Текст книги "Стеклянная любовь. Книга 1"

Глава 2

Прошло четыре года с того ясного майского утра, когда была рассказана до счастливого конца первая Сказка, и за это время сверхсекретный отдел ФСБ «Стикс-2», завоевавший непоколебимый авторитет в глазах высшего руководства страны, зорко стоял на страже невидимого рубежа «нашего света», жестко пресекая любые попытки несанкционированного проникновения выходцев с «того света» и кропотливо накапливая уникальную информацию паранормального характера.

Вскоре после завершения проекта «Прокаженный уйгур», «Стикс-2» возглавил генерал-лейтенант Панцырев (генерал-лейтенант Рыжевласов по состоянию здоровья был отправлен в отставку). Ничего интересного за четыре года на инфернальном фронте не происходило – стояло почти полное затишье. Изнывавшему от страшной скуки Сергею Семеновичу Панцыреву очень бы хотелось надеяться на то, что это затишье оказалось бы классическим «затишьем перед грозой». Молчаливые мольбы Панцырева были услышаны кем-то неназываемым, и затишье однажды закончилось в одночасье.

Вернее, ровно через четыре года – буквально день в день (так уж получилось) в специальном бункере связи с Отделом Инфернальной Разведки мира Алялватаска, дежурный офицер впервые за четыре года существования единственных на Земле баснословно дорогих агрегатов, по слухам позволяющих осуществлять прямую телетайпную связь с самыми отдаленными закутками Преисподней, увидел, как эти агрегаты заработали. Панцырев спустился через пять минут на служебном лифте и, похвалив дежурного офицера за оперативность, вежливо удалил его из помещения специального бункера связи, оставшись один на один с взывавшим об экстренном соединении Духом.

Сеанс длился три часа и прервался так же внезапно, как и начался. Расшифровка записанной Панцыревым информации заняла почти месяц – пришлось задействовать весь дешифровальный отдел, состоявший из двадцати восьми лингвистов. После прочтения расшифрованных материалов, генерал Панцырев срочно вызвал из отпусков своих лучших офицеров, включая полковника Стрельцова и капитана Червленного, и немедленно приступил к планированию широкомасштабной оборонительной операции под кодовым наименованием: «Мертвый Дед Мороз».

Всех без исключения офицеров поразили очерченные их начальником примерные масштабы возникшей потенциальной угрозы для стабильности мирового порядка, но самого Панцырева больше всего насторожило повторение места возможного предстоящего действия: Кулибашево, недавно переименованное в Рабаул.

Совещание проходило на квартире Сергея Семеновича – в располагающей к доверительным разговорам домашней обстановке. Соответствующим образом натренированная жена генерала приготовила обед на восемь человек и уехала к подруге, оставив квартиру до позднего вечера в полное распоряжение офицеров «Стикса-2».

Сначала похлебали горячего борща под небольшое количество холодной водочки, не пил один только полковник Стрельцов, изменивший многим общепринятым в человеческой среде привычкам после достопамятных событий четырехлетней давности в апарце. Зато он съел три полных глубоких тарелки борща и двух крупных зажаренных цыплят (на второе была запечена в микроволновке целая гора упитанных бройлерных цыплят) и выпил литра четыре компота, легко раскусывая зубами косточки абрикосов. Собственно, остальные бездеятельно ждали, пока полковник насытится, еще минут десять, и лишь когда оказался раскусанным последний абрикос, «стиксовцы» смогли перейти в просторный рабочий кабинет гостеприимного хозяина квартиры непосредственно уже для служебного разговора.

Разговор продолжался около шести часов, и в ходе его ни у кого не возникало мысли о водке. Главным вопросом, требующим первостепенного по важности выяснения, как единогласно приняло руководство «Стикса-2» в ходе оживленного обсуждения складывавшейся вокруг Рабаула ситуации, следовало считать скорейшее раскрытие причин возникновения серьезной инфернальной угрозы не где-нибудь, а именно опять в Рабауле. Было решено, что утренним рейсом в Рабаул вылетают капитан Червленный, как местный уроженец и полковник Стрельцов, получивший в свое время на территории Рабаула, своего рода, крещение, да и, если разобраться по совести, второе, кармическое, рождение.

После официального завершения совещания генерал Панцырев разрешил подчиненным выпить водки – «сколько душа просит», для чего все прошли обратно в гостиную, чтобы сесть за неубранный обеденный стол и добить недопитую водку, с аппетитом догрызть великолепно приготовленных недоеденных цыплят и покушать незаслуженно нетронутых во время обеда настоящих итальянских «буритто» и неких «гаргулий», в отличие от «буритто» относившихся к рецептам неизвестной национальной кухни. Бóльшую часть «гаргулий», основной ингредиент которых составляли хорошо выдержанные сычужные сыры, пропитанные яблочным уксусом, съел полковник Стрельцов, совершенно не тронувший при этом, всегда вызывавшие у него сильнейшую изжогу «буритто». Водку он опять не пил, упрямо предпочитая пить компот из сухофруктов.

Уже в поздних сумерках позвонила жена, тактично предупредившая о своем скором возвращении домой. Панцырев отпустил офицеров, попросив ненадолго задержаться лишь полковника Стрельцова и капитана Червленного. Они ушли опять в кабинет, где генерал развернул перед офицерами на своем письменном столе крупномасштабную археологическую карту Древнего Междуречья, и когда Эдик с Валентином вопросительно посмотрели сначала на карту, а затем – на Сергея Семеновича, он сказал им то, о чем ни словом не обмолвился на общем совещании:

– На нас наступает Древний Шумер, и это очень опасно. Дело, конечно, не совсем в Шумере и его загадочной религии, но по прибытии в Рабаул, вам прежде всего необходимо будет найти и близко познакомиться с преподавателем местного университета, доктором филологических наук, неким Александром Сергеевичем Морозовым.

Наши друзья предупредили, что этот человек, против своей воли, хотя и в силу присущего ему, необычайно высокоразвитого интеллекта, вступил в опасный контакт с той самой некоей параллельной цивилизацией, о которой я уже говорил выше, изначально находившейся в состоянии активной постоянной миграции, и вследствие этой причины являющейся, по сути своей, антистабильной, представляющей серьезную угрозу для любого стационарного мира, включая даже такой древний и могущественный, каким является Алялватаска.

Самое плохое заключается в том, что «Пайкиды», как условно обозначают их на Алялватаске или «оборотни», что означает слово «Пайкиды» в переводе на русский язык, уже имели тесные контакты с «Параллелью Х-40», то есть – с земными сообществами. И произошло это печальное событие очень давно – более пяти тысяч лет назад, в междуречье Тигра и Евфрата, и, возможно – в нижнем течении Нила. Результат нам известен – могущественные государственные формации Шумера, Аккада и Египта, в конце-концов, исчезли с лица Земли, оставив на память о себе лишь величественные архитектурные развалины. Но на эту тему пока я буду краток – слишком мало фактов.

Далее: об имеющих место быть фактах. В Рабауле, по твердому убеждению наших друзей, уже почти десять лет существует стационарный апарц, и сила выброса его, несомненно, негативной, инфернальной энергии растет год от года. Повинны в этом, скорее всего, Пайкиды, временно присосавшиеся к «Параллели Х-40» и взломавшие все ее многослойные защитные сети. Место взлома целенаправленно и упорно расширяется. Несомненно, что может готовиться широкомасштабное вторжение. Поэтому не буду объяснять вам – насколько нам важно поскорее найти этого самого Морозова и провести с ним душевную беседу. Вот так. Вопросы есть?

– У меня вопрос, товарищ генерал-лейтенант, – немедленно отозвался по-прежнему остававшийся ненасытно любопытным Валя Червленный.

– Да, Валя! – слабо улыбнулся Панцырев.

– Я хотел уточнить одну деталь: в том, что «Параллель Х-40» потеряла… э-э… как бы выразиться поточнее… ну скажем – свою инфернальную девственность, виноваты исключительно эти «Пайкиды» или Алялватаска также приложила здесь свою тяжелую когтистую лапу? Как вы считаете?

– Неважно – кто лишил инфернальной девственности нашу Параллель, важно то, что теперь ее начинают насиловать все, кому не лень, и задача «Стикса-2» заключается в том, чтобы всеми мерами предотвращать подобные попытки!

Глава 3

Возле машины, там, где образовалась небольшая очередь за квасом, раздался дикий протяжный вопль Хаймангулова. И Богатуров, и Задира – оба, едва не подпрыгнули от неожиданности и, повернувшись к грузовику, увидели блаженно и недоверчиво, подозрительно широко, улыбавшегося Юру с наполовину опустевшим ковшиком в правой руке.

– …Етит твою мать, Васильич!! – продолжал восторженно и, Слава мог бы поклясться, если бы не недавно происшедший между ними разговор, что – нетрезво, реветь Хаймангулов. – Ну, удружил, ну, удружил!! – и теперь уже точно – пьяно захохотав, Юра поднял ковшик, запрокинул голову и большими булькающими глотками допил его вторую половину.

Отдав ковшик понимающе улыбавшемуся бригадиру Музюкину со словами:

– Только – много этого «кваса» не пей, а особенно бригаде не давай! – развеселившийся Юра нетвердой походкой пошагал к недоуменно смотревшим на него философам.

– Брага это, Славка, брага, а не квас сроду! И-э-э-х-х, раскодировали, сволочи!! – Юра бешено захохотал, согнувшись пополам, не в силах справиться с приступом пьяного веселья.

– Юра-а – да как же так ты неосторожно-то!.. – полный неподдельного сочувствия голос Богатурова прозвучал резким диссонансом на фоне поднявшегося всеобщего смеха.

Не смеялся еще один только Васильич, озадаченно чесавший лысоватое темя и в тупом недоумении глядевший на злополучную флягу. А Слава не понял – почему так огорчился за Хаймангулова, даже не просто огорчился, а – испугался, как будто на его глазах только что произошла какая-то непоправимая беда. И в отличие от остальных, он не притронулся к браге, и вторая половина дня прошла для него под сильным негативным впечатлением непоправимости неприятности, происшедшей с незадачливым скульптором. Возможно, что сюда еще примешалось легкое, не совсем объяснимое, беспокойство, связанное с неожиданной просьбой его научного руководителя, заведующего кафедрой «Неординарной философии» кандидата философских наук Владимира Николаевича Боброва.

Вечером, правда, Слава выпил «от души» водки под маринованные грибочки и копченую колбасу, вместе с водкой привезенные Олегом. Палаточный лагерь практикантов был разбит в тенистом березовом колке, незаметно спускавшемся по пологому склону к глубокому извилистому оврагу, сырое дно которого поросло непроходимыми зарослями различных видов мелких кустарников и, в свою очередь не менее незаметно, чем березовый колок, полого спускалось к берегу великой евразийской реки, через несколько тысяч километров от этого места впадавшей в Северный Ледовитый Океан. Большая полосатая палатка волонтеров, грубого, но надежного отечественного производства предусмотрительно была установлена Хаймангуловым и двумя студентами-философами с самого края лагеря, дабы звуки теоретически очень даже возможных пьянок не тревожили ночной сон несовершеннолетних археологов-практикантов. Вот пьянка и состоялась, причем именинник пригласил отпраздновать знаменательную дату трех наиболее «продвинутых» практиканток.

Вечер получился замечательным и запоминающимся. Посреди палатки приглашенные девчонки расстелили более или менее чистую клеенчатую скатерку, аккуратно разложили по тарелкам имевшуюся в наличии закуску, в высоком пластмассовом стаканчике точно посреди клеенки установили новую парафиновую свечу – то есть, как могли, создали некое подобие домашнего уюта. Поначалу немного мешали комары, но после двух-трех стопок водки, на них перестали обращать внимание. Алкогольная эйфория, идеально совместившаяся с неверным светом периодически мигавшей свечи, превратила банальные внутренности брезентовой палатки в древний языческий храм, чей таинственный мрак слабо разгонялся огнями масляных светильников, и их неверные оранжевые блики придавали обыкновенным подвыпившим студенткам истфака некоторое сходство с жрицами этого самого храма – храма древнегреческой богини любви и красоты Афродиты, как начал надеяться любивший творчески и образно мыслить захмелевший Богатуров.

Через какое-то время ему начало серьезно казаться, что он пламенно влюбился в высокую полноватую Люсю, с самого начала посиделок почему-то явно удивленно таращившую на него слегка выпученные от природы, как будто вечно изумленные красоте и загадочности земного мира, большие воловьи глаза, на блестящей поверхности которых пламя свечи отражалось двумя дрожащими золотистыми точками. Славе льстило внимание Люси, а глаза ее казались очень красивыми. Он говорил ей какие-то комплименты – длинные и не совсем понятные из-за характерного философского уклона, периодически нащупывал в полумраке ее теплую кисть, обтянутую нежной девичьей кожей, сначала настороженно напрягавшуюся, а затем безвольно обмякавшую при его прикосновении. Вскоре она как-то незаметно оказалась совсем рядом с ним, и он, никого уже не стесняясь, нежно и крепко обнимал охмелевшую Люсю за плечи, иногда спорадически тесно прижимая ее к себе, и в такие моменты она тихо бессмысленно смеялась, ничуть не противясь его объятиям.

Беспрестанно пьяно хохотал и буровил всякую ахинею Юрка Хаймангулов, что-то «особенное» все пытался объяснить Славе опьяневший сильнее остальных Задира. Потом Славе стало плохо, как-то не помня – как, они вместе с Люсей очутились под кронами берез, ласкаемые объятиями теплой, как парное молоко, июльской ночи. Они долго и жадно целовались, причем Слава постоянно клятвенно обещал ей, что не бросит ее ни при каких обстоятельствах и не «соблазнят его никакие красавицы!» и «пусть все в лагере говорят, что глаза у Люськи, как у коровы, для меня твои глаза – глаза богини красоты!» Но, кажется, после этих Славиных слов, Люся обиделась, вырвалась из его насильственных пьяных объятий и убежала спать в свою палатку. Слава зло сплюнул ей вслед и почти сразу уснул здесь же под березами, благо, что ночь, как уже указывалось выше, выдалась теплой, словно парное молоко.

Перед тем, как отключиться, Славе бросилась в глаза крохотная золотая точка, стремительно летевшая среди многочисленных звезд по земной орбите. «Оса!», – смутно подумалось Славе, и он уснул крепким пьяным сном, совершенно бескорыстно предоставив всю свою кровь в распоряжение полчищ вечно голодных комаров. И снился ему до самого раннего июльского рассвета, пока он не проснулся от холода выступившей обильной росы, удивительный сон.

Словно бы девушка неземной красоты манила его пальчиком за собой в густую светло-зеленую чащу сказочного леса, навстречу настоящим волшебным тайнам и чудесам, поджидавшим их там на каждом шагу. Они видели зеленоволосую русалку, лежавшую на толстой ветви древнего дуба, и с этой русалкой Славина красавица приветливо поздоровалась, как с родной сестрой, а русалка так же приветливо ответила ей, и еще задорно крикнула: «Где ты взяла такого симпатичного мальчика?!», на что властительница прекрасного Славиного сна ответила смеясь: «Места знать надо!». И симпатичная русалка кокетливо подмигнула Славе обоими огромными серо-зелеными глазами, и, откинув напрочь закрывавшие верхнюю часть ее туловища роскошные ярко-зеленые волосы, она показала Славе свои высокие упругие девичьи груди с большими розовыми сосками, и у Славы во сне захватило дух от восторга. Но сразу он услышал, напоминавший тонкий хрустальный звон, голосок: «Э-э-й! Не увлекайся, дружок – а не то я буду ревновать!»

Славе немедленно сделалось стыдно за себя, и в следующий миг он уже твердо знал, что не может быть ничего прекраснее густых золотых кудрей, миндалевидных сапфировых глаз и аккуратных рубиновых губок на нежном и свежем, как взбитые сливки лице его проводницы по Лесу Сказок. «Скоро наступит ночь, и до ее наступления нам нужно обязательно успеть добежать до моего домика!», – тревожным голосом сообщила она, и они вновь быстро побежали сквозь чащу, и Слава испытывал вполне реальный страх не успеть до наступления ночи добраться до спасительного домика…

…Он проснулся, разбуженный холодом росы и радостным пением птиц, приветствующих рассвет, и первое, что он испытал, не считая обязательной похмельной головной боли, острое сожаление, что приснившаяся ему красавица именно всего лишь приснилась, и наяву Славе никогда ее не увидеть. Он с отвращением вспомнил Люську и – себя с нею, свои пьяные комплименты и мерзкие лобзания под березами.

Смахнув с себя распухших от крови темно-красных комаров, Богатуров с трудом встал и кое-как добрел до родной палатки – благо они с Люськой далеко не смогли уйти ночью. Палатка оказалась открытой нараспашку, на внутренней поверхности ее брезентового полога переваривали кровь несколько сот счастливых комаров, а поперек – вкривь и вкось валялись, что-то тревожно приговаривая во сне две тесно переплетенные пары. Слава долго с неприятным удивлением смотрел на них и, в конце-концов, грубо растолкал Задиру:

– А?! Что?! – спросонья он сразу ничего не понял.

– Водка осталась, Олег?

– Нет – всю вчера выжрали!

– Слушай – а что ты мне вчера все про Боброва-то хотел рассказать «особенное»?!

– Филолог этот – Морозов, с которым они договор о сотрудничестве заключили, пропал!

– Как понять – пропал?! – опешил Слава.

– Ой, Славка, не знаю я! Дай поспать! Езжай быстрей к Боброву – он тебе все объяснит!

Глава 4

Головной рейдер одного из нескольких основных Пайкидских Флотов «Золотой Шершень», хорошо известный в свое время касте высших жрецов Шумера, Аккада, а также – верховным иерархам таинственной цивилизации тольтеков, некогда бесследно исчезнувшей под непроницаемым зеленым пологом джунглей Юкатана и оставившим в память о себе грядущим поколениям пустые белокаменные города, продолжал разведывательный орбитальный полет над Землей в самом опасном для себя режиме, при котором за его полетом с огромным изумлением наблюдали операторы космических станций слежения всех земных государств, обладавших подобными станциями. Но вынужденный тесно контактировать с очередной донорской ойкуменой «Золотой Шершень» был обречен существовать и функционировать в рамках физических характеристик данной ойкумены до самого завершения запланированной донорской подпитки. Правда какие-либо серьезные опасности пайкидскому рейдеру-гиганту не угрожали, да и, в силу неизмеримого технологического превосходства Кочевого Конгломерата над человеческой цивилизацией, не могли угрожать в принципе. Защитные системы рейдера способны были легко отразить любые земные средства нападения с колоссальным ущербом для последних.

Слава Богатуров перед тем, как отключиться в пьяном сне, видел «Золотой Шершень» на высоте ста двадцати километров прямо над собой. С борта «Золотого Шершня» увидели и даже разглядели во всех мельчайших чертах лицо засыпающего Славы, и, более того, пьяная рожа его немедленно была увеличена в размерах и тщательно изучалась потом в течении нескольких часов. Косвенным следствием этого изучения явился красивый фантастический сон, всю ночь напролет снившийся Славе.

Славу с высоты ста двадцати километров увидела девушка фантастической неземной красоты. Внешность девушки полностью соответствовала хозяйке Славиных сказочных сонных грез, каковой она на самом деле и являлась. Хотя, если постараться не погрешить против истины, то следует уточнить, что наяву девушка выглядела гораздо эффектнее своей дублерши, способной проникать в сновидения попадаемых под луч стационарного рейдерского анимаскопа (душещупа людей).

На борту «Золотого Шершня» девушка имела статус Принцессы и была окружена подобающим этому титулу почетом. К ней обращались не иначе, как «Принцесса Силлинга», чем постоянно ввергали девушку в бескрайнее море печали. Но внешне она старалась не выдавать сокровенных эмоций, так как считала ниже своего достоинства быть искренней и открытой перед окружавшими ее Пайкидами, к которым не испытывала никаких теплых чувств. Многие годы ей искусно удавалось вводить палачей своего родного народа и своих стражей в заблуждение относительно истинного к ним своего отношения. Возможно, что это удавалось благодаря достижению Хозяином «Золотого Шершня» критического, в пайкидских представлениях, возраста и утрате им, в связи с неизбежными возрастными изменениями, ряда определенных качеств и прежде всего таких, как: мудрая проницательность, обостренное и безошибочное ощущение приближающейся опасности, способность делать абсолютно верные выводы на основании разрозненных косвенных данных, беспорядочно рассыпанных на необъятном фоне стремительно разбухающей глобальной проблемы. Хозяин «Золотого Шершня» состарился, расслабился и влюбился в представительницу принципиально чуждой себе гуманоидной расы, наивно полагая, что она не сможет не ответить ему взаимностью.

Ее настоящее имя было не Силлинга, и даже не Яросвитка – ее звали Снежаной, такое имя ей дали сразу после рождения ее родители – простая советская супружеская чета, а не могущественные и почитаемые древнеславянские бог и богиня. Она страшно тосковала по отцу и матери, вызывала их образы каждую ночь во сне и на протяжении многих лет заточения на борту ни на секунду не теряла надежды когда-нибудь увидеть их вновь. Искусно замаскировавшаяся под пайкидскую Принцессу и юную древнеславянскую славянскую фею с божественной внешностью и добрым человеческим сердцем, безмерно страдала, лишенная возможности общения с людьми…

…Она увидела густые кроны берез под лунным светом, и сердце ее защемило сладкой ностальгической болью. Серебристая дорожка, пробежавшая по черной поверхности широкой полноводной реки, высокие обрывистые берега, разрытые могильные курганы и сотни неприкаянных теней, бесцельно скитавшихся вокруг. «Скоро их заберут Пайкиды!», – с горькой убежденностью подумала Принцесса о неприкаянных диких душах людей бронзового века, заблудившихся в собственном посмертии.

Затем, предварительно увеличив изображение до максимума, она перевела окуляры вновь на купы березового колка и увидела спящего прямо на траве под березой юношу. Снежана увеличила изображение до максимума и долго, с нарастающим приятным удивлением, рассматривала черты Славиного лица, смутно напомнившего ей кого-то очень знакомого и родного. Какого-то знакомого, славного многими ратными подвигами, витязя из далеких дохристианских времен…

…«Может быть он, правда, тот самый витязь, который сможет помочь мне уничтожить проклятого и мерзкого Рагомаста! Он спасет маму и папу, а также поможет Дедушке отстоять Сказочную Русь!..», – с надеждой подумала она, не отрывая зачарованного взгляда от окуляров.

Принцесса занимала большие апартаменты в жилом отсеке рейдера, роскошно обставленные в странном полувосточном, полуславянском, видимо, скорее всего – в том самом стиле, который принято называть «звериным скифским». В целом, очевидно, печать звериности апартаментам Принцессы придавал античеловеческий, чисто пайкидский антураж, навязчиво выпирающий наружу изо всех хитросплетений ярких причудливых узоров, украшавших настенные и потолочные панно апартаментов. Черные с золотом шторы из тяжелой ткани закрывали проходы, соединявшие собой анфилады комнат и зал. Почти в каждом углу стояли скульптуры, изображавшие почти полностью непонятных, крайне причудливо выглядевших существ. Рядом со статуями в огромных вазах красовались букеты невиданных цветов, пугавших Снежану своей зловещей потусторонней красотой. Снежана обладала завидным мужеством, и стойко переносила все неимоверные тяготы своего существования среди чуждой и антипатичной ей обстановки. Выжить и не сойти с ума ей помогала вера в конечное освобождение из ужасного плена, который обещал вскоре сделаться гораздо невообразимее ужасней…

…Десять дней назад ее впервые, так сказать, удостоил чести личным визитом сам Рагомаст, достигший к этому времени возможности приобретать более или менее приемлемую для человеческого восприятия материальную форму. Принцесса сидела и завтракала, когда в столовой бесшумно и неожиданно раздвинулись черно-золотистые шторы, и он явился в виде мужчины трехметрового роста, страшной внешности и неопределенного возраста, одетый, к тому же, в нелепую темно-багровую хламиду. Но увидев в глазах девушки выражение отвращения и ужаса, Рагомаст немедленно дематериализовался и исчез, чтобы подготовиться к следующему, более удачному перевоплощению.

Древняя старуха-служанка, чье дальнейшее старение и неизбежный молекулярный распад остановил Верховный Пайкид несколько сот лет назад, объяснила Снежане, что визит Хозяина был не случаен – свадьбы осталось ждать не особенно долго. И будет приурочена свадьба к ближайшему Празднику, когда сотни тысяч людей будут похищены с Земли в качестве пайкидских доноров через открывшееся Кармическое Окно. Это будет уже четвертая и последняя Праздничная Ночь Кочевого Конгломерата на беззащитной, вкусной и питательной Земле перед их отправлением в совсем иную Вечность. Может быть, они бы и остались здесь еще на много лет, но как поняла Снежана из регулярно навязываемых ей телепатических бесед-откровений Рагомаста, за плечами Пайкидов выстроилась целая очередь из других, не менее могущественных, чем сами Пайкиды, ойкумен-хищников, вынырнувших из бесконечно далеких Бездн, привлеченные аппетитным запахом горячей солоноватой человеческой крови, безответственно просочившимся сквозь образовавшуюся трещину в защитной кармической прослойке капсулы Земного Мира.

Следующими, как сообщил Рагомаст, стоят некие Субирайты, но донорский код им передадут Пайкиды лишь после своего насыщения. И если это произойдет, земному сообществу останется существовать совсем-совсем недолго. Но Рагомаст не договаривал своей будущей жене нечто многозначительное, какую-то очень важную информацию – она это остро чувствовала, и поэтому ощущала насущную потребность знать все то, чего не договаривал Рагомаст. Но, вместе с тем, она была почему-то уверена, что Хозяин «Золотого Шершня» нуждается в ней больше, чем она в нем, и рано или поздно поведает ей нужную информацию во всем объеме.

До начала четвертой Праздничной Ночи оставалось чуть менее полугода по земному хроноисчислению, и в ту ночь, когда Снежана увидела при помощи анимаскопа пьяного Славу Богатурова, в ее хорошенькой головке зародился более или менее четкий план возможного спасения…