Текст книги "Наполеон. Победителей не судят"

3. Пожар в бардаке

В России о событиях первой великой европейской революции помнят плохо. Оно и понятно. В школе ее проходили в том возрасте, когда на мировую историю наплевать. Да и проходили как-то вяло. Не знаю как теперь, а в советское время «классовый анализ» был способен сделать невыносимо тоскливым все, что угодно…

Между тем Наполеона, каким он стал, справедливо называют порождением революции. Поэтому стоит напомнить, что же происходило во Франции. Тем более, что эта революция подчас до мелочей напоминает нашу Февральскую с Октябрьской в одном флаконе.

Для начала – почему так вышло?

Дореволюционная Франция была дворянской монархией. Даже не просто дворянской, а аристократической. То есть власть действовала исключительно в интересах ничтожной по численности привилегированной кучки «исторического дворянства». Большинство населения, так называемое «третье сословие», было создано, как полагали наверху, только для того, чтобы этих самых дворян кормить. А между тем именно «третье сословие» пахало и сеяло, работало и торговало. Словом, занималось общественнополезной деятельностью.

Претензии были у всех. Французских крестьян (как и сто лет спустя – их русских собратьев) более всего волновал аграрный вопрос. Земли им, понятно, хотелось побольше. Потому как мало ее было. Вот и глядели они на плохо обрабатываемые дворянские угодья и размышляли: а не пора ли «кавалерам» поделиться? К тому же, крестьяне были опутаны сложной и крайне запутанной и противоречивой сетью феодальных повинностей, многие из которых тянулись еще со средних веков. Ясно, что это не нравилось.

У тогдашних предпринимателей были свои проблемы. К тому времени они уже вполне процветали, а иные накопили огромные средства и работали с размахом. Но для власти они были никто и звать их было никак. Пусть и богатые, но – люди второго сорта. Тогда деньги определяли еще не всё. К управлению государством французских буржуа и близко не подпускали. А эти люди полагали, что они вполне могут рулить государственным кораблем получше, чем дворяне.

Но все-таки главное заключалось в самом дворянском сословии. В чем, по сути, смысл дворянства? В том, что эти люди служат родине – с оружием в руках или на гражданских должностях. Именно за это им и даются привилегии, за это они поставлены «над всеми».

Так когда-то было и во Франции. Было, да прошло. К концу XVIII века французское «историческое дворянство» упорно не желало чем-либо заниматься. Что там служба! Они и своим собственным поместьям не желали уделять внимание. Поэтому поместья быстро приходили в упадок. А кушать дворяне хотели. И не только кушать. Дворяне хотели жить широко и весело.

Государство же продолжало действовать исключительно в их интересах. И всеми силами старалось всю эту сволочь прокормить. То есть «благородное» сословие превратилось в класс откровенных паразитов, обходившихся стране чудовищно дорого. Чтобы стало еще понятнее, можно привести несколько примеров. Для утоления ненасытных дворянских аппетитов король создал множество очень высокооплачиваемых должностей, которые являлись откровенной халявой. К примеру, каждое утро во дворец приходили два благородных дворянина в роскошных камзолах и при шпагах и торжественно выносили королевский ночной горшок. Получали они за это очень хорошие деньги. Множество проходимцев просто толкалось во дворце. И они тоже получали. Огромные деньги тратились на «королевские пенсии». Это означало, что здоровым мужикам платили только за то, что они коптят небо.

Халявные деньги тратятся легко. Поэтому дворянство, особенно высшее, превратило жизнь в погоню за наслаждениями. Королю Людовику XVI приписывают фразу: «после нас – хоть потоп». Возможно, так он и не говорил, но дворяне – так жили. Тон задавал королевский Двор. Жил широко и шумно, выкидывая огромные деньги на бесконечные праздники. А кто платил? Народ, который давили налогами по самое «не могу». Это могло нравиться? Вряд ли.

С «благородством» выходило еще хуже. Веселью дворянской жизни сопутствовала полная распущенность нравов. В среде высшей аристократии она была такой, что современная «сексуальная революция» отдыхает. Не существовало таких пороков, каким не были бы подвержены тогдашние аристократы. Впрочем, об этом можно писать отдельную книгу. Здесь же стоит лишь упомянуть, что не зря именно в эту эпоху появился маркиз де Сад. Который не только строчил книжки, но и применял свои идеи на практике. Вообще-то, чтобы лучше представить психологию тогдашних дворян, стоит просмотреть писания де Сада. Но не пространные и достаточно нудные описания сексуальных извращений, а столь же многословные философские рассуждения маркизовских развратников. Суть их проста: мы что хотим с вами, то и делаем. По какому праву? А вот так. А вы терпите.

Это – не преувеличение. Дворяне, особенно титулованные, имевшие доступ к «кормушке», были свято убеждены в том, что порядок, при котором они имеют право сидеть на шее у народа – справедлив и совершенно естественен. Они чувствовали себя эдакими сверхлюдьми, для которых крутится вся жизнь.

Современным россиянам непросто даже приблизиться к пониманию этой непоколебимой уверенности в собственном превосходстве. Сравнить не с чем. Русские дворяне предреволюционной поры нередко чувствовали смутную вину «перед народом». Сегодняшние новые русские… Они малосимпатичны, но, по крайней мере, новые российские хозяева жизни часто могут сказать: «я этого добился своими руками». Украли, ограбили – но все-таки сами. А французские аристократы не имели даже этой «отмазки». Сами-то они не заработали ничего! Не сделали ничего. Не завоевали ничего. Они тупо проедали наследие предков. Для сравнения снова вспомним книжную серию Александра Дюма о трех мушкетерах. Действие там происходит, как уже отмечалось, примерно за сто лет до революции. Так вот, из всех главных героев только один – Арамис – дожил до «пенсионного» возраста. Остальные – умерли, а большей частью погибли, не дожив до шестидесяти. Веселая у ребят была жизнь. И ведь эти люди были не выдумкой господина Дюма – они реально жили, и жили именно так.

А вот в следующем веке дворяне жили уже куда как тише.

Еще одной проблемой была крайняя замкнутость высшего дворянского мира. Вспомним бессмертную комедию Мольера «Мещанин во дворянстве». Сейчас мы воспринимаем пьесу несколько иначе, чем первые зрители, придворные «короля-солнца» Людовика XIV. Тогда-то главный «прикол» и состоял в том, что такой случай был редчайшим! Потому-то герой так пыжится. Вот зрители и веселились. Эка, мол, куда он полез со свиным-то рылом в калашный ряд!

Опять же для сравнения: в России начала XX века пробиться в дворяне было сложно, но возможно. Лично знаю людей, предки которых стали дворянами «по службе». Среди них, кстати, были – ложитесь, «национал-патриоты» – и евреи. Потомственным дворянином мог стать любой, дослужившийся до полковника или до соответствующего гражданского чина. Недаром герои Белого движения, такие как генерал Корнилов, генерал Марков, в большинстве – выходцы из низов. Ивановы и Петровы сражались как с большевиками, так и за них!

Любой биолог вам скажет: отсутствие притока свежей крови ведет не к улучшению «породы», а к вырождению. Вот англичане – те поступили умнее. У них в XVII веке тоже случилась революция. Которая была похожа на Великую французскую, как пьяная перестрелка бандитов в кабаке – на Курскую дугу. Хотя и там король не сносил головы.

Так вот, после того, как все более-менее улеглось, новый король Яков I радикально «освежил кровь» дворянского сословия. Был придуман специальный титул «баронета». Любой желающий мог купить этот титул и стать аристократом. Заплатив две тысячи фунтов. Деньги по тем временам серьезные. Но тот, кто мог себе это позволить, – попадал в привилегированный класс. К примеру, известный по классической детективной повести род Баскервилей – потомки удачливых купцов и предпринимателей. Результат был налицо – никаких особо крутых потрясений в Великобритании больше не было.

И еще одно. Король Людовик XVI был, мягко говоря, профессионалом не самого высокого уровня. Ну, что делать? Родился он не на своем месте и не в свое время. Его же многочисленные родственники, как показали дальнейшие события, тоже не обладали ни умом, ни силой воли. Правящая верхушка упорно не желала ничего менять, предпочитая плыть по течению. Вот и доплавались. Все рухнуло. 14 июля 1789 года с падением Бастилии началась совершенно другая эпоха.

Подробно описывать ход революции в этой книге нет смысла. Она – о другом. Но замечу следующее: то, что Наполеон оказался на стороне революционеров, совершенно закономерно. Что он не видел на другой стороне? И терять ему было, в общем-то, нечего. Напомню, что к моменту падения Бастилии он вот уже четыре года сидел без продвижения в чине подпоручика. А перспективы на стороне революционеров были огромные.

Любая революция открывает множество путей, которые социологи называют «социальными лифтами». И возможностей для тех, «кто был ничем», мгновенно «стать всем». Многие взлетают – и тут же падают. А кое-кто и удерживается. И этими «лифтами» пользуются, прежде всего, молодые. Можно вспомнить, к примеру, что на состоявшемся в 1919 году VIII съезде РКП(б) средний возраст делегатов был 22 года! Одному из самых ярких лидеров Французской революции, Максимилиану Робеспьеру, на момент штурма Бастилии исполнился 31 год. Наполеону было двадцать. Революция смела все препятствия на его пути – вроде упомянутого закона 1780 года. Да и вообще все дворянские привилегии. Теперь от человека требовались только ум и энергия. А вот это-то у Наполеона имелось в избытке.

4. Когда умирают иллюзии

Во время бурных революционных событий Наполеон занимает круто радикальную позицию. Как говорится, левее его только стенка. В Балансе он вступает в местный якобинский клуб. Это были «ультра». Как по целям, так и по методам. Цель была – все «разрушить до основанья, а затем…» И далее – по тексту. Без преувеличения. Знай якобинны «Интернационал», они бы его с восторгом исполняли. Методы якобинцы предлагали соответствующие: если враг не сдается, его уничтожают. Кто не с нами – тот против нас. Забегая вперед, замечу: свою программу они выполнили на 200 процентов…

Историки много спорят о «якобинстве» Наполеона. В конце восьмидесятых такая позиция была все же чересчур радикальной. Большинство революционеров до таких людоедских взглядов еще не докатились. Да и популярность якобинцев тогда была такой же, как у большевиков в марте 1917 года. То есть – практически нулевой. Так что самое простое объяснение – карьерные соображения – отпадает. Не тот это был путь. Примерно то же самое, что сегодня ради политической карьеры вступить, скажем, в Национал-большевистскую партию. Или податься в скинхеды. Ничего «перспективного» из этого не выходит. Проверено.

Вот и перед Наполеоном закрылись двери многих домов – не только «контрреволюционных». Не говоря о том, что и о военной карьере можно было теперь уже забыть навсегда.

Но, с другой стороны, подобные «финты» – скорее, закономерность. Вспомним диктаторов XX века. Сталин и Гитлер – о них все знают. Менее известно, что Мао Цзэдун и Бенито Муссолини начинали, как анархисты. То бишь уж вовсе «левые».

Ничего странного здесь нет. В эпоху крутых революционных потрясений именно экстремисты наиболее соответствуют духу эпохи. И, в конце концов, они берут верх. Политолог Борис Кагарлицкий остроумно сравнил крайние политические течения со стоящими часами. Которые показывают точное время два раза в сутки. Так вот, великая революция – именно «тот самый момент»… Экстремисты – честнее всех. В то время как более умеренные останавливаются на полпути, «ультра» договаривают все до конца.

Так что нет ничего удивительного в том, что будущие «отцы народов» прислоняются в начале к самым крайним. Потому-то они и «отцы», что чувствуют, куда ветер дует. И на что ставить. Люди начинают большую игру. Где ставка – жизнь.

Впрочем, в случае с Наполеоном все было сложнее. В те времена на Францию ему было, по большому счету, наплевать. Он оставался упертым корсиканским националистом. А как же, заметит ехидный читатель, взгляды Бонапарта, описанные выше? Тут нет никакого противоречия. Да, он был сторонником радикальных идей. Только реализовывать их собирался на Корсике. В конце концов, в XX веке, во время русской революции Петлюра по взглядам был радикальным социалистом.

Что не помешало ему отчаянно бороться за самостийную Украину А что? Все логично. Мы у себя наведем такой порядок, какой хотим. Но для начала – пошлем всех вас на фиг.

В 1789 году Наполеон под благовидным предлогом выбивает себе длительный отпуск и отправляется на родину. И там наводит изрядный шорох. До его прибытия Корсика оставалась сонной провинцией. Наполеон начинает активно действовать. Он добивается того, что местный законодательный орган принимает декларацию, приветствующую события во Франции. Подтекст этого очевиден: раз вы там провозгласили свободу, то мы имеем полное право отложиться и жить по своему разумению. Знакомая логика. Вспомните Прибалтику эпохи перестройки.

Однако будущего императора в этом шабаше местного значения быстро задвигают на третьи роли. Вскоре из изгнания прибывает местный вождь и учитель, культовая фигура корсиканцев – Паоли. Наполеон, как все его соотечественники, встречает лидера националистов с полным восторгом. В искренности его чувств сомневаться не приходится. Еще бы! Это – кумир его детства и юности. Живая легенда. Как относился Наполеон к Паоли, говорит следующее. Он делает то, что не совершал никогда больше – ни до, ни после. Бонапарт почтительно набивается к местному кумиру в друзья. Чуть ли не бегает вокруг с заискивающей улыбкой. Все его тогдашние статьи и брошюры сводятся к желанию быть полезным корсиканскому лидеру.

Вообще-то, для начала средненькой политической (и не только политической) карьеры такое начало – дело обычное. Чтобы пробиться в боссы – сперва приходится ради них побегать. Примеров – тьма. Да только вот с характером Наполеона это уж больно не соотносится. Всю свою жизнь он делал карьеру не так и не такими методами. Ну, не такой он был человек, чтобы, простите за выражение, задницу кому-то лизать! Впоследствии Наполеон гордо отказывался от очень заманчивых предложений, суливших куда большие выгоды – потому что это не соответствовало его взглядам на жизнь. А вот тут…

Что ж, юношеские идеалы – вещь сильная. Напомню, что весь строй мысли Наполеона, все его надежды были связаны тогда с Корсикой и только с ней. Во Франции он в те годы ощущал себя кем-то вроде гастарбайтера. Который вынужден работать на чужбине, потому что дома жрать нечего… В этом, кстати, его отличие от Сталина или Гитлера. Сталин никогда не испытывал особой привязанности к Грузии. Австриец Адольф Шикельгрубер свою малую родину тоже не особо высоко ставил. Фюрера интересовала лишь «германская нация», после Первой мировой войны он в родном Браунау ни разу не был. А вот Наполеон был другим…

Но самое-то интересное – в том, как повел себя Паоли, глядя на такое вот откровенное виляние хвостом. Он демонстративно оттолкнул Наполеона. Не пожелал с ним «играть». У будущего императора получается как в песне Александра Башлачева: он вынужден «протягивать свою открытую руку, чтоб снова пожать кулак».

Самое простое объяснение такого нежелания дружить – в клановых корсиканских пережитках. Наполеон действительно был представителем другого клана. Да и отец Наполеона Карло Бонапарт был, по понятиям Паоли, «предателем». Потому что предпочитал жить с французами в мире.

Но согласитесь, трудно предположить в опытном политическом деятеле, пусть и провинциального масштаба, такую непроходимую ограниченность, понятную разве что в каком-нибудь неграмотном горном пастухе. Занятия политикой быстро отучают от подобной деревенской ксенофобии.

Видел в Наполеоне соперника? Но «ум, честь и совесть» Корсики и молодой, никому не известный офицер – персонажи совершенно разных весовых категорий. А ум и талант Наполеона всяко бы пригодился Паоли.

Проблема была в том, что на самом-то деле Наполеон уже был на Корсике чужаком. Хотя сам, возможно, до поры до времени этого не осознавал. Это похоже на один из рассказов Чехова. Приезжает студент на каникулы домой, в глухую провинцию. Он искренне рад видеть своих домашних, счастлив очутиться на родине. Но вскоре понимает: он для всех – совсем чужой человек. Они говорят на разных языках… Никак он не вписывается в местный пейзаж. Хотя очень этого хочет.

Вот и в случае с Наполеоном – то же самое. Бонапарт жил во Франции, бывал в Париже, прочел бездну книг. И потому, в глубине души, понимает: масштабы уж больно разные. Франция и Корсика…

Глаза Наполеона открываются быстро. Иллюзии рассеиваются. По сравнению с великими делами, творящимися на «материке», деревенские корсиканские страсти – детский сад. Это в мечтах Корсика была милой родиной. А в реальности – глухая дыра. Подобное отношение проскакивает в его работах времен пребывания на родине. И чем дальше – тем больше. Все более ясно он формулирует мысль: залог процветания родного острова – в совместном развитии с Францией. Понимал он и другое. Время подобных микроскопических государств, осколков средневековья – стремительно уходит. Накатывалось время империй. А политических недомерков все равно сожрут более крутые соседи. Как совсем незадолго до этого Россия, Австрия и Пруссия раздраконили Польшу. Разделили. Захотелось им так – и всё. Взяли и стерли страну с карты. А Польша-то – все-таки не Корсика…

Паоли, умный и чуткий человек, не мог не почувствовать настроений Наполеона. И конечно – не мог одобрить. Дело в том, что культовый корсиканский лидер был по своим взглядам законченным, непроходимым «самостийником». По сравнению с которым Стефан Бандера просто отдыхает. Паоли являлся типичнейшим «человеком одной идеи», на служение которой положил жизнь. Его политические взгляды были просты, как штопор. Пункт первый. Корсика должна быть независимой. Пункт второй. Если имеются какие-то вопросы, смотри пункт первый. И всё. Точка. Паоли даже не пытался задумываться, какой общественный строй он желает видеть на своем острове. И уж тем более – не пытался просчитать, сколько корсиканская «незалежность» продержится. Не волновали его такие мелочи!

Вот тут-то всегда и начинались расхождения. Любой местечковый национализм неизбежно скатывается к оголтелой ксенофобии. А если «местечко» еще и глухое – то обязательно дело сводится к идеализации «старых добрых обычаев». В этом случае перемены, происходящие в метрополии, автоматически проходят как «чуждое влияние». От которых стоит держаться подальше. Вот здесь и была зарыта собака! Наполеон, безусловно, являлся сторонником революции – и наступающих с ней перемен. Хотя бы потому, что лично ему они были выгодны. А вот Паоли был из тех бескорыстных людей, слуг идеи, которые оказываются порой хуже любых проходимцев. В том числе – хуже и для идеи, ради которой они жизнь кладут. Паоли на Корсике оказался в числе самых непроходимых консерваторов. Которые вопили, лишь только речь заходила о каких бы то ни было переменах.

И проблема здесь была даже не в том, хороши или плохи перемены, принесенные французской революцией. Даже если допустить, что они были кошмарны на сто процентов, как тогда казалось многим. Беда была в другом. Великая французская революция стремительно вкатывалась в неизбежный этап гражданской войны. Когда логика любого революционного правительства сводится к лозунгу: «Дави контрреволюцию!» Да и никакое революционное правительство не горит желанием «отпускать на волю» территории, доставшиеся ему в наследство от старой власти. Лидер английской революции Оливер Кромвель потопил в крови ирландское движение за независимость. В России в 1918 году Тихий Дон тоже решил отложиться, и большевики пресекли это почище Кромвеля. То, что тогда отпустили Прибалтику и Финляндию – это только «от плохой жизни». Грузию и Армению не отпустили. И там «самостийников» было полно. А во Франции уже шла война с мятежной «контрреволюционной» Вандеей. Перед тем, что там творилось, блекнут ужасы «разказачивания».

К тому же Паоли стал заигрывать с главным врагом Франции – Англией, которая поддерживала врагов революции. То есть он откровенно подставлял свой любимый остров под карательную операцию. Мало бы там никому не показалось. К счастью для корсиканцев, в те времена у революционеров до Корсики руки не дошли.

Подробно рассказывать о политической деятельности Наполеона на его родине не имеет смысла. Мелко это все. Да и, честно говоря, нудно. Во многом это походило на какую-нибудь «республику атамана Козолупа» – каких наплодилось множество во время российской гражданской войны. Для нас интерес состоит в том, что чем дальше – тем более Наполеон расходился с Паоли. А значит – неизбежно оказывался в подавляющем меньшинстве. Потому что, как обычно бывает, население увлеченно играло в сепаратизм. Ведь кажется: стоит только отделиться – и заживем, как у Христа за пазухой. Это нам тоже знакомо… Наполеон, шаг за шагом, занял откровенно профранцузскую позицию. Значит – гад, предатель. И вообще «москаль»!

Кончилось все это плохо. Бонапарта по приказу Паоли арестовали – и ничего хорошего ему этот арест не сулил. Наполеону удалось бежать. В родной город ему пришлось пробираться глухими горными тропами. В последний момент Бонапарт успел отправить семью во Францию. Вовремя это он сделал. Озверевшая толпа сожгла отчий дом Бонапарта и разграбила оставшееся имущество. На Корсику путь ему был теперь заказан. У Наполеона не стало больше родины.

Как видим, Наполеон отнюдь не был баловнем Фортуны, как о нем принято думать. Первый период его жизни закончился полным крахом. Он пустил псу под хвост свою военную карьеру – взамен получил шиш с маслом. Его юношеские мечты оказались сплошной иллюзией. Все разлетелось в прах. Наполеон не просто не сумел заняться тем, что полагал делом своей жизни – борьбой за свободу Корсики, он попал в число ее врагов и фактически остался без родины. И ко всему еще – имел теперь на своих плечах бездомное семейство, которое требовалось куда-то пристроить и содержать. Кто-то из мудрых людей сказал, что юность кончается тогда, когда умирают юношеские иллюзии. Если это так, то с июня 1792 года, времени окончательного возвращения во Францию, у Наполеона началась взрослая жизнь.