Текст книги "Территория войны"

7. Освобождение

Проснулся я почти в восемь. Собирать было нечего, но я потерял еще несколько минут, пока вырезал ножом суковатую дубину, и наконец вскочил на мотоцикл.

Окно в спальне на втором этаже было по-прежнему открыто, и штора, как и ночью, шевелилась на ветерке. Оглянулся по сторонам – никого. Подставил дубину с сучками к забору и, как по лесенке, перемахнул. Упал, слава Богу, не на грабли и не на вилы – а в кусты. Пошел сразу к сараю – открыто. Внутри лопаты, грабли... и стремянка.

Со стремянки мои локти достали до жестяного подоконника – лучшего и не пожелать. Я медленно отодвинул штору – кровать, скомканные простыни, свисающая из-под них рука, на ноге знакомая татуировка. Гуталин лежал на кровати один. Я влез в открытую створку окна и замер. На кровати лежала вторая смятая подушка и второе скомканное одеяло. За кроватью была видна полуоткрытая дверь. Я прислушался – кто-то там был, доносились какие-то непонятные звуки, даже вроде детский смех. На цыпочках я обошел кровать, приоткрыл эту дверь шире и заглянул.

В углу комнаты работал почти без звука телевизор, а затылком ко мне в кресле сидела блондинистая, кудрявая головка в наушниках. Время от времени эта головка закидывалась назад и тряслась от смеха: на экране мелькали старые диснеевские мультики.

Я бесшумно подошел ближе и достал из кармана фотографию с выпускного бала. Я так надеялся, что это она, и негромко позвал: «Таня». Она не услышала меня в своих наушниках. Я повторил ее имя громче, еще громче. Наконец она повернулась, расширила глаза, приоткрыла рот, и я сразу протянул ей снимок.

– Что, кто это? Кто вы? Откуда это у вас, что вам надо! – Девочка сорвала с головы наушники, но не закричала и никого не позвала на помощь. Левая ноздря у нее была проколота, и в ней сверкал камушек в оправе. Золотой шарик блестел над бровью, такой же был под нижней губой.

– Тише, тише, Танечка, все спят, ш-ш. – Это подействовало удивительным образом – она действительно перешла на шепот.

– Кто вы такой? Как сюда залезли?

– Я ваш друг. В окошко залез, Таня, оно у вас открыто. А Гуталин спит. Пусть пока спит, он устал за вечер.

– Да кто вы такой!

– Друг. Ваш и Гуталина. Друг. – Я никого не обманывал: в одном блюзовом бенде играют только друзья.

– Я вас не знаю!

– И я вас. Но видел вашу фотографию. А теперь нам надо ехать домой. Дедушка весь извелся. Он чуть не плачет. Немедленно!

– Никуда я не поеду. Я закричу! Вы что, полицейский? – Она отпрянула в кресле, глаза ее сузились.

– Надо ехать, Таня. Полиция вас ищет. Но мне первому повезло. Поехали, я вас на мотоцикле прокачу.

– Я – совершеннолетняя! Я что, не имею права?

– Дедушку мучить, который тебя любит, – нет и нет. Не имеешь.

– Никуда я с вами не поеду! Я вас боюсь! Володя! Проснись, Володя!

Я вернулся в спальню. Теперь только Гуталин мог мне помочь. Пришлось брать его за руку, будить и тормошить. Наконец удалось растолкать его. Он продрал глаза, всмотрелся и, узнав меня, сразу вскочил и сел в кровати.

– Доброе утро, Гуталин. Я Таню домой забираю. Не возражаешь?

– Ты кто?

– Я – Николай Соколов, мы вчера с тобой вместе играли. – За спиной скрипнула дверь, рядом появилась Таня. – Объясни ей, что домой надо, дедушка извелся, да и полиция может сейчас приехать. Хочешь с ней встретиться?

– Ты мент?

– Я сейчас не мент, но менты скоро приедут. Они неделю вас ищут. Разбирайтесь тогда с ними сами.

– Мы не можем... то есть она не может. – Гуталин мял руками лицо, поглядывая на Таню. – Мы живем здесь. Нас попросили... Еще несколько дней поживем... Ничего плохого не делаем, и вообще. Зачем этот кипиш? Что за дела?

– Кто вас просил?

– Неважно. Не твое дело. Проваливай, а то познакомишься с ними!

– С кем?

– Все, привет. Отваливай!

– Гуталин, ты меня не понимаешь. – Я взялся за его ногу и сильно дернул, он опрокинулся на спину. – Проснись. От дури не можешь отойти? Напрасно ты, Гуталин, колешься.

– Что тебе от меня надо?

– Таню.

– Она взрослая!

– Очень взрослая. Поэтому ты скажешь ей, что надо ехать домой.

– А если не скажу?

На это у меня не было готового ответа. Ну, и хрен с ними со всеми, если такой жизнью хотят жить. Позвоню ее деду, пусть сам внучку забирает, если у него лучше получится. Главное – я ее нашел и поеду домой спать на мягкой кровати и без комаров. Вдруг снизу послышался шум подъехавшей машины, хлопнули по очереди две дверцы. Гуталин прислушался и беспокойно повернул к окну голову. Я обернулся на Таню – она тоже напряглась.

– Кто это?

– Хозяева.

– Что им надо?

– Слушай... как тебя... Коля, сейчас базар будет. Лучше скажем им, что ты наш знакомый, музыкант, и все дела. Случайно зашел, мы не приглашали. Тебе ж лучше будет. Это крутые. Братки, типа.

– Чего ты боишься?

– Неважно. Только не возникай при них, я тебя прошу, это такой народ...

– Ты деньги у них за это брал?

– Неважно. Брал – не брал, тебе что? Ты понял? Уже идут.

Скрипнула садовая калитка, и я крепко ухватил Таню за руку.

– Идем со мной, прямо сейчас, вещи Гуталин потом привезет. С нехорошими ты связалась, добром не кончится. Поехали, Таня.

Она вдруг слабо кивнула мне. Не отпуская ее руки, я повел девушку к двери, но внизу, на первом этаже, уже щелкал замок входной двери.

Мы спускались по пологой и узкой лестнице, и я уже опустил ногу на последнюю ступеньку, когда входная дверь распахнулась и на пороге появились двое – крупные мужчины в летних рубашках. Глаза их еще привыкали к сумеркам помещения, но они сразу замерли, как две большие кошки, заметив нас на лестнице.

– Привет! – произнес первый, с курносым носом, осклабившись. – Далеко?

– Домой. – Я сразу его узнал, видел в кабинете Портного с дробовиком в руках. Он меня тоже узнал.

– Зачем девочку от нас уводишь? Ей с тобой не хочется, – усмехнулся мужик.

– Хочется. От дверей!

– Ты что... – Сжав кулаки, он шагнул ко мне. Второй страховал сзади.

Я отпустил Танину руку и приготовился. Я стоял на ступеньке, и сейчас это было преимуществом. Не подпуская его ближе, сделал выпад и ударил носком тяжелого мотоциклетного сапога ему в колено. Он выдохнул и чуть согнулся от боли, тогда я изловчился и ударил правым кулаком в висок. Такой удар – лучший в профессиональном боксе, укладывает в нокаут вернее, чем в челюсть, но только если выполнен от корпуса, всей массой, как сейчас. Он повалился набок, задев лестничные перила, те с треском переломились, и он перелетел через них на пол. Больше я за ним не следил: рука второго медленно и угрожающе потянулась за пазуху, под расстегнутую рубашку.

Оружие появилось в руках каждого из нас одновременно.

У него был «макаров». Стал бы он его применять или нет – вопрос для судебных прений адвокатов. Если, конечно, я останусь живой и здоровый и подам на него в суд. Но рассчитывать на такое легкомысленно. С другой стороны, для меня «макаров» в его руке был как зеленый свет светофора – закон сейчас работал на меня: возникала прямая угроза жизни, и не только моей.

Я сразу увидел место, куда должен был войти мой нож. Полоска на рубашке, не шире банковской карты. Много есть удобных мест на человеке – и широкое брюшко с тугим желудком и мягким, как подушка, кишечником, и сердце, ненадежно укрытое тонкими и хрупкими ребрышками, и белая нежная шея, прямо-таки зовущая к себе из распахнутого воротничка...

Но нет, пусть он живет, только правая рука с пистолетом должна упасть плетью. Пожалуй, так... Еще секунда, и мушка его пистолета тоже выбрала на мне удобное место. Но за моей спиной, вцепившись в перила, стояла эта девчонка, и мне не отступить на шаг, чтобы уместить в полете нож точно на один оборот. Он смотрел на мой нож с усмешкой, не понимая опасности, – никто из них не догадывается, что мой ножик умеет летать. Но боковым зрением я видел, как уже поднимался с пола курносый, и метнул нож, опрокидываясь на спину, на девчонку. Оборот блестящей стали, круглая молния, и в дачной тишине раздался влажный хруст. За ним – звук упавшего на половине доски тяжелого «макарова». Я спрыгнул со ступени лестницы и ударом сапога откинул пистолет, тот, крутясь волчком, отлетел под столик перед плетеными креслами. Мужчина еще стоял, с ужасом глядя на торчащую в его плече черную стальную пластину. Постоял и медленно осел на пол. Справа от него курносый уже поднялся, готовый ввязаться в свалку, но теперь в нерешительности замер. Тогда я медленно обнажил из-под рукава второй нож. Курносый бочком двинулся к двери, не спуская с меня глаз, и юркнул наружу. Я оценил вероятность того, что он вернется обратно с дробовиком, но она была мала.

Я повернулся к Тане, погладил ее по плечу и тихо попросил:

– Поднимись наверх, собери вещи.

Она охотно пустилась вверх по ступенькам, а я посмотрел на раненого – тот уже вытаскивал нож из руки, с ужасом глядя на стекавшую с него кровь. Лучше бы он сам не вытаскивал, но уже поздно.

– Аккуратнее, я тебе помогу. И брось нож на пол.

Он его не бросил, а осторожно положил на пол. Психологический шок это называется.

Я снял с вешалки махровое полотенце и сказал:

– Повернись, я осмотрю. – Затем обмотал ему полотенцем плечо и положил на бандаж его ладонь. – Прижимай, сейчас вызову «Скорую помощь». Если хочешь, чтобы быстро приехала, назови адрес дачи. И еще, попробуешь бежать – остановлю.

Я вынул мобильник и сделал два кадра встроенной камерой. Первый – общий план, а второй крупно – одну его физиономию. Переключил на видео и снял панораму, после чего я сел в плетеное кресло и позвонил по «02». Назвал себя, объяснил ситуацию:

– Она в розыске уже неделю, дело ведет следователь Шаров из Южного округа, дайте ему знать. Есть раненый... при попытке применить огнестрельное оружие. Врач нужен. Скорее!

Второй звонок – следователю. Он ответил сразу, но долго не мог понять, кто я такой.

– Я – Соколов, помогаю знакомому. Софронов, его фамилия. Внучку ему нашел, здесь она, со мной. Я вызвал полицию, держите с ними связь.

Третий звонок – в коттедж Софроновых. Я сразу услыхал знакомый мне бархатный сексуальный голос и попросил к телефону Ивана Петровича

– Это вы? Я вас узнала. О Тане что-нибудь?

– Все хорошо с Таней. Дед дома?

– Да, да. Все хорошо?

Странно было услышать удивленные нотки, но объяснимо: больше недели «без вести» – это почти всегда навечно.

– Нашел? Где Таня? – наконец услыхал я.

– Со мной. Все хорошо. Через час привезу.

– Ну, ты, молодец! Она рядом? Дай трубочку.

Я крикнул «Таня!», и она кубарем слетела вниз по лестнице.

– Дедушка?.. Да... Да...

Следом за ней спустился Гуталин в одних трусах и с мрачным видом присел на нижней ступеньке. Я выкатил ногой из-под столика пистолет и прижал его к полу каблуком.

– Сейчас сюда приедут менты, оденься. Придется объяснить им, зачем ты держал Таню.

– Я не держал.

– Брал от них деньги – значит, держал. Этот сядет за то, что ствол на меня наставил, а ты – за помощь. Ты ее уговорил сюда зарыться?

– Она уже взрослая.

– И она деньги у них брала за это?

– Нет.

– Знаешь, зачем она была им нужна?

– Не мое дело!

– Ты дерьмо или просто дурак? А ей есть дело?

– Не знаю, спроси. Слушай, ты – свидетель, я не держал ее, не вязал, подтверди.

– Кровь идет или остановилась? – повернулся я к раненому. Он мотнул головой, не открывая глаз. – Терпи, скоро приедут. Что ж твой друг убежал, тебя бросил? Как его звать-то? Знакомая рожа...

Тот не удостоил меня ответом. Долго менты и врачи добирались в дачную местность, но наконец зарычали на улице моторы: передвижная группа прибыла на двух машинах. В окно я с интересом наблюдал, как они опасливо, но грамотно проникали на объект. Распахнулась входная дверь, и первыми показались два ствола.

Услыхав шум, на лестницу вышла Таня, со школьным рюкзачком за спиной, и сразу испуганно остановилась. Но теперь уже не уедешь, начинался муторный час допросов и протоколов.

Таню посадили в плетеное кресло рядом со мной, она отвечала неохотно, невпопад, подолгу молчала – но все это было объяснимо. Всю вину она взяла на себя: никто ее не похищал, свободы не лишал, они просто жили вдвоем на чужой даче. Гуталин только поддакивал. Бандит, перевязанный и бледный, или молчал, или ничего не знал, или не видал. Словом, если бы не «макаров» с его отпечатками пальцев и не заведенное дело по розыску пропавшей, самым виноватым оказался бы я, потому что именно я пустил на этой даче кровь. К такому обороту мне было не привыкать, и не зря последние полтора часа в моем нагрудном кармане привычно работал диктофон.

С особым интересом лейтенант рассматривал мой нож – я его так и оставил окровавленным.

– У вас есть разрешение на холодное оружие?

Я вынул из бумажника сложенный, протертый по сгибам, листик – ксерокопию очередной нашей законодательной глупости или лени. На бумаге был изображен мой нож, и среди прочего значилось: «нож хозяйственно-бытового назначения». По нашим законам, нож может быть любого убийственного размера, но выступ, отделяющий лезвие от рукояти, не должен превышать полсантиметра. Мои ножи вообще не имели никакого выступа, а то, что они были предназначены только для полета, догадывался не каждый. В подтверждение, что нож этот «бытовой», в магазинах, где их продают, охотно выдают копию государственной экспертизы, с печатью.

Мент равнодушно просмотрел мою «ксиву» и вернул.

«Макарова» он поднял с пола как-то обыденно, без интереса, и бросил его в полиэтиленовый мешок.

– Лейтенант, мне надо отвезти ее домой, – сказал я. – У вас есть еще ко мне вопросы?

– Пока все. Вызовем.

– Ее друг, похоже, ни при чем.

– Разберемся. Укатывайте.

Я взял Таню за руку, и она послушно пошла за мной. Проходя мимо Гуталина, сидевшего с опущенной головой на ступеньке, она молча провела рукой по его черным взъерошенным волосам. Тот вздрогнул, поднял на нее глаза и виновато улыбнулся.

Я наклонился и шепнул ему на ухо:

– Ложись пока в больницу, а то затаскают. Там отлежишься.

– Какую? – оторопело посмотрел он на меня.

– Наркологическую, остолоп. На Варшавке, отсюда недалеко.

Мы с Таней вышли на улицу, где стоял мой мотоцикл. Я отдал ей свой шлем и затянул ремешок под подбородком. Она слишком послушно и вяло все это проделала, и мне это не понравилось. У такой молодой девчонки никогда не знаешь, что в голове, или в сердце, или где у них там бывает. Сбежать теперь от меня она вряд ли хотела, но взять да намеренно брякнуться с мотоцикла в таком состоянии – это запросто. Поэтому я внимательно посмотрел на ее хорошенькое грустное личико в громадном, не по размеру, шлеме и погрозил ей пальцем:

– Крепче держись, обхвати меня сзади руками. Упадешь – не на дорогу, а под колеса грузовиков или встречных машин. Размажут. Если умрешь сразу – считай, повезло. А если нет – всю жизнь в каталке и в мокрой постели, никому не нужна будешь. – Она с ужасом на меня посмотрела, поэтому я улыбнулся: – Ладно, извини, неудачная шутка.

Мы медленно катили по свободным воскресным дорогам, я поглядывал на безоблачное небо и раздумывал, когда лучше отправиться в отпуск, ведь работа уже сделана. Правда, очень хотелось задать Танечке несколько вопросов, и вообще не все было для меня ясно в этом деле, но на мотоцикле это сделать невозможно, а встретить ее когда-нибудь еще я не планировал.

Ее дед ждал нас у шлагбаума охраны. Когда мы подъехали, он вскочил с табурета, который ему вынесли охранники, затем последовала трогательная сценка встречи внучки с дедом. Я отвернулся, чтобы не стоять дураком, и начал разворачиваться. Но еще надо бы прояснить насчет оплаты, – ведь и деда я видеть не рассчитывал.

– Николай, ты куда это! Ну-ка, давай к нам! Посидим, закусим! – Теперь стало видно, что он и на этот раз сильно выпивший.

Перекусить, действительно, я бы не отказался, последний раз ел почти сутки назад, поэтому я без возражений двинулся по аккуратной, обсаженной цветами дорожке за трогательной парочкой.

За дверью не зло, но очень внушительно, слышался собачий лай, и женский голос неуверенно командовал:

– Назад, Смерш, свои!

– Смершик, милый! – Таня рванулась вперед и распахнула дверь. Громадная овчарка визгнула и забросила лапы ей на плечи.

– Уведи его, Алла! – крикнул Софронов. – Привяжи на веранде. И встречай нашу бродяжку.

Я сразу узнал обладательницу чарующего голоса по телефону. Она была восхитительна: брюнетка с пышной фигурой, не старше двадцати пяти. Она с трудом оттаскивала громадного пса за ошейник, и в этой суматохе только мельком скользнула по мне взглядом. И даже Таню поприветствовала только взмахом ладошки.

– Проходи, Коля, садись, сейчас все организуем. Таня, посидишь с нами?

Таня покачала головой и молча направилась к лестнице. Появилась горничная, получила от хозяина кое-какие указания и скрылась. Алла вскоре вернулась в гостиную и молча присела на диван.

– Ну, рассказывай, откуда ее привез. – Хозяин достал из шкафа бутылку виски, плеснул в стакан и залпом выпил. Горничная принесла несколько блюд и беззвучно расставила их на столике. – Выпьешь? Нет, тебе нельзя, ты за рулем. Поешь лучше, не стесняйся.

Не торопясь поглощая отменную еду, я вкратце описал утренние приключения и добавил под конец:

– А мордоворота, что сбежал, я видел вчера в офисе вашего знакомого. Делайте выводы сами... – Затем вытер салфеткой губы и поблагодарил за угощение.

Я ожидал от него более живой реакции, но не дождался. Софронов воспринял это сообщение легко, с улыбочкой, если вообще воспринял или даже услышал. Было ясно, ему теперь все до лампочки. Но в конце концов он спохватился:

– Ах да, деньги вам... – и, шатаясь, начал подниматься вверх по ступенькам.

Я взглянул на Аллу, до сих пор не проронившую ни слова, и она скромно улыбнулась мне.

– Мы все так за нее беспокоились.

– Но, слава Богу, все хорошо кончилось. Поглядывайте за ней.

– Она у нас самостоятельная.

– Даже слишком.

С лестницы спустился хозяин, в одной его руке была пачка денег, во второй ключи, сразу видно, от сейфа.

– Вот тебе... как мы договаривались, и еще премия... бери, бери, заслужил. Посиди еще чуток, чайку выпей с тортиком. И о себе расскажи. Воевал небось – вон шрам на щеке.

– Приходилось.

– Афган, Чечня?

– То самое.

– Солдатиком? Горел?

– И горел тоже.

– Поздно я тебя встретил, я бы тебя замом по охране поставил. Эх, все поздно... Еще одна просьба, не в службу, а в дружбу, во вторник приходи на завод. Будем бумаги подписывать, продаем все, сам слышал. Деньги наличные, целый мешок, и все такое, свой человек не помешал бы. Уважь.

– Что делать надо?

– Да ничего. Постоишь, поглядишь. Рубашечку белую только надень и галстучек. Чокнемся шампанским – и гори все огнем, отработал я свое.

– Хорошо, приду. – Я откусил кусочек торта. Хотя от отпуска терялись еще пара дней, зато я мог бы кое-что прояснить для себя. Да и деньги... – Сразу в ваш кабинет?

– Позвони сначала. Потрись там вокруг, может, заметишь что подозрительное.

– Задание не ясно, но приду. – Я встал из-за стола и поблагодарил хозяев.

– Знаешь, Коля, вчера опять без мордобоя не обошлось. Устал я от всего... Нашли на улице работягу нашего, недалеко от завода, сначала подумали, что пьяный, ан нет, живого места на нем не осталось. На собрании тоже был... В больнице теперь.

– Кто?

– Один из недовольных... да ты с ним рядом в зале сидел. Уволенный. Скандалист. За что били, сам догадайся.

Софронов плеснул еще из бутылки и резко опрокинул в себя граненый стакан. Громко выдохнул и невесело улыбнулся. Таким он мне навсегда и запомнился. Больше живым я его не видел.

На обратном пути я остановился на обочине и позвонил в справочную «Скорой помощи». Фамилию Сереги я сумел-таки вспомнить – ее называл из списка председатель собрания. Серега лежал в Первой градской, в отделении челюстно-лицевой хирургии. В справочной мне ответили: «Операцию перенес хорошо, состояние удовлетворительное, посещения пока запрещены».

8. Убийство

Во вторник утром я подкатил к заводскому забору и приковал мотоцикл к знакомой ржавой петле. Из проходной позвонил Софронову и услышал его недовольный голос:

– Ничего пока не делай. Походи по этажу, погуляй. Занят я. – И он повесил трубку.

Я шел по заводской территории и оглядывал унылую панораму. С насыпей песка и щебня ветерок срывал пыль и кружил ее по асфальту. Громоздкая техника, застывшая в последних трудовых усилиях, и безлюдье – все это напоминало какой-то «конец света» или последний день динозавров. Возможно, все было естественно: начало, конец, и снова какое-нибудь начало, не всегда понятное для нас и доброе. Чтобы умерло старое, в природе есть хищники, коршуны, всякие падальщики. В людских делах – то же самое, те же персонажи. Сейчас они собрались на третьем этаже заводоуправления, теснясь вокруг полумертвой жертвы, когтями подтаскивая себе кусок пожирнее.

В просторном конференц-зале был накрыт праздничный стол, и нарядные девушки весело порхали вокруг него, готовили фуршет. Вдоль окон вежливо скучали приглашенные, но то были приглашенные второго круга, не самые важные. Я зашел и постоял немного, наблюдая, как девушки с милыми улыбками наводили последний лоск, изредка юркая в неприметную дверь, где находилась подсобка, откуда и появлялась на свет вся эта съестная роскошь. Постоял я так у окна, поглядел на унылый заводской двор, чувствуя себя без дела полным дураком, и вышел обратно в коридор, проходя мимо наглухо закрытых дверей директорского кабинета и остановившись в торце коридора. Через минуту за моей спиной раздался хлопок двери – от директора выскочил Портной и, не заметив меня, скрылся за дверью кабинета юриста.

Хотя вокруг было очень тихо, во всем чувствовалась неуловимая напряженность. Потом мне пришлось поминутно вспоминать эти события, – где я был, что делал, – и все это записывать в своих показаниях.

Вальяжной походкой я вернулся обратно к охранникам, настороженно наблюдавшим за мной, резко повернулся и медленно пошел обратно. За моей спиной из директорского кабинета вышел еще кто-то и сразу скрылся за другой дверью. Я зашел в туалет, поспешно вымыл лицо – когда едешь по городу на мотоцикле, пыль садится на все, что не скрыто шлемом или стеклом. Выйдя из туалета, взглянул на часы, без трех минут час, и прошел в зал. Здесь было уже людно. Стол блистал яствами, приглашенные молча кучковались вдоль окон. Почти всех я уже видел: здесь собрался весь субботний президиум, все замы, юрист, знакомая мне компания Портного, и сам он стоял тут же. Не было только хозяина – директора. Я прошелся по залу, избегая контакта взглядами, чтобы не здороваться, изображая вымученную улыбку. Для них я был здесь никто, нижний чин, охранник. Один только Портной наблюдал за мной темными холодными глазами.

Минутная стрелка часов над столом рывком шагнула в сторону следующего часа, и тогда я не выдержал. И выскочил в коридор, спиной чувствуя взгляды охранников. Распахнул директорскую дверь – в приемной никого. Прошел в тамбур и стукнул об косяк другой обитой ватой глухой двери. Прислушался – ни звука в ответ. Стукнул сильнее и, не услышав ничего, со всей силы толкнул дверь и вбежал в кабинет.

Софронов сидел за своим письменным столом, склонив голову на грудь, и в первую очередь мне бросилась в глаза широкая красная полоса, спадающая от шеи на белоснежную рубашку.

– Иван Петрович! – Прыжками я пересек длинный кабинет, нагнулся над столом. И я схватил его запястье, чтобы прощупать пульс, понимая уже, что произошло: директор был мертв. Сизая бледность медленно занималась на полных щеках, захватывая розовый, в красных прожилках, нос. Его горло было перерезано, и всего пять-десять минут назад. Края надреза широко расходились под самые уши. Такой удар можно нанести, только откинув голову назад за волосы и полоснув натянутую шею.

Сейф был распахнут. Освещенные солнцем, как и в четверг, белели стопки бумаг, но сверху сегодня ничего не блестело: никелированного револьвера в сейфе не было. Я быстро, но внимательно оглядел кабинет и письменный стол. Никаких следов борьбы, все аккуратно прибрано, идеальный порядок. Только дверь за спиной директора, в комнату отдыха с душем, была сейчас чуть приоткрыта.

Там мог находиться убийца с ножом или даже с никелированным револьвером в руке, и поэтому я выхватил из-под рукава рубашки свой нож. Резко толкнул дверь вовнутрь и осторожно заглянул: небольшая уютная комнатка, диван, столик, сбоку еще дверь. Я распахнул ее ударом сапога и отступил, страхуясь. Никого. Две пустые душевые кабинки, сухой пол и кафель. Неожиданно я разглядел за ними еще одну дверь: значит, этой душевой пользовались из двух кабинетов. Я кинулся туда – в нос сразу ударили запахи праздничного стола: это была подсобка, и следующая дверь вела из нее в праздничный зал. Пол и столик здесь были завалены картонками и упаковками от снеди, выставленной сейчас на столе в зале. Из сумеречного угла мрачно поглядывал гипсовый бюст Владимира Ильича.

Никого. За ней – только зал, где стояли нетерпеливо ожидающие директора приглашенные, и среди них убийца. Он ушел, возможно, этим путем, но сейчас не узнаешь. Все разом обернулись на стук распахнутой двери и молча рассматривали меня. Я же, в свою очередь, всматривался в лицо каждого, в надежде уловить по какому-нибудь признаку убийцу, и видел, как с каждой секундой вытягиваются лица и округлялись глаза: они заметили в моей руке лезвие ножа.

Спохватившись, я снова скрылся за дверью и уже внимательней осмотрел подсобку, ничего интересного так и не увидел и вернулся в директорский кабинет. Хозяин по-прежнему сидел за столом один, кровавый галстук на его груди раздался еще шире и стал похож на жилетку. Я зашел ему за спину и остановился перед сейфом. Бумаги лежали в относительном порядке – никто, похоже, здесь не рылся, хотя кто знает...

Я обернулся на сдавленный крик: в дверях приемной стояла директорская секретарша, обеими ладонями зажимая себе рот. Чтобы вывести ее из ступора, я как можно громче выкрикнул:

– Из замов кого-нибудь сюда, быстро! – И она тут же исчезла за дверьми.

Я пробовал восстановить картину прошедшего. Убийца, скорее всего, свой человек, близко знакомый, только такой мог стоять рядом с директором, за его спиной. Он знал и про душевую, и про выход в зал. Но только не у каждого знакомого достанет нервов рвануть приятеля за волосы, запрокинуть ему назад голову и полоснуть по горлу. Работенка для холодного профессионала. На это уйдет десять секунд. Столько же – на распахнутый самим хозяином сейф, потом надо что-то выхватить оттуда, револьвер в карман, и быстро в дверь. Далее через пустую приемную в коридор или прямо в зал, к столу? Секретарша тогда была в зале, я в туалете, охрана далеко. Может быть, я его и видел. Может быть.

В кабинет уже заходили, скрипели двери, шаркали ноги, но я на них не обращал внимание. Вдруг неожиданно, с обеих сторон, кто-то, словно тисками, зажал мне плечи и локти, и чья-то рука сзади надавила мне на горло, а мою руку заломили за спину, высоко и грубо – боль пронзила ее до плеча.

– Нож, нож у него, все видели! Обыщи! – Чужие грубые руки зашарили по моим карманам, брюкам...

– Нету ничего! Сбросил!

– Куда он мог сбросить! Ищи внимательней!

Обыскивал меня здоровяк, недавно побывавший в нокауте, а выворачивал со спины руку – его тогдашний напарник. Наконец тот наткнулся на мои ножи под рукавом.

– Нашел! Здесь он у него. Ах ты, сволочь. Даже два. Мразь! – И я получил в живот такой удар, что ноги подо мной обмякли, и я повис на чужих руках. В глазах потемнело. Но одним ударом тот не ограничился: кулаки у него чесались вернуть должок с лихвой. Удар в печень, и еще – в солнечное сплетение. Я начал терять сознание от боли.

– Хватит, хватит, убьешь! – скомандовал кто-то сзади, и удары, разрывавшие мне внутренности, прекратились. – Веди на охрану. Не спускать глаз! Не бить!

Им пришлось волочить меня, ноги мои не слушались, голова болталась из стороны в сторону на обмякшей шее. Но глаза все видели: вдоль коридора, потом и лестницы, сбоку на меня в ужасе смотрели десятки глаз тех, кто приехал сюда подмахнуть бумажки, хорошо закусить и потом разъехаться, став сразу на несколько миллионов богаче. Не получилось сегодня – из-за этого самого, кто убил, а потом выскочил к ним в праздничный зал с ножом в руке...