Текст книги "Кому я должен? Часть 2"

– Но мы же возле двери столкнулись.

– Мы столкнулись в полутора метрах от двери, – заметил он с видом знатока.

– Верно, – ответил я, быстро смерив расстояние глазами от парня до двери.

Потом еще раз посмотрел на огромные дыры дверного проема над и под дверью, выпускающие великие тайны и скрытые мысли двоих случайно попавших в этот мир людей.

– Кстати, это твое, – протянул я официанту полученные недавно от него деньги. – Представляешь, не понадобились.

Официант незаметным жестом засунул деньги себе в карман, будто это чаевые.

– Благодарю, – благородно и как-то несуразно промурлыкал он.

– Ты салатика два овощных принеси нам и чего-нибудь на второе, вкусное и, главное, свежее.

– Вкусное и, главное, свежее, – озабоченно повторил официант, – попробуем.

Он уже поднял одну ногу на носке, а другую слегка вытянул вперед, намереваясь чинно проплыть по залу, но в это время я опять схватил его за руку.

– Э-э, и, главное, запомни: я тебе не должен.

– Я помню, вы мне все отдали, – это звучало как отголоски, как будто на самом деле он быстро двигался через зал.

– Не стал выбирать ничего, – сказал я Мавроди, вернувшись в кабинку и небрежно махнув рукой. – Так, попросил чего-нибудь свежее.

– Что значит свежее? – удивился Мавроди. – Они же готовят.

– А я смотрю, вы стали романтиком, преисполнены веры в людей. Тюрьма так действует?

– Да ничего она не действует, только, может, как лакмусовая бумажка проявляет все. А в целом дерьмо остается дерьмом, человек остается человеком – вот и вся тебе тюрьма.

Мавроди опять смотрел мне прямо в глаза, но только я уже ничего не мог прочитать в его глазах. Он заметно изменился с начала нашей короткой встречи: если сначала он был подозрительным и постоянно чего-то высматривал во мне, то теперь выглядел достаточно просто, спокойно и, я бы даже сказал, добродушно. Может, опасался чего-нибудь он поначалу? А может, я на него так повлиял? Бывает же, влияю на людей я, большинство просто боится меня, некоторые видят что-то необычное, и совсем немногие способны разглядеть благодетель.

– А я ведь и был романтиком, – мечтательно продолжил Мавроди, – тюрьма во мне ничегошеньки не изменила. Не верит мне, конечно, никто, да и вы не поверите. Я ведь все это от души делал. Я думал, что людям помогу, по-настоящему так думал. А сколькие меня благословляли, когда они на непонятно откуда свалившиеся на них деньги покупали себе долгожданное жилье, бытовую технику, да и просто предметы, казалось бы, первой необходимости, но которые они никогда бы не смогли себе купить на нищенские зарплаты и пенсии! Да, схемка была та еще. Устойчивость той системы у многих вызывает сомнения. Но это только у тех, кто не вдается в сущность дел, просто глянет – и все вроде ему понятно: да – пирамида, да – развалится. Но все не так просто. Устойчивость, конечно, не стопроцентная, но если не расшатывали бы и не повалили бы в конечном счете, то все было бы нормально, до сих пор, может, еще работало бы. Но не все дураки в нашей стране, дураки только те, кого по телевизору показывают, а по ту сторону телевизора, вот прям за этими дураками, сидят ничего себе даже умные люди. И никому они ничего не говорят, ничего не показывают – им это не надо, без надобности совсем. Только одна беда – умные они, умные на самом деле, и ничего ты с этим не поделаешь. Я ж в приватизации хотел участвовать. Помните такое слово? В девяностых появилось у нас.

– Конечно, помню, застал. Сам ничего не приватизировал, маленький был еще, а так знаю, конечно.

– Там сперва чековая приватизация была: ваучеры раздали людям, все люди у нас стали владельцами бывшей государственной собственности, – Мавроди опять хихикнул как-то не по-взрослому, – я и там участвовал, был у меня сначала чековый инвестиционный фонд. Но реального чего-то там сделать было невозможно. Максимум, что можно было сделать, – это людей обмануть и отобрать у них эти сраные ваучеры. Я иногда даже думаю, что для этого все и затевалось. Нет, оно понятно, что многие или даже все вещи наверху затеваются для собственного обогащения, но бывает, и людям, и государству от этого благо какое-то, ну параллельно, так сказать. А это, понимаете, ничего с этим абсолютно нельзя сделать, кроме как обворовать людей.

Мавроди сделал смачный глоток остывшего чая, вылив себе в рот остатки из кружки, – ну теперь точно с голоду не умрет.

– Во-о-от, – протянул он, возвращаясь к мысли, – а потом предстояла денежная приватизация. Это, конечно, тоже полное воровство и разворовывание государственного достояния и природных ресурсов, потому как цены занижались в десятки, сотни и тысячи раз. Вот здесь было самое интересное, вот здесь и можно было заработать. Вот не верят мне люди, никто не верит, как могут быть в год сотни процентов годовых прибыли? А вы просто возьмите и посчитайте, сколько тысяч процентов в год прибыли извлекали раньше те, кого сейчас называют олигархами? Просто так, ничего не делая. Вот взяли и скупили всю нефтянку и металлургию, а через пару лет, как оказалось, все эти активы стоят уже в тысячи раз больше. Неплохо, да? И все эти баснословные проценты, которые я обещал людям в МММ, уже не выглядят баснословными, вроде мелочь совсем, капля в море, ну подумаешь, тысяча процентов годовых, это ж всего в десять раз сумма выросла, а вот приватизировал бы ты какой-нибудь металлургический комбинат, глядишь, сумма за год не в десять раз бы выросла, как у Мавроди, а в пятьсот, например. И как после этого выглядят кричащие в мой адрес гадости, что не может быть таких процентов, что все это пирамида, что все это развалится? Могут быть такие проценты! Запросто могут – и не только такие, но и даже больше могут. И все это прекрасно поняли те умники, которые сидят за спинами руководителей нашей страны, официальных руководителей.

Мавроди слегка прокашлялся, неожиданно резким движением схватил кружку с чаем, оценил ее пустоту и поставил обратно.

– Вот я и хотел все это приватизировать на собранные у населения деньги. Время торопило, механизм приватизации запущен был, чуть замешкаешься – и все проморгал. Тогда я придумал эту МММ. Нужны были деньги, много денег, очень много, а главное, все эти деньги нужны были быстро. Вот задачка, да? А я ее решил. Ва-банк пошел, но сделал все правильно, много денег получил – и очень быстро.

Мавроди смотрел на меня в упор с весьма самодовольным видом, как будто маленький ребенок, который убрался в доме к маминому приходу и теперь ждет похвалы.

– Круто, – все же похвалил я его, – так значит, МММ не была самоцелью?

– Конечно, нет.

– А деньги?

– Какие деньги?

– Как какие? Народные, ну те, что у населения брали, бешенный процент обещали.

– Да ладно, какие там деньги! Крохи это, а не деньги. Вот если бы у меня все получилось, вот если бы я приватизировал все, что выставляли, да хоть даже и не все, хоть половину или третью часть, – вот это были бы деньги, настоящие деньги. Да и при чем здесь вообще деньги? Я же говорю вам: от души я все это делал, от чистого сердца хотел помочь людям.

– То есть, если бы все это получилось, ну с приватизацией, вы бы реально все вернули людям? И все обещанные проценты?

– Опять вы про деньги! Я вам про душу, а вы мне про деньги. Я же по-настоящему хотел все сделать, по-честному, настоящую народную приватизацию, а не то, что было с ваучерами. Не в какие-то там «Хопер-инвест» люди бы деньги вложили, а в настоящие нефте– и газодобывающие компании, в металлургию. Нет, ну если бы захотели деньгами – ради бога, все вернул бы, и проценты эти, кажущиеся нереальными. Ну накупили бы они себе на эти проценты жилья и машин – тоже, в общем-то, неплохо. А захотели бы – я бы им акции раздал, реальные акции реально работающих компаний, которые к моменту раздачи стояли бы уже в сотни раз больше, чем люди мне денег принесли, и с лихвой перекрывали обещанные мной проценты. Ведь огромные деньги провернули. Были-то совсем никто, а потом в одночасье в список самых богатых людей планеты попали. Как такое может быть? Там, в этом списке самых богатых, люди династиями работали, несколько поколений, несколько веков: работали, развивались, инвестировали, рисковали. И только несколько русских, которые вчера еще в автосервисе работали, сегодня уже в списке «Форбс». Если б все эти деньги поделить между людьми – по моей схеме, – люди не то что машины и квартиры себе купили бы, а стали бы самой богатой нацией.

– Ну да, прям так и стали, и работать не надо, – засомневался я, увлекшись его рассказами.

– Ну я утрирую, конечно, но по большому счету можно и так, можно и не работать совсем. Скважин в России много, нефть качают, не уставая, а простым гражданам с этого хорошие дивиденды капают – на приобретенные по заниженной в тысячи раз цене акции. Миллиардерами, конечно, все бы сразу не стали, но средненький автомобиль могли бы менять не реже раза в год.

Вот ведь шарлатан! Так все разложил, что и правда хоть в благодетели его записывай. К лику святых его сразу живого еще причисляй и иконы с него рисуй – прям с такого, и обязательно эти несуразные очки и противные губищи… Если бы он действительно так уж прям о людях думал, то раскаялся бы хоть немножко. Чушь же получилась полная, сам это прекрасно понимает. О людях он думает? Но вот пусть подумает о пятидесяти двух человеках, покончивших жизнь самоубийством, после того как они потеряли все в его пирамиде! И пятьдесят два – это только официальная статистика, на самом деле кто знает, сколько их было? Это, наверное, кто записки оставлял предсмертные, что, мол, потерял все в МММ, всем пока. Вот тех, наверное, и считали, а кто без записок кончал себя, те не в счет. А может быть, и наоборот. Все-таки кончать свою жизнь из-за потерянных денег – это как минимум нерационально. Если бы я каждый раз заканчивал самоубийством после потери всего нажитого, уж и не знаю, какую жизнь по счету я жил бы уже. Может, действительно хотели власти разрушить этот проект, а вдобавок еще и морально убить. Вот и раздули всю эту историю, а всех самоубийц того периода на совесть Мавроди навешивали – всех этих торчков со всяких форумов, жизнь которых и жизнью нельзя назвать, поэтому ни о каком самоубийстве говорить не приходится. Ну вроде был какой-то человек, теперь нет. Кто пострадал от этого? Разве что производители чипсов.

– Сомневаетесь вы в моей искренности? – спросил Мавроди, будто прочитав мои мысли.

Я не успел ответить, потому как дверь кабинки уверенно открылась и внутрь заплыл поднос, поддерживаемый снизу все тем же официантом. Я успел уже даже забыть о том, что перед этим что-то заказывал, да и Мавроди уставился на официанта даже с некоторым испугом, но потом быстро пришел в себя. Заговорились что-то мы с ним совсем.

– Заговорились мы с вами что-то совсем, – повторил он мои мысли, – я уже даже успел забыть, что мы чего-то заказывали.

Я не стал ничего отвечать в присутствии постороннего человека, а просто молча наблюдал, как он расставляет тарелки на столе.

– Ого, мы же договаривались только на салатик, – возразил Мавроди, удивившись поставленной перед ним большой тарелке со вторым блюдом.

– Да я так, на всякий случай, – я слегка махнул рукой, – не захотите – ничего страшного, продадут кому-нибудь еще.

– А пирожное? – обратился Мавроди теперь к официанту, убедившись, что содержимое подноса оказалось на столе.

– Какое пирожное? – удивился официант.

Мавроди опять посмотрел на меня с недовольством, но потом снисходительно улыбнулся.

– Ну чего, перекусим немного, – предложил я, когда официант вышел.

– Давайте-давайте, сегодня мы явно уже сбились с графика, я уже даже проголодался немного.

– С какого графика? – поинтересовался я.

– Ну это я так, условно, – заулыбался он, – все встречи проходят в принципе одинаково: какие-то дурацкие вопросы, предложения о создании новой пирамиды, просьбы сфотографироваться вместе, ну и все, в общем-то. Я не засекал, конечно, по времени, но длится это все, как правило, совсем недолго: ну встретились, я поулыбался, человек мне рассказал о том, какой он крутой и какие у него планы, я похвалил его и пожелал удачи, фото на память – и все, ариведерчи. А тут у нас с вами прям светская беседа какая-то. А я-то, я-то прям разговорился.

– Ну давайте, а то остынет, – я махнул своей вилкой в направлении его тарелок.

Наблюдать за тем, как он ест, было не очень приятно. Огромные губищи всасывали в себя пищу, после чего происходил громкий процесс пережевывания. Я пытался отвлечься и думать о чем-то другом, но его чавканье сбивало меня с толку.

– Вроде ничего, съедобно даже, – прокомментировал я, решив, что пусть он лучше разговаривает, чем чавкает в тишине.

– Нормально, – отозвалось напротив, – вспоминая тюремную еду, сложно придираться к ресторанным блюдам, даже если это второсортный ресторан.

Дверь в кабинку опять открылась, но, судя по отсутствию уверенности в этом жесте, это был не официант.

– У вас все нормально? – внутрь заглянула девушка, которая в самом начале была то ли Николаем, то ли Оксаной.

– Да, все хорошо, едим вот даже, – энергично отозвался Мавроди.

– Что вам заказать? – быстро нашелся я, сообразив, что все это время она так и сидела в одиночестве за столиком в углу.

– Спасибо, у меня все есть, – ответила она и так же неуверенно закрыла дверь.

Я с удовольствием съел салат и начал лениво ковыряться во втором блюде. Мавроди же уплетал еду со все увеличивающейся скоростью. Малый и впрямь голодный: на одном кефире далеко не уедешь.

– Мы говорили о вас, – вдруг неожиданно выдал он, – перед тем как я ударился в свои воспоминания о приватизации. Мы говорили о вас и о вашем деле.

– Да, чего-то было такое, – лениво отозвался я.

– И все-таки что это за дело? Вы что-то явно задумали.

– Да ничего интересного, пустяки. По сравнению с вашими масштабами это вообще ничего.

Я не знал, что ему ответить и нужно ли вообще что-то отвечать. Последний раз я уверенно срулил с темы и опять перевел беседу на него. А он и не сопротивлялся вовсе, а лишь с интересом предавался воспоминаниям о приватизации и прочих ранних делишках. С другой стороны, я чувствовал, что он как бы мне доверился, какую-то открытость я чувствовал в его идиотской улыбке. Хотя если вспомнить о его предыдущей деятельности, то невольно задумаешься, насколько может быть открытым такой упырь. Возможно, это всего лишь ловушка, чтобы завоевать мое доверие. Возможно, он все-таки просчитал и переиграл меня. Но если и так, то переиграл в чем? Я сижу здесь, напротив него, и пытаюсь чем-то с ним тягаться, но чем? Я просто дал ему пять тысяч рублей, он просто поддерживает светскую беседу, отрабатывая деньги. Я могу что-нибудь говорить, могу ничего не говорить, могу сейчас же встать и уйти. Собственно, я изначально не понимал назначения этой встречи и, кроме банального «Как дела?», даже не нашел что сказать.

– Если не хотите, не рассказывайте. Но для меня это не просто праздный интерес. Я чувствую, что вы по-настоящему одержимый человек, маньяк просто, а главное, мне кажется, что мы друг друга поняли. Я спросил вас про настоящее дело, и если бы другой на этом месте стал бы мне рассказывать, как он по дешевке закупил каких-нибудь гондонов, чтобы потом перепродать их в своем ларьке втридорога, то вы сразу отмели все эти деньги и прочую шелуху. Мне кажется, вы можете мыслить глобально, и у вас действительно есть дело.

Вот ведь психолог чертов! С чего он решил, что мы поняли друг друга? Он обманул полстраны и, скорее всего, уже на финише придумал свою классную историю, дабы оправдать свои поступки. Вернул бы он все людям, как же! А я? Что я? Также ежедневно обманываю людей, говоря им, что мне нужны деньги? Но это же совсем другое, я же возвращаю им деньги. Никто из-за этого не разорился и тем более не покончил жизнь самоубийством. Или для меня это просто такие же отговорки, какие рассказывал мне тут Мавроди? А если посмотреть по-другому, если оценивать не последствия, а предпосылки? Что я хочу? Просто реализовать одну из своих идей, просто сделать еще один шаг в направлении расширения моего миропознания. Что хотел Мавроди? Деньги? Конечно, но деньги не как конечную цель. Он так же, как и я, просто хотел реализовать одну из своих идей. Что-то понять, сделать что-то ощутимое, по-настоящему осязаемое и масштабное.

– Я ищу людей, которым я должен, – совершенно спокойно произнес я, немного удивившись сказанному.

Мавроди был немного разочарован услышанным. Да, вот так, вот тебе и весь маньяк, одержимый или… как там еще ты меня называл? Конечно, это слишком мелко, полстраны, как ты, обмануть не успею. Хотя кто знает, как затянется этот эксперимент.

– Где ищете? – наконец спросил Мавроди с небольшой ноткой интриги.

– Везде ищу, – так же спокойно отвечал я, – абсолютно везде: дома, на работе, на улице, в ресторане, в интернете, везде.

По движению мутности в глазах я понял, что последняя моя фраза явно вызвала в нем больший интерес.

– А как можно понять, должен ты человеку или нет?

– Я прошу в долг деньги.

– У кого?

– У людей.

– У каких людей?

– У людей, которых я встречаю дома, на работе, на улице, в ресторанах, в интернете, – монотонно перечислял я, – у любых людей, знакомых или незнакомых, здоровых и больных, мужчин и женщин, молодых и пожилых. Так понятней?

– Немножко, – ответил Мавроди и принялся усиленно чесать свой лоб, усиленно переваривая услышанное.

Зачем я решил все ему рассказать? Не знаю. Просто так. Затем, зачем и он рассказывает мне здесь все свои истории. Вряд ли в моем лице он ищет оправдание перед десятком миллионов обманутых или просит прощения у родственников пятидесяти двух человек, официально покончивших жизнь самоубийством. Отбивает полученные пять тысяч рублей? Тоже вряд ли. Для этого ему достаточно, по его собственным словам, просто улыбаться и подхалимничать собеседнику, ну и фотка, конечно, в конце встречи. Он просто решил мне рассказать часть своей жизни или, точнее, свое отношение к этой жизни. Так и я рассказываю ему часть своей жизни и отношение к этой самой жизни. Я никому не рассказывал о своем эксперименте, но имеет ли это значение? Способен ли он как-то повлиять на это? Расскажет журналистам при очередной встрече, что встретил сумасшедшего, который берет у всех в долг? Вряд ли это примут за правду или просто кто-либо заинтересуется. Да и давно уже я не встречал с ним никаких репортажей. Перегорела уже эта тема, достаточно. Сколько можно писать о том, что он вышел из тюрьмы? Ведь только ленивый не знает, что скоро уж год, как он вышел из тюрьмы.

– Не сочтите, что хочу вмешаться в ваше дело, но должен заметить, что, мягко говоря, это весьма и весьма необычно, – выдал Мавроди весьма осторожно.

– Наверное, – я пожал плечами, все еще размышляя о причинах своего откровения.

– А можно мне немножко уточнить? – так же осторожно и заискивающе попросил Мавроди.

– Давай.

– Вы просите деньги у всех людей. Сначала, наверное, идут самые близкие: родственники, близкие друзья, потом неблизкие друзья, какие-то знакомые, потом уже плохо знакомые люди, и в конце концов вы обращаетесь к совсем незнакомым людям.

– Очередность не имеет значения, я не выделяю тут приоритетов, могу сразу просить и у близко знакомых, и у совершенно незнакомых. Тем более результат, как оказывается, никак не связан с близостью человека. Бывает, что абсолютно незнакомые люди быстрее отзываются на просьбу. В этом как бы и есть суть эксперимента.

Мутность глаз начала вращаться с такой силой, что была заметна сквозь толстые линзы очков, даже если не приглядываться. Вдобавок к этому появилась какая-то хитрая улыбка, похожая даже на оскал.

– Ну-у, – протянул зачем-то Мавроди, продолжая усиленно о чем-то думать, – можно предположить, что точная сумма займа большого значения не имеет, важно выжать как можно больше.

– В общем, да, сумма индивидуальна для каждого, важно, как вы выразились, как можно больше выжать.

– Близкие, не очень близкие, знакомые, – перечислял Мавроди, в мыслях погружаясь все глубже в себя, – все это понятно. Ну не очень понятно, конечно, хотя бы можно как-то вообразить и интерпретировать. А как вы налаживаете коммуникации с незнакомыми людьми?

– Да ничего я не налаживаю, просто встречаю каких-то людей, с кем-то приходится общаться, с кем-то заговариваю специально, хотя я не склонен к уличным знакомствам. И все, просто прошу деньги в долг, ну, может, не сразу, может, пытаюсь как-то расположить к себе человека. Как-то так.

– Но это слишком просто, – подвел итог Мавроди.

– Может быть, – отозвался я с некоторой обидой в голосе, – а чего усложнять-то?

– Вы только не обижайтесь, – извинился собеседник, – возможно, я чего-то недопонимаю, но просто мне показалось, что это не очень эффективно – просто встречать людей на улице, многих так не встретишь. Я думал, что можно было бы организовать некоторую компанию, привлечь средства массовой информации, рекламку какую-нибудь организовать.

Вот ведь масштабный человек! Сразу ему надо какую-то компанию организовать, рекламу. А чего, собственно, тут организовывать? Или он из этого уже финансовую пирамиду хочет сделать?

– Только масштабность охвата и большое вовлечение людей позволит собрать в конце концов серьезные деньги, – с видом знатока размышлял Мавроди. – Ну а так копейки получатся.

– Да при чем здесь деньги вообще? Сколько не собери – какая разница? В конечном счете сумма займа относительна, а не абсолютна. Важно, как мы и говорили, выжать с человека как можно больше. А потом, какой бы ни была сумма, ее все равно возвращать в скором времени.

– Что возвращать? – перебил меня Мавроди.

– Что возвращать? Понятно что – деньги. Я же деньги в долг беру, а долги я возвращаю.

В этот раз я не мог прочитать выражение глаз Мавроди. Но мутность приобрела какую-то особую форму. Возможно, это было безумие.

– Теперь я вообще ничего не понимаю, – обреченно признался он. – То есть вы берете деньги у людей в долг, а потом их возвращаете?

– Конечно, возвращаю. Через короткий промежуток времени, чаще всего те же самые купюры возвращаю.

– А что получаете в конечном счете? – не унимался он.

– Я определяю людей, которым я должен. Я говорил об этом пять минут назад, – собственный голос показался мне немного раздраженным, но я решил набраться терпения и, коль уж начал, разжевать ему все до конца, – то есть деньги здесь совсем не цель. Не как в вашей пирамиде: вроде как не цель, а на самом деле кто как себе решит. А здесь по-настоящему не цель. Я прошу деньги на пару дней, ну, может, на неделю, а потом все возвращаю, поэтому целью они ну никак быть не могут.

– Это, конечно, спорный момент. Это, как вы выразились, кто как для себя решит, – лукаво заулыбался Мавроди.

– А чего тут спорного-то, если я все деньги сразу всем возвращаю? Сто процентов. Какие тут мысли могут быть другие?

– Ну не сразу же возвращаете. Вы же сказали, что через недельку, – он смотрел на меня с таким видом, будто подловил на мошенничестве.

– И что это меняет?

– Можно у одного взять деньги и пользоваться, через неделю у другого взять и отдать первому, потом взять у третьего, желательно уже побольше, часть отдать второму, часть останется у тебя. Ну и так далее, до бесконечности, пока живешь. А главное, все по-честному. Всем все возвращается. Сто процентов.

Вот ведь торчок гребаный! Все испоганит, все извратит, из всего сделает финансовую пирамиду. Сколько я занимаю деньги у людей, мне ни разу даже в голову такого не пришло. А этот сразу. Блин, угадай мелодию, с первых нот. Только услышал от меня пару фраз, бельмами своими повращал, муть погонял, раз – на выходе уже готовая финансовая пирамида.

– Дарю тебе идею, пользуйся, даже процент не прошу, – я подчеркнуто назвал его на «ты» и принялся грубовато ковырять вилкой в оставшейся еде.

– Спасибо.

Мавроди вздохнул и принялся нагонять еще большую муть в свои глаза. Он удалялся от меня или закрывался. Точно так же, как недавно я отмечал его искренний идиотский смех и то, как он идет навстречу мне и открывается, – точно так же сейчас он закрывался от меня.

– Спасибо, – повторил он, – не надо. У меня самого таких идей пруд пруди. Сам могу раздаривать их до бесконечности. Не жалко уже. Потому что сам все равно не успею уже их в реализации попробовать.

– Мы разные. Мы абсолютно разные, – перебил я его, – мы не то что разные – мы противоположные. Вы, может, даже правы в том, что мы оба одержимы, маньяки там или… Как вы там сказали?… Но вот только на самом деле ни капли мы друг друга не понимаем, не поняли и никогда не сможем понять. Мы понимаем друг друга в наших средствах, и, может, мы даже в чем-то схожи здесь, но наши цели – они разные, они противоположные. Вы даже понять не можете то, о чем я вам здесь сейчас говорю. И вся твоя жизнь, вся твоя сущность – это обман, а все эти благие цели не более чем прикрытие и оправдание. Ты обманываешь людей, ты уничтожаешь их, а я их исцеляю и воскрешаю.

Я сделал паузу, поскольку заметил, что речь моя стала слишком эмоциональной, а раскрываться тут в своих эмоциях я не собирался. Мавроди же, напротив, смотрел на меня чуть ли не восторженно, не стесняясь своих эмоций.

– Я другой абсолютно, и цели у меня абсолютно другие, – продолжил я теперь уже более сдержанным голосом, – я помогаю людям, по-настоящему помогаю и бескорыстно. Но не всем, потому что всем помочь невозможно, а главное, не за чем. Для этого я определяю людей, которым я должен. Не буквально, не в настоящий момент я торчу им деньги, а должен вообще, по жизни. Вот ты мне помог, например, значит, я тоже должен тебе помочь. Ну а вот просто так никто не будет мне помогать, ведь по большому счету я вполне самодостаточный и в помощи не нуждаюсь вообще. А помочь кому-нибудь надо. Поэтому я провоцирую ситуацию, придумываю потребность в помощи и прошу в долг деньги. Тем, кто на это идет, а такие есть, я должен по жизни. Нет, ну и другим я, конечно, тоже буду помогать. Миссия у меня такая на Земле – людей спасать и помогать им всячески.

– Вы ненормальный, – выдал Мавроди с лицом, полным восторга, – вы по-настоящему ненормальный. Вот что меня сразу привлекло в вас, еще тогда, когда мы только переписывались, я еще тогда почувствовал что-то. Я считал, что таких уже и не осталось. Я думал, что остались только зомби, которых и людьми-то назвать невозможно, поэтому и невозможно для них сделать что-то хорошее, а хочется их только обмануть и унизить, чтобы они хоть на секунду задумались о своей гнилой сущности. А оказывается, что есть еще и нормальные люди вроде вас. Нет, они, конечно, ненормальные, применительно к большинству людей, но они настоящие, они делают реальные вещи, они меняют жизнь.

– Ды нет таких, о ком вы говорите, я один остался.

Мавроди просто заржал, обнажив желтые зубы.

– То есть вы сейчас живете тем, что определяете людей, которым вы должны, и помогаете им? – спросил он.

– Ну да. Все очень просто. Просто просишь в долг неудобную сумму. Если человек дает – быстро возвращаешь деньги и вносишь его в условный список. Есть, конечно, погрешность, и есть вероятность ошибиться в людях, но тут уж ничего не поделаешь. Вроде и все просто, но вот есть у меня в этой теме одна проблема.

Я в очередной раз задумался над тем, зачем я все это ему говорю, и в очередной раз убедил себя в безобидности всего происходящего. Это все равно что поговорить самому с собой или поговорить с зеркалом. Никакого вреда это принести не может ни мне, ни моему эксперименту, но может, безусловно, помочь. Хотя бы просто потому, что я разложу свои мысли по порядку, посмотрю на вещи, скажем так, взглядом со стороны, возможно, найду какие-то изъяны или недостатки, возможно, почерпну новые идеи. Вот дурак он, конечно, Мавроди, но масштабность его мыслей завораживает. Мне до этого еще расти. Сразу какую-то компанию предлагает организовать, рекламу и прочее. Бред, конечно, но что-то в этом, безусловно, есть. Ведь сколько я смогу людей охватить в своем эксперименте? Только самые крохи, иголка в стоге сена, капля в море. А сколько людей потенциально нуждаются в моей помощи? Ну пусть не в моей, это я уже так решил, что в моей, но нуждаются в помощи в принципе. И как я их найду? Возможно, Мавроди тут в чем-то прав. Просто, встречая людей и прося у них взаймы, я большого дела не сделаю. Но какая реклама или компания тут может быть? Пустить рекламу по телевидению: мол, вы даете мне деньги в долг, а я вам должен по жизни. Бред полнейший. Все это неприменимо. Или пока неприменимо – пока я не нашел правильного пути и решения. Но что-то в этом есть. Масштабность действительно завораживает.

– Прошу прощения, – Мавроди смотрел на меня, заискивающе улыбаясь.

Я немного встрепенулся, поняв, что слишком задумался и углубился в себя. Да, он действительно мне совсем не мешает. Будто разговариваешь, сидя перед зеркалом.

– Что-то я задумался, – извинился я перед зеркалом.

– Да ничего, бывает, извините, что оторвал вас от мыслей, мне просто на самом деле очень интересно, ничего подобного я раньше не слышал, вообще никогда, – Мавроди вздохнул. – И вроде жизнь уже долгую прожил, и людей много разных встречал. В тюрьме особенно. Там на таких гениев насмотрелся, каких в жизни действительно не встретишь. Ощущение создается, что обязательно всякая ненормальность, так сказать, любое отклонение от стандартного поведения или мышления, даже если это не выходит за рамки закона, обязательно должна закончиться в тюрьме. Вот если воровать хочешь – воруй на здоровье, потому как это вписывается в рамки привычной общественной морали и ничего постыдного в этом нет, и совсем необязательно, что ты в тюрьму попадешь, только если совсем уж глупый или слишком жадный, а так живи себе, воруй на здоровье. Хочешь извращений, детей насиловать – пожалуйста, за это почти тоже не сажают. Но вот если ты думать начал – просто думать – о жизни, о людях, о происходящих вокруг явлениях, то это уже предмет для осуждения тебя. А уж если ты и ведешь себя не как все и живешь в соответствии со своими жизненными убеждениями, так это точно, что тюрьма по тебе плачет. Там действительно очень много талантливых людей. Я четыре года всего там провел, так вот, я за всю свою долгую жизнь не встречал столько одаренных людей, сколько встретил их в тюрьме.

Говорящее зеркало, не иначе. Хочешь – просто поговори с ним и приведи свои мысли в порядок, хочешь – помолчи, оно само с тобой поговорит, переводя в звуковые волны твои собственные мысли.

– И все-таки, – Мавроди опять казался заискивающим, – я немножко перебил вас, опять в свои тюремные воспоминания ударился.