Текст книги "Я не был баловнем судьбы"

Глава V
Работа на производстве

Молодых специалистов распределяли в институте, куда выезжали представители отдела кадров наркоматов, стремившиеся получить большое число специалистов. Возглавлял комиссию представитель отдела кадров Министерства оборонной промышленности, в системе которого в то время находился МММИ.

При распределении объявлялось место, куда можно поступить работать, и размер ожидаемого заработка. При несогласии у нас было право отказаться от подписи в документе о согласии с назначением. В этом случае начиналась тяжба с отделом кадров, которая часто заканчивалась не в пользу студента. Иногда все же он добивался приемлемого, с его точки зрения, предложения.

Заработок молодых специалистов в то время в гражданской промышленности составлял примерно 550 рублей в месяц, а заработок на предприятиях оборонного комплекса – 650–800 рублей. То есть значительно больше. В тот период (1939–1940 гг.) зарплаты ИТР (инженерно-технического работника) были незначительны и в гражданской промышленности составляли от 600 до 1 000 рублей в месяц. Для специалистов в оборонной промышленности при стаже 5-10 лет оклад был больше, но в основном не превышал 1500–1700 рублей для специалистов, уже имеющих опыт самостоятельной работы.

До 1937 года зарплата ИТР, особенно конструкторов и технологов, была необоснованно занижена, так как к ним относились не как к носителям технического прогресса, а как к служащим чиновникам, и получали они 350–450 рублей в месяц. А цеховые ИТР получали по 800-1 000 рублей и выше, хотя их роль не требовала хорошей инженерной подготовки и на этих должностях нередко находились люди, даже не имевшие дипломов инженеров.

С целью исправления недостатка Серго Орджоникидзе добился принятия постановления Правительства о повышении роли конструкторов и технологов, после чего им увеличили заработную плату до 750 рублей в месяц.

Это был первый и единственный правительственный акт, давший толчок к повышению авторитета инженеров на производстве. В дальнейшем такие шаги совершались келейно, по сговору руководителя той или иной отрасли со Сталиным, и они давали толчки локального значения.

При распределении в комиссию меня не вызвали, и в конце ее работы я спросил, в чем же дело. Мне ответили, что я направляюсь в Наркомат судостроения. В Наркомате судостроения сообщили, что мне предлагается поехать работать на судоремонтный завод в Севастополь. Меня это не обрадовало, так как работа на ремонтном заводе малотворческая, а я стремился к работе, на которой можно вырасти до уровня серьезного специалиста, и потому предпринял маневр. Заявил, что готов ехать куда угодно, но только при условии, что мне будет предоставлено жилье, а не общежитие. Они ответили, что завод жилья не имеет и может предоставить только общежитие. Кроме того, они уточнили, что у них нет заводов, которые могли бы предоставить жилье молодому специалисту. Тогда я попросил направить меня в Горький на Сормовский завод без претензий на жилье. Они согласились. Я понял, что их заявка на меня просто надумана.

В процессе оформления направления я попросил назначить мне заработную плату побольше. Они связались с управлением, где находился Сормовский завод, и получили справку, что могут дать мне зарплату 700–850 рублей. Мне записали в путевку 750 рублей в месяц, то есть я сразу получил зарплату специалиста, проработавшего на заводе три-четыре года.

На заводе сначала на меня посмотрели немного косо, так как они молодым специалистам зарплату более 600–650 рублей не давали, а тут вынуждены дать 750 рублей. Но это скоро сгладилось, так как я показал себя как грамотный и перспективный специалист.

В это время завод в основном работал как серийное производство по выпуску подводных лодок двух типов разработки ЦКБ-18, находящегося в Ленинграде. Поэтому КБ завода занималось приведением чертежей, направляемых на эксплуатирующие базы вместе с судами, в соответствие с фактическим исполнением. Работа совершенно не творческая, и я вскоре заскучал.

Обратился со своими думами к начальнику сектора И. И. Краковскому, который, на счастье, был моим преподавателем в техникуме и помнил меня. Он работал в Горьковском политехническом институте на кораблестроительном факультете, а позднее перешел в Институт инженеров водного транспорта, в котором стал проректором и ректором.

Краковский меня понял и сначала для проверки поручил провести расчет насоса, который был сделан раньше, но, по его мнению, выполнен плохо. Я изучил материалы и дал расчеты гидравлические и прочностные, использовав знания, данные нам на основных курсах и в дополнительных главах сопротивления материалов, которые нам читали применительно к расчетам насосов и турбин.

Краковский просмотрел расчеты тщательно и замечаний не сделал. После этого он поручил разработать конструкцию замка цепей, которая бы удовлетворила требованиям регистра. Эти замки нужны были для укомплектования самоходных землечерпалок морского плавания, проекты которых делались в 1937 году по заказу ГУЛАГа НКВД (МВД) СССР.

Я познакомился с представителем регистра, который был стариком с большим стажем эксплуатации судов различного назначения. Он мне объяснил свои соображения на этот счет, дал кое-какие исходные данные, и я отправился творить, хотя думал, что творить тут нечего. Это не корабль и даже не автомобильное оборудование, а всего лишь замок!

Поскольку у представителя регистра дела были почти завершены, он от скуки стал частенько посещать меня за доской. Мы с ним сблизились. Я охотно слушал рассказы о его службе и прочих делах, а он слушал мои рассказы. Так мы с ним стали друзьями и замок делали вместе, что для меня оказалось очень полезно.

Когда я нарисовал первый вариант, он мне как-то не приглянулся, а когда показал представителю регистра, он тоже сказал, что замок не смотрится. После этого я начал искать то, что нашло бы отклик в моей душе и понравилось бы представителю регистра и начальству. Проработав несколько вариантов замка, я наконец нащупал форму, когда он стал похожим на нужную вещь и просто просился на изготовление в кузницу. Этот вариант понравился представителю регистра. Одобрил конструкцию и И. И. Краковский. Замок был запущен в производство.

Тут встретилось неожиданное препятствие. Замок мог изготовить опытный кузнец свободной ковки, а к этому времени на «Красном Сормове» перевелись все кузнецы мастера свободной ковки. Тогда решили замок заказать на заводе «Красный якорь», где кузнецы были, так как якоря и цепи изготавливались ковкой. Но в ту пору уже шел разлад связей, и работу они затянули, а я вскоре перешел на работу на автозавод, поэтому приемку замка мне произвести не посчастливилось.

После сдачи чертежей замка пришлось вновь вернуться к правке секретных чертежей подводных лодок. Я заскучал опять, а тут еще усугубляло страдания то, что на такую неинтересную работу приходилось ездить автобусом, выходившим с автозавода рано утром, и он привозил меня на работу с большим запасом времени до начала рабочего дня. Отказаться от него и перейти на городской транспорт было опасно, так как я бы рисковал опаздывать, а тогда как раз вышел указ о привлечении к суду за задержку на работу свыше двадцати минут. Поэтому я продолжал приезжать ранним автобусом.

В конце года я услышал, что на завод пришла разверстка обкома партии на выделение специалистов для укомплектования вновь создаваемого на территории автозавода авиамоторного завода, и решил попытаться этим воспользоваться. Пошел в отдел кадров, где мне сказали, что они возражать не будут, если отпустит начальник ЦКБ. Переговорив с И. И. Краковским и объяснив ему мои мотивы, с которыми он согласился, я пошел к начальнику. Он еще помнил мои жесткие разговоры с ним по поводу моей зарплаты и потому дал добро.

Вместо моторного завода я попал в отдел главного механика автозавода, так как оформление шло через отдел кадров автозавода, а им требовался специалист по гидроприводу.

Главный механик пообещал сохранить мне зарплату в 750 рублей, хотя возможностей у него, как выяснилось позже, не было. Проработав месяц, я узнал, что они мне дали самую большую ставку инженера-конструктора, какая была свободна в отделе – 575 рублей. Я поднял шум, ходил к главному инженеру и еще куда-то, и наконец главный механик сдался. Я угрожал им, что пойду жаловаться в обком, так как они нарушили его директиву.

Меня передали в распоряжение завода № 466, куда я и пришел конструктором отдела главного механика с зарплатой 700 рублей в месяц. Через год я стал руководителем группы гидравлики и получил зарплату в 1 000 рублей.

Работа в отделе была довольно интересной. Так как завод формировался вновь накануне войны, укомплектовать его оборудованием, заказанным в Германии, не удалось. Немцы затягивали поставки, а потом прекратили их совсем. В связи с этим пришлось собирать и модернизировать оборудование, переданное нам с эвакуируемых из районов военных действий заводов, под требования производства двигателя М-105. Доработки оборудования приходилось вести не только из-за несоответствия его параметров требованиям завода, но и потому, что в процессе демонтажа и транспортировки много оборудования пострадало и его просто необходимо было восстановить.

Тут мне пригодился широкий диапазон инженерной подготовки, полученной в институте, так как пришлось иметь дело с модернизацией оборудования самого разного назначения – от металлорежущих станков до воздуходувок и средств внутрицехового транспорта.

Много выпало на нашу долю и работ, связанных с созданием нового оборудования, типа испытательных стендов, тележек, подъемных устройств и устройств технологического назначения. Значительная часть металлообрабатывающего оборудования имела гидроприводы, которые часто выходили из строя, и требовались его настройки и ремонт. Для решения этой проблемы главный механик завода поручил мне возглавить группу гидравлики, чтобы решать эти задачи комплексно и поднять уровень эксплуатации и ремонта оборудования, имеющего системы гидропривода.

Прежде чем возглавить группу гидравлики, мне пришлось поработать над созданием нестандартного оборудования для вновь построенного цеха сборки и испытательной станции, так как стандартного оборудования в то время достать было невозможно. Мной было спроектировано несколько видов тележек для транспортировки оборудования по территории завода и цехам. Для облегчения ручного труда был разработан гидроцилиндр с системой управления спуском и подъемом, а также чертежи редукционных клапанов для оборудования сатураторных установок в цехах и ряд других устройств и приспособлений.

В группе гидравлики я создал устройство, чем-то напоминающее установку для мойки стаканов. Установка была включена в технологическую линию, что позволило обеспечить качественную заливку вкладышей подшипников двигателей. Установка получилась простая и легкоуправляемая, поэтому технологи и цеховики были очень благодарны за такое эффективное решение, позволяющее устранить брак вкладышей из-за ликвидации свинца.

Из работ по станочному оборудованию с гидросистемами запомнился ряд интересных и важных работ. Из Америки по ленд-лизу завод получил шлифовальный станок. Кто его заказал и как его оформляли, я не знаю, но, когда технологи заявили, что они хотят на нем фрезеровать картер двигателя, я им указал, что из этого ничего не получится без серьезной модернизации. Выхода не было, и я взялся за эту работу.

Основной трудностью было значительное снижение скорости подачи стола. Когда нужные скорости были получены за счет установки дросселей в линиях питания цилиндров стола, стол стал ходить с большим изменением скорости в зависимости от усилия резания, а оно в ходе работы изменялось. Для стабилизации скорости я спроектировал стабилизатор. Когда его установили, скорость стала стабильной только при значении раза в два-три больше необходимой. После этого пришлось заменить насосы, установив маленькие, и принять ряд других мер, после чего станок заработал. Мы стали получать поверхность стыка картера гладкую как зеркало, что и требовалось.

Аналогичную работу пришлось проделать с 158-шпиндельным сверлильно-расточным станком фирмы «Буш» и другими станками, полученными заводом как из Америки, так и с наших заводов.

В 1943 году завод стал испытывать большие затруднения с производством инструментов, требующих применения высокопроизводительного резьбошлифовального станка. Министерство на одном из своих заводов нашло резьбошлифовальный станок фирмы «Эксцелло» и передало его нам. Таким образом, просьба завода была выполнена, а когда этот станок прибыл на завод, то оказалось, что он неработоспособен.

Мне предложили попробовать восстановить станок. Проверка показала, что его разрегулировали, а наладить не смогли, и он стоял без действия, что было видно по его состоянию. Станок имел очень сложную гидросхему, смонтированную с применением паяных стыков. Поговорив с прежними владельцами станка, я узнал, что они в схемах не разобрались, хотя для этой цели использовали даже рентген-аппарат.

Станок поступил на завод без техдокументации, и вот в этих условиях надо было срочно запустить его, так как за восстановлением следили в обкоме партии и ежедневно приходил в цех главный инженер завода.

Поскольку схема была паяная, я решил, что она должна работать, надо только правильно подойти к станку. По надписям у кнопок управления разобрался, какая из них чем управляет. Отсоединив механизм автоматической правки камня, я запустил станок, и он заработал. Быстро отладил управление ходом.

Главный инженер обезумел от радости, позвонил в обком и доложил, что станок уже работает. Тогда я ему сказал, что сделал самое простое, а теперь надо разобраться, почему станок не использовался и как обеспечить автоматическое подключение трех цилиндров механизма правки камня.

После анализа возможных вариантов подключения труб, обеспечивающих включение цилиндров вовремя, а также их беспрерывную работу, было отработано большое число видов подключения. Перспективные варианты проверялись на станке, и их оставалось все меньше. Когда был найден последний вариант подключения, я включил станок, и он заработал как должно ему работать.

Работавшие со мной люди стали громко хвалить меня. После этого главный инженер отрапортовал в обком, а я получил благодарность и премию, на которую ничего путного купить было нельзя, а по карточкам можно было выкупить все за зарплату.

Еще более запутанный случай был с шлицешлифовальным станком, также полученным нами из Америки по ленд-лизу. Станок прибыл не очень тщательно упакованным и почти без техдокументации. Но дареному коню в зубы не смотрят. Впрочем, ленд-лиз совсем не был подарком.

Станок, как и «Эксцелло», был установлен в инструментальном цеху и был предназначен для шлифовки шлицев. Он работал в почти автоматическом режиме, то есть при нормальной работе роль рабочего сводилась к установке изделия, пуску и съему готового отшлифованного валика.

Когда механик цеха вызвал меня посмотреть, почему встал станок, я увидел совершенно бездействующее оборудование. Гидросхема станка была сложная, но разборная. Я попросил отключить трубопроводы коробки переключения ходов и переставил пальцем главный золотник. Включили, после чего станок сделал один ход и встал намертво. Я спросил: «Может, у вас так было?» Но механик и слесарь-ремонтник начали уверять меня, что все не так, что он у них работал.

Тогда я более подробно осмотрел коробку и нашел один канал, перекрытый пробкой, ввернутой в корпус. После этого объяснил, в чем дело, и попросил вывернуть пробку. Они пытались полдня, но не сумели – либо у шестигранного ключа сминались грани, либо ключ ломался. Тогда я сказал, что эту пробку необходимо высверлить, что она установлена умышленно на клей. Но никто не взял на себя ответственность.

Механик звонил и главному механику, и главному инженеру, но никто не дал ему явного одобрения. Главный инженер сказал, что, если Полюшков считает, что надо высверлить, пусть сверлит под свою ответственность. Я, видя тупик и будучи абсолютно уверенным в своей догадке, дал указание просверлить отверстие в пробке. Когда это сделали, станок стал исправно совершать рабочие ходы.

После этого я убедился, что в станке был перекрыт не только главный поток, но и полностью расстроена автоматика, отсчитывающая число ходов шлифовки и число поворотов по углу валика. Для этой цели на станок было установлено два электромеханических реле. Одно считало число проходов шлифовального круга и давало сигнал на правку шлифовального круга, другое считывало число поворотов валика и давало сигнал на отход изделия при завершении процесса шлифования, оба реле расстроены так, что не выполняли ни одной функции.

После доклада главному механику я попросил дать мне в помощь инженера-электрика. А тот в свое время окончил Ленинградский электромеханический институт и работал до войны в НИИ по электроакустическим системам. Вдвоем мы уже работали смелее и продуктивнее, так как обменивались мнениями по ходу работы. Провозившись дня два или три, мы настроили реле, но станок опять не работал, так как механизм правки камня в пути или умышленно был изуродован и заклинен намертво. Пришлось и с этим, хоть и немудреным, препятствием бороться. Наконец мы все исправили, и станок заработал как должно.

На этот раз со мной разделил радость успеха А. Е. Нестеренко, который потом ударился в партийную работу. Он был заместителем парторга ЦК на заводе, в 1944 году поступил в Высшую партийную школу, по окончании которой ушел на дипломатическую работу, где достиг больших успехов. Он был советским послом в Пакистане, Ирландии и заместителем генерального секретаря ООН.

Поскольку много получаемого оборудования не имело техдокументации, так как при демонтаже и перевозке на эти «мелочи» никто не обращал внимания и за это никто не отвечал, мне пришлось создавать свою техдокументацию по эксплуатации оборудования в цехах. Были составлены большие красивые схемы гидросистем станков и сделано краткое описание схем. Все это облегчило эксплуатацию и ремонт станков с гидроприводом. На станках была восстановлена автоматизация подач и ходов, а то некоторые цеховые механики отключали автоматику и все управление передали станочникам, которые быстро уставали. В итоге снижалась производительность труда. Эти недостатки усугублялись еще тем, что многие из станочников были из «зеленой» молодежи, не имевшей никакого опыта работы на станках.

Позднее я наблюдал на мощнейшем артиллерийском заводе № 92, где директором был А. С. Елян, такую вещь. В связи с износом узлов импортных протяжных станков гидравлический привод был выброшен, а вместо него встроены громоздкие механические приводы через винтовую передачу. Благо что артиллеристы – мастера делать винты, но такие изменения снижали производительность, КПД станка и качество протяжки, делали его работу в разы дороже. Не надо забывать, что все это происходило во время войны.

У нас на заводе ни одного протяжного станка и вообще оборудования с гидроприводом не модернизировалось. С помощью текущего ремонта и благодаря грамотной эксплуатации оборудование бесперебойно проработало всю войну.

Кроме конструкторов в КБ, у меня была небольшая производственная слесарная база со стендами для испытаний, где мы отрабатывали некоторые частные вопросы и проводили небольшой нестандартный ремонт. Такая постановка работ давала возможность быстрее решать возникшие задачи и одновременно будила мысль и расширяла кругозор.

Технический отдел главного механика был небольшой, в нем было примерно двенадцать инженеров, из которых основная часть – молодые специалисты, окончившие вузы накануне войны. Инженеры все были пытливы и настойчивы, поэтому нам удалось высоко поднять авторитет отдела в масштабе завода.

Наряду с обсуждением технических проблем мы часто обсуждали события предвоенного и особенно военного времени.

Здесь я должен сказать, что основная часть инженеров была оппозиционно настроена по отношению к руководству страны. Мы никогда не кричали «Ура Сталину!», только в официальной обстановке.

В это время я впервые услышал твердые убеждения о том, что обо всех событиях Сталин не только знает, но и умышленно больно бьет по головам людей, чтобы вышибить все помыслы о борьбе с существующей властью. Все мы безропотно тянули лямку, в которую оказались впряжены не по своей воле. Если и были взбрыкивания, то они выше парторга отдела не шли. В связи с этим он за нами наблюдал, а мы, зная, что он нас продаст, вели себя соответственно. Это спасло нас от возможных катастроф.

Затронув эту большую тему, нельзя не вспомнить период начала войны особо, так как это был период, когда затронуты оказались не только интересы страны, но и интересы каждого человека в отдельности. В день объявления войны я не мог усидеть дома и по привычке отправился в лес, чтобы в раздумьях попытаться осмыслить случившееся и оценить перспективы дальнейшего существования.

Поскольку я никогда не доверял нашей пропаганде о легкости, с какой мы выиграем войну, если враги осмелятся на нас напасть, то я подготовил себя к серьезным неудачам наших войск и большим тяготам нашей жизни в условиях военного времени. Это помогло мне понимать происходящее во время войны, но, к сожалению, не помогло снизить груз трудностей жизни.

Появившиеся сообщения о неудачах наших войск с первых дней вызывали недоумение и являлись поводом для обсуждений как на работе, так и дома. Не внесло ясности и успокоения в умы людей и выступление Сталина 3 июля 1941 года, а в дальнейшем часто сквозили обиды на руководство за обман и сокрытие истинного положения в стране. Тем не менее практически все понимали, что наше положение безвыходное и мы должны максимально собрать силы и эффективно работать в условиях материальных лишений.

К сожалению, наши трудности усиливались бестолковщиной руководства страны как в центре, так и – еще больше! – на местах. Продолжалась травля частной инициативы, а в результате пропадало много выращенной продукции на полях. В то же время население страны испытывало недостаток продукции и влачило полуголодное существование и в городе, и в деревне. Одним словом, в этих экстремальных условиях продолжалось воспитание народа в духе чистоты коммунизма.

В наших частных разговорах мы частенько критиковали эту политику, но, конечно, в строго секретном порядке, так как за разговоры такого рода не только арестовывали, но и расстреливали – чтобы не сеять панику среди масс.

Жизнь и работа в условиях военного времени будила много мыслей о целях в условиях нашей жизни. Мысли были часто не в русле официальной политики, поэтому их развивать и пропагандировать было опасно. Тем не менее поиск ответов и обоснование идей продолжались, для чего читалось много разного рода литературы по истории и философии, что потом отразилось на наших личностях.

Меня стало беспокоить то обстоятельство, что время идет, а я еще не определился ни с семьей, ни с дальнейшими путями роста. В 1943 году было издано постановление СНК СССР и ЦК КПСС о подготовке кадров высшей квалификации. Необходимость его возникла из того, что в начале войны считали, что она закончится быстро, потому бросали в этот костер все, что не дает выхода в виде продукции для фронта.

Таким образом, были мобилизованы очень многие молодые ученые и преподаватели институтов, и значительная их часть к 1943 году уже погибла на фронте. Поэтому, задумываясь о перспективах послевоенного периода, решено было взять часть кадров из народного хозяйства и дать им возможность ведения научно-исследовательской работы. Многие из них решили попробовать попасть в эту компанию, с тем чтобы, пока еще молоды, подготовить и защитить кандидатскую диссертацию.

Когда я защитил диплом, некоторые товарищи по учебе спрашивали, не думаю ли я хлопотать о поступлении в аспирантуру. Очевидно, основанием к этому служила моя большая активность в учебном процессе, а достигнутые успехи давали право на получение диплома с отличием. В ответ я говорил, что не собираюсь в аспирантуру, так как мне за пять лет надоело жить в общежитии и нищенствовать. Кроме того, мне хотелось получить опыт инженерной работы.

Через год моей работы началась война, а в этих условиях не могло быть и речи о научной деятельности. После выпуска постановления Совмина СССР было дано указание руководителям промышленных институтов выделить часть перспективных кадров и дать им возможность поступить в аспирантуру и докторантуру.

До выпуска постановления я не думал поступать в аспирантуру, а после его выхода задумался. Дело в том, что в период войны все мы жили бедно и уровень благосостояния определялся не зарплатой, а категорией получения продовольственных карточек, так как рынка продуктов почти не было, но и никаких приработков не хватало для улучшения уровня жизни. Поэтому приход в аспирантуру не грозил серьезным ухудшением материального благополучия, но открывал путь в науку. Учитывая эти соображения, я решил попробовать воспользоваться постановлением и поступить в аспирантуру.

Летом 1943 года я был в командировке в министерстве и зашел на кафедру института, чтобы встретиться с заведующим кафедрой профессором И. И. Куколевским. Мы с ним договорились, что он даст согласие на прием и я подам заявление.

В следующий свой приезд в командировку я сдал вступительные экзамены и стал ожидать решения о приеме. Решение было прислано, но на мое заявление об уходе с завода на учебу я получил отказ, после чего началась длительная борьба за исполнение постановления Правительства.

Наконец с помощью Генерального прокурора СССР завод обязали отступиться, и меня с 1 февраля 1944 года зачислили в аспирантуру.