Текст книги "Планета несбывшихся снов"

Планета Земля. Джон Гаррисон

Той же самой ночью, где-то на Земле, в узкой холостяцкой кровати неожиданно для себя, проснулся двухметровый бывший космический десантник, а ныне студент выпускного курса факультета Космической Зоологии Московского Университета, Джон Гаррисон и внезапное пробуждение его, как и далекой и неведомой ему красавицы Геры, оказалось напрямую связанным с, будто бы наяву, позвавшим его голосом, соответственно – женским голосом. Необычным, никогда не слышанным им на Земле, очень красивым и фантастически мелодичным. Джон сел на кровати и полубессмысленно уставился в окно – на мириады сияющих в фиолетовом бархате ночи далеких звезд. Казалось, что чудесный женский голос, чьи отзвуки только-только растаяли в холостяцкой спальне Джона, преодолел миллионы световых лет с одной из этих звезд лишь для того, чтобы он его услышал и проснулся.

«Какой красивый сон!» – подумал Джон и невольно улыбнулся. Но, по старой десантной привычке, он постарался побыстрее избавиться от сентиментального настроения, не имевшего никаких зримых корней в окружающей реальности, и уже через несколько секунд полностью переключился на анализ текущей обстановки, переполненной множеством проблем, главными из которых Джону показались его вчерашняя ссора с некоей Мариной Баклевски и сегодняшний предстоящий экзамен по Основам космической зоологии. Марина Баклевски считалась, вроде бы, как его девушкой уже на протяжении почти семи месяцев, и он даже подумывал сделать ей предложение, а сегодняшний экзамен предстояло сдавать профессору Солонцу, являвшемуся личным заклятым врагом Джону Гаррисону. В случае завала означенного экзамена под большим вопросом могло оказаться само дальнейшее пребывание Джона на своем знаменитом факультете.

Джон откинулся назад, опершись широкой мускулистой спиной о прохладную стену и вдруг опять поймал себя на мысли о том, что вновь с удовольствием воспроизводит в памяти звуки таинственного и чарующего женского голоса, прилетевшего с какой-то дальней-предальней звезды. Чисто машинально задержал он взгляд на далеких созвездиях, трепетно мерцавщих среди ночных небес и в голове его родилась шальная мысль: «Наверняка я услышал голос неизвестной нашим космозоологам представительницы уникального вида особой космической сирены или звездной русалки! Звездная русалка позвала меня за собой – безоглядно нырнуть в космический омут, где она меня насмерть защекотит и откуда мне не вынырнуть!». Джон негромко рассмеялся спонтанно родившейся необычной фантазии, а затем всерьез на себя разозлился и решительно вернулся к трезвому анализу текущей обстановки. Посмотрев на часы, он убедился, что было еще только три часа ночи и до подъема оставалось добрых двести сорок минут, которые смело можно было посвятить крепкому и освежающему сну, так необходимому перед ответственнейшим экзаменом. Джон резко принял горизонтальное положение и, укрывшись одеялом с головой, немедленно уснул, не подозревая о том, что слышал он сейчас голос собственной судьбы, ждущей его впереди и звавшей поскорее встретиться с собою, пока она окончательно не растворилась среди света звезд и навеки оказалась бы потерянной для него…

Планета Плева. Великое Болото

Багрово-оранжевый свет ночного спутника скупо проливался, ничуть не согревающими лучами, на поверхность Великого Болота, нарисовав по всей его необъятной площади причудливую и жуткую картину поразительно сочетавшихся светотеней, смутных штрихов и неясных бликов, в цветовой основе которых, безусловно, лежала зловещая багровая палитра лучей ночного солнца Плевы (так называлась планета, на которой росли Ракельсфаги). И тут, и там по бескрайним болотным просторам одинаковым холодным безжизненным золотом вспыхивали сотни тысяч пар глаз – больших и маленьких, и очень больших, с одинаковым выражением лютой ненависти, жадно выискивающих добычу. Шипение различных тональностей – от едва слышного до гудящего басовитого, утробное чмоканье, злобно-насмешливое щелканье, почти астматические, крайне неблагозвучные стоны, хрип и храп, чавканье, гогот, визги, рычание, вопли ужаса и ярости, сумасшедший хохот и плач – нет возможности перечислить полностью и передать точно все составляющие звуковой какафонии, каковую создавали по ночам на Болоте бесчисленные легионы его обитателей. Миллионы их голосов, однако, время от времени безнадежно гасли и заглушались на фоне могучего дыхания самого Великого Болота, периодически содрогавшегося, словно бы в мучительном кашле, от самого дна, которого оно не имело, до поверхности, кишащей великим многообразием форм растительной и животной жизни. И тогда, в темном тяжелом воздухе над Болотом прокатывался громовой зловещий гул, в небо ударяли мощные грязевые гейзеры, там и сям надувались громадные пузыри и со страшным грохотом лопались – в такие моменты создавалось ощущение, что Болото бесилось само на себя за то, что ему выпала столь тяжелая судьба оказаться не чем-нибудь, а именно – Болотом, таким огромным, таким бездонным и таким безнадежно ужасным.

В описываемый нами момент, примерно в те же самые минуты, когда юная красавица Гера целенаправленно пробиралась среди кромешного мрака по своей родовой Ветви к ее конечному краю, а Джон Гаррисон у себя на Земле крепко спал в холостяцкой кровати, на одной из затерянных координат Великого Болота грозный, мудрый и свирепый Вождь Болотных Карликов Эгиренечик, по прозванию Лютый, задрав большую уродливую голову кверху, внимательно вглядывался в цветущую купу ближайшего Рагельсфага – того самого, на Ветвях которого жило племя Геры.

Эгиренечик стоял на широкой низкой болотной кочке, крепко упершись массивными кривыми ногами об ее ненадежную склизкую поверхность. Для большей устойчивости, гипертрофированно мускулистыми когтистыми руками он сжимал древко гарпуна, воткнутого точно в центр кочки. Безмолвного и сосредоточенного Вождя окружало десятка три хорошо вооруженных воинов, сидевших в крепких и легких плоскодонных лодках, целиком изготовленных из скорлупок семенных стручков Ракельсфагов. Длинные бороды карликов под светом спутника казались щетинистыми оранжевыми мочалками. Посверкивавшие фальшивым золотым блеском глазенки-буравчики с преданным благоговением, не мигая, смотрели на Вождя. Вождь пребывал где-то в недоступных простым воинам мысленных высях, парившим не ниже, чем на уровне цветущих крон Ракельсфагов.

Влажные ноздри Эгиренечика широко и интенсивно раздувались, с шумом вдыхая и выдыхая ночной болотный воздух, куда несколько минут назад начали примешиваться незаметно струившиеся с расцветших ветвей Ракельсфагов испарения только что родившейся высоко наверху Весны. Подобной силой обоняния среди племени Болотных Карликов обладали лишь Великие Вожди, одним из которых посчастливилось родиться Эгиренечику, хотя сам себе он не особенно завидовал. Будучи истинным сыном Великого Болота, он проклинал судьбу за то, что не родился одним из жителей Деревьев и ему никогда не придется полной грудью вдохнуть сладкий аромат настоящей Весны, небрежно дарившей жителям Болота лишь жалкие крохи от этого обонятельного великолепия, но зато с ни чем неоправданной щедростью отдающей себя целиком обитателям цветущих крон Ракельсфагов. Эгиренечик знал, что корни Деревьев растут прямо из дна Болота, что именно Великое Болото является матерью Деревьев, что именно оно кормит и поит Ракельсфаги, поддерживая их исполинскую мощь и надменную вызывающую красоту. А самое плохое, с точки зрения Эгиренечека, заключалось в том, что райскую беззаботную жизнь обитателям Деревьев дарило тоже Великое Болото, хотя эти капризные изнеженные ублюдки не являлись его сыновьями и дочерями. И в самый большой логический тупик Вождя ставило то необъяснимое и невероятное обстоятельство, что к истинным своим детям, к которым Эгиренечек по праву относил себя и все свое несчастливое племя, Великое Болото относилось с постоянной хладнокровной жестокостью, усугубляемой различного рода изобретательными и утонченными издевками, превращающими и без того не сладкую жизнь Карликов в настоящий Ад. Совсем не случайно мудрый Эгиренечик уже много лет назад пришел к выводу о том, что до тех пор, пока ландшафт Великого Болота портят торчавшие из него Деревья, окружающий мир будет оставаться несовершенным и уродливым.

Но не случайно было и то, что Эгиренечек без малого сто лет полноправно правил одним из самых свирепых болотных племен – он был очень умен. А сила ума у любого человека, будь он даже Болотным Карликом, проявляется, прежде всего, в наличии способности мужественно провести беспристрастную и честную самооценку собственным амбициям. Поэтому Эгиренечик прекрасно сознавал, что за внешней паталогической ненавистью к Деревьям и древесным жителям, в нем постоянно и неискоренимо жило жгучее неутолимое желание когда-нибудь попасть на ветви Деревьев и остаться там навсегда, без сожаления сменив зловонные ядовитые трясины на благоухающий цветочный сад. Еще он страшно сожалел, что у него нет крыльев, как у акклебатиан, которые иногда, скуки ради, залетали на нижние Ветви Ракельсфагов и дразнили затем воображение Эгиренечика рассказами о том, что они там видели, и с кем встречались. Акклебатиане являлись племенем береговых аборигенов Болота, таких же свирепых, как и сами Болотные Карлики, но в отличие от Карликов природа подарила акклебатианам мощные кожистые крылья, благодаря которым они могли подниматься на огромную высоту и в такие моменты с поверхности Болота казались совсем крохотными точками. Несмотря на столь существенное физиологическое различие между представителями двух болотных племен, они не являлись врагами друг другу, хотя и не считались союзниками. Во всяком случае, на неоднократные предложения Эгиренечика, обращенные к Вождю акклебатиан Самакко заключить тесный военный союз и совершить совместную экспедицию на Деревья, Самакко неизменно отвечал вежливым, но твердым отказом.

Однажды, лет тридцать назад, доведенный до отчаяния создавшейся в его чересчур умной голове ситуацией, Эгиренечик предпринял попытку достичь ствола одного из Ракельсфагов и попытаться взобраться на него, исключительно силами собственного племени. Яркое и жуткое воспоминание с такой силой невероятно реалистичной изобразительности нахлынуло на Вождя, что он вздрогнул, нарушив состояние полной статической неподвижности, в котором до сих пор находился и едва не сломал древко гарпуна конвульсивно дернувшимися руками. Невольно вздрогнули и воины, не спускавшие преданного взгляда с обожаемого Вождя. Эгиренечик, в свою очередь, снизошел до того, чтобы, наконец, посмотреть на них. Его выпученные глаза полыхнули свирепым оранжевым огнем и, как бы нехотя, приоткрывшаяся пасть прорычала:

– Только что наступила Весна – готовьте снасти для ловли Золотистого Дождя!

Воины подняли в воздух тяжелые гарпуны и дружно восторженно взревели первую фразу из главной племенной молитвы, посвященной их Славной Матери – Великому Болоту…

Когда начала редеть листва и сделалось немного светлее, Гера поняла, что она подходит к самому краю и приближается Бездна. Вскоре перед глазами девушки, как всегда неожиданно, распахнулось чистое ночное небо с горящим в его центре огромным оранжево-багровым глазом ночного светила Болбурга. Она увидела, как задрожал, заскользил вниз по росистой поверхности последнего листа Ветви багрово-алой звездочкой-слезинкой маленький, заблудившийся на краю Кроны лучик печального света Болбурга, и лист погас, сделавшись неразборчиво темным в ночном мраке. И Гера с любопытством принялась рассматривать прозрачную стену из холодного оранжево-багрового света единственного спутника Плевы, по суровым неукоснительно выполнявшимся законам местной физики, ни единым квантом своей излучаемой световой энергии не попадавшего на кроны Ракельсфагов, росшие тесной купой. Более чем своебразно устроенные широкие кожистые листья Деревьев решительно отторгали губительное для них ночное багровое сияние, начиная наверстывать упущенное ночью на первой же минуте туманного плевянского рассвета, с ненасытной жадностью поглощая живительный свет жарких лучей дневного светила планеты – Эльгмы. А по ночам, тем жителям Деревьев, которым по какой-либо причине не спалось, и они вдруг оказывались на краю Бездны, свет спутника приходилось наблюдать, как бы, со стороны.

Гера сделала еще шаг вперед и остановилась – дальше идти было опасно. Опасность скрывалась также и в том, что она стояла неподвижно на открытом месте. Ослепительно белая кожа ее тела и самосветящееся золото густых кудрей, волной ниспадавших до самой поясницы, представляли собой великолепную мишень для какого-нибудь крылатого ночного хищника, привычно промышляющего поблизости от Крон. Но Гера, не думая об опасности, устремила задумчивый взгляд вслед за падавшими отвесно вниз столпами багрового света на мир вне Деревьев. Мир этот, расстилавшийся неизмеримо глубоко внизу загадочной смутной пеленой, надежно скрывавшей собой чужую далекую жизнь, всегда манил живой острый ум Геры сокрытыми в себе недоступностью и таинственностью. Может быть, именно оттуда долетел до Родового Дупла Геры разбудивший ее сегодня ночью и позвавший за собой пленительный мужской голос. А может – она подняла голову выше, к слабо видневшимся в космических высотах звездам, голос прилетел оттуда, прямо из небес, располагавшихся бесконечно дальше, чем раскинувшийся чужой мир внизу в Бездне. Гера чутко прислушалась к гулким причудливым звукам, рождавшимся где-то там, в неизмеримой глубине таинственной Бездны, надеясь различить в их сонме зарождение волшебного голоса, в чьего обладателя она уже почти влюбилась. Но прошла минута-другая, и Гера, вздрогнув, словно бы очнулась. «Что это со мной?! Что за наваждение?!» – в общем-то, она была дочерью вождя и от отца ей, среди прочих качеств, передалась, в частности, почти педантичная рассудительность, резко отличавшая Геру от ее взбалмошных, эмоционально неуравновешенных подруг.

«Неужели это уже позвал меня Призрак Золотистой Гибели?!» – вслед за первыми двумя возник сам собою в голове третий вопрос и тут же на него прозвучал уверенный ответ: «Нет, не может быть!». И снова вопрос: «А – что же тогда?!».

В глубине лиственного тоннеля тропинки, откуда она только что пришла, послышалось мелодичное курлыканье саблехвостого мудачюга – очень жирного и очень вкусного млекопитающего-вегетарианца, являвшегося весьма желанным объектом местного охотничьего промысла. Видимо этот мудачюг тоже не выдержал необоримого душевного томленья и вышел на тернистую тропу любви. Привлеченная его курлыканьем, Гера на несколько секунд отвлеклась от созерцания Бездны и вызванных этим созерцанием рассуждений. Она даже, вслушиваясь в самозабвенное курлыканье мудачюга, подчинившись древнему охотничьему инстинкту, потянула из ножен, прикрепленных к поясу, обвивавшему стройную талию, тяжелый и острый боевой кинжал, но… Но ей внезапно пришлось забыть о мудачюге – из Бездны, с самого ее дна прилетел и ударился о левый висок красавицы, прикрытый блестящим золотым локоном, сгусток чьей-то мощной концентрированной ненависти. Сразу забыв о вкусном мудачюге, Гера резко повернулась божественно прекрасным лицом своим к ужасному лику Бездны, способной плеваться на много километров вверх бушующими в ней чудовищными страстями, уже много тысячелетий, не находящих кардинального выхода. Гера попыталась сделать невозможное и увидеть того обитателя Бездны, который неизвестно почему вдруг так страстно ее возненавидел. Но, естественно, она ничего и никого не увидела…

…Зато т о т ее увидел прекрасно благодаря тому, что она неосторожно остановилась у самого края Ветви, оказавшись в пределах видимости с поверхности Болота особенно зоркими его обитателями. В данном случае в роли такого зоркого болотного обитателя выступил не кто-нибудь, а – сам Вождь Болотных Карликов Эгиренечик, благодаря телескопическому устройству своих страшных оранжевых глаз, различивший обнаженную Богиню Деревьев с расстояния в несколько десятков километров (земных километров). Примерно, не менее литра кипящей пенистой слюны вылилось из клыкастой пасти Эгиренечека при виде почти обнаженной Геры. Он глухо яростно зарычал и поклялся самому себе, что обязательно заберется этой Весной на Дерево и: «…сделаю эту девку своей рабочей младшей женой!!!!!!!!!»…

Экзамен Джона. Акклебатиане

На экзамене Джону Гаррисону достался билет с вопросами, прозвучавшими для него равносильно приговору: 1). «Основные отличия Аналайской фауны от Земной»; и: 2). «Почему на планете Климберра не умирают люди?». Про «Аналайскую фауну», равно, как и планету Климберру, он, конечно, слышал не раз, но, ровным счетом, не знал, даже в самых общих деталях, ни о том, ни о другом. Ну а сама, собственно, постановка второго экзаменационного вопроса, связанного с удивительнейшей спецификой человеческой жизни на планете Климберра, прозвучала для Джона одним из наиболее парадоксальных и полных откровений за все прожитые им годы – он внезапно понял, что не имеет понятия не только об Основах космической зоологии, но и обо всей человеческой жизни.

Скорее всего, что сильное внутреннее смятение зеркально отразилось на выражении лица Джона – подобный вывод он сделал, мельком взглянув на экзаменатора, профессора Солонца, в чьих глазах открыто светилось глубокое злорадное удовлетворение. Эмоционально Джон, однако, никак не отреагировал на столь открытое проявление Солонцом неприязненного отношения к себе – в Джоне что-то надломилось сегодня рано утром. А точнее – в шесть часов. В шесть утра ему позвонили из КМБ (Комитет Межпланетной Безопасности) и сообщили, что хотели бы с ним встретиться сегодня прямо в деканате факультета для небольшой доверительной беседы. По душе Джона немедленно разлился тошнотворный мутноватый осадок, а в голове зазвучал назойливый зуммер тревоги второй степени. Наверное, именно поэтому-то он и стал несколько индифферентно относиться к перспективе возможного завала и – к стойкой антипатии, испытываемой по отношению к нему, тяжело больным, и во многих других отношениях, несчастным, профессором Солонцем. Тем более Солонц слыл не совсем нормальным человеком по той причине, что в углу его кабинета с незапамятных времен стояло огромное знамя из кроваво-красного бархата, обрамленное золотой бахромой и золотыми кистями. И на знамени этом, богатым золотым же шитьем был насквозь прошит профиль головы человека, умершего более тысячи лет назад, Человек этот являлся создателем огромного государственного образования под названием Советский Союз, также канувшим в Лету вслед за своим создателем более тысячи лет назад. Джона инстинктивно отпугивало странное древнее знамя и изображение головы лысого человека на нем с очень умным и внушительным лицом. Ходили слухи о том, что в современной Космической России таких, как Солонц, насчитывалось несколько тысяч человек и они создали целую полутайную-полуявную организацию, с которой, якобы, была тесно связана КМБ.

К неприятным мыслям о воскресших коммунистах нет-нет, да и примешивалось воспоминание о сегодняшнем красивом, но загадочном сне, заключительным штрихом, дополнявшим картину кавардака, царившего у Джона в голове. «Когда-нибудь-то отстанут от меня КМБ-эшники?!» – в отчаянии захотелось закричать Джону, и он едва-едва не застонал вслух.

Профессор Солонц громко, не стесняясь присутствия пятерых студентов, отхлебнул из стоявшего перед ним высокого бокала какого-то, по всей видимости, лекарственного пойла, яркого ядовито-зеленого цвета. Старый преподаватель неторопливо прополоскал им полость рта, слегка надув при этом дряблые щеки и затем уже пойло оказалось им, в конце-концов, проглоченным. «Какая же он все-таки невоспитанная свинья!» – убежденно подумал Джон о старом профессоре и углубился в дремучее содержание попавшихся ему вопросов, автоматически водя кончиком пера по чистому листу бумаги.

Прошел час, а на экзаменационном листе Джона не появилось ни одной членораздельной фразы. Студенты один за другим беседовали с Солонцем и вполне счастливыми покидали аудиторию. Постепенно приближалась очередь Джона. Вскоре он услышал свою фамилию, поднялся и сомнамбулической походкой направился к столу экзаменатора или, может быть, экзекутора.

Как ни странно, между ними началась довольно оживленная беседа, смысл которой постоянно от Джона ускользал, словно бы его отделяла от Солонца густая полоса тумана, в которой безнадежно вязли любые звуки, блекли краски и гасились эмоции. Он очнулся вместе с заключительным вопросом Солонца, прозвучавшим холодно и сухо:

– Итак, последний шанс, Гаррисон – основное отличие фауны Аналаи от земной?!

Джон Гаррисон посмотрел на профессора взглядом жертвы инквизиции на своего палача. Лоб Джона покрылся вертикальными морщинами, где-то под сводами черепа что-то скрипнуло от адского умственного напряжения. Возможно, что это скрипнули сжавшиеся со страшной силой челюсти Джона. Бедняга смятенно смотрел на каменное лицо профессора Солонца и с нарастающим ужасом постепенно постигал ту непреложную и страшную истину, что ему пришел конец – он вчистую завалил Основы Космической Зоологии и автоматически исключался с пятого курса одного из самых престижных и знаменитых университетских факультетов мира.

– Вы свободны, Гаррисон! – отчеканил Солонц, – Надеюсь с вами больше никогда не увидеться.

Двухметровый Гаррисон медленно поднялся, машинальным движением пригладил густое каре светло-русых волос и, не произнеся ни слова, вышел из экзаменационной аудитории, сделавшейся его эшафотом. Двухчасовая пытка экзамена закончилась непоправимой полной катастрофой для студента – одним студентом стало меньше на свете. Сидевшие в аудитории и ждавшие своей очереди однокашники Джона проводили атлетически сложенную широкоплечую фигуру «срезавшегося» товарища сочувственными взглядами.

В коридоре Джона обступили с одним и тем же вопросом:

– Ну, как, Джон?!

Среди кругом обступивших его однокурсников, Джон заметил Марину Баклевски, смотревшую прямо ему в глаза виноватым сочувствующим взглядом. Джон криво усмехнулся персонально ей и вместо ответа, молча провел, вплотную сложенными двумя пальцами, поперек горла. Установилась гробовая тишина. Стройная темноволосая симпатяшка Марина, испытывавшая, видимо, большую неловкость и раскаяние за нелепую вчерашнюю ссору, неуверенно произнесла:

– Ты так-то не убивайся, Джо – может еще все обойдется…, – и быстро, негромко, так, чтобы ее никто ясно не расслышал, добавила: – Прости меня, дуру, за вчерашнее – я не хотела так…

– Может быть, и обойдется… Прощаю… – деревянным голосом произнес Джон и слабо улыбнулся Марине. Улыбка получилась не только слабой, но и печальной. Смысл этой печали угадывался легко – отличница и красавица Марина через неделю улетает проходить преддипломную практику на великолепную курортную планету под названием Сайинландж. И вместо Джона с ней полетит ублюдок Соколовский, а Джона жестокая судьба выметает прочь из университета в полную неизвестность, да к тому же еще неприятно связанную с сегодняшним утренним звонком из КМБ. Джон сжал огромные кулаки, испустил вздох отчаяния и быстро пошагал в сторону деканата. Марина больше не нашлась, что сказать ему в утешение. Ей тоже не хотелось лететь с Соколовским, но… увы…

… – Увы! … Мимо орбиты Плевы чересчур много проходит маршрутов пассажирских челноков, так что я ничего не могу гарантировать! – говоривший акклебатианин сокрушенно развел руками, растопырив при этом пальцы с такой силой, что эластичные кожистые перепонки между длинными массивными пальцами натянулись и потемнели.

– Осторожнее, Боке! – посоветовал говорившему его собеседник. – Ты так разволновался, что легко можешь повредить перепонки!

Боке озадаченно уставился на перенапрягшиеся перепонки и раздраженно заметил:

– Мне сейчас не до шуток, Самакко. Через день-два начнется месячник Зеленых Молний, и работники на фермах начнут превращаться в малиновых голинниц, цомболли и прочую нечисть, а ароэ придется выковыривать нам с тобой!

Алые глаза Самакко иронично потемнели. Ловко поймав липким языком пролетавшую мимо сахарную муху, он улыбнулся и успокоил темпераментного неопытного Боке:

– У подобных мутаций очень большой срок и серьезная, ярко выраженная, предварительная клиника. Так что всегда есть время отправить мутирующего раба в кухонный котел. К тому же, от наших друзей с Орбиты поступила новейшая вакцина.

– Вакцинам верить нельзя!

– Тем не менее, в ходе испытаний она зарекомендовала себя великолепно. Гарантия исчисляется восемьюдесятью процентами…

В широко распахнутое окно влетел внезапный порыв вечернего ветра, а вместе с ним – крупный пятнистый жук «сандалез», считавшийся среди местных гурманов большим деликатесом. Редкое насекомое принялось озадаченно кружить по комнате, испуская при этом невероятно аппетитные запахи. Зубастые пасти Боке и Самакко моментально наполнились желтой прозрачной слюной и не в силах сдержаться, оба собеседника одновременно прыгнули за призывно жужжавшей закуской. Щелкнули мощные челюсти и пятнистый «сандалез» аккуратно раскусанный пополам в воздухе, с приятным хрустом разжевался проголодавшимися Боке и Самакко. Они вновь уселись в кресла друг напротив друга для продолжения прерванной деловой беседы, но после «сандалеза» аппетит у обоих разыгрался не на шутку, и вполне логично прозвучали слова старшего по возрасту и более опытного Самакко:

– Я думаю – деловые разговоры мы продолжим после ужина. Тем более, что и светило уже – низко.

Голодный, как новорожденный цомболли, Боке согласно закивал головой, тем более, что и светило, действительно, опустилось достаточно низко, да и жрать хотелось так, что можно было ненароком вцепиться клыками в нежное и вкусное горло собеседника. Все-таки он был еще слишком молод и несдержан, этот Боке.

Пока Самакко вызывал по внутренней телефонной связи официанта, Боке отвернулся к окну. Вид вечернего плевянского неба, как обычно, погасил его каннибальский порыв. К тому же вдали, в толще багрово-синего закатного воздуха впервые за последние несколько месяцев мелькнули величественные силуэты Ракельсфагов – королей растительного мира Плевы, деревьев, равных которым не найдется во всей Вселенной. А видно их стало потому, что волшебные весенние ветры начали очищать воздух над Болотом от постоянных зимних туманов…