Текст книги "Написано около ПИРСа"

Адажио
Бузыкаева Лариса

Adagio – (ит.) медленно

Медленно, но упрямо и безостановочно человек хочет быть кому-то нужным. И постоянно ищет родную душу. Как нежный росток стремится увидеть солнце и пробивается сквозь трещину в асфальте, так и душа человеческая ищет себе подобную, потому что хочет быть понятой и приголубленной. Это ли не счастье – довериться и распахнуть сердце?

…И пусть приклеенная к лицу маска падет к ногам. А мне не стыдно пред тобой быть настоящей и совсем нагой! Именно так обнимаются души. Именно так рождается любовь.

Медленно, но настойчиво и неизбежно меняется жизнь двоих, нашедших друг друга. Значимость и важность существования друг в друге обретают сияние алмаза и затмевают дневной свет. Забота в обнимку с нежностью утоляют и голод, и жажду. Ничего не надо – будь рядом! И будь тем, кто меня принял, понял и полюбил.

Медленно, но неминуемо и цинично утихают всякие страсти. У кого-то они превращаются в монументальную и святую любовь, заметную как на земле, так и на небесах. У кого-то – остывают и превращаются в угольки позднего осеннего костра, которые не обжигают и не шипят во злобе, чтут мудрость известной притчи царя Соломона о кольце и при необходимости готовы согреть друг друга.

А у кого-то былая любовь начинает скалиться фальшью и гадким притворством…

Медленно, но фатально и неминуемо это враньё проступает липким потом на загримированном лице. Как бы ни старался лицедей, обман будет замечен. И стрелой вонзится в сердце другого… Смертельно ранит, погонит к отчаянию. Ожесточит душу, надорвет криком горло.

Медленно, растерянно и отрешенно возьмет дрожащая рука все заветные письма – доказательства невыносимого ныне счастья – и отчаянно швырнёт их в огонь. Умрёт душа. А ведь так хотела жить целую вечность!

…Все правильно.

Чтобы родиться заново, надо сгореть дотла…

Дверь между нами
Калачева Ольга

Меня бьёт озноб. Бред. Такой страшный бред. Как страшно проваливаться в эту густую и липкую грязь, которая забивает нос, уши, рот. Она не даёт дышать. Не даёт просто вздохнуть, чтоб лёгкие развернулись, и я задыхаюсь. Я плачу и задыхаюсь. Но никак не могу вынырнуть из неё, из этой трясины к солнцу, к свету, к радости.

Пронизывающий ветер гоняет пустую жестянку от стены к стене. Банка хоть и помята, но ещё в силах со звоном катиться по грязному от обвалившейся штукатурки, стёкол и мелких щепок полу. Окна выбиты, вырваны с корнями. Косяки висят на пожухлой ржавой строительной пене и болтах. Стёкла кое-где сохранились разбежавшимися трещинами и глазницами под повязкой паутины.

В комнате уцелели только две двери. Одна комната от всего дома и две двери, выходящие в разные стороны света. Двери, конечно, покоцаны: следы от пуль и взрывов – на одной, следы взлома и грязи – на другой. Но обе они в потёках крови и ещё чего-то, о чём совсем не хочется догадываться.

– Привет…

– Привет…

– Я смотрю, ты опять рисовала. Жаль, что у меня никак не получается порисовать, ни места, ни красок.

– Как вы?

– Лёшка болеет.

– Мой тоже.

– Катя опять не смогла выйти в школу, нет электричества, обстрел.

– А ты?

– А что я? Всю ночь кашляла, хозяин квартиры сегодня заглянул и спросил: как я себя чувствую.

– Не могу представить, как вы там без тепла…

– И не надо. Береги себя. Мы живём твоими молитвами.

Жестянка опять с радостным дребезжанием покатилась в мою сторону. Я осторожно присела и протянула руку:

– Не сердишься? – баночки мы собираем для окопных свечей.

– Дурочка, ты что ли, у самих дети…

– Ты знаешь, если бы могла, помогла, чем могу.

– Я знаю. Главное молись, я верю, что мы встретимся.

Я пытаюсь заглянуть в дверь на той стороне, но меня сдувает сильным порывом ветра, дверь захлопывается с такой силой, что меня опять швыряет в трясину, и я начинаю тонуть. И опять она протягивает мне руку из противоположной двери и тащит меня наверх. Мне стыдно, что я здесь в тепле и сытости, а эта хрупкая женщина войны спасает меня своей поддержкой.

Когда-нибудь, я верю, всё это закончится, и мы сможем сделать шаг из своих дверей навстречу друг другу – она из своей реальности, а я из своей. Обнимемся и будем долго стоять, держа друг друга в объятиях. Сейчас это кажется сказкой. Сказкой, которая когда-то была, и нет. Она не может не вернуться.

Даже ещё год назад я бы никогда не поверила, что все мы окажемся в каком-то параллельном мире, в котором мира нет…

Рассказ одинокого дворника
Приходько Сергей

Одиноко…

Хочется поговорить…

Можно и с собой…

Но лучше с воронами…

Я ведь дворник со стажем!

Почему вороны? Да это самые частые спутники дворников. Я бы даже сказал – дворники наоборот. С каким забвением они выгребают из урн весь мусор в надежде найти в нём куриную лапку. Или кусочек шашлыка. Как тут не поговорить по душам, наставить этих тварей на культурную жизнь? Их ум действительно поражает хитростью, а вот душонка бомжовая – после них пёстрые ковры из упаковок мороженого, чипсов, шоколадок разносятся ветром по такому милому моему парку.

Ну, хватит про ворон. Вы, наверное, думаете, как меня, такого образованного, с двумя высшими, занесло в дворники? Можно сказать, метлой. Она ведь метёт по жизни всех без разбора. Но у меня есть удивительная особенность: то, что посылает мне жизнь, я непременно люблю. Каждая вещь или дело всегда имеют две противоположные стороны. Поэтому любить можно всё, либо не любить всё вовсе.

Вот и мусор я полюбил, точнее – наводить чистоту. Знаете, в мусоре нет никакой грязи. Это просто такая форма жизни наших вещей – послужили немного, а теперь – на помойку. Мы ведь тоже несильно отличаемся от него по назначению.

Я заметил, за эту работу люди чаще благодарят. Просто подходят с такими добрыми глазками и говорят тебе комплименты. Будто всю жизнь ждали, когда этот парк будет чистый, и наконец, дождались. Деньги они дают тем, у кого их и так много, а вот просто поблагодарить… Это намного ценнее.

Как тут ни взять в руку наколку и ни прочесать каждый метр зелёного уголка природы?! За бутылками приходится наклоняться. Пробовал заменить наколку щипцами – не то. Мелкую бумажку трудно ухватить.

Будучи дворником, я ощутил безграничную свободу. Никто не смотрит тебе в рот, ловя очередную сказанную глупость. Кто-то сказал, что «слово, произнесённое вслух, есть ложь». Наверное, он тоже был дворником. Только отрекшись от городской суеты, можно постигнуть этот всесильный Вселенский Разум.

Сколько собачек вокруг, и все тебя понимают без всяких слов. Проницательные глаза расскажут, о чем угодно. Я вот сижу, битый час пытаюсь что-то донести, а если бы просто посмотреть…

Часто смотрю на небо. Оно ведь тоже мне свой взгляд посылает. Я всё изучаю его, пока невесть откуда взявшийся директор парка не засмеётся – ну, и дворник! Понимал бы он хоть что-то в нашей работе. Мне иногда хочется надеть костюм, белую рубашку и галстук, как у него. Я ведь должен сиять чистотой в первую очередь.

А то прибегут дети с бельчонком: ворона гнездо разорила, надо обратно его в дупло. И я уже альпинист. Опасная у меня работа. Недавно торфяники горели. Три дня тушил. Сам почти тушеный стал и подкоптился изрядно. Но какое счастье – спасти тысячи деревьев!

Особенно любят меня бабульки. Прибегут – ой, спасибо за скамеечки, только вот без спинок – как сидеть? Нельзя ли такие, как в советское время, со спинкой колесом, как у нас? Ну как отказать?

А мету я только опавшие листья. За них мне отдельно приплачивают, как и за скамейки. Вот только Кленовая аллея тяжело даётся. Столько красоты! Пока рассмотришь все узоры на листьях, уже и стемнеет.

Вообще я заметил, у нас в парке люди часто знакомятся. Молодых издалека видать: сядут на спинку, а ноги на сидение ставят, будто наводнение до парка дошло, и сосут понемногу пиво. Бабушки – те любят в группы здоровья записываться. Если какой-нибудь старичок среди них случайно окажется, уж они так руками, ногами замашут! А чем ещё взять? Пирожки – это уж потом, кому больше всех повезёт.

Познакомился и я. Она оказалась собакой. Не подумайте плохого – в прямом смысле. Видно, кому-то надоело с ней гулять по два раза в день. Люди ведь ради денег каждой минутой дорожат. Теперь вместе ходим. Выпьем кофе, и на весь день. Чарли тоже делает вид, что бумажки ищет.

Быть дворником – самая почётная должность…

Вдвоём веселее собирать мусор…

Утром восходит счастье…

Только лови…

И радуйся.

Какое твоё счастье?
Сурнин Алексей

Для меня счастье – это кот.

Когда я это понял?

Во время учёбы на третьем курсе.

Декабрь. Дубан такой, что не спасает даже тёплый свитер под пуховиком.

Стою на остановке, жду автобус. Хожу взад-вперёд, растираю застывшими пальцами белые до синевы уши. Урна у остановки, полная мусора. Рядом коробка из-под обуви. Внутри котёнок. Выбросили. Как мусор. Тв-вари!

Подхожу ближе. Мелкий. Чуть больше моей ладони. Взять или не взять? Живу в комнатушке общаги с женой. Комендантша – зверюга. Кормежку купи. Лоток постоянно выноси. Жена ворчать будет. Взять или не взять?

Пока дождался автобуса, чуть с ума не сошёл от рассуждений и прикидок.

Еду к однокурснику за конспектами, а котёнок – не отпускает. Сам хилый, маленький, а коготками так за сердце цапнул… Чую, не на месте оно. Я здесь, в автобусе, а оно там – на остановке.

– Сволочь ты, – вопит совесть. – Живую душу умирать оставил.

– Нормальный он, – парирует благоразумие. – Держать негде. Гадить везде будет. Всё правильно сделал.

Одолжил у Коляна конспекты, еду обратно, а сам о котёнке думаю – взять или не взять?

– Возьму! – в итоге решаю я. – Обязательно! Если этот маленький паршивец к моему возвращению жив будет – возьму! И хрен с ней, с комендантшей.

Доезжаю до своей остановки. Выхожу и прямиком – к котёнку.

– Эй, ты живой? – тормошу его. Он лишь тихо пискнул.

– Жи-во-ой! – Я засунул его за пазуху и понёсся в общагу.

Принёс в комнату, молока налил, печени куриной дал. Она ест, а я её разглядываю. Да, она. Котенок девочкой оказался. Пятицветная «черепашка». Рыжие, белые, серые, чёрные, кремовые пятна на тельце наляпаны так, словно над ним художник-абстракционист с похмелья поработал.

Наелась, по штанам на меня забралась, прижалась к животу и завела свой маленький дизель-генератор: «Фррр-фырр-фррр».

Она дремлет, а я в ступоре сижу. Я ж её мог и не взять. А она меня благодарит…

Горло спазмы душат, в глазах слёзы стоят, сердце в рёбра бьёт. Тихое «фрр» резонирует с чем—то глубоко внутри, выворачивает душу наизнанку, вытряхивает её, как старый полушубок по весне – от моли и пыли. Заставляет душу замирать от восторга, радости и восхищения…

– Будешь «Счастьем», – сказала жена, когда увидела это чудо…

Счастье разное бывает.

Слепую малышку прооперировали, и она теперь видит лицо матери. Не кончиками пальцев, а своими глазами. Ребёнок СЧАСТЛИВ, у мамы слёзы СЧАСТЬЯ.

Цинковые гробы выгружают из вагона. Рядом с капитаном, сопровождающим «груз 200», стоит женщина. Он зачитывает список фамилий. Побелевшими от напряжения пальцами женщина стиснула пальто на груди, перестала дышать и вся обратилась в слух – ждёт знакомой фамилии. Капитан дочитывает до конца и замолкает. Не прозвучало… ЖИВ. Её сын жив. Напряжение отпускает, и она оседает на землю. СЧАСТЬЕ.

Тридцатилетний парень боится, что болен ВИЧ. Трясущимися от напряжения пальцами тычет в номер медицинского центра на своём телефоне, чтобы узнать результаты анализов. Усталый женский голос говорит, что результат отрицательный. СЧАСТЬЕ.

А какое ТВОЁ счастье?

Море или горы
Чигринская Марина

Море, говоришь?

Лаптевых? Согласна и на Баренцево, Охотское, Японское. Вот и имя моё от латинского «маринус» – «морская». А довелось встретиться только с Чёрным…

Интересно, вспоминали родители о море, думая, как назвать младшенькую? Мечтали о том, как она с визгом будет взлетать на штормовых волнах в Сочи? Прыгать «солдатиком» с огромной скалы в Симеизе, холодея от страха? Плавать у Золотых ворот в Коктебеле, не веря, что внизу почти километр тяжелой толщи воды, такая она прозрачная?

Знаешь, я впервые увидела море восьмилетней девочкой. В Севастополе. Замерла от восторга, утонула в могучем рёве, слилась с огромными торопливыми волнами. И… испугалась силы и мощи «чудовища». Боюсь и сейчас…

Тебе хорошо, ты и в горах свой, и с морем на «ты». А для меня оно – Его Величество. Мне не постигнуть без проводника тайн этой огромной Вселенной. Море капризно и изменчиво, не знаешь, чего ждать. На Волге заплываю на середину реки и ничего не боюсь, а на море – до буйков и обратно. Волжская вода родная. Качает, баюкает, смывает слёзы.

Только не подумай, что я дикая противница моря. Крым люблю всем сердцем, казалось, и море тоже… Но встретилась с двуглавым Эльбрусом и застыла от красоты и величия его вершин. Покой потеряла. Ну, почему не раньше – в 30, 40? Хотя бы в 50? Рванула бы в альпинистки – в новый фантастический мир!

Ты не представляешь, что со мной творится, когда прикасаюсь к шершавой щеке скалы, горячей, как печка. Когда сижу на камне над самым обрывом. Хочется кричать от восторга и полноты жизни! А потом застыть и слушать, как вздыхают и шепчут скалы свои старинные легенды.

Горы… Кажется, что море тянет меня вниз, а горы зовут взлететь.

А ещё в горах есть реки. Они усердно поливают горы, и те растут и растут веками. Горная речка – это моё-моё. У нас один характер на двоих. Обе бежим, несёмся, не думая ни о чём. Омоешь ноги упругой ледяной струёй, зачерпнёшь пригоршню напиться, и можно лететь дальше. Заросли рододендронов по берегам, огромные хосты – я никогда не видела их в дикой природе. Водопады со звенящей весёлыми брызгами водой! Ночёвка в палатке рядом с ревущей рекой! А горные озёра! Это же что-то невероятное!

Да-да, не трогай за плечо, знаю, что пишем о море. Прости, но сердце в горах! А потому – знаешь, давай лучше в Архыз! Люблю возвращаться в места, где была счастлива. А вдруг, где-то там, на знакомой полянке, поджидает меня преданный Джинн…

Если бы они умели говорить
Бузыкаева Лариса

Мои коты.

Они, конечно, были не совсем мои. Ещё папины и мамины. Нельзя сказать, что я о них забыла в дне сегодняшнем. Нет.

Каждый прохожий, идущий мимо, оставляет в памяти свою царапинку, а тут – живые пушистые существа.

Они сидят на яркой радуге, свесив хвосты, и внимательно меня разглядывают. Чудесные кошары!

Один – чёрно-белый, холёный, важный и степенный. Ни дать ни взять граф. Лорд. Ах, нет – Маркиз! А как иначе мы могли назвать столь важную особу кошачьей масти?

Второй – серенький. Местами чрезвычайно пушист, местами почти лыс. Тонкохвостый и большеухий. Осоловело-изумлённые глазки смотрят доверчиво и искренне.

Мой малыш. Мой Шнурок.

– Представляешь, я даже не помню, как ты у нас появился, – смотрю на Маркиза и начинаю разговор первая.

Неловко болтать с котами, запрокинув голову. Радуга высоко. Ложусь на траву, закидываю руки за голову – вот теперь удобно, теперь мы – глаза в глаза.

– Это плохо, – вынес вердикт Маркиз. – Не ожидал от тебя.

– Да нет же! Просто мне кажется, что ты был у нас всегда! – понимаю, что оправдываться перед призраком кота, – дело неблагодарное, но надо как-то спасать репутацию бывшей хозяйки. – Прекрасно помню, как покупали тебе сухой и влажный корм, рыбку. Как ты выселял папу с его законной кровати, укладываясь ровно посерединке. И взрослый мужчина терпел твои выходки. Помню, как забирался в постель к маме. Как мы все вчетвером ходили на огород.

– А про меня… ничего не помнишь? – легким ветерком прошелестел в моём сознании вопрос.

Вопрос будто сам собой появился вместе с милым образом Шнурка, таким, каким я его помнила. Его глаза смотрели на меня с такой отчаянной надеждой, что я не выдержала.

– Шнурик, милый, тебя я помню больше! – изо всех сил пытаюсь послать лучики любви и тепла поближе к его серенькой шкурке. – Как ты впервые появился на коврике около нашей двери. И никуда не хотел уходить, хотя я налила тебе молока и посадила на высокий подоконник двумя этажами ниже. Ты молоко вылакал и – бегом за мной, дальше нравиться и умилять.

– Я очень хотел быть вашим.

– Ага… Ты мне тоже сразу понравился. Но… что скажут родители, ты же понимаешь.

– Да, понимаю. С котами ведь столько хлопот, – эхом продолжал ход моих мыслей Шнурок.

– Перестаньте сентиментальничать. Оба, – Маркиз встал и небрежно потянулся, выгнув спину. – В конечном итоге всё всем разрешили: тебе – он глянул на меня строго – пустить малыша в дом, а тебе, котёнок, – остаться в этом доме.

– О да, я помню твоё робкое появление в нашей прихожей. Внимательно все обнюхав, ты почему-то стал заигрывать с папиными шнурками от ботинок. Именно из-за этой любви к длинным верёвочкам мы и назвали тебя Шнурком, малыш, – я увлеклась воспоминаниями о Шнурке-котёнке и невольно улыбнулась.

– Так это я от волнения, – он смущённо опустил мордочку и распушил хвостик.

– Ты был забавным и очень хорошим. Старательным, – я смотрела на своих котов, мысленно к ним прижимаясь. – Помнишь, малыш, как ты пытался походить на людей? Ты усаживался в унитаз и справлял там маленькие кошачьи дела. А потом смешно тряс лапками.

– Я очень хотел быть вашим, – эхо доносилось с радуги все тише.

Мои глаза увлажнились. Внутри жадным пламенем разгорался стыд:

– Простите.

Маркиз презрительно зашипел. Шнурок стал старательно вылизывать лапки.

– Люди – бессердечные существа. Думающие только о себе, – Маркиз начал вещать твёрдо и весомо. – Мы для вас не важны. И многим – не нужны. Что стоило тому лихому шоферу немного притормозить и дать мне возможность перебежать дорогу? Ведь я шёл домой. Я шёл к вам. И чем Шнурок помешал твоему соседу? За что тот размозжил ему голову?

Каждое слово будто вбивало в меня гвозди. Обвинительные речи Маркиза вонзались острыми ножами. Шнурок, сжавшись в мягкий серый комочек, горестно молчал.

– Ребята, – я что-то пыталась сказать, как-то оправдать тех людей. Поняла, что это бесполезно. Просто молчала и смотрела на своих пушистиков сквозь слёзы.

– Не плачь. Не надо. Мы видели, как вы убивались. Как искали в ливень и темень, – голос Маркиза стал мягче. – У тебя хороший папа. Он всё-таки нашёл нас. Искренне скорбел, гладил спинки. Мы были неприглядны, поэтому вы нас так больше и не видели. Он все сделал в одиночку.

– Он по-человечески похоронил нас, – заговорил Шнурок, когда Маркиз умолк. – Ведь мы были – его. Поэтому… мы не в обиде. Мы продолжаем вас любить. И вы любите нас. Пожалуйста.

Радужная дымка рассеялась, растворившись в тумане.

Котов уже давно нет.

И разговора этого не было вообще.

Но мне до жгучей боли стыдно. И горько. До сих пор.

Повезло
Вахрушева Ольга

Рыжеусый Кузьма неподвижно сидел на заборе и из последних сил боролся со сном.

«Да, разморило некстати, свалюсь ненароком, – думал он, продолжая довольно облизываться. – Жирная была хозяйская рыба под сметанным соусом. Так объелся, что лень шевелиться. Повезло – никто не видел. А то скандала не миновать».

Кузьма летом в дом заходил редко. Что там делать? На воле-то простор! А тут такой аппетитный запах шёл с кухни, что не зайти невозможно. Пахло рыбой. На счастье и дверь оказалась открытой настежь.

Дома ни души.

Прошмыгнул на кухню, а там… на столе в большой тарелке – запечённая рыба.

И потекли в Кузькиной голове ленивые мысли, как облака по небу.

– Вот и не сдержался – наелся досыта. Но и хозяйке оставил, что я, себе – ирод какой? Ну и с какой стати сегодня мышей ловить?

И как в таком состоянии кого-то ещё охранять? И кого? Сказать – засмеют. А может, позавидуют, когда узнают? – мысли роем сонных мух носились в голове и не давали провалиться в сон.

Вспомнилось, как однажды, тоже сытый, отдыхал в тенёчке под кустом лопуха.

Соседский-то Васька в это время неподвижно сидел на заборе, охотился. В саду хозяйские цыплята копошились. Вот Васька их и увидел. А цыпки и не подозревали, что опасность рядом, зато Васька доволен, что удобный момент выбрал.

Приготовился, пригнулся – и пулей вниз. Меня-то не видит. Минута – он уже стелется по земле, как змея. Ни одного резкого движения – будто воришка крадётся.

Ну, котяра, держись! Сейчас узнаешь, как на чужое зариться. Хоть ты и сосед мне, мало не покажется!

Ещё секунда перед решающим прыжком – и…

Я как выскочу из-под лопуха, как дам Ваське по морде! Не тронь, мол, это моё хозяйство! Расцарапал его как следует – знай своё место.

Цыплятки и испугаться не успели. Тут мама-курица встрепенулась, перья распушила, крыльями замахала, шею вытянула и как закричит резко, протяжно: «Ре-ре-ре!» Малыши тотчас в кусты. Только их и видели.

На куриный переполох и хозяйка прибежала. Цыпок пересчитала, меня похвалила, хохочет: «Ну что, Васька, показал тебе Кузя наш кузькину мать?»

Что ни говори, повезло с хозяйкой. Кормит хорошо, не обижает. Я доволен.

Прошлым летом взбрело ей в голову цыплятами заняться. Вот тут я кстати и пришёлся – получил должность сторожа. Мелкотня весь день в саду бегает, в земле ковыряется – червячков, букашек ищет.

Беспокойное у меня хозяйство – не смотри, что крошки совсем. Глаз да глаз за ними. Каждый лёгкой добычей норовит полакомиться. То чужой кот заберётся в сад, то коршун в небе низко кружит, то вороны громко каркают. Бывает, и лиса во двор забежит. Обнаглела совсем рыжая – никого не боится. Ей забор не забор, перелезает – будто так и надо. Но это уже не по моей части.

За размышлениями Кузькина голова ещё больше отяжелела, сознание затуманилось, и погрузился он в сладостную дрёму. Да и не заметил, как провалился в сон.

И снилось старому коту, как за верную службу хозяйка ему живую мышь подарила, белую, с бантиком вокруг шеи. И стали они вдвоём играть понарошку в «кошки-мышки». А после, довольные, лакали молочко из одного блюдца, временами показывая друг дружке язык.

Вдруг резкий порыв ветра принёс знакомый запах любимого лакомства. Сон мигом улетучился, осталось лёгкое беспокойство.

Кузьма пошевелил усами и принюхался. Медленно открыл сначала один глаз, потом другой. Увидел двух сорок. Они мирно сидели на ветке старого тополя, который рос рядом с забором. Иногда взглядывали в его сторону и о чём-то беспрестанно трещали.

«Меньше надо есть, – подумал Кузьма, – а то невесть что почудится. Тут ещё эти балаболки. Погодите – доберусь до вас, мало не покажется. Сейчас надо придумать, как хозяйку умаслить: рыбка-то съедена. А то бросит она меня, как дырявое ведро.

Прежняя-то в мешок посадила и на помойку выкинула! Хорошо, завязка свалилась – выбраться смог. Долго пришлось по помойкам шастать. Повезло, люди добрые приютили. Кузьмой назвали. Кормить стали. А те и миску наполнять забывали. Вот и приходилось еду человеческую исподтишка таскать – не будешь же голодать да одними мышами питаться.

И чего это меня сегодня вдруг на старое потянуло? Эх… С пережору так отключился, что даже про службу свою забыл. Ой, не миновать мне взбучки сегодня! Покажет хозяйка кузькину мать. И поделом».

Кузьма закрутил головой по сторонам, чуть с забора не грохнулся. Фух, да вон же они. Все на месте. Под кустом смородины травку щиплют – не сразу и увидишь. Только слышно, как пищат.

Интересно за ними наблюдать. Найдут червячка – начинают играть в догонялки. Кто проворнее, тому добыча и достаётся.

А как сойдутся курочки-мамашки, такое начинается! Мама не горюй! Схватятся друг с дружкой – и давай доказывать, кто главнее. И ведь молча дерутся – только перья летят. Аж до крови друг друга клюют. Хозяйка громкий писк услышит, бежит наседок разнимать. Понимает, что начались бои местного значения. Не поделили территорию, значит. Прибежит, разнимет и оттащит бойцовых кур в разные стороны сада. И снова тишина – до нового боя за первенство.

Так… Всё ж пора за мышкой для хозяйки, пока не поздно.

С этой мыслью пройдоха спрыгнул с забора и пулей юркнул в сарай.

Сороки и обсудить его манёвр не успели, как взъерошенный Кузьма с жирной мышкой в зубах выскочил из сарая пулей, будто за ним соседский Барбос гнался. И через минуту уже стоял перед хозяйкой и умоляюще смотрел ей прямо в душу виноватыми ярко-зелёными глазами. Будто извинялся: «Возьми добычу! Я сегодня провинился, но ведь ты меня не выгонишь, правда?»

«Вот молодец! – проворковала ничего не знающая пока о краже хозяйка, пытаясь его погладить. – Добытчик ты мой». И, мурлыкая себе под нос: «Говорят, не повезёт, если черный кот дорогу перейдёт…» – быстрыми шагами направилась в сад.

«Неужели пронесло?» – облегчённо вздохнул довольный Кузьма и с мышкой в зубах вальяжно поднялся на крыльцо.