Текст книги "Доктор Великанов размышляет и действует"

Глава тринадцатая

Под ударами Красной Армии немецкий фронт трещал и откатывался на запад.

Обер-лейтенант Ренке, жестоко трусивший по ночам, дошел до того, что стал признавать за приятную неожиданность каждые благополучно миновавшие сутки.

Что касается доктора Великанова и Ульяны Ивановны, то они изнывали от нетерпения, и дни казались им неделями, а недели – месяцами. Все самые хитроумные и логические построения доктора Великанова, пробовавшего утешить себя и Ульяну Ивановну, неизменно разбивались о ее унылую реплику:

– Да уж больно мне их видеть опостылело, Арсений Васильевич…

Как-то доктору Великанову посчастливилось увидеть хороший сон – будто он идет по городу и встречает лейтенанта, настоящего советского лейтенанта. Доктор совсем уже собрался с ним заговорить, но, к своему огорчению, от радости проснулся. Ульяна Ивановна позавидовала доктору.

– Из себя-то лейтенант какой был, Арсений Васильевич? – заинтересованно спросила она.

– Ну, какие лейтенанты бывают: сапоги хромовые, брюки синие, при снаряжении и в пилотке со звездой, – ответил доктор.

Но, видимо, Ульяна Ивановна ждала иных, более конкретных подробностей, потому что лицо ее выразило явное разочарование.

Меж тем настал день, когда доктору Великанову довелось лично познакомиться с партизанами.

В глухой осенний вечер, в темень и слякоть, появился Санька-Телефон.

– Ты мне, дядя, нынче без надобности, – заявил он встретившемуся Василию Степановичу. – Нынче у меня к доктору Арсению Васильевичу дело.

Доктор Великанов еще не спал и сразу откликнулся:

– Я здесь, Саня! Зачем я тебе понадобился?

Промокший почти насквозь паренек прижался к печке. Его сапоги были грязны до колен, из чего явствовало, что он проделал неблизкий и нелегкий путь.

– Дядя Миша за вами прислал. Раненые у нас есть – очень тяжело.

Доктор, не говоря ни слова, начал одеваться.

Когда дверь за ним захлопнулась, Ульяна Ивановна встала, подсела к гаснику и взялась за вязанье. Всю долгую осеннюю ночь она просидела за работой, прислушиваясь к шуму ветра и шелесту дождя. Один раз послышался ей далекий выстрел. Вздрогнула Ульяна Ивановна, отложила вязанье, вышла в сени и на улицу дверь открыла. Стояла так, не замечая холода, пока не разобрала, что никакой стрельбы нет, а над разбитым домом железо хлопает.

И не было у нее в то время карт, чтобы заглянуть в будущее доктора Великанова…

Даже поворчала Ульяна Ивановна.

– Конечно, война войной, а все-таки негоже старому человеку в такую погоду да в темень по лесу ходить. И ведь говорить не стал: оделся и пошел… И тот у него герой, и этот герой, а сам вроде ничего… Ох, и тяжелое докторское дело. То ли чужую жизнь спасет, то ли свою потеряет…

Сердцем болела за доктора Великанова Ульяна Ивановна, и сердилась на него, и гордилась им, а к концу ночи всплакнула.

Путешествие доктору, действительно, выпало нелегкое.

Выйдя из избы, он окунулся в такую темень, что не мог разобрать, где небо, где земля, и если бы не Санька-Телефон, не сделать бы ему и десяти шагов. Кончилось тем, что паренек взял его за руку и повел.

Пройдя с километр, Санька постучал палкой по дереву, и из кустов откликнулся мужской голос:

– Ведешь?

– Веду.

Доктор Великанов почувствовал, как его с двух сторон подхватили сильные мужские руки, обладателей которых он рассмотреть не мог.

– Не бойся, доктор! – сказал над самым ухом густой бас дедушки Дуба.

Шли долго. Доктор, доверившись провожатым, почти висел на их руках.

Путь закончился неожиданно – не громким, но грозным окликом:

– Стой! Кто идет?

– Дуб и Вяз.

– Перца привели?

– Здесь Перец.

Через две минуты доктор Великанов оказался в землянке, освещенной немецкой ацетиленовой лампой. Обстановка была фантастическая. Все пространство тесного помещения показалось доктору заполненным бородатыми вооруженными великанами, исполинские тени которых в самых причудливых сочетаниях двигались по коричневым глиняным стенам.

– Разрешите познакомиться: Дядя Миша, командир отряда! – отрекомендовался один из бородачей. – Очень неприятно, что пришлось вас беспокоить, но вынудили обстоятельства – нужно раненым помочь. В сегодняшнем бою…

– Вот наш госпиталь! – сказал Дядя Миша, спускаясь вместе с доктором в соседнюю землянку, более просторную и чистую, где на мягком сене лежало около десятка раненых.

Если не считать полушубков и оружия, здесь не было никакой обстановки.

Принесли свет, горячую воду, и доктор смог приступить к работе. Перевязав голову одному раненому и взяв в лубок сломанную ногу другого, доктор Великанов подошел к третьему, с забинтованной рукой. Этот третий был высок, худ и бородат.

– Ну, а тебе где дыру просверлили? – спросил доктор, любивший шутить с больными и всегда говоривший им «ты».

Сквозная рана в плече партизана не была страшна, и доктор в несколько минут справился с ее обработкой.

– Ловко! – похвалил его раненый партизан. – Только я вижу, Великан, что ты меня позабыл и здороваться не хочешь.

Доктор присмотрелся к говорившему, но не узнал его.

– На скольких заседаниях вместе сиживали, ругались бывало… Неужели не узнаешь?

Доктор в изумлении отступил на шаг.

– Позволь!.. Никак Сергей Прокофьевич?

Перед доктором Великановым лежал Сергей Прокофьевич, тот самый вышестоящий товарищ из горздрава, с которым он беседовал по телефону в первой главе нашей повести.

И здесь случилось то, что никогда бы не могло случиться ни в горздраве, ни в больнице, ни на улице города: старые знакомые обнялись и, соединив воедино бороды, троекратно, по старому обычаю, расцеловались.

– Тебе, Арсений Васильевич, эта передряга в пользу пойдет, – сказал Сергей Прокофьевич, – ведь прежде ты дальше своей больницы ничего не видел.

– Возможно. Но я знавал администраторов, не видевших из-за цифр живого дела.

Оба спорщика держали друг друга за руки.

– И хорошие все-таки были времена! – сказал Сергей Прокофьевич.

– Очень! – подтвердил доктор Великанов. – И опять будут хорошие.

– Обязательно!

– И тогда мы поговорим обо всем! – многозначительно сказал доктор.

– По телефону?

– Всеми доступными нам средствами…

Разговор прервал Дядя Миша, пригласивший обоих к общему котлу. Ужин был сервирован очень просто, но эта простота искупалась обилием и качеством блюд.

– Состоим на довольствии германской армии, – объяснил Дядя Миша. – Отказа ни в чем не имеем. Да что говорить, даже ваш Мазепа не имеет недостатков в стимулах.

И действительно, Мазепа выглядел хоть куда. Доктору даже показалось, что он несколько зазнался: во-первых, слишком высоко задирал голову, а во-вторых, счел возможным приветствовать доктора совсем коротким ржанием, в котором слышалось больше вежливости, нежели благосклонности и уважения.

Целые сутки, к немалой тревоге Ульяны Ивановны, пробыл доктор в партизанском стане, и так ему там понравилось, что в конце концов он изъявил желание остаться в лесу совсем.

Однако Дядя Миша отрицательно покачал головой.

– Думали уже об этом. И доктора иметь своего нам очень удобно, но только разведку ослаблять нельзя.

– Потом я хотел бы получить оружие…

Но Дядя Миша без колебания отверг и эту просьбу:

– Мы могли бы вооружить тебя всем, до пулемета включительно, но это не нужно. Риск оправдывается достигаемой пользой.

Доктор подумал и согласился.

В других отношениях Дядя Миша был щедр.

– Из немецких трофеев что хочешь выбрать – пожалуйста, не стесняйся. Вчера целую машину доставили. Вон ящик лежит: думали – шоколад, а оказались игральные карты…

К вечеру следующего дня страдания Ульяны Ивановны стали неописуемы.

Они рассеялись лишь когда сам доктор Великанов, живой и невредимый, и даже веселый, с помощью того же Саньки-Телефона переступил порог хаты.

Однако свою радость Ульяна Ивановна искусно скрыла под маской хозяйственной хлопотливости.

– Вернулись, Арсений Васильевич? Снимайте сапоги, я просушу их, да к печке присаживайтесь. Сейчас дровец подкину, щец разогрею.

– Я сыт, Ульяна Ивановна. Нынче меня трофейным обедом кормили.

– Не дело, батюшка, всякую гадость есть.

– А ведь я подарок вам принес, Ульяна Ивановна, – проговорил доктор.

Ульяна Ивановна не поверила глазам – в ее руках оказались карты. Но она слишком хорошо помнила взгляд доктора, поразивший ее в немецкой комендатуре, чтобы открыто выразить свою радость.

– Хорошие карты! – сказала она. – Вроде атласные. Только валеты и дамы чудные, не разберешь сразу – мужик или баба.

– Привыкнете, Ульяна Ивановна, – сказал доктор. – А теперь погадайте-ка на меня разок…

«Ой, смеется!» – опасливо подумала Ульяна Ивановна.

– Только уж по всем правилам. Давайте я сниму.

Будь Ульяна Ивановна не так озадачена, она, конечно, заметила бы проделанную доктором небольшую манипуляцию с карточной колодой.

Ничего не подозревая, она не без торжественности приступила к гаданию.

– Что было? Были у вас, Арсений Васильевич, червонные хлопоты и собственный разговор с бубновым королем.

– Правильно, Ульяна Ивановна, – сказал доктор. – Червонных хлопот было порядком. Что же касается собственного разговора, то, насколько я себя помню, я никогда не вел чужих разговоров.

– Теперь – что будет? – продолжала Ульяна Ивановна. – Трефовая дама со своим интересом и вообще.

Ульяну Ивановну бросило в пот. Трефовая дама присоседилась к доктору Великанову так близко и с такими недвусмысленными намерениями, что истолкованию вслух это подлежать не могло, – тем более, что женское общество, окружавшее доктора Великанова, было очень ограниченно.

Но доктор был любознателен.

– Ваши слова меня не удовлетворяют, Ульяна Ивановна, – сказал он. – Я хотел бы обстоятельнее выяснить свои взаимоотношения с трефовой дамой.

– Больная какая-нибудь, наверно, – вывернулась Ульяна Ивановна.

– Допустим…

– Теперь для дома, Арсений Васильевич… Для дома – ранняя дорога и денежный интерес от военного человека.

– Уточнить это странное обстоятельство нельзя? – спросил доктор.

– Не могу. Карты всех подробностей открыть не могут.

– Нет, уж если гадать, то чтобы достоверно!

«Ой, смеется!» – снова подумала Ульяна Ивановна и посмотрела на доктора. Но взгляд его был прям и честен.

– Для сердца… – голос Ульяны Ивановны вдруг прервался.

Если бы на сердце доктора Великанова свалились все зловещие пики во главе со страшным тузом, Ульяна Ивановна не была бы поражена так, как поразило ее появление некоей загадочной карты. Это был не туз, не король, не валет, а черт знает что, – какой-то шут гороховый.

Ульяна Ивановна посмотрела на доктора, потом на диковинную карту, потом снова на доктора.

Читатель, конечно, уже догадался, что на сердце доктора Великанова свалился подсунутый им джокер.

Ульяна Ивановна величественно поднялась из-за стола.

– Вот уж не ждала, батюшка Арсений Васильевич, что вы надо мной так посмеетесь, – произнесла она с дрожанием в голосе. – Не маленькая я, Арсений Васильевич, чтобы меня на смех дурочкой выставлять.

Сердце доктора Великанова дрогнуло. Правда, ему хотелось пошутить над Ульяной Ивановной, но обидеть ее… Даже и мысли такой не было.

Между тем Ульяна Ивановна, оставив на столе карты, молча приступила к приготовлению постели.

– Ульяна Ивановна! – сказал доктор.

– Что, Арсений Васильевич? – сухо ответила Ульяна Ивановна.

– Мне очень неприятно, что вы обиделись на меня. Уверяю вас, я вовсе не желал сделать вам неприятность. Если моя шутка вас обидела и вы склонны придать ей какое-то значение, то я…

Ульяна Ивановна достаточно знала доктора Великанова, чтобы понять, что он говорит серьезно, но сдаваться сразу ей не хотелось.

«Пусть его повертится теперь», – рассудила она и сказала:

– То что же, Арсений Васильевич?

– То я должен просить у вас прощения.

– Что же прощения просить, Арсений Васильевич? Не в прощении дело, а в том, что у вас ко мне уважения нет.

– Это неправда! – горячо опроверг Ульяну Ивановну доктор Великанов.

И эта горячность более, чем что-либо другое, умилостивила разгневанную сестру-хозяйку. Мир был заключен, и вечер закончился лекцией о джокере, впрочем, совсем короткой, ибо доктор Великанов эрудицией карточного игрока не обладал.

Приход Василия Степановича, то и дело исчезавшего теперь по вечерам, прервал беседу наших героев.

– Арсений Васильевич, Ульяна Ивановна! – таинственно проговорил он. – Прошу вас выйти на минутку в сени.

Доктор и сестра-хозяйка послушно последовали за ним.

– Слушайте! – сказал Василий Степанович, открывая дверь на улицу.

Некоторое время доктор Великанов и Ульяна Ивановна не слышали ничего, кроме шума ветра и стука дождевых капель. Потом, в минуту затишья, до них донесся очень далекий равномерный гул отдаленной канонады.

Плохо спалось в эту ночь Василию Степановичу и его квартирантам. И радость близкого освобождения, и тоска, и нетерпение одолевали их.

Утром доктор Великанов взял джокер, заклеил его листком белой бумаги и соорудил небольшой табель-календарь. Оставшиеся дни неволи были взяты на строгий учет.

Через несколько дней небо прояснилось и выпал первый снег.

Военная гроза проходила от Больших Полян стороной.

Далеко на запад, с севера и юга, продвинулась Красная Армия, а Большие Поляны точно забытыми остались.

Только после нового года дошла до них очередь.

В яркий, солнечный день перемерзший Санька-Телефон принес самые свежие новости:

– Наши кругом обходят. Вечером станцию Железняковскую взяли. Я сам вечером на дерево лазил, видел, как артиллерия бьет: так и сверкает кругом, так и сверкает…

Санька был прав. На другой день встревоженные немцы вывозили госпиталь. Собрался в путь и господин Ренке. Оставаться в селе, оказавшемся на самом дне «котла», ему не хотелось, но и уехать без разрешения начальства он боялся. То ли забыло о нем начальство, то ли случилось что-либо с проводом, но связь была прервана. После безрезультатных попыток вызвать кого-либо к телефону Ренке приказал подать машину. Несмотря на крайнюю спешку, он успел погрузить все, что считал нужным, а нужным он считал многое – даже виолончель, украденную из школьного оркестра.

Здесь произошел последний разговор обер-лейтенанта Ренке со старостой Яковом Черезовым, помогавшим ему грузить вещи и даже поджигать школу. Эти услуги господин Ренке принял как должное, но лишь только Яков Черезов сделал попытку сесть в кузов грузовика, Ренке крикнул:

– Протш!

– А как же я? – недоуменно спросил Черезов. – Неужто за мои труды здесь оставите?

– Протш! – повторил Ренке.

Когда же заведенная машина затарахтела и Яков Черезов попробовал все-таки ухватиться за ее борт, чтобы на ходу влезть в кузов, один из солдат ударил его прикладом по рукам. Пальцы разжались, и староста упал лицом в жесткий морозный снег.

С животным страхом глядя вслед удалявшейся машине, Яков Черезов не подозревал, что в эту минуту Ренке подарил ему лишних три часа жизни…

Если немецкое начальство, заторопившись, забыло об обер-лейтенанте Ренке, то не забыли о нем ни Дядя Миша, ни партизан Дуб. Там, где кончались огороды и начинался густой подлесок, украшенный спокойным белым инеем, машину остановил взрыв противотанковой гранаты.

Густав Ренке был еще жив и, лежа на снегу, пробовал достать пистолет, когда к нему верхом на Мазепе подъехал Дуб.

Старик был нетороплив и спокоен.

– Уехать думал? – сказал он, слезая с лошади. – А у меня разрешения спросил?

И Дуб занес над головой Ренке приклад карабина, казавшегося в его руках игрушечным детским ружьем.

Так бесславно закончился «путь одного немецкого героя».

Потом партизаны двинулись в село.

Что испытывал в это время Яков Черезов?

Некоторое время после отъезда немцев он метался по улицам, но укрыться ему было негде. Белизна погожего зимнего дня была безжалостна, и, куда бы ни шел, куда бы ни бежал Яков Черезов, он чувствовал, как следят за ним черные окна безмолвных домов.

Когда его схватили, он пробовал отбиваться, умолять и кусаться…

Под виселицу его принесли связанным.

А ночью на улицах загудели моторы, зацокали конские копыта, захрустел снег. Через Большие Поляны шли советские танки и конница.

Беден человеческий язык. Есть в нем хорошие слова – «счастье», «радость», «восторг», но нет такого слова, которым можно было бы определить крылатое, рвущееся из сердца чувство свободы и единства с большой, солнечной и любимой землей.

От полноты этого огромного, переполнившего душу счастья Ульяна Ивановна даже поплакала.

Доктор Великанов не плакал. Он ходил сияющий и восторженный, перестав обращать внимание на такие мелочи, как мороз. Выйдя чуть свет на улицу, он вернулся Домой с обмороженными ушами, что крайне взволновало Ульяну Ивановну.

– Стоит ли обращать на такие пустяки внимание? – сказал доктор. – Это совершенно ничтожная плата за вход на великое торжество. Не знаю, поймете ли вы меня, Ульяна Ивановна, но сегодня был момент, когда я проклинал свой почтенный возраст и свое так называемое солидное общественное положение. Когда по улицам проходили танки, Санька-Телефон и его друзья так весело скакали вокруг них и так радостно кричали «ура», что мне хотелось последовать их примеру. Но я не мог этого сделать, не потеряв репутации и очков. Первое было бы глупо, второе просто ужасно, потому что лишило бы меня возможности видеть, что произойдет дальше. Сегодня эти замечательные стекла доставили мне величайшую радость. Если бы я был поэтом, я написал бы оду в честь очков!

Разумеется, Ульяна Ивановна многого из того, что сказал доктор, не поняла, а остальное поняла по-своему и возразила:

– Очки, конечно, очками, Арсений Васильевич, но только и уши беречь надо: очки-то ведь за уши зацеплять приходится.

Пока она наскоро готовила завтрак, доктор Великанов снова улизнул на улицу.

– Что же это такое? – вопросила Ульяна Ивановна и весьма решительно начала одеваться – с целью как можно быстрее доставить доктора к столу.

Доктор Великанов попал в партизанский штаб, где в это время собралась группа офицеров-кавалеристов. Беседа с ними была так интересна, что наш герой вспомнил о необходимости закусить, только когда уже начало смеркаться.

Каково же было его изумление, затем огорчение и, наконец, тревога, когда, вернувшись домой, он не нашел Ульяны Ивановны. Остывший завтрак и недоенная коза свидетельствовали если не о несчастье, то о крайней торопливости, с какой Ульяна Ивановна покинула избу.

Спустя несколько часов завеса таинственности, окружавшая факт исчезновения сестры-хозяйки, немножко приподнялась. Но доктору Великанову ничуть не стало легче, когда с помощью Саньки-Телефона он выяснил, что Ульяна Ивановна была подхвачена на улице и увезена в машине каким-то молодым лейтенантом. Тревога уступила место недоумению и даже, пожалуй, досаде.

Только под утро не спавший всю ночь, голодный доктор Великанов прилег отдохнуть и заснул так крепко, что не слышал, как появилась Ульяна Ивановна.

– Арсений Васильевич, вставайте, батюшка! – звала она его.

Доктор, однако, не торопился откликнуться на приглашение.

«Уж не заболел ли?» – тревожно подумала Ульяна Ивановна.

– Арсений Васильевич, поднимайтесь! Мне вам новость рассказать надо.

И здесь доктор, далеко не равнодушный к новостям, особенно хорошим, сдался.

– Оставила я вас здесь одного и вся душой изныла? – рассказывала Ульяна Ивановна. – Но только не могла я иначе сделать – ведь я к Колюшке своему ездила…

Обстоятельства сложились так.

Отправившись на поиски доктора Великанова, Ульяна Ивановна увидела стоявший неподалеку от дома грузовик, около которого беседовало несколько офицеров-танкистов. По простоте душевной она обратилась к ним с вопросом – не известно ли им чего о ее сыне.

– Красная Армия велика, матушка, и нас, танкистов, тоже немало, – объяснил ей какой-то лейтенант.

Но когда Ульяна Ивановна назвала имя, отчество и фамилию сына, офицеры переглянулись и, видимо, заинтересовались ею.

– Такого мы знаем, – ответили они. – Но только теперь он не подполковник, а уж полковник, и дело идет к тому, что скоро будет генерал-майором танковых войск.

– Где же он теперь, товарищи командиры? – спросила Ульяна Ивановна.

– Находится он не далеко, не близко – километрах в пятидесяти отсюда, – сказал лейтенант. – Мне это очень хорошо известно, потому что я сам только что приехал оттуда и сейчас опять туда еду. Сын ваш командует нашим соединением. Садитесь, пожалуйста, в кабинку, а через полтора часа вы его увидите. А что вы его мать, то это мы видим теперь очень хорошо, без предъявления документов, – по вашей крупной фигуре и громкому голосу.

– Что же дальше было? – с интересом спросил доктор, налегая на вареную картошку.

– Приезжаем в село, – а какое, даже названия не помню. Вижу, стоит дом других поболее и в нем штаб. Кругом одни военные, и гражданских женщин туда не пускают. Но для меня сразу исключение сделали. Дежурный вышел и меня провел, а сам пошел докладывать. И тут дверь открывается, и мой Колька меня хватает и к себе в кабинет тянет. Целует и объясняет другим военным, что я ему мать, и все меня уважают и в кресло сажают… А в кабинете у него – все карты, и вокруг карт большой разговор идет. Стоит мой Николай Петрович, по картам красным карандашом чертит и приказы отдает: какой город и село сейчас брать нужно, а какой еще подождать может. Только скажет, и сейчас же приказание… Телефоны звонят, машины и мотоциклы под окном, как мухи все равно, снуют, и все очень быстро делается. Тут уж застеснялась я и говорю: «Я вижу, Колюша, у тебя дела очень срочные и важные, и отрывать тебя от них я не желаю. Лучше, чем со мной беседовать, ты еще за это время какой-нибудь город или село освободить успеешь». Но все-таки он меня при себе удержал и потом обедать к себе повел. Обстановка у него, конечно, простая, походная, но чисто… Белья, еще вовсе не надеванного, четыре пары, шуба на меху кожаная, и шапка на нем очень приличная, – серая, колпаком, а верх зеленый. За обедом у меня с ним разговор зашел: стала я его просить наш город взять, но он мне отвечает: «Возьмем мы его обязательно, но только сделать это не так просто, потому что брать его в два приема придется. Сначала я один маневр сделаю, а потом на него пехота двинется».

Звал меня при себе остаться. «Поедем, говорит, со мной дальше». Но только я ему прямо заявила, что с ним поехать не могу. И уж не знаю, послушается он меня или не послушается, а только я ему указание сделала, чтобы лишних женщин у него в штабе не было… Я ведь враз заметила, еще когда только вошла, ходит там одна в форме, а из-под шапки патлы рыжие чуть не до пояса. Даже у дежурного спрашиваю: «Кто такая?» Он объясняет, что связистка, мол. Я Колюшке своему и говорю: «Зря это ты затеял». Он было вертеться начал: «Она, говорит, одна и очень заслуженная, даже орден имеет». Ну я тогда напрямик: «Орден, говорю, это очень хорошо, а волосы пускай твоя связистка спрячет, нечего на войне мужчин волновать». Потом разговор опять зашел, чтобы я у него побыла. «Не могу, потому что коза у меня недоена, доктор Великанов не обедал и больницу вскорости открывать придется». Он и уступил. «Тогда, говорит, назови откровенно, чего тебе требуется?» Тут уже я стесняться не стала и объяснила, что требуется мне керосин и мыло. Он сейчас же распоряжение дал. Мне машину подали, а в нее бидон поставили и мыла десять кусков положили… Уезжать стала, спросила – скоро ли генералом будет? Говорит: «Постараюсь поскорее, потому что самому хочется, но только быстро это не делается…» Так что, Арсений Васильевич, теперь мне уже больше и желать нечего. За Колюшку больше не волнуюсь, он к делу пристроен…

Доктор Великанов заметил, что, повидавшись с сыном, степенная Ульяна Ивановна стала еще степеннее и величественнее, и он нашел, что к ней это очень идет.