Текст книги "Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга V"

Автор книги: Алексей Ракитин
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)
Сравнение с монетой поразило Генерального прокурора – тот явно рассчитывал услышать нечто иное. В явной растерянности Трейн вернулся на своё место и принялся шептаться с помощниками. Судья распорядился отпустить свидетеля, и Бэбкок спустился в зал, но тут Генеральный прокурор встрепенулся и заявил, что желает продолжить его допрос.

Именно так выглядят красные кровяные тельца высших млекопитающих. Определение видовой принадлежности крови, найденной на уликах, относилось к числу важнейших задач судебной медицины. Проблема заключалась в том, что эритроциты человека и высших млекопитающих практически неотличимы при оптическом исследовании, а разница в их размерах не могла служить «индикатором истинности» судебно-медицинского заключения. Другими словами, на этот критерий нельзя было ориентироваться ввиду его высокой вариативности. Проблема определения видовой принадлежности крови была решена лишь в начале XX столетия и произошло это отнюдь не за счёт появления новых микроскопов, а благодаря изучению химических свойств крови. Этот прорыв в медицинской науке связан с работами выдающихся судебных медиков Фёдора Чистовича и Пауля Уленгута (имеется в виду т.н. «реакция Чистовича-Уленгута»).
Судья распорядился вернуть Бэбкока в свидетельское кресло. Допрос продолжился, а затем сцена повторилась в мельчайших деталях – Трейн стал совещаться с помощниками, судья снова отпустил Бэбкока в зал, после чего Генеральный прокурор заявил, что имеет намерение продолжить допрос. Бэбкок в третий раз занял свидетельское место. Глядя на судорожные попытки Генпрокурора Трейна выдумать какой-то такой хитро закрученный вопрос, который заставил бы свидетеля произнести двусмысленную фразу, всякий понимал, что вся линия обвинения проваливается на глазах. То, что прокуратура называла «научными доказательствами», таковыми не являлось, а «эксперт обвинения» Дэйна Хейс никакой не эксперт, а малообразованный шарлатан.
Продолжительный и совершенно бесполезный для стороны обвинения допрос Джеймса Бэбкока оказался изнурительным для его участников, но не лишённым интереса для наблюдателей.
Однако защита, как будто бы не довольствуясь публичным посрамлением противника, не остановилась на достигнутом и вызвала ещё одного научного специалиста. Таковым стал Джордж Харриман (George B. Harriman), стоматолог по образованию, профессор микроскопической анатомии Бостонского зубоврачебного колледжа (Boston Dental college). Этот эксперт дал показания, полностью соответствовавшие прозвучавшему ранее суждению профессора Бэбкока. Пожалуй, единственное отличие сказанного Харриманом от слов Бэбкока заключалось в том, что он немного иначе определил границы, в которых может изменяться размер кровяных телец человека – от 0,00026 (1/3800) дюйма до 0,0005 дюйма (1/2000). В остальном же всё, сказанное Харриманом, в точности соответствовало показаниям Джеймса Бэбкока.
Сторона обвинения снова продемонстрировала огромное желание добиться от свидетеля хоть какой-то оговорки или двусмысленной формулировки. Харриману было задано большое количество вопросов, в том числе о его образовании и опыте работы. Генеральный прокурор для чего-то поинтересовался размером кровяных телец лягушки [совершенно непонятно, для чего]. Самое смешное заключалось в том, что Харриман уверенно ответил, назвав диапазон, в котором они изменяются, и пояснив, что кровяные тельца лягушки, грубо говоря, превышают человеческие примерно в 2 раза. На вопрос о том, существуют ли научные труды о различиях крови человека и животных, Харриман сообщил суду, что подобные работы известны, и упомянул, в частности, исследование доктора Била (Beal), который признал невозможным различить кровь человека и животных при оптических исследованиях. Тут, кстати, можно заметить, что этого учёного Бэбкок вовсе не упоминал, так что Харриман совершенно очевидно подкрепил утверждения предыдущего эксперта новым аргументом.
Далее свидетельское место занял Эммануэль Сэмюэлс (Emmanuel Samuels), житель города Квинси (Quincy), южного пригорода Бостона. Сэмюэлс работал лаборантом и специализировался на подготовке различных биологических образцов для их исследования под микроскопом. Свидетель заявил, что не помнит, чтобы когда-либо готовил для оптических исследований кровь лошадей или иных животных, но с человеческой кровью работает постоянно, выполняя заказы различных учебных заведений. Отвечая на вопросы адвоката Сомерби, свидетель сообщил суду, что люди очень по-разному описывают то, что видят во время работы с микроскопом, и к их рассказам следует относиться с осторожностью, поскольку они очень субъективны. Дословно Сэмюэлс выразился так: «Я не видел двух человек, которые одинаково описывали бы увиденное под микроскопом» («I have never seen two people who saw an object the same through a microscope»).
Сторона обвинения, по-видимому, израсходовав весь эмоциональный запал на предыдущих свидетелей, не стала подвергать Сэмюэлса перекрёстному допросу, и тот покинул кресло свидетеля, не пробыв в нём и 10 минут.
Далее защита, явно стремясь не понижать степень давления на противную сторону, вызвала очень важного свидетеля, но уже не из числа научных экспертов. В зале суда появился Фредерик Ристин (Frederick A. Risteen), тот самый бакалейщик, в чей магазин, согласно версии защиты, Левитт Элли направился вечером 5 ноября, в то самое время, когда по версии прокуратуры он должен был убивать Абию Эллиса.
Все, следившие за ходом судебного процесса, в эти мгновения напряглись. Никто не мог остаться равнодушным, ведь сейчас свидетелю защиты предстояло впервые опровергнуть аргументацию обвинения, причём произойти это должно было не в форме умозрительного научного спора, а прямым ниспровержением той хронологии событий, на которой настаивала прокуратура. Адвокаты Левитта Элли уже показали себя настоящими мастерами своего дела – они очень грамотно подбирали свидетелей и умело вели их допросы, и в те самые секунды, пока Фредерик Ристин шёл к свидетельскому креслу и приводился к присяге, мало кто из присутствовавших в зале сомневался, что этот человек выступит очень толково и скажет нечто такое, что сильно не понравится прокурорам.
Отвечая на вопросы адвоката Дабни, свидетель сообщил, что владеет магазином по адресу дом №1051 по Вашингтон-стрит и знаком с Левиттом Элли около 3 лет. Он хорошо помнил события 5 ноября, поскольку это был день выборов. Тогда обвиняемый явился к нему в 20:10. Фредерик Ристин заверил суд, что не ошибается, называя это время, поскольку всегда забирает наличные деньги из кассы в 20 часов, и ко времени появления Левитта Элли в магазине касса в торговом зале уже была пуста. На вопрос, как долго обвиняемый пробыл в магазине, Ристин ответил, что не помнит этого в точности, но хорошо помнит, как Левитт в разговоре с одним из покупателей отпустил несколько комментариев по поводу выборов. Завершая выступление, свидетель добавил краткую характеристику обвиняемого, заявив, что знает его как очень миролюбивого человека, в адрес которого никто никогда не высказывался неодобрительно или враждебно.
Генпрокурор набросился на свидетеля в присущей ему очень жёсткой и даже непримиримой манере. Он резко и безапелляционно спросил, почему шефу полиции Ристин заявил, будто Левитт Элли не появлялся в его магазине. Свидетель хладнокровно ответил, что никогда подобного не говорил. Тогда Генпрокурор стал расспрашивать его о поисках топора, которые проводились в магазине Ристина. Дело заключалось в том, что когда детективы полиции узнали о походе Левитта Элли в магазин, то сразу же заподозрили, что обвиняемый использовал эту прогулку либо для сокрытия топора, либо, напротив, для его хищения и последующего использования в качестве орудия убийства. Эти взаимоисключающие предположения подтверждения не нашли, и о них все позабыли, но вот теперь Генеральный прокурор вытащил на свет эту бездоказательную и довольно странную по своей сути гипотезу. Трейн задал по меньшей мере 5 вопросов, так или иначе связанных с появлением топора в магазине Ристина, либо напротив, его исчезновением из магазина. Свидетель принялся терпеливо объяснять, что его вообще не интересовал топор в магазине, пока вопросы об этом не стали задавать детективы, он никогда не думал заниматься поисками топора, топор в его магазине не пропадал и не появлялся, и он – Ристин – никогда не обещал шефу полиции Бостона написать рапорт о результатах поисков, которыми он вообще и не думал заниматься.
Это были детали, скрытые до того момента от посторонних, и что в действительности происходило между Ристином и шефом полиции Сэведжем – неизвестно. То, что Генеральный прокурор во время перекрёстного допроса принялся взывать к каким-то непонятным обстоятельствам, нигде ранее не упоминавшимся и никем не объяснённым, свидетельствовало об отсутствии каких-либо серьёзных аргументов. Это был верный признак бессилия и неспособности стороны обвинения адекватно реагировать на аргументацию защиты.
После того, как Генеральный прокурор Трейн закончил перекрёстный допрос и в крайнем раздражении вернулся на своё место, адвокат Дабни не удержался от изящной колкости в его адрес. Повернувшись к Фредерику Ристину, адвокат с чувством извинился за произошедшее, сказав, что перекрёстный допрос в суде может быть неприятным («a public examination might be unpleasant»). По смыслу сказанного несложно было понять, что источником неприятных эмоций являлся именно Генеральный прокурор, точнее, его манера держать себя со свидетелями. Адвокат дал понять, что все видят, как представители обвинения теряют самообладание, и их нервозность являлась лучшим индикатором осознания неминуемо приближавшегося проигрыша.
Следующий свидетель защиты – Уилбур Элли (Wilbur R. Alley), сын обвиняемого – логично продолжил показания Фредерика Ристина. Согласно его показаниям, он видел отца в магазине Ристина 5 ноября между 8 часами вечера и 8:15, отец вошёл через главную дверь и прошёл вдоль витрины. Уилбур в это время находился на улице и разговаривал с Говардом Ричардсоном (Howard D. Richardson), разговор касался событий того дня и шансов различных кандидатов на победу на выборах.
Сторона обвинения при допросе этого свидетеля оказалась на удивление сдержанна. Генпрокурор задал всего несколько вопросов самого общего содержания – о погоде, о том, чем занимался в тот день Уилбур Элли, кто такой Говард Ричардсон. Трудно отделаться от ощущения, что Чарльз Трейн к тому моменту просто выдохся. Эмоционально перегорел, если выражаться по-научному.
Следующие свидетели – Хорас Марден (Horace J. Marden), органист по профессии, и Джордж Райдер (George H. Ryder), торговец органами, чей магазин находился в доме №1057 по Вашингтон-стрит – рассказали, что видели Левитта Элли утром 6 ноября между 9:30 и 10 часами на углу Бич-стрит (Beach str.) и Харрисон авеню (Harrison ave.). Причём видели они его независимо друг от друга с интервалом всего в несколько минут. Оба свидетеля были знакомы с Левиттом Элли, поэтому ошибка исключалась.
Сторона обвинения отказалась от перекрёстного допроса обоих.
Следующий свидетель Лайман Хэпгуд (Lyman W. Hapgood) работал в магазине органов Джорджа Райдера, того самого, который давал показания непосредственно перед ним. Хэпгуд заявил, что видел Левитта Элли утром 6 ноября около 8 часов, когда тот вошёл в магазин. Райдер отсутствовал, Хэпгуд же был знаком с Левиттом уже около года. Последний поздоровался и поинтересовался, когда будет готов орган, для перевозки которого он прибыл. Свидетель ответил, что в скором времени и следует немного подождать.
Во время перекрёстного допроса Хэпгуд был лаконичен и точен, он в подробностях описал события утра 6 ноября и даже сообщил суду, кто был первым клиентом, вошедшим в магазин до появления Левитта.
Далее на свидетельское место был приглашён Чарльз Эдвард Джойс (Charles Edward Joyce), торговец металлом и разного рода крепежом, чей магазин находился в доме №41—43 по Фултон стрит (Fulton str.) в Бостоне. Свидетель сообщил суду, что утром во вторник 5 ноября в интервале от 8:15 до 9 часов к нему приезжал Левитт Элли для перевозки партии металла в другой магазин Джойса, расположенный на Харрисон авеню (Harrison ave.).
Когда пришло время перекрёстного допроса, Генпрокурор не без раздражения поинтересовался, какое отношение к делу имеет рассказ свидетеля, ведь он повествует о событиях, имевших место примерно за 12 часов до убийства?
Адвокат Дабни напомнил, что один из свидетелей обвинения сообщал, будто бы видел Левитта Элли и Абию Эллиса разговаривающими в 08:30 5 ноября на Вашингтон-стрит возле площади Клинтон плэйс (Clinton place). Теперь же свидетель защиты убедительно доказывает, что свидетель обвинения ошибся и Левитт Элли не мог разговаривать с убитым, так как в это самое время выполнял поручение мистера Джойса по перевозке груза из одного магазина в другой.
Это был, выражаясь метафорически, хороший щелчок по носу обвинения, не принципиальный, но чувствительный. Особый комизм произошедшему придало то, что эту перепалку, очевидно, неприятную и даже унизительную для стороны обвинения, спровоцировал сам же Генеральный прокурор, вылезший с неуместной сентенцией. Промолчал бы, отказался бы от перекрёстного допроса, и публичное унижение не состоялось бы, но… мистер Трейн не промолчал и получил!
Далее для дачи показаний вызывались две подруги – Сара Уиман (mrs. Sarah G. Weeman) и Хэрриет Вуд (mrs. Harriet M. Wood) – которые рассказали о событиях, на первый взгляд не связанных с предметом судебного разбирательства. В доме Хэрриет Вуд в начале ноября 1872 года – в том числе и 5 ноября, в день выборов – работали 2 печника, занимавшиеся перекладкой камина. Сара Уиман, посещавшая в те дни Хэрриет Вуд, полностью это подтвердила. Важная, по мнению защиты, деталь заключалась в том, что одним из рабочих являлся Уилбур Элли, сын подсудимого. Возвращаясь с работы в доме Вуд домой, Уилбур должен был пройти мимо магазина Ристина. Выводя Сару Уиман и Хэрриет Вуд свидетелями на процесс, защита решала важную для себя задачу, логично объясняя, как Уилбур Элли оказался вечером перед магазином Ристина, где увидел через витрину отца и тем самым обеспечил тому alibi.
Сторона обвинения не стала подвергать женщин перекрёстному допросу.
Следующий свидетель – Эндрю Педрик (Andrew H. Pedrick), работник магазина столярных изделий Огастаса Харди (Augustus Hardy) на Хеймаркет-стрит (Haymarket str.) – рассказал суду, как между 08:45 и 9 часами утра 6 ноября в магазине появился Левитт Элли. Он пробыл 5 минут, ушёл, но вскоре вернулся с отцом свидетеля Джорджем Педриком.
Отвечая на вопросы Генерального прокурора во время перекрёстного допроса, свидетель рассказал, что лично с Левиттом Элли не был знаком, но уже после ареста последнего 2 детектива устраивали очную ставку, во время которой он – Эндрю Педрик – опознал в арестованном приходившего в магазин человека.
В тот же день, но чуть позже, был допрошен и Джордж Педрик, также работавший на Огастаса Харди, который во всём подтвердил показания сына и немного уточнил время появления Левитта Элли (около 9 часов утра 6 ноября).
В отличие от сына, Джордж Педрик перекрёстному допросу не подвергался. Подобное равнодушие прокуроров представляется весьма симптоматичным. Трудно отделаться от ощущения, что к тому времени они попросту махнули рукой на происходящее, понимая, что этим свидетелям ничего противопоставить не в силах.
Затем пришло время допросить Говарда Ричардсона (Howard D. Richardson), того самого работника магазина Ристина, который разговаривал с Уилбуром Элли вечером 5 ноября. Все понимали, что это важный свидетель и от его слов многое зависит, а потому появление Ричардсона в суде ожидалось с нетерпением.
Свидетель дал очень интересные показания – во-первых, он подтвердил факт появления Левитта Элли в магазине Ристина около 8 часов вечера 5 ноября, а во-вторых, точно и без колебаний сообщил суду, когда увидел подсудимого в следующий раз (это произошло в пятницу 8 ноября). Отвечая на вопросы адвоката Сомерби, свидетель подтвердил свой разговор с Уилбуром Элли на улице перед магазином и даже передал его содержание – они обсуждали возможность победы на президентских выборах Хораса Грили (Horace Greeley), очень популярного политика, баллотировавшегося тогда в президенты страны от блока Республиканской партии и Партии либеральных республиканцев.
Генеральному прокурору надо было бросить какую-то негативную сентенцию в адрес свидетеля, весьма важного для защиты, поэтому не допросить его Чарльз Трейн никак не мог. Но и по существу возразить главный обвинитель тоже не мог! Нам остаётся лишь гадать, в чём крылась причина интеллектуальной импотенции Генпрокурора, но нельзя не признать того, что этот человек совершенно не справлялся с миссией, возложенной им на самого себя.
Встав перед свидетелем и сурово собрав мохнатые брови на переносице, Генеральный прокурор мрачно спросил, кто именно предложил ему выступить в суде. Свидетель, может, и испугался густых бровей и страшного вопроса, но вида не подал и обстоятельно ответил, что первым такое предложение ему сделал Уилбур Элли. Тот сначала поинтересовался, помнит ли Говард его отца в магазине Ристина вечером во вторник [т.е. 5 ноября], а после утвердительного ответа Уилбур устроил встречу с адвокатами Уэем и Сомерби.
Выслушав этот ответ, Генеральный прокурор в мрачном молчании вернулся на своё место и трагическим голосом объявил, что вопросов к свидетелю более не имеет. Это был, конечно же, не перекрёстный вопрос, а какой-то бездарный спектакль, дешёвый балаган. Уж лучше вообще никак не допрашивать свидетелей противной стороны, чем делать это так, как допрашивал их Чарльз Трейн!
Джеймс Тоби (James J. Tobey), владелец магазина инструментов, расположенного в доме №1081 по Вашингтон-стрит, заняв место свидетеля, бодро оттарабанил, что Левитт Элли доставлял ему груз между 13:30 и 14:30 6 ноября. Поскольку этот интервал времени сторону обвинения уже не интересовал, перекрёстному допросу Тоби не подвергся. Свидетель давал показания меньше времени, чем приводился к присяге.
Шестой день процесса закончился чистой победой защиты Левитта Элли. Адвокаты уверенно выстраивали собственную версию событий 5—6 ноября, обосновывая наличие у обвиняемого alibi, и сторона обвинения ничего не могла этому противопоставить. От прямых улик, которыми обосновывалась вина подсудимого, ничего не осталось, теперь рушились косвенные. Косноязычному, абсолютно бездарному обвинению оставалось хмуриться, шевелить бровями, выдерживать трагические паузы и наблюдать в бессилии, как встаёт с ног на голову казавшееся таким простым и даже очевидным уголовное дело.
Седьмой день процесса 10 февраля 1873 года открылся допросом Джона Баттермана-старшего (John Batterman), владельца кузнечной мастерской в доме №№471—473 по Харрисон-авеню. Свидетель подтвердил факт своего знакомства с обвиняемым, заявив, что вёл с ним дела уже 4 года или даже 5 лет. Отвечая на вопрос о событиях 5 ноября предыдущего года, Баттерман-старший подтвердил, что Левитт Элли утром того дня занимался доставкой некоторых металлических изделий для мастерской, доставка была произведена между 9 и 10 часами утра. Его сын – Джон Баттерман-младший – в тот день подписал ордер для перевозки груза со склада в мастерскую, и этот ордер был впоследствии найден в кармане Левитта.
Показания Джона Баттермана подтверждали высказанный накануне тезис защиты, согласно которому утром 5 ноября Левитт Элли не мог встречаться с Абией Эллисом. Интересно то, что сторона обвинения не стала задавать вопросов свидетелю, демонстрируя тем самым, что не считает данное противоречие значимым.
Это был хороший знак, из него можно было сделать однозначный вывод – обвинение явно озабочено совсем другими нестыковками!
Далее последовал краткий допрос геодезиста Артура Форбса, которого адвокаты подсудимого попросили сообщить точные расстояния между теми локациями в Бостоне, что упоминались свидетелями защиты в ходе процесса ранее. Используя подробную карту города, Форбс показал все адреса, о которых его спрашивали, и сообщил расстояния между ними. Данный допрос решал сугубо техническую задачу – с его помощью адвокат Дабни продемонстрировал суду, что противоречий между показаниями свидетелей защиты нет, они прекрасно согласуются между собой в т.ч. и с учётом географического фактора. Собственно, для подтверждения этого тезиса свидетель и вызывался.
Сторона обвинения вопросов Артуру Форбсу не задавала, тем самым признав сообщённые им сведения точными.
Далее свидетельское место занял извозчик Джон Хэм (John Ham), занимавшийся тем же самым промыслом, что и Левитт Элли. Хэм признал, что иногда работал с подсудимым вместе, такое практиковалось в тех случаях, когда появлялись большие наряды, сложные для исполнения в одиночку. Так, например, они работали в сентябре 1872 года. Последний раз им пришлось работать совместно 8 ноября, то есть фактически тогда, когда Левитт Элли уже попал под подозрение.
Хэм описал конюшню подсудимого, особо уточнив, что в течение дня её дверь на ключ никогда не запиралась. Рассказывая о событиях 8 ноября и состоянии подсудимого в тот день, свидетель отметил, что никаких изменений в сравнении с тем, как вёл себя Левитт Элли ранее, не заметил.
Генеральный прокурор ограничился единственным вопросом о том, какие лошади Левитта Элли болели и когда это было, на что Хэм уклончиво ответил, что таких деталей не знает и больных лошадей не видел.
Следующим свидетелем защиты стал плотник Уилльям Паттерсон (William Patterson), знакомый Левитта Элли. По словам свидетеля, он встретил подсудимого 6 ноября в 11:45 на Нортхэмптон-стрит (Northampton str.) и некоторое время разговаривал с ним, что исключало всякую ошибку опознания.
Когда пришло время перекрёстного допроса, Генеральный прокурор не без раздражения заявил, что не знает, о чём сообщает суду этот свидетель и для чего защита его пригласила, если выяснится, что он сообщал нечто важное для дела, то перекрёстный допрос будет проведён позже.
Адвокат Сомерби не стал спорить и вызвал следующего свидетеля – Джорджа Максвелла (George Maxwell), продавца бакалейного магазина в доме №1113 по Вашингтон-стрит. Тот лаконично сообщил, что между 12 и 14 часами 6 ноября Левитт Элли сделал покупку на 1,5 доллара.
Обвинение не стало подвергать свидетеля перекрёстному допросу, демонстрируя тем самым отсутствие интереса к подобным деталям.
И это действительно выглядело не очень актуальным для общего понимания дела, но вот следующий свидетель оказался по-настоящему важен. Дэниел Элли (Daniel S. Alley), старший из сыновей подсудимого, принадлежал к числу самых осведомлённых свидетелей, и его, безусловно, следовало выслушать. Нам неизвестно, сколько лет ему было, скорее всего, около 25—27, но известно, что последние 2,5 года он работал в мастерской «Grover & Baker». По словам Дэниела вечером 5 ноября он возвратился домой поздно – в 23 часа – и в гостиной обнаружил сестёр Эбби и Анну. Он сразу же лёг спать, поскольку был изнурён долгим рабочим днём. Отца свидетель увидел только следующим утром примерно в 7:20, о времени он мог судить потому, что посмотрел на часы перед тем, как спуститься вниз. По словам Дэниела отец в эту самую минуту уже выходил из дома к своим работникам, дожидавшимся его на улице, так что сын увидел только спину подсудимого.
Продолжая свои показания, Дэниел сообщил суду, что следующая встреча с отцом состоялась уже ночью того же дня в столовой.
Затем он повидался с Левиттом Элли в четверг 7 ноября примерно в 2 часа пополудни. Во время этой встречи Дэниел передал отцу 135$. Отец взял деньги и спрятал в карман рабочей одежды, которую носил последние 5 или 6 месяцев.
Наконец последняя до ареста отца встреча имела место в помещении полицейской станции №5 в ночь на субботу (т.е. на 9 ноября).
При перекрёстном допросе Дэниел лаконично сообщил, что переданные отцу 135$ не являлись погашением долга, а об убийстве Абии Эллиса ему стало известно в четверг ночью (т.е. 7 ноября). Был старшему сыну задан и вопрос о месте его проживания – на него Дэниел ответил, что живёт в отцовском доме вместе с младшим братом Куртисом в одной комнате.
Показания Дэниела Элли, хотя и не казались критически важными для защиты отца, но оказались очень даже к месту. Старший сын непринужденно объяснил, откуда у отца после гибели его кредитора могли появиться весьма значительные деньги, и источник таковых вовсе не был криминальным. Причём к самому Дэниелу вопросов о происхождении подобной суммы наличных денег возникнуть не могло – это был крепкий работящий мужчина, и наличие у него сбережений выглядело как нечто само собой разумеющееся.
Следующий свидетель защиты оказался также довольно любопытным во многих отношениях. Уиллис Сэнборн (Willis H. Sanborn) после приведения к присяге сообщил суду, что является жителем Южного Бостона и работает возницей в компании «W.h. Abbott & Co. express», чей офис находится в доме №1176 по Вашингтон-стрит. Свидетель был знаком с Левиттом Элли с августа 1872 года, Левитт периодически привлекал его к выполнению особенно крупных заказов, т. е. Сэнборн выступал в роли, так сказать, субподрядчика.
По словам свидетеля, он работал на обвиняемого 6 ноября, то есть в тот самый день, утром которого Левитт Элли по версии обвинения избавился от расчленённого трупа Абии Эллиса. Когда Сэнборн прибыл к дому на Ханнеман-стрит, то Левитта не увидел, на улице стоял только его сын Куртис. Левитт появился позже – он подъехал со стороны Вашингтон-стрит около 8 часов утра. Тут, кстати, можно заметить довольно любопытный разрыв во времени – напомним, что Дэниел, старший сын обвиняемого, заявил суду, будто отец вышел из дома в 07:20. Получалось, что выйдя в указанное время из дома, Левитт куда-то уехал, а через 40 минут возвратился обратно, подъехав к дому на Ханнеманн-стрит со стороны Вашингтон-стрит.
Сэнборн описал увиденное так: повозка Левитта Элли была окрашена в красный цвет, лошадь – чёрной масти, очень хорошая, повозка была гружёна и, если судить «на глазок», весила 1,8—1,9 тыс. фунтов (~850 кг.). Сэнборн сам занимался извозом, так что в этой части его суждениям можно доверять. Продолжая своё описание, свидетель заявил, что не помнит, находились ли в повозке бочки, но какой-то ковёр там точно был.
Торопился ли обвиняемый? Не особенно… Все они прождали около 15 минут, коротая время за неспешным разговором, затем, наконец-то, прибыл рабочий по фамилии Бэбсон (Babson), проживавший на Харрисон-авеню, и вся компания отправилась выполнять большой заказ по перевозке досок. Адвокат Дабни поинтересовался у свидетеля тем, какова скорость движения гружёной повозки, тот ответил, что таковая составляет около 3/4 мили в час (~1,2 км/час).
Затем адвокат Дабни спросил, сколько заняла бы поездка от Метрополитен-плейс, площади в центре Бостона, на которой подсудимый появился поздним утром 6 ноября, до створа батопорта на дамбе на Милл-дам, но Генпрокурор тут же заявил энергичный протест. Своё несогласие с формулировкой адвоката он обосновал тем, что свидетель некомпетентен в таких вопросах и не может ответить по существу, не зная в точности состояния лошадей и повозки Левитта Элли. Ирония заключалась в том, что Уиллис Сэнборн как раз таки был компетентен в заданном вопросе и вполне осведомлён в нужных деталях, но суд без долгих рассуждений удовлетворил протест главного обвинителя.
Что следует признать вполне ожидаемым. Читатели наверняка уже привыкли к тому, что судья Уэллс всегда и во всём шёл навстречу Генеральному прокурору Трэйну.
Когда пришло время перекрёстного допроса, главный обвинитель буквально забросал свидетеля массой малозначительных и по большому счёту бессмысленных вопросов. Он поинтересовался, в частности тем, как долго Сэнборн проживает в Бостоне, и свидетель ответил, что уже 3 года. Генпрокурор для чего-то поинтересовался, когда свидетель увиделся с обвиняемым в следующий раз, на что Сэнборн с недоумением ответил, что в тот же день 6 ноября около полудня. Совершенно непонятно, для чего этот вопрос был задан и какой ответ господин главный обвинитель рассчитывал получить. Затем последовал любимый вопрос Генерального прокурора о количестве встреч с адвокатами Левитта Элли – этим мистер Трейн интересовался практически у всех мало-мальски ценных свидетелей. Сэнборн заявил, что с адвокатами Дабни и Сомерби встречался «несколько раз», но сколько точно – не помнит. А вот адвоката Мэя он никогда не видел. Тут адвокат Сомерби поправил, что свидетель на самом деле виделся с Мэем в здании суда, но, по-видимому, запамятовал эту деталь. Интересно то, что Сэнборн не прекратил называть фамилии и добавил, что помимо адвокатов он неоднократно встречался и с сотрудниками полиции Дирборном (Dearborn) и Скелтоном (Skelton), хотя о встречах с полицейскими его не спрашивали.
В этом месте Сомерби не удержался от колкой фразы, заметив, что на основании встреч мистера Сэнборна с полицейскими можно считать свидетелем защиты в той же степени, что и обвинения. В общем, удачно поиронизировал над главным обвинителем. Судье пришлось вмешаться, дабы пресечь казавшийся почти неминуемым обмен едкими сентенциями. После того, как Уэллс призвал стороны к порядку, Генеральный прокурор задал последний вопрос, связанный с тем, участвовал ли обвиняемый в погрузке досок после того, как они прибыли к месту работы. Сэнборн ответил, что перед загрузкой досок он Левитта Элли не видел, поскольку того не было рядом, рядом находился его сын Куртис, который помогал носить доски.
Этот ответ можно было интересно развить и вообще сделать акцент на том, что Левитт Элли тем утром странным образом выпадал из поля зрения разных свидетелей [не только Уиллиса Сэнборна], но Генеральный прокурор Трейн ничего подобного не сказал и даже не попытался сказать. Вообще же нельзя не отметить того, что проводимые им допросы звучали косноязычно и как-то бессмысленно, другими словами, он разговаривал со свидетелями так, что невозможно было понять, что именно он хочет услышать и для чего вообще ему нужен ответ.
Следующий свидетель защиты – Джон Баттерман-младший (John M. Batterman), сын того самого Джона Баттермана, чьи показания открывали этот день, рассказал суду, что знаком с обвиняемым более полутора лет – с июля 1871 года. Сын во всём подтвердил показания отца, сказав, что утром 5 ноября 1872 года действительно подписал ордер на имя Левитта Элли для перевозки груза. В предъявленном ему документе он опознал упомянутый ордер.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.