Текст книги "Опята"

Аверьян Севастьяныч обычнейшим образом истекал кровью. Она собиралась в эмалированный таз, установленный под стулом.

Билланжи, поигрывая каменным, доисторическим ножом, расхаживал вкруг него. Тогда как участковому за всю его трудовую жизнь не привелось произвести ни единого выстрела, даже предупредительного в воздух, даже контрольного в голову. Прохаживаясь, Билланжи читал участковому анатомическую лекцию.

– Организм человека, – поучительно и назидательно откровенничал он, – состоит, главным образом, из воды. Приблизительно на девяносто процентов. Вы можете вообразить? Вы не растекаетесь по мостовой лишь благодаря каким-то дешевым десяти процентам сухого исподнего, которое держит вас на плаву.

Севастьяныч, ужасаясь своей судьбе, всхлипывал. Он не знал Билланжи, не знал Давно и старался держаться подальше от такого рода людей.

– В том же организме, – наставительно продолжал начальник службы незадачливой охраны, – содержится около пяти литров крови. Из вас уже вытекло, по самым примерным подсчетам, около полулитра. Это немного больше, чем сдают в пунктах ее переливания, и вам придется плотно покушать, чтобы восстановился гемоглобин, но ничего страшного еще не произошло, – успокоил Билланжи Севастьяныча. – Когда мы с вами сообща и обдуманно сольем около литра, положение ухудшится. А больница для сотрудников МВД находится далеко отсюда, и вам туда не добраться по многим причинам. Поэтому я жду признаний и показаний. Сверх того – откровений.

Он хищно подскочил к Севастьянычу и сделал еще один надрез, на левом плече.

– Итак? Кто убил моего начальника? Почему? Каким образом это произошло?

– Куккабуррас, – расплакался участковый. – Это колдуны. Они пьют грибной отвар и раз… раздвояются…

Стены подземелья плакали и отвечали эхом, увлажненные чистой водой.

– Это понятно даже постовому, – пожал накачанными плечами Билланжи. – В моем племени… – Истязатель вздохнул, растроганный воспоминаниями. – Мне надо знать, за что был убит Давно? Синтез их зелья. Их ближайшие планы. Расположение плантаций. Крышу. Сколько их? Кто они такие? Они – обычные ублюдки, жильцы, не привлекались… Так? Но так ли?

– Крыша – я, – простонал Аверьян Севастьяныч. – Они – да, обычные квв… вартиросъемщики… граждане….

– Ты – крыша? – Билланжи не выдержал и сел, давясь от хохота. – Ты – соломенная крыша! Ты помнишь сказку о трех поросятах? Сейчас тебе вдует Волк… и крышу тебе снесет. Если ты не врешь, то дело значительно облегчается. Ты будешь работать на меня?

– Буду, – моментально ответил тот и даже прекратил плакать.

Билланжи подскочил вновь и нанес ему еще несколько нагрудных, крестообразных разрезов.

– Ты будешь на меня работать?

– Я буду! Буду! Буду! – с Аверьяном Севастьянычем началась истерика, и страх перед каким-то начальством, Гастрычем, Куккабуррасом и тюрьмой показался ему мелким и недостойным переживанием.

Билланжи молчал и раздувал ноздри. Он впитывал Севастьяныча, решая, достаточно ли тот напуган, чтобы сдержать данное слово.

«Достаточно, – решил наконец Билланжи. – Мы достанем этого химика для своих нужд и забав». Он отошел к стене и занялся селекторной связью.

– Спускайтесь, – распорядился он этим актом. – Бинты, антисептики, перевязка. Когда закончите – выводите на свежий воздух. Накройте подобающий случаю и уровню стол. Двести пятьдесят граммов мне, обычного. Этому – посмотрим по обстоятельствам. Приготовьте на всякий случай успокоительное. Подключите аппаратуру. Перемените ему белье. Обращаться сдержанно и сохранять дистанцию: это наш новый сотрудник, желторотый и необстрелянный, непроверенный новичок. Никакой болтовни, никаких откровений, у него испытательный срок. Отбой.

Глава четвертая. Я памятник себе воздвиг

29. Агрессия

– А чем мы сегодня займемся? – с любопытством спросил Гастрыч у младшего Амбигууса-настоящего. Они давно уже как будто поменялись ролями Карлсона и Малыша. Иногда бывало, что Малыш принимал Карлсона за обыкновенный глюк. И все, кто остался, вообще привязались друг к дружке, сроднились.

Нарколог-истинный, к примеру, вернувшись домой пораньше, заставал двух Анют в постели. Они лежали и сравнивали достоинства его и Гастрыча номер четыре. Сравнение выходило не в пользу истинной, окормленной небесами, любви Артура и Анюты, но Артур вдруг явственно ощущал, что ему такая разница до лампочки. «Привет, куртизанки!» – приветствовал он их с порога. Те от неожиданности и на всякий случай прятались под одеяло с головой неизвестного нумера Гастрыча, которая высовывалась и храпела, свешиваясь с подушки.

Под влиянием коллективного дела примерно в той же манере изменялся окулист, уже не такой капризный, вредный и мелочный.

Противоречия разрешались легко и безболезненно.

– Сегодня мы пойдем к тебе, – объявил Амбигуус-младший. – Нам понадобится твой бомжара.

Якобы они уже отправили дублеров следить за несчастной женщиной, чей недоверчивый муж дал им три дня на разоблачение адюльтера.

– Не будет адюльтера – мы ему сделаем, – простодушно рассуждал Гастрыч. – Займемся сами. Дескать, готова улечься с первым встречным. А мы и будем первыми встречными. Главное – понять: чего хочет клиент? Он хочет развестись, потому что она желает развестись первая. И наложить лапу на его денежки да квартиру. Я сразу догадался… по глазенкам. Извлек из них кое-что, не хуже нашего спеца.

Гастрычу было приятно пригласить к себе человека, пусть даже не слишком приятного, вроде юного Амбигууса.

– Что должен делать человек прежде всего? – спрашивал как бы себя Гастрыч на пороге квартиры. – Карл Маркс утверждает, будто открыл простой закон: есть, пить и одеваться. Но можно же и не раздеваться!

В том, что Гастрыч любил засыпать в одежде, где застигнет его судьба, он видел творческое развитие погибающей теории. Его зерно, отрицание отрицания.

Дома у Гастрыча, хоть и бывало пусто, но случалось и густо, и было на что взглянуть.

Во-первых, гигантская мясорубка. Пресс. Вакуумный отсос-насос, все-таки раздобытый на кафедре организации здравоохранения при одном институте. Стол со стальным покрытием; стальная ванная комната, где душ и шланг смывают все следы. Грубые плотницкие инструменты и деликатные – хирургические. А в прочем – запустение и гнилостное брожение: чан с брагой, топчан без постельных принадлежностей, парочка табуреток, шкаф, письменный стол – в свое время, зеленого сукна. Полочки с уголками, которым так завидовал Артур Амбигуус-старший – странный он все же бывает, мой батя, подумал Артур. Совершенно неподходящий нам стиль. Настоящая лампочка Ильича, зажженная в полости простерилизованного тела, но никак не квартира для уютного и налаженного быта. К кухонной батарее был прикован наручниками знаменитый местный бомж, по прозвищу Биосила.

С ним получилось так: семья Амбигуусов, сильно, как на дрожжах, распухавшая – пусть временно – требовала еды и денег; двойников, а заодно и окрестных бродяг отловили, застращали и подключили к сдаче бутылок, баночной тары, цветного лома и макулатуры – короче говоря, всего, к чему они привыкли, но весь доход изымался и поступал в Семью, которая уже писалась в уме с заглавной буквы.

Бомжи возмутились и обратились уже к собственной, помоечной мафии, которая была не чета грибному Доле, но и с этими недоумками Гастрычи справились без большого труда. Главам помоек объявили, что все их точки, как и лесополоса, отныне переходят в нигде не оформленное, но частное владение. Вышло убедительно.

Гастрычи выходили из-за мусорных баков по одному, вновь уподобляясь племянникам дядьки-Черномора и бравым сынам батьки-Мухомора. Декокту хватило как раз на тридцать трех богатырей. Хор наливался и катился, как молодильное яблочко по волшебному блюдечку:

 
– Единица – вздор! Единица – ноль!
Голос единицы – тоньше писка!
Кто его услышит? Только жена!
Да и то, если не на базаре, а близко!
 

Батька грибной поманил Биосилу пальцем. И врезал по ушам с такой душевностью, что разом сбил и спесь, и авторитет, и остатки сознания.

На вырученные деньги семейство кормилось; пристегнутый к батарее наручниками Биосила подробно поведал обо всех точках сбора и сбыта.

Он и сейчас был пристегнут так, чтобы ни до чего не дотянуться – в особенности, до чана с брагой. И представлял собой неприглядное существо, одетое в одежду самого общего наименования и пользования, плюс вязаную шапочку. Биосила исхудал своим землисто-бугристым лицом на гастрычевых харчах, зачастую достававшихся ему из вещей, недоеденных попугаем Амбигуусов. У него был обычай при малейшей опасности сворачиваться ежом-клубочком, защищая лицо и живот; и все, кто ходил под ним или под него, спьяну, делали то же самое. Авторитет! Тогда удары не причиняли вреда их внутренним лицам и внешним органам.

– Помойки да леса уже наши, – радовался Гастрыч. – Погоди, парень, твой папаша еще в депутаты выдвинется. Хотя бы в муниципальные. Укрепится во власти… хорошо!

– Зачем же тебе бомжара? – поинтересовался сосед, отпирая – или же, по-привычке, отмыкая – собственную дверь.

Перед этим зашли к Амбигуусам и захватили здоровый бидон с отваром.

Студент внушительно протер очки, надел, интригующим взором заинтриговал Гастрыча.

– Как ты, сосед, раздваиваешься? – спросил он. – Без проблем?

– Да будто бы из баньки выходишь.

– Вот, – наставительно поднял палец Амбигуус-младший. – А почему?

– А почему, в самом деле? – задумался Гастрыч, входя в прихожую и слыша журчащий мат Биосилы.

– Потому что тебе ничего не мешает, – объяснил малец. – Одежка не стесняет; она даже подключается к процессу. Удваиваются отдельные аксессуары… Ну, а что произойдет, если удвоению помешать? Воспрепятствовать? Как в корпусе атомной бомбы? Спеленать, связать, заковать, закутать, как египетского фараона?

– Ага! – воскликнул Гастрыч. – Вот в чем штуковина! Для науки мы это немедленно выясним. А то сидит, переводит продукты без прибыли птичьему корму…

Они вступили в кухню и застыли, широко расставив ноги и скрестив на груди руки. Биосила, в свою очередь, широко раскинул ноги в луже собственного сочинения, а руки его от нехватки сил не участвовали в произвольных движениях.

– Сейчас откармливать тебя будем, – улыбнулся Гастрыч и почесал себе под тельником брюхо.

Глава помоек слегка оживился; веки дрогнули, приоткрылся рот.

– У меня есть здоровенная воронка, – похвастался Гастрыч. – И зонд, предлиннющая кишка.

– Мы постепенно закачаем, – задумчиво молвил Амбигуус. – Неплохо бы заснять на видео…

– А мы заснимем! – Гастрыч, показывая, что у него налажено все, как у людей, побежал куда-то за видеокамерой, которую, как утверждал, он то ли нашел, то ли купил за бесценок с рук в уплату за отказ дать закурить. И всегда брал с собой. Он обожал утреннюю передачу «Сам себе режиссер», да все никак не решался послать отснятое.

Биосила очнулся от грез и пристально следил за приуготовлениями. Гастрыч приволок скотч, используемый для упаковки почтовых отправлений, бинты, резиновые жгуты, тесную зимнюю шапку, кирзовые сапоги, пару валенок и колодки.

– Зачем это все? – хрипло спросил Биосила.

– Для чистоты научного опыта, – отозвался Гастрыч и пригрозил поверженному врагу мясницким ножом. – Заодно прибарахлишься – зима на носу. – Порылся кое-где, нашарил грязную воронку колоссального диаметра; выволок перевязанный проволочкой шланг. При помощи этого инструмента он обычно бодяжил тот или иной напиток. «Вот про воронку, – любил вспоминать молодость Гастрыч. – Она ведь для утюга. Для времен утюга. Ты помнишь, как на живот ставили утюги? Не помнишь, еще не дорос… Так вот: моему утюгу завидовали все российские тюремные музеи. Огромный!!! Каток. А воронка, известное дело, положена утюгу соответственная. Ее тогда не конфисковали – решили, что безобидная… или просто не поняли, для чего она.»

– Очень питательный бульон, – рассказывал он по ходу дела, словно лектор с малиновыми корочками. Аудитория собралась небольшая, но внимала ему всеми порами организма. – Одна беда – на вкус не ахти. Самостоятельно не откормишься. Поэтому нам придется тебя немножечко обездвижить и покормить с ложечки, как мама в детстве… помнишь маму? нет? ну, еще бы.

– Клизма, что ли? – Биосила вспотел покойницким потом.

– Ну и мамочка, – сокрушенно покачал головой Гастрыч. – Такую и позабыть не стыдно. Но ты, – добавил он строго, – не забывай мать. Всегда помни о матери. Мать – это для вора святое.

Такие представления он вынес из-за забора, надстроенного колючей проволокой. Амбигуус немного смутился. Он не считал себя вором, а в мамах с некоторых пор начал путаться.

– Сейчас мы посмотрим, что будет, – приговаривал Гастрыч.

Они старательно спеленали Биосилу, протолкнули ему в дальний конец пищевода длинное горло воронки.

– Ты держишь, я титрую-дозирую, – скомандовал младший Артур Амбигуус.

Держатель помоек забился, предчувствуя близкий конец.

Артур принял в руки тяжелую банку и, активно следя своим острым третьим «глазком», начал переливать содержимое в начальника хлама – владельца фабрик, заводов и пароходов. Дело шло к осени, но Гастрыч беззаботно напевал: «Весна какая выдалась, какие дни наста-а-али!.. Конечно, ты обиделась; конечно, мы расстались.»

30. Билланжи

Вечером, отведя под дублеров детскую лабораторию, сотрудники Агентства Универсальных Услуг собрались за чаем.

В традицию у них вместо «Аминь» вошло троекратное громовое «АУУ!!!».

Все чаще, с топотом и биением кулаками, громыхал гимн:

 
– Единица – вздор! Единица – ноль!
Голос единицы – тоньше писка!
Кто его услышит? Только жена!
Да и то, если не на базаре, а близко!
 

Иногда «базар» заменяли на «сортир» или «оранжерею». После чего приступали к трапезе – когда к обычной, а когда и копировальной.

– Итак, – объявил Артур Амбигуус-старший, – подведем некоторые итоги. У нас в активе три акции; две из них успешно выполнены – одна, к сожалению, без нашего ведома. Помимо этого реализован важный эксперимент практического характера; взяты под контроль леса, свалки и частично – правоохранительные органы в количестве одной вялой штуки. Расширены пахотные угодья, в аренду взято много точек общественного прохоже-отхожего пользования. Третье же поручение представляет собой известную трудность, сопряженную со смертельной опасностью, – глава семьи кивнул на фотографию Билланжи, возлежавшую в самом центре стола на блюде, словно специально созданном для отрубленных голов – ради дам категории Саломеи. Недоставало танцев. Правда, сам Билланжи мало чем походил на Иоанна Крестителя. Хотя и сказал бы, успей он только, что следом за ним идет еще один, сильнейший.

– Этот нехороший человек был начальником безопасности при моей крыше, Давно, – озлобленно хрюкнул Гастрыч. Это оставило неприятное впечатление. Все сразу припомнили ему подобострастие, выказанное, когда Эл-Эм подавал заявку. – И Куккабуррас лишил меня этой крыши, за что ему рано или поздно придется ответить перед законом природы. Сперва я хотел отказать Куккабуррасу. На кого тянешь, хотел я ему возразить. Но в самую последнюю минуту передумал… Мы построим общую крышу для общего дома… К тому же мы нашли управу и на него… не далее, как сегодня. И не только на него.

Тут все участники чаепития возбудились и попросили рассказывать побыстрее, да повнятнее. Гастрыч передал слово молодому Артуру.

– Тут и рассказывать нечего, – скромно сказал Артур Амбигуус-младший. – Как отпочковываются двойники? Наружу, вовне, если внешние препятствия минимальны – вроде простой одежды. Но стоит нам поплотнее упаковать подопытного субъекта, то последний почкуется внутрь себя, со всеми причиндалами. Ему мешает одежда. Причем многократно, пока последний, самый внутренний двойник еще может выпить из врученного кубка, тоже сжимающегося. Получается своеобразная матрешка, спора-фараон. Очень плотный, как башня из черного дерева, и – как живой. Возможно, что самый глубинный еще и жив, и надо проткнуть фигуру шампуром или пробить из дробовика, но его не берет никакое оружие. Похоже, он дубеет от внутреннего переполнения собой настолько, что даже не разлагается. Прессуется абсолютно все, вплоть до микробов и вирусов. У них сплющиваются клеточные мембраны, как у носителя… во всяком случае, если говорить о микроорганизмах. Лично я не очень верю, что он жив. На всякий случай, мы положили его в морозильник, у Гастрыча есть…

До Анюты, наконец, дошло:

– Кого?

– Да того, – махнул рукой сын. – Главного над помойками. Неформального главного, конечно. Формальному еще нужно звонить, да стоит ли?

– Батюшки! – всплеснула руками Анюта. – Живую душу, да в камень!

– А в сортире у тебя что – кошачий наполнитель? – ядовито спросил Извлекунов. – Кто у тебя там поспевает, в цветнике, рассаднике заразы? Не души ли там усопшие мучаются? Есть такая теория, что и грибы не без души…

– Это все, Анюта, теперь мертвые души, – успокоил ее, как мог, Гастрыч. – Они не живые. Что им до камня?

– Грибовничать будем? – деловито поттер-в-ладоши младший Амбигуус.

– Погоди, – строго остановил его Амбигуус-старший. – Мы еще не закончили. Нам пока неизвестно, как киллер-дубликат выполнил свое первое задание. К сожалению, у нас пока нет устройства для микроскопического, пошагового слежения…

– Закажем Куккабуррасу, – удивился Извлекунов. – Его же проблема. Вот и скажем, что надо…

– И действительно надо… – поддакнул ему Гастрыч.

Тут раздался звонок, и явился Аверьян Севастьяныч. Участковый смотрелся помятым, подавленным и просто печальным.

– Стаканчик, Севастьяныч, – встрепенулась Анюта Амбигуус.

Реакция была неожиданной:

– Нет, благодарю, я уже успел, – тот через силу улыбнулся, и запаха от него не исходило. – Ну, как тут у вас дела…

Он замер на полуслове, узрев фотографию Билланжи на блюде.

Гастрыч, наученный тюрьмой, остро вгляделся в участкового. «Нас обскакали, подумал он. – Ну и ладушки, мы пока обсуждаем всякие мелочи».

Однако он подал знак остальным: держать носы по ветру, пасти – на замках, а уши – по звериному, на макушках, а не прижатыми к щекам-вискам. Хотя бы оттопыренными. По крайней мере, приникшими к земле.

«Отклячьте уши», – показал он.

– Заказ, – доложил Гастрыч, вставая и подчеркивая единственность заказа, – был выполнен превосходно. Нам удалось немедленно доказать клиенту, что его жена изменяет ему с первым попавшимся встречным. Этим встречным была, разумется, моя копия. И мне приятно, что копия не утратила присущих мне навыков. Визг и стоны неслись из окна на всю улицу, я велел клону открыть окно…

Зазвонил телефон, Гастрыч снял трубку.

– Куккабуррас, – ответили с другого конца.

– Ваша проблема как раз решается, – вежливо, но твердо молвил Гастрыч, чтобы милиционер не догадался, с кем он разговаривает.

Собеседник помолчал.

– Вас слушают? – спросил он после долгого размышления.

– Да! – радостно выдохнул Гастрыч.

– Вы нуждаетесь в дополнительных устройствах во избежание неожиданных проблем подобного рода?

– Совершенно верно, – согласился тот.

– Хорошо, я подумаю. А вы постарайтесь эффективно решить вопрос. Я перезвоню через десять минут.

Гастрыч все понял и подмигнул Анюте на хитрый манер: между ними давно и как-то сама собой сложилась сложная система зашифрованного общения, причем этот навык полностью восстанавливался во всех Анютах.

Анюта провела Севастьяныча к столу, налила чаю, исподтишка добавив туда нечто лишнее, предназначенное для создания долговременных копий.

Сосед кивнул.

– Хорошо, – продолжил он. – Так вот: мы позвонили клиенту и дали послушать крики. В принципе, сделанное уже устраивало его, но мы люди добросовестные, и второй дублер сумел подобраться к окну и сделать снимки…

Гастрыч высыпал снимки, совершенно затмив ими прекрасного Билланжи. Казалось, что того одолели любители группового секса, и этим решили проблему – правда, символически. Анюта покраснела и отвернулась.

Аверьян Севастьяныч раздвоился.

Гастрыч помнил, который был настоящим, и ударил его кистенем по затылку. Тот упал, и окулист поволок его к плантации.

– Нет-нет, к дверям, – раздраженно возразил Гастрыч. – Мне же придется тащить его на переработку.

Анюта заплакала.

– Иди и заменись на дубля, – приказал старший Амбигууус.

Та послушно удалилась в лабораторию, откуда сразу же вышла вторая, точно такая же. Она села за стол и положила себе, улыбаясь, рыбу и винегрет.

– Много жрут, – пробормотал нарколог.

– Какие-никакие, а люди, – развел руками сын.

Телефон зазвонил снова.

– Куккабуррас, – изрек он, как будто говорил о себе или о самом явлении звонка. – Наблюдатель еще у вас?

– У нас, но уже в ином качестве, – сказал Гастрыч. – Наблюдает и верен нам до гроба.

– Вероломный, – пошутил Эл-Эм. – Итак? Что вы предприняли?

Гастрыч передал трубку младшему Артуру Амбигуусу.

– Пока мы начали с некоторых реакций новейшего образца.

Чувствовалось, что Куккабуррас предпочел бы незамедлительную стрельбу со взрывами.

– Зачем они? – спросил он сдержанно.

– Мы скуем вашего Билланжи. Обождите секунду, – и он обратился к милицейскому дублю, послушно выставившего свое деревенское лицо. Вылитый Анискин в исполнении продублированного Жарова. – Скажите, пожалуйста, ваш начальник Билланжи, – Артур вытянул фотографию из-под кипы постельных и коверных снимков, – не предлагал своим сослуживцам… ну, скажем, похитить меня?

– Такие разговоры шли, я понимал их, – кивнул скопированный, догадываясь, очевидно, что с ним самим не все в порядке.

– Ну и все нормалек тогда, – Артур-младший вернулся к томившемуся в ожидании Куккабуррасу. – Они, как и следовало ожидать, намереваются меня похитить и выпытать рецепт декокта. Потом устроить вам райскую жизнь. Я жду этого похищения с нетерпением…

Тем временем Амбигуус-нарколог выпытывал у довольного Гастрыча:

– Признайся, ты ведь не дубля послал к этой бабе?

– Ясное дело, – осклабился тот. – Дурак я, что ли? Еще запорет все дело. Первое. Плохая примета.

– А ты не запорешь?

– Я еще как запорол. Весь район слушал.

– Мы потеряли клиента, – вздохнул нарколог.

– Нет, приобрели. Клиент думает последить за женой. Та честна и безупречна. Гастрыч посылает к ней обворожительного дубля. За что он больше заплатит исполнителю – за истину или за ложь? За хорошо выполненную работу. И это будет для нас наилучшей рекламой.

На самом деле все обстояло несколько иным образом, но торопиться некуда, и все будет рассказано в положенное время.

31. АУУ отдается эхом

Билланжи, оставшись за главного и действуя по наказу семьи покойного Давно, затеял сходку, или, как принято выражаться в известных, но большей частью неизвестных, кругах, толковище. Разница есть, но вникать в нее нет времени и смысла. Такое решение он принял после того, как Аверьян Севастьяныч явился к нему с докладом. АУУ восстановило против себя все городские криминальные структуры, захватывая под контроль целые отрасли и плодя киллеров – последних, правда, чаще лишь угрожали наплодить. Складывалось впечатление о прибытии в город Ревизора с наисекретнейшим предписанием, который не стал задерживаться в гнусных гостиницах ради инспекции тараканов и клопов, а сразу же принялся устанавливать собственные порядки.

На сей раз Агентство Универсальных Услуг, что говорится, лопухнулось, а также лажанулось. Оно прислало копию, которая в своих повадках весьма и весьма отличалась от того деморализованного, но после обласканного, Крота, засланного Билланжи. Копия с мученическим терпением перенесла обычный, не страшнее прошлого, допрос. Рассказала о каких-то нелепых событиях, вообще несла чушь, так что начальнику охраны сразу стало понятно: Крота больше нет, участкового замочили и прислали своего, с аналогичной – шпионской – миссией.

Чтобы убедиться в этом, Билланжи лично выстрелил милиционеру в ухо.

Тот упал и исчез довольно быстро, Билланжи даже не успел допить мартини. Тогда-то он и решил, что есть резон пригласить коллег, недавно принявших участие в похоронах Давно.

«На девять дней, – сказал себе Билланжи. – То есть, на девятый».

Он чтил традиции государства, в котором орудовал, но иногда путался в тонкостях словоупотребления.

Между тем, помимо глобальных уголовных, к его намерению имелись и мелкие бытовые основания, о которых Председатель Временного Правительства империи Давно, как стал именовать себя Билланжи, не имел внятного представления, хотя кое-чего и наслушался еще от живого Севастьяныча, успевшего провести самостоятельное расследование.

***

…Двойники, понаделанные с основного костяка, вконец распоясались. Они жрали все больше, устраивали адюльтеры неизвестно, с кем – то ли с подлинниками, то ли с себе подобными. Анюты уже не стеснялись жаловаться на импотенцию Артура Амбигууса-старшего прямо за чаепитием, и тому приходилось отнекиваться: вы, дескать, девчонки, нарвались на дубликат, а я был на работе, где проявил себя хоть куда. К таким заявлениям относились с естественными подозрениями.

Но вот Амбигууса-старшего уволили-таки с работы, потому что туда заявился его двойник, вусмерть напоенный подлинным Гастрычем, и подал пациентам плохой пример быта.

Многие двойники попадали в милицию за мелкое хулиганство, наподобие ресторанного; если они не успевали исчезнуть, то выручать их приходилось действующей модели Аверьяна Севастьяныча. При попытках дать более серьезным прегрешениям следственный ход выставлялись неопровержимые алиби, о которые разбивались кипы свидетельских показаний. Судить было некого.

Хамили и отказывались платить в общественном транспорте, предъявляя взамен тающих документов проездные аргументы и факты, разваливающиеся на глазах.

Двойники Гастрыча вламывались в квартиры и египетскими казнями грозили каждому, кто посмеет составить бумагу о трупной вони, заполонившей весь дом.

Агентство уже не нуждалось в посторонних жертвах; копии, еще не успевшие раствориться, превращались в прекрасные удобрения. «По закону сродства», – объяснял Гастрыч, сам себя не до конца понимая. Он слышал однажды, как это сказал Артур Амбигуус-младший; эти слова почему-то запомнились, запали в душу и периодически повторялись.

Денег, в связи с расширением производства, постоянно не хватало, а студент так и не удосужился придумать способ понадежнее их подделывать.

Оправдываясь, расстрига-студент бормотал: «Они же самое живое, деньги-то».

Многие двойники, помимо прочего, страдали легким недомыслием и выдумывали себе идиотские развлечения. Они занимались изуверством: имея доступ к декокту, пили его сами, но ухитрялись остановиться в развитии на онтогенетических стадиях рыб и рептилий, рождаясь ими, да выпускаясь в речку и лесополосу. Любому известно, что человеческий зародыш проходит через стадии предшествующих видов: червяка, крокодила, свиньи. Амбигуус-младший в конце концов отрегулировал процесс синтеза, умело дозировал напиток желаемым образом, а самоуправство запретил и вообще закрыл двойникам доступ к отвару.

Усиливался разврат. Возникли Полканы, то есть полукланы клонов, как называли их квартирные посвященные: снова недоработки биохимии, в результате которых образовывались только нижние или только верхние половины существа, в зависимости от фиксации прародителя на оральной или анальной стадии по Фрейду. Вполне живые и отчего-то заносчивые, эти создания устраивали между собой петушиные бои за мировое господство. Анюты бешено аплодировали гладиаторам, а после на Арену выходил главный противник, чаще всего – истинный Гастрыч, который и превращал их в сырье.

Иногда возникали ссоры; скопированные Анюты называли урожденного Артура Амбигууса Халтуром Неподвигусом, но чаще всего выяснялось, что Анюта Амбигуус как раз настоящая, тогда как ее партнеры – неудачные копии.

Ревели песню, скандировали ее:

 
– Единица – вздор! Единица – ноль!
Голос единицы – тоньше писка!..
 

Пашни с оранжереями и теплицами множились, урожай созревал исправно: мелкий Артур приказал сеять не только специфические, сортирные поганки, но и те, что уже отмирали в лесу по причине наступающих холодов.

Все это требовало охраны, расходов, транспорта, тогда как Куккабуррас проявлял все большее недовольство, ибо главная мишень-заказ, Билланжи, не только оставался живым, но и прикончил шпиона. Эл-Эм опасался, что у копии успели выведать важные секреты, однако удалось заверить его всем скопом в невозможности такого поворота событий.

Но вот прозвонил очередной звонок: пришел клиент.

Довольно вальяжный, как с ходу отметил Гастрыч, мужчина; одетый с иголочки и с иголочками в глазах. Он ничего не стал говорить, а просто выставил кейс с половиной гонорара, швырнул фотографию, деревянным голосом охарактеризовал заказ – не снимая ни перчаток, ни шляпы.

– Хорошо, – удивился Гастрыч и выполнил просьбу тем же вечером.

Утром ему доставили новый кейс, где лежала вторая половина гонорара, да еще какой-то подарок: что-то тикающее – наверное, будильник. Гастрыч, когда служил, успел поработать сапером и разминировал чемодан, а клиенту послал записку с уведомлением, что он будет следующим в очереди.

Приехал мерседес; принесли цветы, фрукты, женщин, напитки.

Вальяжный мужчина сосал ботинки Гастрыча и клялся впредь никогда не делать подобных гадостей.

– Делайте, – Гастрыч, напротив, нисколько не возражал. – Я и не думал, что это так приятно: ботинки.

Следующий заказ умножил состояние Амбигуусов, прибавив к нему сто тысяч долларов. Гастрыч пересчитывал лично, слюнявя пальцы, покуда Анюта потчевала гостя чаем – до поры, если все будет в порядке, не грибным. Ибо на примере несчастного участкового было видно, что младший Артур Амбигуус постепенно совершенствовался и научился готовить микроскопические, но концентрированные дозы, которые можно было подмешивать в напитки, если пьющий не желал пить отвар в естестве декокта, в натуре. Лепить из них леденцы, петушков на палочке и прочие конфекты.

Власти задержали заказчика и заковали в кандалы, но очень скоро выпустили на волю, ибо через трое суток подтвердилось его непробиваемое алиби. Его видели многие люди, человек триста, на приеме в каком-то африканском посольстве, где он сыпал шутками и песком, флиртовал, выкидывал коленца и всячески запоминался окружающим, в том числе и особенно – самому послу, на почве и на предмет неизжитого каннибализма.

В стеклотаре, макулатуре и ломе цветных металлов уже не было надобности, но Гастрыч по-прежнему держал эти виды промысла под неусыпным контролем, собирал дань, посылал двойников на разборки и стрелки – все это, конечно, по договоренности с шефом, бывшим наркологом, совершенно осатаневшим из-за своего увольнения по статье.

– Ладно, – приговаривал он, – мы еще поглядим, кто просиживает чужие штаны не в своих санях, слегка лоснящихся…

Он намекал на свое руководство, которое грибовары вскорости заменили в полном составе, посадив туда людей прочных, но все же недолговечных; с определенного момента их никогда не бывало на месте, и этому не слишком удивлялись, зная такие повадки за начальством вообще.