с такой распространительницей билетов в ДК им. Ленсовета и покупал у нее множество билетов (часто и без нагрузки). Тем самым ей было легче выполнять план, а сотрудники отдела без проблем ходили в театр. За это она давала мне бесплатный билет на страфонтены (приставные места).

Года через два после моего окончания института к нам в организацию пришел работать еще один выпускник ЛЭТИ – Валентин Васильев. И в институте, и после окончания его он активно занимался самодеятельностью, был капитаном команды КВН ЛЭТИ. В то время КВН шел в прямом эфире. Я был на телестудии во время одной передачи. Мне была интересна технология передачи. В большом павильоне разместили нас, зрителей. Само действие происходило в другом конце павильона, поэтому мы ничего не слышали и почти ничего не видели. Перед нами стоял «дирижер», который руководил нашими действиями – командовал, когда нужно аплодировать, когда выкидывать лозунги, и т. п.

С В. Васильевым произошел один забавный случай. В то время на Суворовском проспекте только что открылся магазин для новобрачных, где по бумажке из ЗАГСа новобрачные могли купить какие-то дефицитные товары. В. Васильев недавно женился, и ему кто-то достал бумажку, по которой они с женой прошли в этот магазин. Следует отметить, что и он, и его жена имели фотогеничные внешности. Как раз в тот момент, когда они были в магазине, туда пришел фотограф, который делал репортаж об открытии магазина для газеты «Ленинградская правда». И вот в газете на целый разворот появился репортаж о том, как молодые жених и невеста пришли в магазин. Мы на работе просто посмеялись над этим обманом, а вот на работе жены В. Васильева женщины стали обвинять ее во лжи: она своим сотрудникам сказала, что вышла замуж, а оказывается, нет!

Наш круг знакомых интересовался очень многим. Так, например, я знал, что в Ленинграде есть филокартист Н. С. Тагрин, коллекцией которого пользовались и деятели кино, и историки, да и просто интересующимся он показывал свою коллекцию.

Николай Спиридонович Та́грин (19 января 1907, С.-Петербург – 19 мая 1981, Ленинград) – филокартист и популяризатор почтовой открытки, основатель и бессменный руководитель ленинградского клуба филокартистов, член Географического общества СССР, автор книг и публикаций о филокартии. Уникальное собрание Н. С. Тагрина, насчитывающее 690 тысяч единиц хранения, наследниками коллекционера передано государственному музею истории Ленинграда. В настоящее время коллекция остается в фондах музея, но не экспонируется.

И вот однажды мой знакомый пригласил меня на один из «вечеров открытых дверей», которые Н. С. Тагрин проводил у себя дома – на 11-й линии Васильевского острова. Жил он в большой коммунальной квартире, в комнатах, отделенных от этой квартиры железными дверями с сигнализацией. Чувствуется, что ему доставляло большое удовольствие рассказывать о своей коллекции. Вся коллекция была систематизирована по темам, поэтому в ней легко было ориентироваться. Большинство открыток были помещены в альбомы, которыми были заставлены все шкафы и стены. В заключение своего рассказа он показал нам свое последнее приобретение – открытку-письмо Давида Бурлюка, которую он получил от него из США (!!!). После рассказа он предложил присутствующим посмотреть те открытки, которые им были интересны. Я попросил показать мне открытки Петроградской стороны начала ХХ века.

Помимо открыток он немного коллекционировал картины и скульптуры. Мне запомнились головы князей, работы Опекушина – копии тех, что помещены на памятнике «Тысячелетие России» в Великом Новгороде, и женская головка, на которую была накинута тончайшая прозрачная накидка. Удивительно, как скульптору удалось это сделать!

Помню, какой подарок мы сделали нашим женщинам к 8 марта – написали небольшое обозрение, которое решили записать на магнитофонную ленту. Саму запись нужно было сделать в выходной день. Но в этот день Виктор Шапошников должен был переезжать с одной арендуемой квартиры в другую. Полдня мы помогали ему с переездом, во вторую половину дня занимались записью. Для записи песен пригласили знакомого профессионального гитариста. При всём несовершенстве техники магнитофильм получился неплохим – всем понравился. Эта магнитная лента долго хранилась у меня, а потом пропала. Жаль, конечно…

Только работа меня не удовлетворяла – хотелось приобретать новые знания. Для повышения своей квалификации я стал в рабочее время ходить на лекции по полупроводниковым приборам, поскольку это было связано с моей работой. А после работы я поступил в университет на математические курсы, поскольку математическая подготовка в ЛЭТИ была недостаточна. Отучился я там один год и понял, что это никак не влияет на мою работу, – мне всё-таки хотелось заниматься наукой.

Несмотря на хороший коллектив, после трех лет обязательной отработки я понял, что мне необходимо сменить работу. Мои попытки перейти в другой отдел, где занимались цифровой техникой, не удавались, так как тогда оголился бы мой участок работы. Поэтому оставались две возможности: искать другую работу или поступить в аспирантуру. Чтобы не терять времени, мы – молодые специалисты – решили сдать сперва кандидатские экзамены по английскому языку и философии. Поскольку английский язык я не изучал, то поступил на курсы, а занятия по философии мы организовали при работе.

Лекции по философии проводились в Академии наук СССР, а семинарские занятия – непосредственно в организации.

В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов стали возвращаться из лагерей бывшие заключенные. Как ни странно, те, с которыми мне приходилось встречаться, были не раздавленными системой, а уверенными в себе, энергичными людьми, вернувшимися к полнокровной жизни. Нельзя сказать, что философия была моим самым любимым предметом. Выхолощенные институтские курсы, «убогие» преподаватели, конспектирование «Краткого курса» и «Материализма и эмпириокритицизма» отбили к ней всяческий интерес. И необходимость изучения ее для сдачи кандидатского экзамена была такой же формальностью, как вступление в пионеры или комсомол.

Однако лекции в АН СССР носили совершенно другой характер. Заинтересованные, эрудированные, интеллигентные преподаватели увлекали своими лекциями. Из лекторов мне запомнились физик и философ М. В. Мостепаненко и немолодая женщина Г.

Ее лекции были не сухим изложением современных течений в философии, а живым, естественным рассказом. Она только что вернулась из лагеря, и часто некоторые из нас оставались после лекций слушать ее рассказы.

С большой любовью рассказывала она об основателе школы логического позитивизма Людвиге Витгенштейне, о приезде его в 30-е годы в Ленинград, о том, как он обращал на себя внимание обывателей, так как бегал по Ленинграду в шортах и вел себя как мальчишка – очень непосредственно. Именно знакомство с ним и привело Г. в тюрьму.

Много рассказов уже забылось, а один остался в памяти. В какой-то момент времени Г. попала на работу в лагерную больницу. Там умирал юноша – студент-математик. Перед самой смертью он сообщил Г., что решил очень сложную математическую проблему, и попросил Г. передать тетрадку с результатами своей работы на волю, чтобы там переслали ее математикам. Поскольку политических часто обыскивали, Г. попросила одну проститутку спрятать бумаги. Но как назло, эта проститутка украла ложку или что-то подобное и попалась. Был произведен шмон, и бумаги уничтожили. Это произошло уже после смерти математика. Что было в этих бумагах, навсегда осталось тайной.