Текст книги "Написано около ПИРСа"

Коза Марта
Ильская Веста

Чёрно-белая коза Марта предавалась своему любимому занятию – медитировала на кузнечика. В этот раз попался очень интересный экземпляр. Более пяти сантиметров тельце с прекрасно оформленными крыльями салатового цвета.

Мечта, а не кузнечик.

Марта вошла во вкус и не заметила как обычно, что стадо отправилось на вечернюю дойку.

Вокруг постепенно темнело, но козе это совершенно не мешало, в сумраке она видела лучше любой кошки.

Марта кардинально отличалась от стада. Прежде всего – не ела бесцельно траву на лугу, чтобы был большой удой. На каждой прогулке она познавала мир. Сорвёт пучок травы и медитирует на солнце, на лес, на кузнечиков. И так целый день.

Раньше, если стадо приходило без Марты, хозяин брал фонарик и шёл в поля на поиски. Но когда это вошло у неё в привычку, то махнул рукой и просто перестал закрывать калитку на крючок:

– Захочет, толкнëт и зайдёт.

Марта оценила широкий жест хозяина и стала возвращаться не очень поздно, всегда до полуночи.

В тот день, всё начиналось как обычно. Козы проснулись, проголодались, пободались и пошли на луг. Марта замешкалась, укладывая языком особенно непослушный завиток на боку.

И вдруг услышала знакомый голос:

– Здравствуйте, подскажите, пожалуйста, как к монастырю проехать?

Человек за забором громко расспрашивал хозяина о местной достопримечательности, выясняя все подробности.

Марта слушала родной голос и не могла поверить. Это был он! Её обожаемый супруг из прошлой жизни.

Забор отлетел, как воздушный шарик, после мощного удара рогов, и коза со всех копыт побежала за машиной. Сердце Марты стучало в унисон монастырским колоколам. Предыдущая жизнь проносилась перед глазами, как скоростной поезд.

Коза вспомнила всё до мельчайших тонкостей.

Двумя днями позднее блаженная Марта смирно ехала на заднем сидении автомобиля, медитируя на затылок вновь приобретëнного счастья.

– Папа, а зачем ты козу купил?

– Не знаю, сынок, очень она мне кого-то напоминает. Да и хозяин сказал, что это дрессированная коза. Вспомни, как она эти дни за нами ходила, словно собака обученная.

Тося, Маруся и молоко
Мухина Наталья

– Почемур-р-р такая несправедливость?! Мар-р-руська лакает молоко прямо из банки. Ещё и не просто так, а немурчательно, неэкономно. Во-о-он сколько добра себе на майку вылила. Неправильно девчонка это делает, – мурлыкает Тося, запрыгивает на стул и ставит лапки на край стола. – Между прочим, ей в стакан бабка Лукерья налила.

Стакан молока манит кошку особым запахом. Она облизывается, чуть-чуть приседает на задние лапы и – прыгает на стол.

– Как замур-р-рчательно! Целый стакан – и мой! А вы, сухарики, подвиньтесь, – Тося располагается около стакана, отбрасывает пушистым хвостом сушки и внимательно смотрит по сторонам, не идет ли старушка. – Мур-р-р, Лукерье не понравится такое утреннее молочное безобр-р-разие, – улыбается кошка и начинает звучно лакать молоко.

Маруся, Тося и молоко – идеальное сочетание деревенского утра. А птичье щебетание отлично сочетается с кошачьим причмокиванием.

– Чаво енто творится! Маруська! Тоська! – голосит вошедшая в комнату Лукерья и топает ногой. – Мы с Буренкой не для вас старались. На продажу.

– Мяу-у-у! Не даёт насладиться молоком! Мару-у-уська, ставь скор—р—рее банку на стол. От бабки нам с тобой, ух, как влетит! – мяукает Тося и резко прыгает со стола. Задними лапами нечаянно толкает стакан, он падает. Молоко разливается по столу и впитывается в скатерть. Появляется лужа с рваными краями. Кошка быстро бежит в сени.

Девочка вздрагивает, еле удерживая огромную стеклянную банку, и поворачивает голову:

– Бабушка? А мы тут – молочко пьём.

Внучка тихонечко ставит банку на стол, слезает со стула и на цыпочках уходит из комнаты вслед за кошкой Тосей.

Проказница внимательно поглядывает из—под лавки:

– Замур-р-рчательное место безопасности от бабкиной тапки. Здесь пережду бурю. Мар-р-руську подожду. Только бы девчушке не влетело за молоко. Переживаю.

Хозяин дома
Панкратова Гала

«Какие они у меня красивые и заботливые. Хорошо, что взял к себе пожить», – думал кот, сидя на прикроватной тумбочке. С любовью разглядывал людей, спящих на его кровати.

Кот был в меру упитанным бруталом. Серая с голубым отливом шерсть лоснилась. Элитный сухой корм для стерилизованных котов всегда лежал в миске. Ничего другого в свой рацион он не допускал, ну разве что сливки с воздушного тортика или нежную сгущёнку. Уже ничего не напоминало о его помоечном прошлом.

Лапкой потрогал лежащий на тумбочке человеческий телефон. Попытался применить силу. «Вот, зараза, тяжелый! Даже с места не могу сдвинуть!» – промяукал с досады кот.

Посидел ещё немного и перепрыгнул на кровать. Наглой поступью прошёлся по спящим телам и сел на подушку. Положил на мужское лицо шикарный хвост и начал водить им вправо-влево. Не заметив никакой человеческой реакции, бешено задергал хвостом, а потом начал хлестать им по щекам. Его развлекала ночная игра с квартирантами. Мужчина зашевелился и повернулся на другой бок.

Следующей жертвой ночной игры стала женщина. Кот любил ее: только она кормила в любое время дня и ночи. Платила лаской и добрыми разговорами за проживание в его квартире. Мыла вовремя лоток и чистила шерстку. Но сегодня она ужасно провинилась. Посмела стричь ему когти. Такого он простить просто не мог. Пустить на самотёк наглую женскую выходку? Ну, нет уж! Что еще придумает в следующий раз?

Кот обошёл спящее тело. В щёлку одеяла виднелась розовая полоска её пятки. Выставив на всю длину оставшиеся от маникюра пеньки когтей, вонзил их со всей дури в женскую плоть. Нога судорожно дёрнулась и исчезла под одеялом. Котяра был доволен результатом.

Далее по маршруту – её тумбочка. Наивная женщина каждый вечер аккуратно раскладывала побрякушки, часики, резиночки – всё, что нужно для ночного тыгыдыка! При этом наказывала питомцу, чтобы не подходил к ним.

Кот выборочно потрогал то, что лежало на тумбочке. Сдвинул с места блестящие наручные часы, но решил пожалеть бедную женщину. Ведь с утра опять начнет причитать, что они остановились от удара об пол. Вернул их на место.

К обрубку когтя прицепилась резинка для волос. Кот дернул лапой, но резинка держалась, как приклеенная. Тогда проказник с бешеной скоростью понёсся по длинному коридору. Грохот и топот разнеслись по всей квартире. Резинка отлетела в сторону. Потом кот ещё несколько раз подбрасывал её и носился, как ужаленный. То, что осталось от когтей, не позволяло как раньше цепляться за ламинат, и он часто врезался в стены и падал на пол. Это производило шума в разы больше.

– Господи, он даст нам сегодня поспать?! – нарушитель ночной тишины услышал, как мужчина из спальни взвыл с мольбой в голосе. – Если встану – убью!

– Кис, кис, кис, – женщина поманила разбойника.

Кот притих. Ещё, чего доброго, встанут и воплотят обещания в жизнь. Он обиженно пошёл на кухню и со смачным чавканьем начал поедать коричневые камушки корма. Потом озорно полакал воду, брызгая на стену и пол.

После еды непременно нужно посетить лоток. И тут началась бурная работа кота—экскаватора. Грохот лотка и загребание прилегающей территории нарушили ночную тишину. Сделав дело, кот пулей вылетел из туалета.

В соседней комнате, на окне, было его законное место – огромная кожаная подушка. Кот с разбегу запрыгнул прямо в самую ее середину. Устроился поудобнее и начал вылизывать себя.

И вдруг увидел, что за окном уже проснулась жизнь. Дворник скрёб тротуар. Мимо окна изредка проходили люди.

– А мои как же? На работу проспят! – встрепенулся мохнатый хозяин дома.

Он не мог допустить прогула – еще чего! Выгонят с работы – будут сидеть дома целыми днями.

Как ошпаренный, кот понесся в спальню, где дрыхли сони. Запрыгнул на кровать и заорал во все звериное горло.

– Пора, вставайте, лежебоки! Пора на работу! Все уже встали и ушли! Одни вы у меня валяетесь! – старательно выводил рулады обеспокоенный питомец.

– Нет, я точно его сейчас убью! Даже в субботу в собственном доме нельзя поспать! – мужчина встал и побрел в туалет.

Кот радостно путался у него под ногами. Наступал на тапки и бодал головой лодыжки. Он был горд, что выполнил хозяйский долг – не дал проспать своим квартирантам!

Тараканы в моей голове
Сурнин Алексей

– Тихо! Тихо! Ти-ихо-о! – председатель собрания пытался призвать к порядку галдящую толпу таракашек. Потом терпение лопнуло, и он рявкнул. – МОЛЧА-А-АТЬ!

И так треснул по деревянному блину кияночкой, что та сломалась с жалобным хрустом.

Крик привёл таракашек в чувство, а стук молоточка прозвучал подобно выстрелу пушки. И они враз притворились мёртвыми. От порядочных покойников их отличали лишь причудливые позы и почти синхронное блымканье выпученных со страха глаз.

– Тихо, я сказал! Или я сказал тихо? – со злобным прищуром председатель прошёлся взглядом по притихшим собратьям. Разлохмаченный огрызок рукоятки, что воинственно торчал в его лапке, играл роль ствола вундервафли.

Таракашки не спешили шевелиться. Кто сказал, что не выстрелит? Раз в год и палка стреляет!

– Давно бы так, – довольный произведённым эффектом, Рационалюс выкинул измочаленный огрызок, нашарил в темном зеве трибуны новый молоточек и ударил им по деревянной подставочке с торжеством. Ибо чести вести такого рода мероприятия удостаиваются лишь избранные. – Собрание по выбору царя в голове считаю открытым. На эту должность предлагаю выбрать…

– Меня! – перебил его выкрик с задних рядов. Таракашки всё ещё с опаской синхронно повернулись к самовыдвиженцу.

Тот стоял на самом верхнем ряду амфитеатра во весь свой невеликий рост. Черная двууголка на голове восполняла этот недостаток, а мрачно-торжественный парадный мундир того же цвета придавал веса и значимости.

– Господа, вы меня давно и хорошо знаете, но я всё равно представлюсь, – таракашка ловко вскочил на каменную плиту сиденья, чтобы собравшиеся могли лучше разглядеть его. – НАПОЛЕОНУС!

Свет потолочных ламп падал на драгоценное убранство многочисленных наград и регалий и слепил глаза толпе. Кандидат в цари ещё какое-то время чинно поворачивался с верхней лапкой, вскинутой в приветственном жесте. Затем зашагал к трибуне прямо по плитам сидений, игнорируя возмущённые возгласы и недовольные шепотки будущих подданных.

– Народ мой! – начал вещать с трибуны величественно с нотками снисходительности. – Сделай правильный выбор. Выбери меня, и я гарантирую почет, уважение и процветание. Хозяин будет слушать только меня и исполнять мою волю! Вашу волю!

С каждым выкриком его правая лапка, вскинутая вверх, словно бы вбивала кулаком слова в каждого слушателя. Левая в это время лежала на сердце в знак искренности воззвания.

Фшшшух! Просвистевшая в воздухе петарда снесла шапку с головы Наполеонуса и разбила вдребезги серьёзную атмосферу собрания.

– В яблочко! – раздался дикий вопль. В ту же секунду со средины правой трибуны вскочили со своих мест два охламона. Пытаясь изобразить танец удачной охоты неандертальцев, они затряслись, словно кислотники на рейве под электрохаус. При этом орали:

– Бугагашечка и Мухахашка – ТО-О-ОП!

Потом с размаху залепили друг другу пятюню и плюхнулись на место.

Мухахашка в черном балахоне с белой улыбающейся маской затих, выдумывая новый прикол.

– Бу-га-га! Бу-га-га! – вполголоса скандировал другой, с любовью поглаживая монструозного вида футуристическую базуку. В рваной подкопчёной камуфляжке и боевой раскраске он выглядел так, будто недавно воевал с пришельцами, а базука – трофей.

– ТИХО! – грохнул молотком Рационалюс и свирепо обвёл взглядом зал.

Таракашки снова замерли, но не от испуга, а в ожидании очередного прикола неразлучной парочки.

– Я выиграл Аустерлиц! – попытался спасти ситуацию Наполеонус и начал снова толкать речугу.

– Зато Бородино просра-а-ал! – заорал хором неугомонный дуэт. Бугагашка пальнул из своей монструозной базуки, и все ордена на парадном мундире императора облепила грязно-жёлтая, с зелёными разводами, непонятная субстанция с резким запахом.

После этой эскапады веселье забило ключом.

Каждый стремился внести свой вклад: кто-то пулял серпантином в сторону трибуны и запускал петарды, другие вскочили на сиденья и тряслись в танце, третьи пели, причём каждый – своё.

Лишь пара таракашек не поддалась общему радостному настрою.

Один из них вообще не любил праздники и шумные вечеринки. Он скрючился и сжался, чтобы быть как можно менее заметным. Отрешился от всего и предавался своему любимому занятию – самокритике и самокопанию.

– Что теперь с нами будет? А что будет со мной? Они же плохо поступили, да? – бубнил себе под нос Самокопус. Уже порядком обкусанные передние лапки по давней привычке не покидали рта. А бегающие глазки дополняли картину неврастеника. – Или хорошо? Ведь так ему и надо, этому коротышке с манией величия. Что ж я так говорю? Какой же я…

Другой таракашка стрелял глазами по толпе собравшихся и беспрестанно строчил в своём блокнотике.

– Ты в меня плюнул! Не прощу! А ты! Ты толкнул меня! – с недовольной миной и вечно кислым выражением отмечал будущих жертв. – А ты хоть и обратился ко мне, но сделал это без уважения! Месть моя будет страшна!

Прищуренный взгляд крестиком снайперского прицела упёрся в убитого горем Наполеонуса. Мстюн никогда не прощал обид. А чтобы не забыть обидчиков, заносил их в блокнотик.

– Айда тусить! – вдруг крикнул кто-то, когда вакханалия достигла своего апогея. Толпа хором поддержала идею.

– Ай-яй-яй ве-че-рин-ка! – затянули дружно, повыскакивали со своих мест и, выстроившись змейкой друг за другом, в ритме ламбады поскакали веселиться. – Ай-яй-яй!

Рационалюс плюнул с досады, достал из необъятного нутра трибуны мелок «Машенька», подошёл к первому ряду сидений и на боковой поверхности со скрипом черканул палочку. Со вздохом оглядел длинный ряд точно таких же, перечёркнутых наискось по десятку и вернулся к трибуне.

– Опять хозяин останется без царя в голове – кислотой разъедало чувство вины его ответственную до неприличия натуру.

Вернул мелок на место и, по-стариковски шаркая, поплёлся вслед за остальными.

183403-е собрание закончилось так же, как и предыдущие, – полным провалом.

***

На первом ряду с правого края на спине лапками шевельнуло лапой забытое всеми тело. Закрытые веки дрогнули на микрон. Титаническим усилием рот открылся на миллиметр.

– Адаие эйя, – прошелестел Ленус Необыкновенус, но ждать его никто, естественно, не собирался. Да он уже и не хотел никуда. Лень!

***

Молодой человек сидел у костра и запекал на прутике ивы кусок чёрного хлеба. Рядом роем разбуженных пчёл шумела принявшая на грудь компания. Не так давно он тоже «жужжал» с ними, но теперь ему хотелось покоя. От шума и сутолоки устал ещё в городе.

То ли от выпитого, то ли ещё от чего в голове гудело. В мыслях царил сумбур, а в глазах плясали огоньки, словно бы у таракашек в голове шла дискотека.

Да ну. Бред!

Это просто отсветы костра.

Дворняжка и королева
Чигринская Марина

За четырнадцать лет она стала хозяйкой в нашем доме. Поделила всех гостей на недостойных и терпимых. Первых могла просто так, от скуки, цапнуть за руку и мирно удалиться. Вторым любезно разрешала себя погладить, но о-очень осторожно.

В эту кошку попало несколько капель крови благородной британской породы, и она возомнила себя английской королевой. Она и впрямь производила впечатление венценосной особы. Блестящая, с рыжим отливом, шерсть. Глаза, которые меняли цвет от серо-голубого до глубокого хаки. Умный, загадочный взгляд.

Алиса была необычайно хороша.

Дети любили и баловали её. Устраивали скачки по квартире, покупали вкусняшки и смешные игрушки. Делились с ней секретами, которые кошка никогда не выдавала. Она долго не могла понять, почему повзрослевшие парни вдруг исчезли из квартиры. Им было так хорошо вместе.

Когда мы остались вдвоём, кошка прочно взяла власть в свои руки.

Будильник лишился права голоса – теперь Алиса сама решала, когда мне вставать. Ей нравилось делать со мной зарядку, хватая острыми когтями за ноги, разбирать сумки, оставленные у двери. Она прислушивалась к голосу телефонного собеседника и определяла: стоит ли с ним говорить или пора прощаться.

Кошка с усмешкой поглядывала на мои бесконечные поиски очков, ключей и телефона перед выходом из дома – когда же ты, наконец, уйдёшь? У Алисы был свой распорядок дня, нарушать который не позволялось никому. Она познала жизнь и не спешила никуда.

Втайне я завидовала владельцам ласковых кошек, хотя давно привыкла к тому, что моя выражает любовь укусами и царапинами. «Куда ж деваться?» – сказал бы папа.

Но три года назад произошло событие, сильно изменившее моё отношение к строптивой Алисе.

Был конец октября. Я носилась по даче, убирая в сарай последние вещи. Готовила к укрытию розы, сильно замёрзла и уже собиралась уезжать, как услышала за спиной жалобный писк. На меня смотрел грязный голодный котёнок с заплывшим от гноя глазом. Он просил еды, тепла и защиты. Во взгляде было столько мольбы, что у меня перехватило дыхание.

Я помчалась к соседям:

– Ребята, возьмите котёнка. Я не могу – у меня злющая кошка, загрызёт малыша.

Одни пожимали плечами:

– У нас собака.

– А я после смерти кошки зареклась брать, – сокрушалась другая.

– Ой, за ним же сейчас уход нужен, а мы вечно на работе, – говорили третьи.

Я беспомощно опустилась на лавочку, а грязный комочек тут же устроился на коленях. Я гладила дрожащего от холода котёнка и смотрела на бочку с водой – сверху плавал первый ледок.

Всё решилось само собой. Котёнок залез в раскрытый рюкзак, пригрелся на переднем сиденье машины и заснул.

Мы подъезжали к дому, и моё сердце сжималось.

Представьте картину: на троне королева Алиса, в самом расцвете своего правления, а из рюкзака выглядывает замызганная бродяжка с заплывшим от гноя глазом. Я мысленно рисовала, как вздорная кошка попытается перегрызть котёнку горло, а я буду отбивать атаку одну за другой.

С волнением открыла квартиру. Медленно опустила рюкзак на пол. Из комнаты важно вышла заспанная Алиса. Лениво зевнула – почему так долго?

А дальше…

Я ожидала чего угодно, только не этого. Дворняжка выбралась из рюкзака, подбежала к Алисе и радостно лизнула её в морду. Видели бы вы обалдевшую от удивления Алису! Она только фыркнула и смирно удалилась в свои покои.

Я облегчённо вздохнула.

Котёнок оказался кошечкой, месяцев трёх от роду с белоснежной шёрсткой с чёрными вкраплениями. После купания светлые раскосые глаза оливкового цвета смотрели на меня с восхищением.

– Ну, старушка, как назовём подкидыша? – спросила я у Алисы, прихлёбывая чай с вареньем. Душа пела, тепло разливалось по телу.

Та с напускным презрением повернула голову:

– Называй, как хочешь. Мне всё равно.

Ну, хорошо, пусть будет просто Маруся.

Через три дня наша гостья залпом проглатывала свою еду и мчалась к Алисиной. Благородная кошка отступала, а потом… стала оставлять кусочки паштета в своей миске. Для Маруси.

А ещё через месяц, вернувшись с работы, я увидела картину, от которой замерла на пороге. Взрослая кошка с нежностью вылизывала молодую. Это было так волнительно, так необычно для Алисы, что я простила ей всё: скверный характер, недосыпы, все бывшие и будущие укусы.

Алиса превратилась в заботливую маму. Как наседка за цыплятами, следила она за своей весёлой подопечной: приучала её к горшку, учила хорошим манерам. И сама стала заметно мягче. Правда, очень нервничала, если та приходила ночью ко мне.

А потом…

Потом случилась трагедия. Маруся заболела, и местные ветеринары не смогли поставить диагноз. А когда я привезла её в Самарскую клинику, спасти уже не удалось.

Без Маруси стало так тоскливо, будто кто-то вывернул яркую лампочку в наших сердцах. Алиса страдала тоже. Она потеряла вкус к жизни, долго отказывалась от еды и всё ждала, когда примчится её Маруся.

Эта милая дворняжка стала частью нашей души, плеснула в неё столько любви и тепла, что мы и сейчас согреваемся этими воспоминаниями.

Алиса тихонько стареет и, забравшись вечером на колени, смотрит строгим внимательным взглядом:

– Ты не забыла Марусю?..

Моя кошка не стала ласковой. По-прежнему кусается и царапает руки. Но Маруся проложила между нами невидимый мостик доверия – мы обе очень любили её.

Вместо послесловия хочется спросить у людей, разжигающих войны:

– Что вы творите? Поучитесь у животных, КАК НАДО ЛЮБИТЬ!

Тайна волшебной двери
Груцина Ольга

Часть первая

Ветерок колоколом раздувает новое голубое платье в белый горошек. Красивый бант с макушки съехал и болтается где-то у уха. Гипюровые гольфики обнимают пухлые ножки в белых сандаликах.

Малышка, деловито топая по деревянным мосткам, остановилась, замерла, восторженно глядя на куст. Сквозь резные листья пробиваются лучики солнца. Свет попадает на листья, и они кажутся не зелёными, а золотыми. А когда лучики падают на ягоды, те из рубиново-красных превращаются в коралловые, как любимые мамины бусы, которые Оля недавно порвала и рассыпала.

Что это за ягодки? Бабушка говорила их не трогать. Но ведь интересно. Вдруг они вкусные, раз так высоко. А если их насобирать, можно маме новые бусики сделать?

Огляделась. Поблизости нет никакой лесенки. О! Ведро! Полное воды. Сегодня жарко, а бабушкины красивые цветочки давно пить хотят.

Пыхтя, переворачивает ведро прямо на клумбу. Вода проливается водопадом. Перемешанная с чёрной землёй вода превращается в грязную лужу. Цветочки тоже любят купаться.

Взяла железное ведро за ручку и с грохотом поволокла за собой по доскам. Ведро больно бьет по щиколотке, оставляя жирные земляные разводы на белых гольфах.

Под раскидистым кустом девочка перевернула ведро, забралась на неустойчивую подставку, протянула руки к гроздьям, свисающим с куста. Ииии… полетела в канаву вместе с гроздью ягод, за которую успела ухватиться. Куст рос аккурат на краю канавки, вырытой по всему саду заботливыми руками деда. О-ро-си-тель-ная система, как говорил дед.

На залитой солнцем веранде послышались голоса. Видимо мама с бабушкой после чаепития по традиции пошли в сад, где бабушка опять будет рассказывать про свои красивые цветы.

Распахнув стеклянные двери, обе замерли на крыльце.

На ступеньках крыльца сидел грустный грязный чертёнок. Белые сандалии превратились в чёрные калоши, новое платье в горошек украшала не менее новая дыра, бант давно покинул растрепанную голову. Руки и рот в чём-то красном. На крыльце пятна от растоптанных ягод.

Тут послышался слегка надтреснутый голос деда. Сильные руки подхватили чертенка.

– Чего грустим?

Оля раскрыла грязно-кровавую ладошку и протянула деду, чтобы лучше рассмотрел. С пальчиков стекал ягодный сок и падали косточки. В глазах вселенская скорбь.

– Они голькие и бусики не делаются…

Часть вторая

– Ты чего это веником размахалась? Пыль столбом по кухне!

– Ба, я всегда так прибираюсь.

– Дай сюда! – бабушка забрала веник, встала в «правильную» позу. – Смотри, как надо. Аккуратно ведёшь веником слева направо, не размахиваешь. Держи, неумеха, пробуй.

По бабушкиному мнению в свои 10 лет Оля ничего не умела делать, если это сделано не под её авторитетным руководством.

Оля старательно возит веником по полу, собирая крошки в одну кучу.

У бабушки даже веник с совком выглядит интеллигентно. Не говоря уже о доме.

Выкрашенный светлой краской, он глядел на улицу десятком маленьких окон.

Просторная кухня. Круглый стол у окна. Летом ставни всегда открыты, и ветер играет с лёгкими занавесками. За окном картина маслом – цветы, цветы, цветы.

На столе – белая скатерть с ткаными салфетками под тарелки. Над столом – торшер из ткани с бахромой по краю.

Рядом на стене висят большие часы с боем и кукушкой.

Большая комната сияет светом окон и одновременно утопает в зелени, напоминая сад. Огромный розовый куст в кадке в углу раскинулся на все стороны. Маленькие горшочки с фиалками и геранью приютились на узких подоконниках.

Красивое трюмо со шкафчиками разной высоты манит девочку. На поверхности россыпь заколок соседствует с резным гребнем. Открытая шкатулка сверкает бусами и брошками. Рядом теснятся флакончики с духами. Бабушка не разрешает их трогать, поэтому Оля разглядывает всю эту красоту тайком. Под видом протирания пыли.

– Ты уже подмела мусор? – высокий бабушкин голос вырвал из раздумий. – Вот тебе 1 рубль 65 копеек. Сходи в сельпо. Купи буханку чёрного и буханку белого хлеба. Не батон, а буханку! Смотри, не перепутай. И три десятка яиц. Да смотри, пересчитай каретку, а то могут обмануть. И проверь, чтобы не было битых яиц!

Бабуля протянула плетёную авоську и маленький кошелёк, который вручала только Оле.

Бабушка знала цены в магазине наизусть и выдавала деньги ровно, без сдачи. Никаких тебе «купи мороженку». У бабули вообще все было строго «по выдаче».

Открыв маленькую низкую и тяжёлую дверь, девчушка бросилась бегом по скрипучим половицам сквозь темноту к полоске света. Толкнула вторую, легкую дверь, выскочила на солнечную веранду и выдохнула.

Оля не любила эти темные сени. Высокая скрипучая лестница, которая вела к чёрному проему на чердак, и покосившаяся дверь кладовой в темноте сеней почему—то пугали ее.

А веранда – ее любимое место! Застекленная со всех сторон, залитая солнцем она была словно светлое царство. Венчала веранду застекленная дверь, створки которой распахивались в стороны, как ставни на окнах.

Вот эта дверь Оле нравилась. Она представляла, что дверь волшебная. Если стоять на веранде, то створки – это выход в волшебный сад. А если со стороны крылечка – попадёшь в солнечное царство.

Распахнув створки стеклянных дверей, Оля прошмыгнула под навесом из винограда, пробежалась мимо зарослей малины и калины по деревянным мосткам, мимо будки, в которой спал разомлевший от жары Буян, толкнула резную калитку и выскочила на укрытую тенью высоких тополей и берёз улицу.

Оглянулась на скрытый за листвой кустарников светлый дом и помчалась в магазин.

Часть третья

– Я не пойду!!! Я не могу видеть его таким! – Оля сидела на полу и рыдала.

– Ты ДОЛЖНА с ним проститься и поддержать бабушку! – Мама была несгибаема.

Откуда эти дурацкие традиции, таскать детей на похороны? Они обе горевали, но каждая по-своему. Одна хотела запомнить дедушку живым, другая хотела соблюсти традиции, тем самым отдать дань уважения.

Оля не понимала, почему это уважение нельзя выразить просто памятью?

Почему обязательно нужно смотреть на мёртвое лицо, целовать холодный лоб, когда ты содрогаешься от ужаса.

Мама знала о её детских страхах. Пусть ей и семнадцать, но Оля до сих пор боится темноты и покойников. С чем это связано – память скрыла. Но страх был на грани ужаса, когда волосы встают дыбом, паника накатывает волнами, а глаза рыщут вокруг в поисках спасения.

После смерти дедушки светлый дом, казалось, потемнел и сгорбился. Жаркий июль хоть и заливал комнаты светом, но в глазах Оли было темно.

Быстро проскочив тёмные сени, она остановилась на пороге кухни. Оттуда не было видно гроба. Везде стояли люди. Но мама подтолкнула её в спину в сторону комнаты.

На негнущихся ногах Оля подошла к изголовью гроба. Она смотрела на дедушку и не узнавала его. Она видела, но не верила. Она хотела обнять его, услышать его хриплый голос, но не прикасаться к безжизненным рукам.

В некогда светлой и просторной комнате было тесно и душно.

Закружилась голова. Оля начала задыхаться.

Почти в беспамятстве она быстро наклонилась, прижалась губами к восковому лбу и опрометью выскочила через тёмные сени к спасительным дверям в сад. Ее колотило, как в лихорадке, пока она неслась домой через лес. Средь белого дня свалилась в кровать, укуталась одеялом и все равно дрожала.

Восковое лицо картиной висело перед глазами. Оно затмило все живые воспоминания о самом дорогом ей человеке.

Она никак не могла понять, как этот сильный человек, бывший пилот истребителя, умный и надёжный, мог сломаться, превратиться в слабого, немощного и умолять о смерти. Всего за три месяца его победила, сломала, сожрала болезнь.

В эти три месяца Оля редко бывала в доме у бабушки. То ли дед не хотел, чтобы его видели таким, то ли Оля не могла видеть его слабость.

Дедушка всегда был тем, к кому она быстро-быстро карабкалась на колени, чтоб рассказывать сказку про «Куятьку лябу». Он тот, кто решал ей задачки по физике, сокрушенно качая головой. Деда печалило только одно – что у внучки был не математический склад ума, как у её мамы.

Он приносил в зелёном коробе рыбу с речки. Возвращался из леса в высоких подвёрнутых сапогах, с ружьём в одной руке и зайцем в другой. Он учил Олю искать в лесу грибы, которые хитро прятались. Он надевал белый костюм пасечника и смело открывал руками ульи, когда Оля с визгом улепётывала в дом, потому что очень боялась пчёл.

Девушка не заметила, как уснула. Мокрое лицо даже во сне выражало скорбь.

Она стоит посреди большой комнаты. За маленькими окошками светит солнце, но в доме сгустились сумерки. Ставни открыты, занавески не шелохнуться, воздух застыл.

Из спальни в комнату выходит дедушка.

– Деда, ты чего встал? Тебе лежать положено… – Дыхание перехватило. Оля в ужасе пятится спиной вперёд к кухне.

Дедушка направляется к ней. Он молчит, но его слова как будто проносятся голове. Оля понимает, что он хочет её забрать с собой. Она медленно начинает обходить гроб по кругу, отгораживаясь им от деда.

– Дедушка, миленький, ложись, тебе нельзя вставать. – Оля почти плачет, умоляет, но все без толку.

Молча бросается на кухню. В голове бьётся: «Как пробежать эти тёмные сени, он же меня там схватит?» Распахивает тяжёлые низкие двери. Темнота обдает её могильным холодом.

Она делает рывок, словно раздирая невидимую пелену. Быстрее, к солнцу, к спасительной двери! Распахивает створки…

И с криком просыпается.

Глаза ищут свет, но вокруг темно. Волосы на голове медленно шевелятся. Она всем телом ощущает, что на соседней кровати, вытянувшись по струнке, лежит дедушка. Ужас начинает заползать в уши – и в них зазвенело, в нос – и стало трудно дышать, в рот – и она подавилась криком. Руки и ноги налились свинцом. А мозг твердит одно: надо включить свет.

Не помня себя, девочка соскакивает с постели и несётся по тёмному коридору. Яркий свет резанул глаза. Как оказалась на кухне, не понимает. Пытается попасть ковшом в ведро, чтобы напиться. От грохота просыпается мама.

– Почему? Он же меня так любил! И я его! Почему он пытается меня забрать с собой? – Сквозь рыдания мать еле разбирает её слова.

А разобрав слова, дает самое сильное «взрослое» снотворное, чтобы бедняжка успокоилась и уснула.

На следующий день Оля заболела. Горло воспалилось так сильно, что перекрыло воздух. Она вся горела и металась по кровати. И в бреду всё искала выход в стеклянные двери.